Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
Монархическая идея не представляет собой какой-то отвлеченной догмы, проявляемой во вне всегда и везде одинаково. Разные принципиальные начала, разные миропонимания были положены, в свое время, в основу различных монархических государств, что и определило различный стиль отдельных монархий. Совершенно бесспорно, например, что восточные деспоты коренным образом отличались и отличаются от просвещенных монархий Запада, которые, в свою очередь, отличаются одна от другой иногда трудно уловимыми отпечатками. Русская монархия, ни в какой степени не могущая быть сближенной с азиатскими деспотами, - стояла в одном ряду со старыми европейскими монархиями, но и отличалась от них своей глубокой духовной сущностью, делавшей ее явлением единственным, глубоко своеобразным и столь же глубоко положительным. Стиль и дух русского монархического сознания в очень многом и очень существенно отличался от стиля и духа старейших европейских монархий, как существующих, так и уже сошедших с исторической сцены.
Несмотря на свою совершенную исключительность, на всю свою нетипичность и непохожесть ни на одного монарха в мире, - именно Петр Великий может быть посчитан нами наиболее ярким выразителем тех идей, которые одухотворяли русских венценосцев до и после него, и которые определили все то своеобразие русской монархии, о котором сказано выше.
Каждым днем своей жизни, всеми своими делами, мыслями и словами Великий Петр, без всяких уклонений, с необыкновенной последовательностью - утверждал идею служения русского царского рода России и русскому народу. «Если я за отечество и за подданных моих жизни не жалел и не жалею», - говорил он своему несчастному сыну Царевичу Алексею - то неужели пожалею тебя? - лучше будь чужой добрый, чем свой негодный. Можно, исходя из моральных и гуманных соображений, различно и очень отрицательно расценивать странную жестокость, проявленную Петром в отношении своего сына (один Бог может рассудить эту трагическую тяжбу отца с сыном), - но нельзя не признать того, что Петр Великий принес в жертву своего сына не из-за каких- либо личных и тем более низких побуждений, а исключительно потому, что для него не было ничего выше интересов его отечества и интересов его подданных, а интересы эти, по его убеждению, требовали от него такой сверхестественной жертвы.
Во время неудачного прутского похода, окруженный со всей армией врагом и ожидавший пленения, Петр Великий обратился к Сенату с рескриптом, содержание и дух которого с исключительной яркостью характеризует его понимание роли и значения монарха в государстве. На случай, если он очутится в плену, Петр предписывает Сенату следующее: «не должны вы меня почитать царем, вашим государем, и ничего исполнять, что бы до ваших рук не дошло, хотя бы то было своеручное мое повеление, покамест не увидите меня самолично, если я погибну и вы получите верное известие о моей смерти, то изберите между собой достойнейшего моим преемником».
Эти слова, произнесенные не в обстановке величия и славы, а в момент горького унижения необыкновенно убедительно свидетельствуют о том, что идее служения отечеству была для Петра Великого заветной политической заповедью и властным велением его ума и сердца. Ставя служение России превыше всего и служа ей сам до последних дней своей жизни, Петр заставлял служить ей и каждого из своих подданных, расценивая последних только с точки зрения их годности к такой службе и с точки зрения их готовности жертвовать собой для отечества.
Очень и очень нелегкой была жизнь русских людей во дни Петра. Все, начиная с Царя и кончая последним крестьянином и солдатом, несли часто совершенно непосильные тяготы. Кровью, кровавым потом, на костях, созидалась тогда Россия «в бореньях силы напрягая». И кровь и пот, и непосильные жертвы, от коих не освобождался никто, оправдывались тем, что Россия, ведшая самостоятельно упорную и тяжелую борьбу за свое место под солнцем, в дни Петра, должна была утвердить себя, во что бы то ни стало, ибо именно тогда, «пришел час решить судьбу отечества».
Совсем иное положение в то время было в других государствах Европы. Эти государства, защищенные Россией с востока как щитом, жили в условиях значительно более спокойных, устойчивых и твердых, а потому и психология их властителей была совершенно иная, чем у русских царей. В то время как Петр Великий, «Россию вздернув на дыбы», должен был требовать предельной жертвенности не только от своих подданных, но и от самого себя и от членов царского рода, - в Европе незадолго до этого прозвучали торжественные слова блестящего короля Людовика ХIѴ-го, сказавшего: «Государство - это я», т. е. утвердившего принцип, в силу коего французский король был поставлен и выше государства и выше народа, как нечто самодовлеющее и самоутверждающее.
