Речь, произнесенная в торжественном собрании первой Московской гимназии 3 октября 1854 года препо­давателем русского языка и словесности Тертием Фи­липповым.

Милостивые государи!

Одна из главнейших обязанностей просвещенного человека есть внимание к общественному воспитанию: ибо от его направления весьма много зависит образ мыслей и нравственность будущих поколений, а с тем вместе и весь будущий ход народной жизни. Кто спо­собен отвлекаться от влияния текущих обстоятельств и смотреть на настоящее в связи с прошедшим и буду­щем; кто притом, по любви к Отечеству, его потребно­сти включает в число своих собственных нужд, тот, без сомнения, не может остаться равнодушным к ходу на­родного образования и не решится сложить с себя все заботы о нем, предоставив их исключительно тем, кому оно поручено правительством; тому, вместе с важно­стью этого дела, откроется и трудность, и многослож­ность его; тот поймет, что вести его с успехом и уберечь от вредных влияний может только дружное и согласное действие воспитателей и общества. И потому не удивля­юсь, дамы и господа, что вы так благосклонно приняли приглашение нашей гимназии и поспешили к нам, хотя, без сомнения, знали наперед, что за труд своего посе­щения вы будете вознаграждены лишь ощущением ис­полненного долга. Но как свойственно было вам, во ис­полнение своих обязанностей к просвещению, почтить нас своим присутствием, так еще свойственнее нам на такое высокое внимание ваше отвечать глубочайшею благодарностью. Считаю себя счастливым, что вслед за достойным начальником вашим и я имею возможность выразить вам чувства нашей признательности и уверить вас, что, ободренные вашим сочувствием к нашим за­нятиям, мы обратимся к ним с большею надеждою на успех и с новою ревностью, чтобы тем оправдать в ми­лости, вновь оказанный нам правительством, и ваше внимание, и доверие к нам общества, свидетельствуемое числом наших воспитанников.

И если попечение об общественном воспитании во всякое время составляет долг просвещенного члена об­щества, то в настоящее время не делается ли этот долг обязательнее, нежели когда-либо прежде? Западная об­разованность, за которою мы так решительно следова­ли в деле знаний, искусств и общежития, в наше время выразила себя в таких печальных явлениях, которые о самом существе ее дают весьма невыгодное понятие. Лучшие представители нашей словесности уже издав­на с замечательною проницательностью и предусмо­трительностью старались обратить внимание общества на существенные недостатки западного просвещения и на различие его начал от основных начал просвещения русского; но привычка относиться к Западу с безотчет­ным уважением, воспитанная в нас его полуторавековым влиянием, мешала решительности нашего суждения, так что ясные, как день, доказательства и мнения казались нам сомнительными предубеждениями в пользу своего. Наконец, последние события сильнее и решительнее вся­ких рассуждений раскрыли нам глаза на самих себя и на Запад и, можно сказать, устыдили медленность нашего мышления и наше равнодушие к своей народной сущно­сти. Мы много употребили усилий для того, чтобы в де­лах внешней мудрости сравняться с Западом. Опасаться за распространение в нашем Отечестве нужных знаний нельзя: за будущие успехи нашего народного образова­ния ручается с избытком и постоянная заботливость о нем правительства, и развитая уже любознательность общества. Нам теперь должно подумать о другом: как бы привести в ясность наши неопределенные отношения к европейскому просвещению, как отделить в нем нужное и полезное для нас от того, чего нам должно избегать, как лишнего и даже вредного. Нужно наконец привести во всеобщее сознание то, что нас отдаляет от Запада и что составляет основные начала нашей самобытной жизни, и потом, приведя эти начала в живое сознание, поставить их краеугольным камнем русского воспитания.

В воспитании усматриваются две цели, тесно между собою связанные: первая имеет в виду развитие общих человеческих свойств независимо от случайных условий, вторая достигается применением общих начал воспита­ния к историческим условиям; первая имеет в виду чело­века, вторая — гражданина. В первом случае основанием делу служит религия: она воспитывает в нас те вечные, всеобщие стихии духа, которые необходимы всякому че­ловеку без различия места, времени и народности. Хотя она собственно приготовляет нас к жизни, ожидающей человека по ту сторону гроба, но, тем не менее, в ней на­ходится единственное руководство и для вашего земного пути: ибо только тот способен пройти беспректновенно путь земной жизни, кто видит в ней приуготовление к вечности, а не заключает в ее тесные пределы всех своих ожиданий. Науки и искусства суть цвет человеческой де­ятельности; они не только украшают и услаждают нашу жизнь, но и составляют существенную ее принадлеж­ность, без коей нет полноты жизни: однако благо чело­веку и народу, который в своей жизни отводит им при­надлежащее им место и не теряет из виду их отношений к высшей духовной деятельности человека — религиоз­ной. В противном случае из орудий блага они становятся источником частного и общественного зла, разрушают внутренний мир человека и благосостояние общества.

