 Первые или, иначе, старшие русские славянофилы глубоко переживали отпадение Европы от единого «христианского материка», а её апостасию, которая в 19 веке была уже очевидной, воспринимали едва ли не как свою личную трагедию. Однако была ли в этом болении за Европу правда о самой Европе и о нашем с ней религиозном единстве? Вряд ли. Скорее это была, правда, о богатстве, благородстве, незлобливости и сердобольности русской христианской души, не пожелавшей отречься от впадающей в апостасию «сестры», готовой прощать Европе и её невежество, и её неблагодарность по отношению к России в протяжении многих веков. Именно духовная ничтожность обезверившейся Европы и была причиной печалований о ней славянофилов. Будь европейский католицизм и протестантизм духовно сильными и боговдохновенными, возможно, и постеснялись бы славянофилы записываться к ним в духовные родственники.
«Сердобольные глобалисты», так назвал славянофилов А.С. Панарин, имея в виду универсализм их сознания, максимально широкую «зону ответственности» их философской рефлексии, и их христианской совести. Однако не будем забывать, что русские славянофилы были в той же мере универсалистами, как и почвенниками. Национальную почву они отнюдь не полагали чем-то ригидным и профанным. Они как никто умели соединить в себе эти две интенции сознания и культуры.
Собственно такая гармонизация особенного – национального, почвенного и общего – универсально-всемирного есть важнейший принцип христианства. Европа же никогда не обладала подлинным христианским универсализмом. Таковой предполагает способность проникаться и одновременно пронизать всё культурное многообразие человечества без разрушения самобытных национальных культур. Но романо-германцы с самого начала укрепления папства в 11-м веке демонстрировали совсем иные наклонности - презрение и непонимание всякой иной культурной традиции.
Различие между России и Западом в отношении к христианству проходит по нескольким линиям. Одна из них - это как раз понимание содержания христианского универсализма. Русские соборность - всеобщность и всемирность христианства понимали как утверждение единства мира, имея в виду именно единство нравственного духовного начала его при внешнем этнокультурном разнообразии. Запад отбросило христианские императивы смирения, прощения, милосердия, а универсализм христианства всегда понимал, как задание и оправдание своему желанию придать универсальный статус собственной традиции, собственном пониманию должного, то есть само имя Христа использовал для завоевания власти над миром. В период колониальной экспансии западноевропейцы, ведомые своим "фаустовским комплексом", не довольствовались простым контролем над завоеванным пространством, а добивались контроля над духовной сферой подпадающего под его влияние социума. В период колониальной экспансии они исходили из максимы, что только католичество есть благо и истина, а все некатолические народы подлежат обращению в католичество или смерти. Но разве не с такими же мерками подходят сегодня ко всему комиссары ОБСЕ - все, кто не разделяет «общечеловеческие ценности» Запада пребывают во тьме и ереси, и обязаны обратиться в демократическую веру. Все иные уклады политические и культурные должны исчезнуть. Разница только в том, что в прошлые века европейцы требовали признания авторитета римского епископа, а теперь ОБСЕ и Совета Европы. Ещё более безапелляционны апологеты американского мессионизма. А. Негри в программной книге «Империя» уведомляет: «Новый мировой порядок предполагает, что новые этические и законодательные стандарты добра и зла будут утверждаться одним для всех».
Эту особенность Запада – отрицание самоценности других культур, неспособность принять их своеобразие, крайнюю нетерпимость ко всякой инаковости, когда всякая иная, отличная от европейской традиция воспринималась, как покушение на исключительное право европейцев олицетворять цивилизацию и презентовать истину, отмечали многие мыслители. «Затаенной мечтой всякого европейца, - писал в своей работе «Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока», теоретик русского евразийства начала 20-го века Н.С. Трубецкой, - является полное обезличение всех народов земного шара, разрушение всех своеобразных и обособленных национальных обликов и культур, кроме одной, европейской, которая сама, в сущности, тоже является национальной…, но желает прослыть общечеловеческой»
В.В. Аксючиц назвал данную особенность европейцев духовным расизмом. До него подобным образом европоцентризм оценивал Трубецкой. В 19-м веке этот духовный расизм Европы русские умы связывали с экспансивностью католицизма, с притязаниями Римских понтификов властвовать над всеми народами, которые должны быть для этого обращены в католическую веру. И.А. Ильин, к примеру, считал, что именно католицизм породил идеологию европоцентризма. Хотя в тоже время признавал, что протестантизм в этом отношении не отличается от католичества.
