Уже семь месяцев слишком истекло с того момента, как в России началась революционная буря. Полагаем, что положение достаточно выяснилось, и пришла пора подводить итоги. Вот почему мы находим своевременным выступить pro domo nostra и откровенно высказать некоторые свои соображения, касающаяся нашего отношения к происходящим событиям.
Мы прекрасно сознаём, чем мы рискуем, выступая с этими нашими строками. В наши дни откровенность считается наиболее опасным качеством, чтобы уже прямо не назвать её пороком, и потому она карается беспощадно. Свобода печати есть не что иное, как фикция, и за злосчастной русской печатью следят бессонными авгурами тьмы тем и легальных, и нелегальных цензоров. Что же, нового и неизвестного относительно себя мы не скажем, но мы считаем себя обязанными перед нашими читателями поставить точки над некоторыми i.
Ни для кого не секрет, что мы всегда были заклятыми принципиальными врагами насильственных переворотов в жизни государства. Мы постоянно и неизменно утверждали, что та доля пользы, которая приносится стране революцией, с избытком поглощается приносимым ею вредом и разрухою, что бесспорные блага, обычно приписываемые действию революции, и без того должны были бы быть достигнуты народом, но мирным путём, путём эволюции, а не чрез посредство великих потрясений и братоубийственного кровопролития. Тут средства не могут и не должны быть оправдываемы целью.
Но вот мы на чем особенно настаивали: государственный переворот во время настоящей войны не может быть ничем иным, как величайшим преступлением не только пред русским народом, но и перед всем цивилизованным миром. Так мы писали до революции, основываясь на убеждении, что переворот может принести существенную пользу только завоевательным планам германской империи, выведя из строя русское государство. Исходя из этого, мы всемерно словом и пером своим боролись с революционными течениями, которые всё больше и больше брали засилье в русском обществе. В глубине души мы сознавали, что наша борьба безнадежна, и прежде всего потому, что наиболее мощная и надежная помощь революции исходила сверху. Какое-то сплошное безумие овладело правящими кругами, и никто не давал такого грозного оружия против старого строя, как именно эти самые круги. Наши предсказания, наши предупреждения оставались гласом вопиющего в пустыне. Революция в буквальном смысле слова насыщала всё в русской жизни, она Дамокловым мечом висела над нами, и её не замечали или не хотели замечать только те, против кого она была направлена. Все знали, что революция неизбежна. Знали это и мы. Знали, как шахматные игроки, которые по расположению фигур на доске предсказывают, что королю через столько-то ходов будет непременный мат. Одного мы молили у Бога, - чтобы переворот наступил не во время, а после войны. Только в этом одном зиждилась ваша надежда на спасение России.
Наши молитвы услышаны не были. Случилось то, что должно было случиться. Произошёл неслыханный, невероятный Седан русского монархизма. Старый строй рухнул в самый неожиданный момент, рухнул от какого-то внутреннего бессилия, безо всякой борьбы со своей стороны, почти без всякого усилия, направленного на него извне. Крушение было полное и непоправимое.
Да, мы были поражены в самое сердце. К такой полноте крушения мы не были подготовлены. Мы не могли представить себе столь глубокого равнодушия народных масс к судьбам монархии. Нам показалось, что страшная операция безумною болью отозвалась только на нас, «последних из могикан», что для всего народа она прошла совершенно безболезненно. Сознаемся, - мы были ошеломлены, мы были подавлены. В наше сердце впервые закралось горькое сомнение в истинности нашей веры, служению которой мы отдали всю нашу жизнь. Переделать себя мы не могли и не хотели, но никогда наше одиночество не казалось нам до такой степени горьким, страшным и беспросветным. Это были такие минуты, когда самый твердый человек бывает близок к самоубийству. Являлась назойливая, убийственная мысль: а что, если мы ошибались? А что, если мы были неправы? Как можно было жить дальше с этою отчаянной, назойливой идеей? Невольно хотелось применить к самому себе эти проникновенные слова поэта:

Останки прежних поколений,
С их древней доблестью в груди,
Проходим мертвые, как тени,
Иль как шуты на площади...
Наш век прошел... Пора нам, братья,
Иные люди в мир пришли,
Иные чувства и понятья
Они с собою принесли.
Быть может, веруя упорно
В преданья юности своей,
Мы ледяним, как вихрь тлетворный,
Жизнь обновленную людей.
Быть может, истина - не с нами,
Наш слабый ум ее неймет
И ослабевшими глазами
Глядит назад, а не вперед.
Нет, нам пора...

Вот точное изображение нашего душевного состояния в начале революции. Ясно, что бороться, противостоять революционному натиску мы не могли. Нам представлялось, что мы поставлены лицом к лицу с неизбежной переоценкой наших ценностей. Правда, против этого всеми силами своими восставала наша душа, протестовал наш инстинкт. Мы не могли «поклоняться тому, что сжигали, и сжигать, чему мы поклонялись». Чужие боги оставались для нас по инстинкту нашему по-прежнему чуждыми, и мы не могли испытывать дружеских чувств к нашим исконным врагам только потому, что они оказались победителями. Какое горькое, какое ужасное чувство видеть свое полное поражение и знать, что ни в чем нельзя найти ни утешения, ни оправдания.