Мы знаем, что Запад стоит во главе человечества в деле знаний и искусств, однако замечаем там крайнее смущение совести в отдельных лицах и страшное коле­бание всех общественных основ в государствах. При­чины тому очевидны. Оторвавшись от истинных начал жизни, проповеданных Евангелием, западный человек ищет для нее новых оснований и, разумеется, не нахо­дит: ибо их нет. Все, что бы ни создал человек сам от себя в замене отвергнутой им истины, все будет ложь; до истинных законов человеческого естества не может возвыситься наше поврежденное умствование, они от­крыты только божественному видению. Итак, в основа­ние человеческого воспитания должно положить учение христианское: оно одно может указать человеку, в чем состоит истинное просвещение, истинная добродетель и истинное счастье; без него он нигде и ни в каком случае не может быть ни счастлив сам, ни полезен другим.

Но, говоря о христианском воспитании, мы не долж­ны забывать и того, что оно должно быть не какое иное, как предлагаемое православною Церковью: ибо един­ственная и неизменная хранительница правой веры в то же время есть по необходимости и единственная со­кровищница истинного разумения вещей и чистых нрав­ственных понятий. Кроме исключительной истины и чистоты своего учения, православие дорого русскому народу и по бесчисленным благодеяниям, которые оно оказало ему в течение его истории. Православию мы обя­заны всем: оно спасло нас в древний период нашей жиз­ни от тысячи бед, татарских, литовских, польских и т. д.; оно охраняло нас от западных искушений и доселе со­храняет невредимою нашу народность от бесчисленных иноземных влияний; и в годину настоящих испытаний оно — причина нашей брани, оно же — и наша защита, и наше упование. Оно и до конца жизни нашего народа да будет ее неизменным основанием, источником нашего величия и славы, нашею первою похвалою!

Вторая цель воспитания состоит в применении об­щих его начал в той среде, в которой Провидение судило жить человеку. Конечно, внутреннее воспитание должно возносить человека над всеми случайными условиями его быта; но оно должно достигать этого, не разрушая его законных связей с Отечеством, обществом и семьей; напротив того, своею силой и священным действием сво­им оно должно укреплять и освящать их. В сущности, нет ничего противоположнее христианского учения об этом предмете учениям нашего времени о всемирном гражданстве: христианство, воспитывая человека в люб­ви к своему народу и всему окружающему, стремится распространить эту любовь на все человечество; учения космополитические, внушая безразличную любовь ко всему, доводят до полного равнодушия к своему и чужо­му. И потому за общими началами воспитания, образую­щими человека, необходимо должно следовать (я говорю не о хронологической последовательности, а о мере важ­ности) воспитание народное, связующее человека с его местными, временными и вообще историческими усло­виями. Этой цели воспитания преимущественно пред другими предметами способствует отечественная исто­рия, отечественная словесность и отечественный язык. Преподавание двух последних предметов в этом заведе­нии поручено высшим начальством мне; позвольте, дамы и господа, представить вам краткий обзор моих занятий, указать на объем их и на приноровление моего препода­вания к вышеупомянутой цели народного воспитания.

Я начинаю свои занятия с четвертого класса и от моих товарищей принимаю воспитанников, знакомых уже с теориею нашего языка. В первый год наших занятий они ее повторяют, причем рядом с нею идет класс языка церковнославянского. Очевидная важность изучения его, как языка богослужебного, понятна всем; знакомство с ним открывает воспитаннику весь внешний смысл Св. Писания и богослужения, по местам затруднительный, а иногда и вовсе непонятный для людей, по навыку, а не научно знающих тот язык. Таким образом, он становится у нас в России весьма важным вспомогательным предме­том и в религиозном образовании. Но, кроме этого всем известного значения, церковнославянский язык имеет еще другое: его судьба тесно связана с самыми корен­ными вопросами в истории нашего времени. Обязанный своим происхождением принятию славянскими племе­нами православной веры, он впоследствии явился глав­ным орудием ее хранения. Западные наши соплеменни­ки, рано отторгнутые от православия насилием римского духовенства, скоро утратили славянское богослужение и таким образом лишились последней связи со своими православными родичами. В течение многих веков Сла­вяне жили во взаимном отчуждении, позабыв свое племенное и религиозное единство; каждый из славянских народов был занят своею судьбой, вырабатывал свою отдельную народность под влиянием различных исторических обстоятельств. Нашему столетию принадлежит честь того великого умственного движения в племенах славянских, которое привело их к ясному разумению их истории и через то к сознанию их исконного родства и бывшего некогда единоверия. Церковнославянский язык получил, таким образом, особую важность, как орудие утраченного религиозного единства. Сверх того, в его древнейших свойствах каждое из славянских наречий находит что-нибудь свое, что естественно должно уси­ливать еще более их стремление ко взаимности, как к чему-то не новому, уже бывшему, следовательно, закон­ному. Церковнославянский язык становится, стало быть, некоторым средоточием, около которого собираются эти стремления.

