Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/

Мистический элемент в науке, искусстве и истории. - Четверостишие Тютчева и его разбор. - слова Штрауса. - кажущаяся парадоксальность монархических начал. - мистика русского самодержавия в связи с его религиозными основами.

Все, все великое, священное земли имеет мистическую сторону. Мистика составляет принадлежность не только каждой религии, не только таинств, но и науки. Пытливая мысль человека, старающаяся разрешить все «проклятые вопросы», в конце концов неминуемо приходит к вопросу о начале всех начал, к задаче, которая не дается ни умозрительному, ни опытному знанию. Огюст Конт верно подметил, что законы естествознания объясняют только, как происходят те или другие явления, но они не объясняют, почему эти явления происходят так, а не иначе. Таким образом, и у естествознания есть своя мистика - тем более она есть в искусстве. Пушкин в целом ряде стихотворений выразил удивление перед творческой силой, орудием которой он себя считал. Называя вдохновение священной жертвой, а себя избранником Неба, он прибегал не к риторическим прикрасам, а выражал свое убеждение. Творчество представлялось Пушкину чем-то мистическим. Чарскому, пораженному импровизацией заезжего итальянца, тот говорит: «Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет резцом и молотом, раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными, однообразными стопами? Никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешней волей; тщетно я сам захотел бы это разъяснить». Нечто подобное можно сказать об исторических событиях и о государственных учреждениях. История есть своего рода теофания. В судьбах народов сказывается воля и цели Провидения. Слова Гамлета: «Есть Божество, ведущее нас к цели» - с полным основанием можно применить к истории. Цель, к которой ведет Бог Россию и все человечество, неизвестна. История, если смотреть на нее без материалистических предрассудков, окажется исполненной мистики. Много мистического и в нашем самодержавии.

Известно четверостишие Тютчева:

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить.

В этом глубоком по мысли четверостишии наряду с правдой есть и некоторая односторонность. Россию, конечно, вполне могут понимать только русские люди, живущие ее горем и радостями. Но мы, русские люди, должны не только понимать свою родину, но и верить в нее; однако из этого не следует, что в нее можно только верить. В Россию должны были только верить наши предки, пока еще не существовало русской исторической науки, пока еще не существовало русского самосознания, возведенного в систему. Но во времена Тютчева в Россию уже можно было не только верить, но и обосновать веру в нее на твердых научно-философских данных и обобщениях. Тем более в наше время русское национальное самосознание должно опираться не на одну веру в великое будущее нашей родины, но и на ясное понимание как ее минувших судеб, так и ее особенностей. Тем не менее и теперь можно сказать, что

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить...

Дело в том, что одним умом России нельзя понять. Россия представляет такое колоссальное явление, что для всестороннего уразумения ее мало ума и науки, а нужно и искусство и воображение. Вера в Россию, как и любовь к ней, должны и могут быть основаны на разумных основаниях, но они находят у каждого русского опору и в безотчетном, инстинктивном чувстве, опоэтизированном нашими писателями, художниками, композиторами, живописцами, ваятелями, зодчими и т. д.

Что сказал Тютчев о России, он с полным убеждением мог бы сказать и о русском самодержавии. Наши оговорки, сделанные только что относительно четверостишия Тютчева, могут быть всецело отнесены и к русскому самодержавию. Самодержавие нужно понимать, но в него должно и верить, ибо одним умом его нельзя обнять, да и аршином общим его нельзя измерить. В русском самодержавии есть много мистического, но и мистика его должна быть, насколько возможно, выяснена только русским политическим самосознанием.

Рационалист Штраус, которого уж, конечно, никто не вправе был обвинять ни в религиозном, ни в политическом мистицизме, в 1872 году в книге «Der alte und der neue Glaube» указывал на мистическую сторону монархических начал как на великий соблазн для антимонархистов, как на всегдашний предлог для них требовать замены монархического режима республиканским и уверять, что монархии, желающие спастись от крушения, должны окружить себя республиканскими учреждениями.

Перечислив слабые стороны режима и культуры Швейцарии и Северо-Американских Соединенных Штатов, Штраус говорит:

«На нас, немцев, умственное развитие этих республик производит впечатление чего-то грубо реалистического и прозаически-тощего; попадая в их атмосферу, чувствуешь, что нам недостает того тончайшего духовного воздуха, которым мы дышим в нашем Отечестве; да, сверх того, мы находим, что в Северной Америке воздух заражен таким гниением господствующих классов, подобное которому встречается только в самых запущенных частях Европы. И так как мы убеждены, что эти недостатки находятся в тесной связи, кроме отсутствия национальности, с сущностью республиканской государственной формы, то мы далеко не можем признать за нею несомненное превосходство над монархическою.