Однако 20-м веке произошло одно знаменательное событие, которое со всею ясностью показало, что дело тут не в католицизме - Европа отказалась от своего христианского призвания. Причём, отказалась официально. Европейская конституция, как уже замечено, не упоминает имени Христа в своих параграфах и даже в преамбуле. Но при этом Европа и шире Запад отнюдь не отказались от своего идейного мессианизма, от своих притязаний на монополию на истину, от своего убеждения, что только и именно они являются носителями вселенской истины, сеять которую не зазорно никакими средствами, в том числе - огнём и мечом. Разница лишь в том, что печатью «истины» теперь проштампованы секулярные либерализм и западная демократия. А военные операции НАТО цинично называют - «демократическим использованием силы». По странному стечению обстоятельств тяготеют эти операции к нефтеносным районам и стратегически важным линиям прокладки нефте и газопроводов.
Этот обстоятельство всю историю Европы высвечивает совершенно в ином виде. Вовсе не возвышенный пафос религиозного мессианизма был движителем европейского экспансионизма в протяжении веков, и не утверждение католической веры как таковой было целью европейцев. Европейцы претендовали на нечто большее - они претендовали на истинность идеологии, морали, эстетики и т.д., которые идут из Европы, безотносительно к их содержанию. Другими словами, претендовали на то, что бы унифицированный ими мир жил по установленным ими правилам.
Примечательно, что сами европейские умы отнюдь не обольщались относительно христианского мессианства Европы, но видели в её экспансионизме куда более прозаичные источники. Шпенглер, к примеру, стремление европейцев уничтожить всякую иную форму жизни, придать своим этическим стандартам всеобщее значение, объяснял ни чем иным, как «волей к власти». Вслед за признанием авторитета римского епископа должно идти признание за европейцами исключительного прав на верховенство во всех иных сферах бытия. Впрочем, современный Евросоюз многие исследователи полагают не столько наследником средневековой католической Европы, сколько новым изданием языческого Античного Рима. С той разницей, что своих рабов, создающих для неё материальные блага, современная Европа предпочитает иметь не внутри, а снаружи, и желательно подальше от границ, например, на сибирских буровых или фабриках Восточной Азии.
С оценками немецкого культуролога мы спорить не станем. Но важно, однако, не просто констатировать, но понять причины этой самой «воли к власти», её глубинные истоки. Сам Шпенглер связывал эту особенность с повышенной активностью европейцев, которая проявилась также в освоении больших пространств. Однако тезис о повышенной активности едва ли убедителен. Русские освоили пространства ни чуть не меньшие, притом куда менее пригодные для жизни, чем прибрежные океанские зоны с субтропическим или мягким морским климатом. Утвердив к концу 15-го века государственность на площади в полмиллиона квадратных километров, русские освоили территории в 50 раз больше по площади, дошли по снегам от Балтийского до Тихого океана. Однако русским отнюдь не свойственна нетерпимость к чужим культурам.
Представляется, что источником европейского духовного и культурного расизма является ни что иное, как элементарный гоббсовский инстинкт самосохранения, инстинкт конкурентной борьбы за место под солнцем. Именно здесь источник и так называемого прометеевского духа, который узрел в европейцах Ницше, и фаустовского комплекса, о котором говорил Шпенглер. Бунт против Бога прометеевского человека Запада, обусловлены тем, что христианский Бог учит любви и смирению. Но таковые представляется романо-германцам не выгодными, поскольку не эффективны в конкурентной борьбе. Христианский Бог учит не слишком привязываться к земному, дольнему, но оставлять место в душе и в сознании и для горнего. Но романо-германцы не готовы внять этим увещеваниям.
Конечная же цель подобного ложно-мессианского подхода, названного европоцентризмом, вполне прозаична. Эту цель со всей ясностью, простыми и доходчивыми словами раскрыл Н.С. Трубецкой. Его рассуждения, приведённые чуть выше, заканчиваются следующим выводом: «Осуществление этой мечты, насаждение во всем мире «общечеловеческой» (т.е. романо-германской) культуры превратит все народы мира в европейцев второго и третьего сорта, а европейцами первого сорта останутся природные европейцы, романские, германские и англосаксонские народы, для которых эта «общечеловеческая культура» есть в то же время культура национальная. А это поставит европейцев в господствующее положение над всем миром. Так как это является конечной целью империализма европейской цивилизации, то для европейцев безразлично, какими средствами это может быть достигнуто». Заметим, что новозаветным евангельским христианством в подобной мотивационной базе и не пахнет, здесь мы явно видим влияния ветхозаветные и талмудические, только избранным племенем, предназначенным властвовать над всеми прочими народами, выступают не евреи, а романогерманцы. Точнее, они, как известно, нашли общий язык ещё в 18-м веке, и успешно - совместными усилиями, не гнушаясь никакими средствами, заняли господствующее положение,.