Далее: совмещая в себе множество свойств, разбросанных по различным славянским наречиям, и таким об­разом, делаясь средоточием, по силе словопроизводства, по богатству звуков и древнейших форм подходя ближе всех наречий к языку древле-славянскому, церковный язык является полнейшим и преимущественным предста­вителем нашего племени в ряду языков индо-европейской семьи и в этом обнаруживает свое новое, можно сказать, всемирноисторическое значение. У нас в Отечестве он имеет особенную важность по своей теснейшей связи с нашим языком, проходящей через всю историю сего по­следнего. Я не говорю уже о древнем периоде нашей сло­весности, когда язык церковнославянский так сливался с языком устным, народным, что эти две стихии никак почти нельзя разнять в древнерусских письменных па­мятниках; но даже впоследствии, в новый период нашей словесности, церковнославянский язык не переставал и не перестает обогащать наш язык своими сокровищами и охранять его от вторжения иноплеменных выражений. В эпоху преобразования России, когда к нам настежь растворились двери всему чуждому, и в язык наш вошло много варваризмов, смутивших его чистоту. Чтобы по­ложить предел этому наплыву и вывести нашу речь из хаотического состояния, великий учредитель нашего нового языка прибегнул к языку церковнославянскому, как оплоту его чистоты. И последующие великие писа­тели наши не уклонялись от влияния этого языка: и не только духовные витии, которым свойственно украшать свою речь славянскими речениями и возвышенный слог которых так близко подходит к торжественному строю речи церковнославянской, но и на лучших представите­лях нашей светской литературы его влияние отразилось очень заметно, например: на Державине, Карамзине, Жу­ковском и особенно на Пушкине.

Познакомившись с церковнославянским языком, мы переходим к изучению древнерусского языка, которому посвящается отдельный класс. Здесь мы знакомимся с русским языком на всем пространстве древнего периода его истории: от языка первобытной нашей письменно­сти, встречаемого в проповеди митрополита Иллариона, летописи Нестора, Слове о полку Игореве, богатырских песнях, до языка схоластических писателей, который мы видим в силлабических виршах Симеона Полоцко­го и его современников и в произведениях духовного красноречия того временя. А между тем, рядом с этим практическим изучением нашего языка идет преподава­ние риторики, цель которого, собственно, состоит в том, чтобы познакомить воспитанников с общими правила­ми построения речи, но оно не остается бесплодным и по отношению к языку: отрывки, приводимые в пример риторических правил из лучших наших писателей от Ло­моносова до Пушкина и Гоголя, знакомят воспитанников с языком и слогом нового периода русской словесности.

Таким образом, поскольку можно уместить в тес­ные пределы отмеренного нам времени, мы изучаем исторически язык нашего народа от начала нашей пись­менности до последнего времени. И пусть изучение это не особенно глубоко: оно важно, как семя, от которого ожидать плодов должно в будущем. Во всяком случае, и в этом ограниченном размере оно есть залог патриоти­ческих убеждений в воспитаннике; оно сближает и род­нит его с его народом и Отечеством: ибо язык есть образ народа или, лучше сказать, сам народ, выразивший себя в своем слове. Вам известны, дамы и господа, печаль­ные следствия того могущественного влияния, которое имеет на наше общество язык французский: пристра­стие к этому языку находится в прямом противоречии с патриотическим воспитанием, ибо оно переносит наше сочувствие от своего к чужому. «Любить отече­ство и иметь пристрастие к чему-либо вне отечества», говорит ревнитель русского слова1, «значит не любить отечества. Любовь к отечеству требует любви ко все­му отечественному, ко всему, что относится к целости отечества. Вера, законы, нравы, обычаи отечественные суть предметы, которые сердце каждого сына отечества должно обнимать всею крепостью, как свое родное, природное. Особенно же язык отечественный, которым выражаются мысли и чувствования, внутренний харак­тер и дух соотечественников, которым изображены за­коны и вера отцов, которым прославляется Бог в стране отечественной, сей язык требует любви твердой, посто­янной, пламенной, которая бы в употреблении и в слышании его находила свое приятнейшее удовольствие и утешение». И потому, повторяю еще раз, несмотря на необширный объем исторического изучения русского языка в гимназиях, последствия его должны быть са­мые благотворные. И вы увидите, что просвещенные распоряжения правительства, клонящиеся к усилению преподавания отечественного языка, увенчаются пол­ным успехом и поселят в юношестве сознательное ува­жение ко всему, что носит на себе печать нашей народ­ности. Юноши наши будут говорить и по-французски, и по-английски, и на всех других языках, но уже не из тщеславного щегольства своим мнимым образованием, но в нужных случаях, чтобы помочь незнакомству ино­странцев с нашим языком.