Необыкновенный внешний блеск французского двора, его пышность, бескрайняя расточительность за счет разоренного и унижаемого народа, - совершенно заворожили и других венценосцев Европы, которые рабски копируя версальские порядки и нравы, надолго усвоили эгоистический, тлетворный и разлагающий дух Версаля.
Петр Великий, с его мозолистыми руками, с его собственноручно чиненными башмаками и чулками, штопанными руками Екатерины, а главное, с его взглядом на каждого подданного, как на такого же слугу отечества, каким он был сам; с его оценкой своих подданных не по знатности, а по годности - представлял собой разительный контраст со всеми теми, кто властвовал тогда в Европе.
И до Петра и в его времена, на Руси было и имущественное и общественное неравенство, как есть и будет оно везде, но, вместе с тем было то психологическое национальное единство, которое делало весь народ цельным, однородным, соединенным той незримой, но крепкой связью, которая, в духовных глубинах, определяла одинаковость мировоззрения Царя Алексее Мих., и Патр. Никона, и протопопа Аввакума, боярина его Иоанна, стрельца и юродивого. Очень чувствительные раны нанес Петр Великий в своем кипении, в своей нетерпеливости, - единству национального сознания. Недаром, неподдельной тоской и горечью, звучат сложенные в его время раскольничьи стихи: «пришло времячко гонения - народился злой антихрист; в сию землю он вселился, на весь мир вооружился. Стали его волю творить: усы, бороды стали брить, латинскую одежду носить, трепроклятую воду пить». - Однако, необыкновенная слитность Петра с народом, взаимное понимание, общее с народом религиозное чувство, которое, по словам С. М. Соловьева, «подымало дух его в бедах и не давало заноситься в счастьи» - являлись порукой тому, что причиненные Петром раны зарубцевались бы с течением времени, потеряли бы свою остроту, потонув в том добре, которое несли с собой петровские реформы.
Личность великого Преобразователя и его преобразования еще долго будут предметом страстных споров, начатых славянофилами и западниками и не оконченных до сей поры. И, если, Пушкин, с гениальным прозрением понял великую роль Петра, который «не презирал страны родной и знал ее предназначение», то многие и сейчас склонны все беды, выпавшие на долю русского народа, объяснять той великой ломкой, которая была произведена твердой рукой гениального человека.
Однако, винить его нам не в чем. Винить, или скорее, пенят мы можем только на историческую судьбу, которая отдала петровское наследство в беспомощные руки его случайных и ничтожных преемников, которые, по своей умственной и нравственной мелкости были не в состоянии понимать ни руководившую Петром идею, ни смысл и значение его преобразований. - Служение отечеству, глубокая народность, органическое сродство монарха с народом, т. е. все то, что гарантировало плодотворность петровских деяний - все это не могло быть понято печальной плеядой ближайших его преемников. Иноземные костюмы, парики, иноземный язык, были посчитаны ими за главное, и, с необыкновенной легкостью, ими были восприняты все отрицательные стороны, столь чуждой Петру, версальской психологии. В немногие десятилетия, последовавшие за преждевременной смертью Петра, самым роковым образом была утеряна драгоценнейшая черта русской государственной жизни, заключавшаяся в органическом единстве всего русского народа. Именно в эти десятилетия была забыта основная мысль русской монархии - о монархе, как первом слуге отечества; именно в эти десятилетия народ фатально перестал понимать тех, кто обратил Петербург в место недостойной борьбы случайных и ничтожных людей за их низменные, а порой и постыдные цели. Пигмеи, по мрачной иронии судьбы, занимавшие российский престол, перестали рассматривать благо России как первейшую и главнейшую цель, полагая, в своей слепоте, что великая страна и великий народ созданы для удовлетворения их презренных вожделений. Освободив себя от служения отечеству, они освободили от него, не столько формально, сколько психологически, и всех тех, от кого зависела их судьба, обратив петербургское общество в толпу беспринципных честолюбцев и своекорыстных искателей фавора, богатств, почестей и власти. Именно в эти годы, в годы забвения Петровских заветов, в годы победы версальской идеологии над старозаветной русской монархической традицией, была разорвана живая ткань национального единства и русское образованное общество пошло по путям чуждым и верховной власти и народу.