Конечно, можно было бы мстить. Но для мести, для личного чувства у нас не было права. Само время, сами обстоятельства громко говорили против этого. Шла война. Было нечто, что стояло выше нас, выше наших личных симпатий и антипатий, выше наших политических убеждений, - это была Россия. Все является временным и преходящим сравнительно с нею. Она властно требовала жертв от всех русских, а в том числе и от нас, жалких пигмеев, которые ей были обязаны решительно всем и которые взамен этого могли дать лишь до смешного малое. Во имя войны, во имя России мы должны были покориться и устранить все то личное, что могло внести осложнения в тогдашнее течение дел.
Мы были искренни в своей покорности. Мы целиком отдавали новой, неизвестной, враждебной нам России самих себя; честно, безо всяких задних мыслей, мы готовы были служить ей не за страх, а за совесть. Мы могли бы быть опасными новому строю, потому что нам терять было нечего, а с такими людьми нельзя шутить, ибо они легко могут заменить силу любви такою же могучей силой ненависти. Но этого мы не хотели. Мы считали преступлением быть опасными для тех, кому от всего нашего сердца мы хотели быть полезными, хотя, повторяем, наш инстинкт упорно и настойчиво предупреждал нас против них.
Конечно, нам не хотели верить. Мы так и остались окруженными атмосферой вражды и подозрительности. Победители меньше всего могут похвастаться великодушием по отношению к нам. Напротив, это была какая-то дикая, каннибальская свистопляска вокруг лежачих, поверженных во прах и не желающих сопротивляться. Только ленивый не запускал кома грязи в того, кто пал; только ленивый не старался сделать подножку тому, кто случайно остался на ногах. Низкая, недостойная мелочность шемякиных расправ не нуждается в подтверждениях и конкретных примерах - она у всех на глазах. Сколько друзей искренних и горячих мог бы привлечь к себе новый строй, но действия его близоруких и тупых представителей только создавали ему одних врагов даже в лице тех, кто вначале был всецело на его стороне. Что же говорить о нас и наших единомышленниках, по отношению к которым была обнаружена вся полнота несправедливости и бесчестной пристрастности? Но мы смело и прямо говорим: мы не подавали ни малейшего повода для таких действий по отношению к нам. Мы чисты пред новым строем, как мы были чисты перед старым.
Но в революции сразу же произошел перелом, предопределивший всё дальнейшее её течение. Революция с пути национального, с пути служения общему благу резко свернула на путь жестокого классового и группового эгоизма, на путь нелепо космополитический. Началось стихийное разрушение русской государственности. Цели войны были сведены на нет, армия развращена и уничтожена, порядок в стране взорван на воздух, закон сделан смешным огородным пугалом; были разбужены низменные страсти, были подняты животные инстинкты, родина оптом и в розницу стала продаваться неприятелю, Россия начала делиться на части и неумолимо возвращаться к жалким границам былого Московского удельного княжества, власть была приведена к полному бездействию, и истинной повелительницей страны сделалась чернь, а её вдохновителем - единый во многих лицах великий хам.
Мы не будем повторять жалких слов о гибели родины. Эта слова теперь опошлены их беспрестанным повторением, - причём повторением сплошь да рядом нечистыми устами. Налицо факт, о котором приходится рассуждать с тупым спокойствием отчаяния: да, Россия гибнет. К этой формуле многого не прибавишь, и ее не нужно раскрашивать поддельными цветами мишурного красноречия. Мы дошли до самого края бездны, о существовании которой мы даже и подозревать-то не могли еще так недавно. Мы гибнем.
И вот теперь для нас наступил момент нашего горького торжества. Теперь мы, наши убеждения, наша вера оправданы всем, что происходит вокруг нас, - всем течением русской революции, всеми ее вождями и вдохновителями, всеми событиями ужаса и позора настоящих дней. И если нам чего-либо можно стыдиться, то это - кратких минут нашего душевного изнеможения, наших невольных сомнений, нашего маловерия. Зато теперь мы имеем право поднять нашу опущенную голову и сказать на весь мир, глядя прямо в глаза нашим врагам:
Мы были правы. Слышите ли все вы: мы были правы. Да, наша ненависть не обманула нас; да, наш инстинкт оказался безошибочно верен. Семь месяцев длится наша революция, что доброго, светлого, положительного принесла она с собою? Смешно говорить о «завоеваниях революции», потому что для народа, предоставленного нищете, голоду и позору, они остаются недосягаемыми. Их захватили подонки государственной жизни, именуемые чернью, но и в их руках они становятся опаснейшим оружием, которым чернь наносит раны себе же самой и захлебывается в чужой и в своей собственной крови. Никогда не было насилий хуже тех, которые мы теперь видим; никогда не было такой неволи, под тяжким ярмом которой мы теперь сгибаемся.