Затем мы переходим к теории словесных произ­ведений, сначала прозаических, потом поэтических. Главное внимание при сем обращается на объяснения внутреннего построения словесных произведений, на условия, коим подлежат различные роды их. Теоретиче­ское изучение словесности сопровождается примерами, которые берутся преимущественно из писателей отече­ственных и из произведений иноземных, усвоенных русской словесности переводами наших знаменитых пи­сателей. Было время, когда в преподавании словесности преимущественно перед практическим знакомством с нею изучали правила и законы ее видов, отчетливо разъясняли взаимное различие их и особенные их свойства, но не знакомили достаточно воспитанников с живыми примерами, столь важными для смысла теории, и тем придавали какую-то мертвенность нашему предмету, в сущности, живому и привлекательному. Такой методе, убивающей дух предмета, противодействуют современ­ные мнения о преподавании, советуя в средних учебных заведениях обогащать воспитанников преимущественно чтением и личным знакомством с образцовыми произве­дениями словесности. Если бы выбирать из этих двух метод, то без сомнения, должно предпочесть последнюю первой; но и относительно ее нельзя обойтись без неко­торых замечаний: она, в свою очередь, переступая за­конные границы, вредит надлежащему познанию пред­мета. В наше время так нетрудно встретить молодого человека с большою начитанностью, которая не столько радует за него, сколько печалит: этот способ чтения все­го без разбора и отчета приводит читателя к крайнему смешению понятий. Все роды словесных произведений с особенностями назначения каждого из них и с особенностями условий, свойственных каждому из них, сливаются в голове неразборчивого читателя в одну хаотическую груду: он читает и поэму, и ораторскую речь, и сатиру, и басню, выщипывая из них какие-нибудь общие мысли и занимаясь общностью их содержания, упуская вовсе из виду частную красоту каждого рода, ему толь­ко свойственную. От этого такой упадок и такое смеше­ние художественных понятий в наше время: от этого и наша критика такая, какая она есть. Да и в отношении к обогащению мышления такая метода более вредит, не­жели приносит пользы, ибо мышление обогащается не столько простым знакомством со многими предметами, сколько уразумением отношений, между ними по при­роде существующих, и умением всякой вещи указать ее место, существом ее определяемое.

Наконец, в заключение гимназических занятий проходится курс истории русской словесности. За­пас сведений, заготовленный предыдущими занятия­ми в классе и собственною начитанностью учеников, здесь пополняется и приводится в стройный порядок; те писатели, с которыми ученики знакомились из от­рывков, изучая историю языка или прилагая примеры к правилам риторики и пиитики, вновь предстают пред них, но уже в полноте своей деятельности, поясняемой притом теоретическими замечаньями. Многообразная духовная жизнь нашего народа, выразившаяся в его словесности, раскроет здесь воспитаннику свой смысл, поскольку он может воспринять его, и обоймет его мо­гуществом своего влияния.