Однако забвение и пренебрежение русской государственной идеи не могло продолжаться долго, ибо иначе Россия неизбежно должна была бы погибнуть. Та же историческая судьба, которая выдвинула на историческую сцену ничтожных марионеток, причинивших России столько вреда, - вынесла на высоты российского престола незаметную немецкую принцессу, которой суждено было, сделавшись великой Императрицей, возродить с необыкновенным блеском русскую государственную идею и озарить Россию сказочной славой. Россия, силой своего духа, которому никогда не могут противиться иноземцы с душой и разумом, сделала из маленькой немецкой принцессы Великую русскую Императрицу; переродила ее настолько, что русские люди тех времен, пренебрегая всем сомнительным, что было в судьбе и личности Екатерины II-й, не колеблясь признали в ней законную матушку-царицу, о которой в торжественных и громоподобных одах пелось: «Слався сим Екатерина! Слався, нежная к нам мать…»
Как бы не относились мы к личности Императрицы Екатерины, далеко небезупречной во многих отношениях, как бы мы не осуждали тех версальских тенденций, которые с особой яркостью проявлялись при ней мы не можем пройти мимо того, что названо «екатерининским веком» и что с необычайной силой покорило и поразило воображение не только современников, но и последующих поколений русских людей. Причина такого потрясающего впечатления от царствования Екатерины II-й лежит именно в том, что она сумела, с необыкновенной выпуклостью и яркостью в другом стиле и другими средствами нежели Петр, возродить и утвердить Петровскую идею об отечестве. Необыкновенный размах государственной деятельности великодержавность; грандиозные и ослепительные цели, которые она поставила перед русскими людьми - все это вызвало необыкновенный взлет русского национального духа, вдохнув в русские сердца необыкновенную ревность к пользе и славе Российской Империи. И если Император Петр I-й понуждал русский народ на труд, подвиги и жертвы силой своей непреклонной воли, то Екатерина II-я сделала это иначе, поставив перед русскими людьми такие заманчивые цели, которые заставили «екатерининских орлов», в благородном соревновании, лететь на встречу славе и подвигу, расширяя пределы русской земли и утверждая повсеместно ее величие и славу».
«Мы думаем и за славу себе вменяем сказать, что мы сотворены для нашего народа, а не он для нас», так, перекликаясь с Петром Великим, говорит Великая Императрица в своем наказе, данном ею Комиссии для сочинения нового уложения. В выполнении этого принципа у нее, конечно, не было той непреклонной последовательности, того, если можно так выразиться, монархического аскетизма, которые отличали Петра Великого; Екатерина II-я был человек совершенно иного духовного склада и стиля - нежели Петр Великий, и личное в ней говорило очень и очень сильно, но, в своей основе, в своей сокровенной сущности, приведенные выше слова, возрождающие основное начало русской монархической власти - не только внутренне правдивы, но и во вне подтверждены результатами ее необыкновенного царствования. В дальнейшем, начало это, не только не ослабевало, но укреплялось с каждым новым царствованием, с необыкновенной рельефностью и силой проявляясь в деятельности последних русских императоров. Никто лучше и полнее не формулировал ведущего начала русской монархической мысли, нежели Император Александр III-й в его манифесте от 29 апреля 1881 г., в котором он говорит: «В Возе почивший Родитель наш прияв от Бога самодержавную власть на благо вверенного ему народа, пребыл верен до смерти принятому им обету и кровью запечатлел великое свое служение», (курсив наш Г. М.). В этих словах с предельной точностью формулированы начала, на которых зиждилась царская власть в России: глубокое убеждение русских царей в том, что власть эта вверена им Богом; что она является не чем-то личным, данным для славы, властолюбия и честолюбия того или иного венценосца, а тяжкой и ответственной, или обетом и служением, требующим самоотречения, жертвенности и стойкого мужества. Такое понимание сущности царской власти не только не имело ничего общего с самовосхваляющим девизом короля - Солнца, но во многом отличалось и от понимания своего высокого положения другими европейскими монархами, более близкой к нам эпохи.