Все умное, все честное, все благородное в стране по собственной охоте отходит от революции. Кто там остался? Одни развенчанные глиняные и деревянные идолы в роде Керенского, уже у всех утратившего свой кредит после корниловской истории, в которой он сыграл такую жалкую и двусмысленную роль. В бесчисленных советах, кажется, уже никого не осталось, кроме дегенератов, политических авантюристов да немецких шпионов и провокаторов кайзера Вильгельма. Nec vir fortis, пес femina casta, - вот что мы можем сказать о теперешних деятелях революции.
До сих пор мы молчали. Теперь пришла минута, когда мы можем спросить у наших противников: «Что вы сделали с Россией?». На этот вопрос они не ответят. Им нечего отвечать. Но мы-то знаем, что вся ответственность за гибель родины лежит только на них одних и ни на ком другом.
Мы им не мешали. Напротив, мы готовы были всегда и во всем оказать им содействие, что клонилось ко благу государства. Как бы им хотелось найти в нас противодействие, как счастливы они были бы открыть контр-революционные заговоры, чтобы на эти помехи свалить все свои неудачи: мы-де все делали, но нам мешали, не разорваться же нам, раз приходилось вести борьбу на два фронта. Но внутреннего вражеского фронта им так и не удалось обнаружить. Не помогала даже несчастная корниловская история, которую им так хотелось обратить в «заговор», «мятеж» и т.п. Обнаружились факты, вскрылась правда, и творимая неудачниками легенда о «мятеже» пошла прахом. Нет, эти господа были всецело предоставлены своим силам, но они были бездарны, но они были бесчестны, но они были безумны, - и могилу революции они вырыли своими собственными руками. Они - и никто другой - погубили все свое дело, опозорили и втоптали в грязь свою идею, доказали абсолютную негодность всей своей политической программы.
«В этом наше глубокое удовлетворение, в этом наша полная моральная победа. Слабые и поверженные, мы одержали победу над победителями. В стране уже произошел поворот. Все сдвинулось с места. Все приближается к нам. Думают нашими мыслями, спорят нашими приемами, говорят нашими словами. Мы окружены единомышленниками, и их число растет не по дням и по часам, а по минутам. Вчерашние наши оппоненты теперь во всем согласны с нами. Мы не сдвинулись со своего места, но к нам все идут, идут и идут без конца.
И что всего важнее: наша совесть спокойна. Нам не в чем себя упрекнуть. В свое время за нашу веру мы получали брань, поношения, гонения, в дни революции на нас выместили всю полноту злобы, но теперь мы вознаграждены за все. Если нас теперь заточат, убьют, разорвут на части, то мы и в преследованиях и в смерти сохраним чувство удовлетворения, сознание нашего морального торжества. Этого счастья нет и не может быть у наших противников. Мы можем всем и каждому смотреть прямо в глаза: повторяем, в революции и себе, и нашей вере мы нашли полное оправдание.
Теперь жупелом считается слово: контр-революция. Мы его не боимся, но мы его к себе применить не можем. Да, мы - враги революции на том основании, какое мы уже привели: революция во время войны ведет государство к гибели; но это не значит, чтобы мы теперь стали активно выступать против революции. Контр-революция же предполагает непременную активность. Для активных действий мы не способны. Физическая и материальная сила не на нашей стороне, она целиком направлена против нас. Заговоры мы отрицаем. Мы не хотим и активных действий, так как последней и самой страшной бедой для государства мы считаем междоусобную войну. Мы слабы, мы немощны, как дети, но зато теперь мы знаем, что мы сильны силою истины. Правда когда-нибудь победит сама собою. Мы не контр-революционеры, мы - анти-революционеры.
Что же касается до виновных, то ни мстить им, ни карать их мы не считаем себя в праве. «Не нужно крови нам и стонов», вообще кровопролитие нам противно. Наша кровь, может быть, теперь скоро будет пролита, но наши недруги могут быть спокойны: на них наша рука не поднимается, так как мы слишком мирные люди. Но мы верим, что есть Тот, Кто сказал: «Мне отмщение, и Аз воздам», и от Его карающей руки им не уйти. Впрочем, уже и теперь начинает сказываться Божественное возмездие.
Последнее слово еще не сказано. Докажите, что мы не правы. Докажите не словами, но делом. Спасите родину. Для этого надо победить врагов внешних, уничтожить внутреннюю анархию, уничтожить голод и нищету, восстановить правосудие. Сделайте это, и мы с восторгом скажем: Gallilaee, vicisti! Но для вас, кажется, это уже поздно. И вы слышите, как за все - за кровь, за позор, за оподление народа, за расхищение народных богатств, за поругание национальных идеалов всё растет и ширится по стране гул и проклятая, которые рано или поздно обрушатся на вашу голову. Вы слышите их? Бойтесь суда Божия, бойтесь народного гнева!


("Церковность", № 339 от 1 - 15 октября 1917 г. С. 6 - 9)

© Copyright: Библио-Бюро Стрижева-Бирюковой, 2016