То есть, утверждая своё монопольное право продавать патенты и лицензии на истину, европейцы желали иметь хорошее роялти - текущие отчисления устанавливаемые в виде неравноправного обмена, грабежа сырьевых колоний, к примеру. В этом контексте становится понятно стремление европейцев доказывать ничтожность всех иных – неевропейских религиозных и, шире, культурных традиций. Ведь обезличивание - старинный и испытанный инструмент подавления воли к сопротивлению. Для того чтобы победить в цивилизационной конкуренции необходимо ликвидировать основные формы самоорганизации конкурентов – государство и духовный институты. А для этого перво–наперво нужно поколебать фундаментальные ценности противника, лишить народы-конкуренты объединяющей идеологии, в идеале, внедрить на её место идеологию атомизирующую. Этой цели служит к примеру, идеология «открытого общества». Этой же цели служит экспансия псевдохристианского протестантского сектантства.
Не случайно, Европа, Запад, в целом, рьяно противятся тому, чтобы Россия оставалась сама собой и развивалась исходя из внутренних посылок, органично своей внутренней сущности и в соответствие со своей тысячелетней культурной традицией. В оплату за многоразовые визы, шопинг по парижским и миланским бутикам, горные лыжи в австрийских и швейцарских Альпах, стоянку для океанских яхт в Ницце, виллы на испанском побережье и особняки в Лондоне, в оплату за пропуск в европейский бомонд для нынешнего российского истеблишмента, Запад попросил у новой российской элиты, помимо дешёвых нефти и газа и прочего дарового сырья, ещё одну малость, сущий пустяк - всего-навсего, чтобы она не препятствовала и по возможности содействовала его усилиям по изменению того, что называют «цивилизационным кодом» русских, внедрению «ценностей западного мира», а проще говоря, растлению русской души и усыплению русского разума – MTV, русский Плэйбой, гейпарады, Мадонна на Дворцовой площади, Болонская конвенция по высшем образованию, учебники истории, профинансированные Соросом, под редакцией клинических русофобов, экуменизм и т.п.
При этом, как уже замечено, было бы ошибкой полагать, что, поощряя европейские аллюзии русских, европейцы готовы признать нас равночестными себе. Запад отнюдь не заинтересован, чтобы Россия стала в полной мере Европой – полноправным членом Европейского Сообщества, речь о вступлении России в ЕС никогда не заходила. Признание за Россией её европейскости накладывало бы на Европу неудобные для неё для неё обязательства. «На просвещенном Западе, - писал в 1881 г. С. Т. Аксаков, развивая мысли Тютчева, - издавна создалась двойная правда: одна для себя, для племен германо-романских или к ним духовно тяготеющим, другая - для нас и славян. Все западные европейские державы - коль скоро дело идет о нас и о славянах - солидарны между собой. Гуманность, цивилизация, христианство - все это упраздняется в отношении Западной Европы к восточному православному миру". Здесь ещё одно подтверждение ветхозаветной определённости и ограниченности европейского духа. «Двойная правда» - для своих и для чужих – гоев одна из ключевых отличительных особенностей ветхозаветной и талмудической морали.
В глубине души Европа, конечно, мечтала бы, чтобы России – русских не существовало вовсе, а сибирская нефть из морозных снегов сама затекала в танкеры и трубы где-нибудь на согреваемой Гольфстримом Балтике. Но поскольку это из области фантазий, хотелось бы иметь на холодном востоке послушную сырьевую колонию, мало населённую – чтобы не потреблять лишних ресурсов, лишённую собственных цивилизационных целей и заданий, и исправно обслуживающую интернационализирован-ные, то есть принадлежащие в соответствие с требованиями Энергетической хартии западным корпорациям нефте и газопроводы.
И нужно понимать, что выходит этот инстинкт конкурентной борьбы на первое место в человеческой мотивации только тогда, когда мир воспринимается как враждебный. Именно страх враждебного мира лежит в основе романо-германской ненависти и жестокости по отношению к иным мирам. Страх же, в свою очередь, следствие глубинного безверия. Здесь проявляется манихейская природа европейского сознания. Творец этого мира для манихейского сознания не Благой. При этом манихейское восприятие предполагает контрастное деление мира на добро и зло, и объявляет всё, что вне, всё иное злом. Отсюда, в частности, параноидальное восприятие Европой России – как извечной угрозы, своего рода политического Аримана, по выражению Аксакова.