По свидетельству одного мемуариста, в дни, когда произошло крушение Германской Империи, один из приближенных кайзера Вильгельма обратился к последнему с предложением отправиться на поля сражений и там погибнуть с честью. «Время красивых жестов прошло!» - яко бы ответил на это импер. Вильгельм, и оставив свою страну, бежал в Голландию. Было ли в действительности это так, или нет, сказать трудно, но психологически это очень похоже на правду.
Почти в тоже время, в последний день 1917 г., всеми покинутый, униженный, и, в сущности, уже отрешенный от жизни, последний русский Император, для которого мысль об оставлении им отечества была чужда и враждебна, - оканчивает последнюю запись своего дневника словами: «Господи, спаси Россию!»
Слова эти не были предназначены для истории и любования ими будущих поколений. Это интимнейшее и, тем более, драгоценное исповедание чистого сердца, в котором как в фокусе, сосредоточилось то, что составляет глубокую духовную сущность русского монархического сознания.
Происшедший после смерти Петра Великого кризис государственной власти, как мы видели, не без больших усилий, был преодолен верховными носителями этой власти. Олицетворенная Петром Великим русская национальная идее общего служения России возродилась с необычайной силой, достигнув своего предельного напряжения в формах величавых и трагических, облекших жизнь и судьбу Императора Николая II-го.
Русское образованное общество, в разных его ответвлениях, преодолеть своего кризиса не смогло. Та часть этого общества, которая позже получила название интеллигенции, в решающий период перехода от чисто московского мировоззрения к европейскому, вследствие своей незрелости, не смогло органически слить в своем сознании национальное с европейским, и, пойдя по пути космополитического, арелигиозного и национального вольтерьянства в широком смысле этого слова, роковым образом - идейно оторвалось и от государственной власти и от народа, переставшего понимать тех, кого он назвал «барами».
Другая часть русского образованного общества, внешне близкая к престолу аристократия (речь идет, конечно, не об отдельных достойнейших ее представителях и не о лучшем меньшинстве, а о тех, кого можно назвать аристократическим плебсом), - впитала в себе разлагающие соки того, что можно назвать версальской психологией, основанной на сословном эгоизме и на порочном сознании своего мнимого превосходства над всеми нижестоящими классами общества. Это были в своей массе, люди «толпою жадною стоящие у трона», те, о которых усталый и разочарованный импер. Александр Благословенный сказал однажды: «Меня окружают эгоисты, которые пренебрегают добром и интересами государства, заботясь лишь о выгодах и своем повышении», те которые с такой преступной легкостью отшатнулись от Государя Николая Александровича в трагические дни его отречения. В книге С. Позднышева «Распни его», дается красочный образ свитского генерала, который получив, в первые дни революции, приказ идти на революционный митинг, дрожащими руками и с налившимся кровью лицом с усилиями счищает перочинным ножом золотую вязь царского вензеля со своих погон. «Михайлов, помоги мне», - обратился он к старшему преображенцу-курьеру. «Никак нет, Ваше Превосходительство, не могу, увольте. Никогда это делать не согласен. Не дай Бог и смотреть».
Этот свитский генерал исключительно символичен; он олицетворил собой тот царедворческий нигилизм, которым была заражена, конечно не вся, но очень значительная часть русской аристократии.
Такое катастрофическое идейное расхождение между, одухотворенной высокими побуждениями, русской верховной властью и ведущими слоями русского образованного общества, привело к тому, что последний Государь оказался духовно изолированным, оказался в том страшном одиночестве, которое дало ему горькое право сказать о трусости и измене, внезапно открывшихся перед его глазами.
Верность России и тем национальным принципам, на которых она созидалась и зиждилась, была сохранена в полной мере, именно только русской монархической властью. В этом ее величайшая историческая заслуга, в этом ее оправдание; в этом заключена непревзойденная ценность ее духа.
Только тогда, когда это станет ясным для всех; когда русский народ в целом усвоит высокие идеалы, указанные ему его почившими монархами, когда он поймет сердцем «славу и добро» ими сделанные - только тогда наступят сроки воскресения и возрождения России.
1953 г.
Григорий Валерианович Месняев (30 марта 1892, Тула — 11 ноября 1967, Нью-Йорк) — писатель, общественный деятель русской эмиграции в США. Участник Первой мировой войны и Белого движения. Офицер Марковского полка.
_____________________
ПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?
ПОДДЕРЖИ ИЗДАТЕЛЬСТВО!
Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru
ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!
https://bastyon.com/strategiabeloyrossii |