И древний период нашей истории, в течение кото­рого возрастали коренные начала русской жизни, явится ему во всем своем величии и святыне. Там пройдут перед ним и глубокомысленные церковные витии первых трех веков нашего христианства, Илларион, Кирилл и Серапи­он; там услышит он правдивые сказания нашего честного Нестора о первых временах нашего государства и чуд­ную повесть о подвижниках печерских, основателях на­родного благочестия; там расскажет ему игумен Даниил о своем благочестивом посещении Св. Мест, столь вожде­ленных для сердца христианина; там прочтет ему благо­верный Мономах свое Поучение, повергающее мысль в прах перед величием древнего русского христианина, и митрополит Никифор своим посланием укажет на лю­бовные отношения церкви русской к верховной власти, чуждые даже тени совместничества или соперничества; там прозвучит перед ним скорбная песнь о пленении Игоря и радостная повесть о Куликовской битве, пред­тече освобождения нашего Отечества; там услышит он стихи нашей нищей братии, в которых выразилось глубо­кое сочувствие русского человека к богоугодному житию праведников, и песнь нашего народа, какой нет другой в мире (ибо по народу и песнь), откликающуюся и на важ­ные события нашей истории, и на красоты внешней при­роды, и на живые ощущения внутреннего мира души; там услышит он священный призыв духовного пастыря, спа­сающего отчизну во дни безначалия, и ответный глас ис­тинных сынов и спасителей Отечества; там, наконец, он возблагоговеет перед ревностью Святых Отцов наших — Иосифа Волоцкого, Геннадия, Максима Грека, Димитрия Ростовского и иных, которые сохранили святую право­славную Церковь нашу от всех опасностей, грозивших ей со стороны стригольников, жидов, раскольников и других врагов ее, и которые завещали нам оружие для ее защиты, как бы предчувствуя, что жизни русской предстоят новые и сильнейшие искушения.

При таком действии на воспитанника нашей древ­ней словесности можно ожидать, что и в произведениях нового ее периода он сумеет отличить существенные яв­ления от несущественных. Ничто не воспрепятствует в таком случае духу великих наших писателей обнять его ум своим благотворным влиянием и уберечь его от на­силия беглых современных мнений. Высокая нравствен­ная чистота, лежащая в основе всей их деятельности, будет постоянною охраною его от искушений, всюду расставленных на скользком пути юности; возвышен­ность и глубина их помыслов не даст ему погрязнуть в тине низких страстей или ограничить свои стремления в жизни какими-нибудь мелочными выгодами себялю­бия; наконец их пламенная любовь к Отечеству, любовь деятельная и самоотверженная, научит его приносить все свои дарования и силы в жертву Отечеству и с тем вместе вселит в него глубокое и сознательное уважение к нашей народности.

На этих двух началах нашей жизни, то есть на православии и народности, созидается третье его основание — самодержавие, которое от православия заимствует свое освящение, а в истории находит блистательное опытное подтверждение своей истине.

Эти основные начала нашей жизни давно уже созна­ны нашим правительством и поставлены им в основание русского воспитания. Оживить смысл их в сознании учащегося юношества и тем предохранить его от проникающих всюду современных заблуждений — вот что состав­ляет задачу русского воспитателя, желающего оправдать доверенность к нему правительства, которое за все свои благодеяния, нам оказываемые, требует от нас одного: верного исполнения своих мудрых предначертаний.

В заключение речи хочу сказать несколько слов вам, юные друзья мои, в напутствие вашего нового поприща. В последний раз обращаю к вам слово свое с правом, ибо вижу вас в стенах того заведения, в котором столько лет вы слушали мои наставления. Вы вступаете в ту прекрасную пору жизни, которая обыкновенно почитается лучшею и счастливейшею. Я очень хорошо знаю и живо чувствую все привлекательные свойства юности, тем более, что сам едва переступаю за ее черту; но не хочу скрыть от вас и опасностей этого возраста. Чистота по­буждений еще не ручательство за чистоту умствования и действий; не много таких сердец, которые, предваряя опыт, отвращаются от всего того, что содержит в себе примесь порока; редко встречается такой чистый смысл, который, при первой встрече с вещью, еще до вниматель­ного разбора ее, отделил бы в ней от истины ложь. Боль­шая часть людей, можно сказать, все идут путем опыта и проходят, один более, другой менее, искушения зла; и по­тому необходимо строгое и постоянное внимание к себе. Берегитесь самонадеянности, которая так тесно связана с неопытностью и незнанием меры своих средств, не почи­тайте всего себе известным и охотнее преклоняйте слух свой к указаниям воздерживающей вас любви, нежели к обаянию на все соизволяющей лести. Воспитывайте в себе строгое понятие о своих обязанностях в обществе, которое отныне будет смотреть на вас уже не как на без­ответственных детей, а как на юношей, способных да­вать себе разумный отчет во всем. Более же всего храни­те чистоту сердца и совести и не уступайте ее никаким внушениям и требованиям лжеименного разума.

Кончу словами великого вселенского учителя: «Возвышайся более жизнию, нежели мыслию: ибо жизнь может сделать тебя богоподобным, а мысль довести до великого падения».