Именно с глубинным – на генетическом уровне обусловленном манихейским мирочувствованием связано и то обстоятельство, что агрессивно-экспансионистское отношение Запада распространяется не только на общество, но на всё мироздание. Природа в западноевропейском мировоззрении рассматривалась, как объект покорения и завоевания именно в силу ощущения манихейским сознанием Запада её враждебности.
Русская же душа, наоборот, живёт верой в благого Бога, в комплиментарность, в изначальную красоту сотворённого Им мира. Для русской души мир – это именно Божий мир, поэтому и восприятие жизни у русского позитивное, он готов принимать её со всеми её невзгодами и тяготами. Отсюда и отношение русского к природе – для которой самый частый эпитет – родная. И ко всякой живой твари – братья меньшие. Отсюда благожелательное отношением к иным народам и культурам, что особенно контрастирует с западным самоцентризмом. Отсюда неискоренимый русский оптимизм и жизнелюбие, способность переносить тяжёлый климат и тяготы жизни без уныния, принимать судьбу – злодейку смиренно - без истерии и паники – от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Отсюда стремление искать и умение находить во всём не конфликт, не борьбу, не противоречие, но гармонию. Даже надмирность и практичность в русском сознании не конфликтуют - мечта о Царствии Небесном легко уживается со стремлением скосить до росы и пожать до заката. И не просто уживаются, но обосновывают друг друга.
Европейцы – другое. Не случайно мы становимся свидетелями, как вековая миссионерская работа европейцев идёт прахом. Католицизм умирает и в Африке, и в Азии. В конечном итоге, установка на подавление и пренебрежение к инокультурной почве сыграло злую шутку и с самой Европой. Европа сошла с собственной христианской почвы. Потому и нынешний глобализм, возникший на пересечении протестантизма и талмудического иудаизма, хотя и движется с Запада, но подлинного христианского универсализма и христианского начала как такового лишён напрочь.
Здесь, среди прочего, проблема в самом германском духе, который никогда не мог без искажения принять в себя христианство, а христианство так и не смогло без искажений в этом духе укоренится. Открытый и экспрессивный радикально-антихристианский протест Ницше отнюдь не был случайным или поверхностным. Он подспудно копился в европейской - германской в этническом отношении культуре веками и отражал глубинную антиномию германства и христианства. Суть этой антиномии в том, что главная христианская ценность - любовь в значении милосердия и главный христианский императив – приоритет горнего над дольним, сакрального над профанным с трудом сочетаются с коренным свойством германства – «похотью властвования», как выразился Аксаков, то есть волей к власти - сугубо земной и преходящей. Германство признаёт силу власти и власть силы, отсюда, отчасти, и знаменитый германский «порядок» - «порядок превыше всего». Порядок – бесспорно ценность, но разве может прийти в голову, к примеру, православному русскому такая сентенция: «порядок – превыше всего». То есть превыше правды, превыше истины, превыше совести, превыше красоты, превыше любви, наконец… Христианство уповает на любовь и силу духа, которую питает именно беззаветная любовь к Божьему творенью - миру и вера в Высшую Правду. Эти-то противоречия и были тем червём, который веками подтачивал религиозные основы европейского сознания.
Собственно, еще древнегерманское арианство пыталось разрушить главный христианский догмат о троичности Бога, отрицая божественную природу Христа и не признавая Сына единосущным Отцу. «Монизм» арианства сближал его с иудаизмом. И отнюдь не только по формальному признаку. В основе лежали глубинные особенности германского характера – знаменитый равно немецкий и французский практицизм, и гипертрофированный рационализм, столь свойственный европейскому интеллектуализму.
Германскому разумению трудно смириться с тем, что Божество может быть слабым и уязвимым, и искупает грехи человеческие страданиями и слезами на кресте. Для германцев – ариан, как и для евреев, сам факт Распятия уже исключал божественную природу Назарянина, так как ставил под сомнение Его всемогущество. И не случайно в последние три века интересы и даже судьбы романо-германского Запада, его протестантской, особенно, англосаксонской ветви тесно сплетены с интересами и судьбами еврейства, а протестантизм с его религиозной санкцией стяжания земных благ был, по сути, ни чем иным, как закономерной иудаизацией изначально ущербного германского христианства.
