Сказано по окончании междоусобия в Москве, в неделю 24-ю, 5 ноября 1917 года.
Поистине «нам нужно было бы иметь тысячу уст, железный язык», и слово Златоуста, чтобы изобразить и оплакать все то слез достойное дело, которое совершилось на наших глазах, - все, что пережито нами в последние дни. Златословесный учитель вселенной, действительно, еще в сане священника, в своей родной Антиохии видел нечто, подобное тому, что мы пережили, и на скорбь народную отозвался тогда своим словом утешения и назидания. Но там было восстание народа против царской чести и видимое оскорбление ее ниспровержением царских статуй, у нас же случилось гораздо худшее: восстание одних граждан против других и кровопролитная братоубийственная внутренняя война. Те, кто призваны защищать родину и родной народ, вдруг соделались их палачами и мучителями; те, которых долг зовет поражать внешнего врага, уже четвертый год опустошающего государство, стали искать врага внутреннего и обратили оружие на мирных жителей нашего древнего града. Пред нами священный Кремль, кивот святынь народных, повержен и разрушен; пред нами святителя Николая образ во вратах Кремля, некогда чудесно сохранившийся даже при жестоком нашествии Наполеона, разбит и уничтожен на своем вековом месте, и останки его были попираемы ногами. И мы сейчас молимся в древнейшем нашем храме, который пощадила рука времени, но не пощадили орудия междоусобной брани. Целую неделю безмолвствовали наши храмы, молчали колокола, но говорили потрясающие гулом выстрелов пушки и орудия. Прекращена была здесь бескровная жертва - и тысячами приносились жертвы кровавые, человеческие кровожадному молоху, идолу ярости и злобы.
Мечу, мечу! - О, меч, меч! Доколе сещи будеши, - доколе будешь ты посекать, доколе не упокоишься?! Вниди в ножны твоя, почий и упокойся! (Иерем. 47, 6). Так хочется сказать пророческим словом, - и вместе так хотелось бы верить в наступление дней мира!..
Но что сказать? Есть ли у нас на такой сладостный мир какие-либо надежды?
Слушатели Златоуста были печальны в Антиохии после низвержения царских статуй. Они ждали дней лютого наказания, жестокой царской расправы. Их престарелый архипастырь тогда предпринял далекое путешествие в столицу, чтобы утолить гнев кесаря, и тяжело было гражданам, и томительно было ожидание: принесет ли им престарелый епископ весть прощения и мира, или же возвестит им непреклонный гнев и жестокую кару... Была, однако, принесена весть мира, - и радостью этою разрешилось томление.
Нам же кто и откуда, и от кого, и как принесет такую весть, и где, от кого и как мы услышим слово, сильное не одними обещаниями порядка и спокойствия, которых мы уже слыхали много и в которые изверились, но слово, действительно, сильное к тому, чтобы обещания претворить в исполнение? Такого слова, увы, нет! И нет нам никакой поруки в том, что еще немного времени - и опять оросится земля наша братоубийственною кровью, и опять опустеют улицы, и опять дома наши станут для нас тюрьмами, и загремят выстрелы, - озлобятся сердца, и брат устремится на брата!
Мы не слушали призывов Церкви и предостерегающих угроз наших пастырей. А мы ведь говорили, грозили, указывали скоро грядущие лютые времена! Слово наше, однако, не доходило до сердца, и всем казалось, что оно - не более, как прикраса церковного красноречия, придаток к; ораторскому искусству. Но вот, к глубокому горю, наши слова исполнились. И ныне со стесненным сердцем мы можем вперед рисовать для себя лишь мрачные и страшные картины грядущих бедствий. История говорит нам, что никогда не утверждается власть, принесенная на острие меча междоусобной брани, что злоба и вражда никогда не остаются одинокими, но сеют семена, по роду своему, с силой растущие, потом зреющие и дающие плод тоже по роду своему.
Подумайте; кто эти враждовавшие на наших глазах?
Далекие от всякой политической борьбы за власть, простые, мирные граждане, жаждущие только мирного труда, мы далеки и от всяких партий и партийных делений. Мы не можем и мы не в силах поддерживать или одобрять одних предпочтительно пред другими. Но одно мы видим: жестоко враждовали между собою, можно сказать, вчерашние друзья, те самые, которые так недавно были едино, те самые, которые были победителями в таком же ниспровержении силою штыков существовавшего раньше государственного строя. И вот, недавние победители - теперь сами разделились и пришли к кровавым счетам. Не было никогда и не будет никогда конца таким делениям, если они не придут, вместо суда человеческого, к высшему суду Божьему, суду нравственному. Как огромная глыба, оторвавшаяся с вершины высочайшей горы, падая вниз, влекомая собственной тяжестью, разбивается в своем падении все на более и более мелкий щебень: так и народ наш может теперь идти от междоусобия к междоусобию, от одного разделения к другому, пока не обратится в прах и ничтожество.
Спасение только в том, чтобы вовремя увидеть и уразуметь опасность и поставить себя не пред судом человеческих инстинктов себялюбия, жестокости и зверства, а пред судом вечного Божественного закона веры. Он один укажет нам на гибельность советов себялюбия, - ибо себялюбие в конце концов приводит каждого отдельного человека даже не к кружковой группировке по общности интересов - поверьте, так бывает только в начале и никогда не удерживается до конца, - а к тому, что каждый отдельный человек представляет из себя в одиночку свою партию и противопоставляет себя всему народу, даже целому миру. Он один, Божественный закон, дает великое единство человеческим обществам во имя единства веры, единства Божьего о нас Промысла, единства Церкви. Он один, Божественный закон, в силах сказать расходившемуся, разнузданному до безумия злобному человеческому себялюбию: «Умолкни; перестань», - и вместо него дать нам в советники святые добродетели самоотречения, самоотвержения, святой любви взаимной и взаимной уступчивости. Только здесь, «сильные немощи немощных носят», только здесь «носят люди тяготы друг друга», только здесь господствует правило: «Никому не бывайте должны, кроме взаимной любви», - ибо этот долг наш есть долг всегда не вполне оплаченный...
И как некогда на море Тивериадском слово Христа-Чудотворца, сказанное к буре и волнению: «Умолкни и перестань», произвело внезапно чудное действие, - «и бысть тишина»: так и ныне нашею молитвою, проповедью жизни о Христе и Его законе, верностью Церкви, смирением, кротостью, взаимною уступчивостью и любовью, признанием чужих прав и уступкою прав своих утишиться может жизнь. Иначе, нам остается ждать другого, страшного способа научения: вразумит нас Бог междоусобной бранью, кровью, резнею, нищетою, бедствиями и ударами, столь тяжкими, о которых говорится в евангелии, и которые вызовут наши вопли: «Горы, падите на нас, и, холмы, покройте нас!». И будет тогда скорбь, какой не было от начала мира доселе, по слову евангелия. И эта скорбь заставит нас одуматься...
Два пред нами выхода, и иного, третьего, нет!..
Больше ничего не в силах сказать вам ныне пастырь Церкви! Аминь.
Протоиерей И. Восторгов. |