Нельзя не признать, конечно, одного: устройство республики, даже большой, проще, понятнее, чем устройство хорошо организованной монархии. Союзное управление Швейцарии, не говоря уж об отдельных кантонах, относится к английскому управлению, как речная мельница к паровой машине, как вальс или песня к фуге или симфонии. В монархии есть что-то загадочное, даже, по-видимому, несообразное; но именно в этом и заключается тайна ее превосходства. Всякое таинство кажется нелепостью; и, однако же, таинство непременно есть во всем, что глубоко и в жизни, и в науке, и в государстве.

То, что слепой случай рождения должен возвышать одного человека над всеми другими, делать его распорядителем судьбы миллионов; что этот один, несмотря на возможную случайность ограниченных умственных сил или дурного характера, должен быть владыкою, а множество других, гораздо лучших и разумнейших, - его подданными; что его семья и его дети должны высоко стать над другими, - все это нетрудно находить странным, несправедливым, несогласным с коренным равенством всех людей. Чтобы порицать все это, не нужно большего ума, почему речи такого рода и составляли всегда любимое поприще демократической глупости. Гораздо больше терпения, самоотречения, глубокого внимания и проницательности требуется, чтобы понять, что превосходство монархии заключается в положении одного человека на такой высоте, на которой его не захватывает борьба интересов и партий, ибо он изъят от всякого сомнения в своем полномочии, от всякой смены, кроме естественной, производимой смертью; но и в этом случае он заменяется без выбора и борьбы преемником, наперед определяемым тоже естественными отношениями. Менее видимо с первого взгляда, что именно на этом основываются крепость, благотворность, несравненное превосходство монархии. И однако же, только монархия предохраняет государство от потрясений и язв, неразлучных с повторяющейся через два-три года сменой правящих лиц в государстве. В особенности ход дел при выборе североамериканского президента, неизбежные подкупы, необходимость награждать потом своих пособников местами и затем смотреть сквозь пальцы на их службу, проистекающая отсюда продажность и испорченность именно управляющих классов - все эти глубоко коренящиеся болезни прославленной образцовой республики так резко выступили на свет в последние годы, что стремление немецких клубных ораторов, публицистов и поэтов искать этических идеалов по ту сторону Атлантического океана несколько охладело» {Страхов. Борьба с Западом. Т. 1. С. 336.}.

Действительно, для человека, зараженного республиканскими и демократическими предрассудками, устройство монархии, которая непредубежденным умам всех народов всегда представлялась наиболее естественной, наиболее простой и наиболее понятной формой правления, должно казаться воплощенным абсурдом. Но и беспристрастный исследователь не может не согласиться, что монархический принцип заключает в себе много таинственного, много такого, что может быть понято и оценено надлежащим образом только путем пытливых размышлений и пристального изучения истории. Беспрекословное повиновение миллионов одному человеку и их преданность монарху представляет явление настолько поразительное, что его нельзя объяснить никакой «хитрой механикой». Неограниченная монархия вообще и русское самодержавие в частности не могут не казаться делом сверхъестественным, которое удовлетворительно объясняется только участием Провидения в судьбах народов. Историк и мыслитель, старающийся найти последовательность между событиями и указать связь, существующую между учреждениями и той почвой, на которой они возникают, не вправе отрицать Бога в истории. Объективная наука, не желающая впадать в произвольные измышления и подкреплять их ссылками на случайности, не может идти вразрез с христианским учением о Промысле. Бог управляет всем миром, Бог управляет всеми людьми, и, следовательно, Бог управляет и жизнью народов. Для верующего христианина поэтому не может быть никакого сомнения, что монархи избираются и поставляются Самим Богом. При этом само собою разумеется, что и русское самодержавие зародилось, окрепло и наложило свой отпечаток на весь русский быт

Не без воли Бога тайной.

Могущество русских монархов и монархический дух русского народа всегда будут для верующих иметь значение веского довода, указывающего на проявление воли Божией в истории России.

Государственное устройство, имеющее религиозную основу, не может не иметь мистического оттенка: его имеет и русское самодержавие, ибо оно построено на убеждении, что Император и Самодержец Всероссийский - Помазанник Божий, что Он получил власть от Бога, что Он Монарх Божиею милостию, что сердце Его в руце Божией.

Мистика русского самодержавия всецело вытекает из учения Православной Церкви о власти и из народных воззрений на Царя как на «Божьего пристава».

Русский монархизм, как народное чувство и народный инстинкт, коренится в той глубокой и таинственной области бессознательного, которое дает начало и опору всем великим проявлениям человеческого духа.

Здесь-то и заключается одна из мистических сторон русского самодержавия.