Недаром, кстати, и Палестину в руки сионистов передал в два этапа - по итогам двух Мировых войн именно британский политический истеблишмент, в котором политическое влияние иудаизированного пуританства оказалось решающим, не говоря уже о финансовом влиянии непосредственно еврейского финансового капитала, который, как повелось ещё с начала 18-го века, содержит все парламентские партии Британии. И примечательно, что С. Хантингтон, знаменитый своей концепцией войны цивилизаций, включил в понятие Запада современный Израиль наравне с Европой и США.
Здесь стоит заметить, что иудаизм и родственный ему по духу кальвинистический протестантизм в определённом отношении стоят особняком среди прочих «мировых религий». Таковые стремятся обосновать моральность человеческого поведения в земной жизни, антиэгоистическую этику, признание человеком равночестности себе другого человека. То есть, утверждается именно универсальность моральных императивов, действие их в отношении людей, безотносительно к их расовой, национальной, сословной принадлежности. Этому служит и догматика, и эсхатология «мировых религий».
Правда, не всегда этот принцип проводится последовательно. Ислам, к примеру, распространяет принцип равночестности в полной мере только на «покорных Аллаху», то есть - мусульман. Наиболее последовательна в этом отношении соборное, то есть православное христианство. Тогда как иудаизм и протестантизм стремятся обосновать право человека на стяжания земных благ, именно эгоистическую этику. Акцентированная идея избранничества здесь служит как раз данной цели. Она сознательно выводит за пределы действия морального закона все прочие народы, кроме «избранного», и санкционирует его эгоизм в отношении изгоев, выдаёт индульгенцию «избранным» на третирование, дискриминацию и экономическую эксплуатацию всех прочих. Причем, если иудаизм исповедует эгоизм племенной, и здесь ему наследует возросший их оскудевшей лютеранской почвы германский нацизм, то кальвинистический протестантизм сужает избраннический круг до корпорации преуспевающих дельцов - глобального олигархата, что особенно характерно для элит англосаксонских - США и Англии. Насколько далеко всё это от подлинного христианства нет нужды и говорить.
Кстати, именно в этом имморализме в отношениях с внешним миром пусть не единственная, но главная причина материального преуспеяния управляемого из-за кулис банкирским кагалом романо-германского Запада в последние два века. Только в культуре с подобным миросознанием мог утвердиться тот феномен, который столь блестяще исследовал В. Зомбарт – мы здесь определим его, как «талмудический капитализм», имея в виду его патологическое пристрастие к ростовщичеству и спекуляциям. Только в культуре с подобным миросознанием могла возникнуть циничная доктрина золотого миллиарда. И не случайно, в США банковские – кредитная и инвестиционная сферы контролируются совместно протестантами и иудеями.
Впрочем, полагать, что католицизм, противостоявший долгое время в Европе протестантизму, в этом отношении от него принципиально отличается, было бы не верно. Хотя католицизм и отвергает идею избранничества по критерию преуспеяния и богатства, это не помешало Ватикану ещё в 1606 г. создать «Банк святого духа» и соревноваться с еврейскими ростовщиками. Равно как и в Новейший период Римская курия не считает зазорным скупать оловянные рудники в Боливии, пароходные линии в Аргентине, акции Суэцкого канала или контрольный пакет Банко ди Рома.
Русский дух и русский душевный тип, напротив, оказались идеальным вместилищем христианской веры, словно бы скроенным по христианской мерке. Христианство в своем соборном завершенном виде было принято древними русичами во всей своей цельности и полноте, и без каких бы то ни было искажений. Примечательно, что первыми восприняли его отнюдь не изгои, но именно культурный слой – люди с более тонкой душевной организацией, с более рафинированным интеллектом, способные к глубокой рефлексии. Это были в начале торговавшие с Царьградом купцы, а затем княжеские дома. По уровню культуры и образованности Русь тогда стояла весьма высоко, много выше германской Европы, где в ту пору даже бароны не умели писать ни на латыни, ни на национальных языках. Грамотных можно было сыскать, разве что, в монастырях. Во всяком случае, когда русская княжна - дочь Ярослава Мудрого прибыла в Париж и стала королевой франков, она оказалась едва ли не единственной грамотной персоной при французском дворе. Тогда как в русском культурном слое было обычным делом владеть, помимо славянского, еще и греческим письмом. В храмах во время службы также не редко пели сразу на двух языках, на одном клиросе – на церковно-славянском, на другом – на греческом.
Притом, грамотность отнюдь не была привилегией лишь княжеских домов. В многочисленных городах Древней Руси грамоту знала большая часть населения. Так что выбор православия был и прочувствованным, и осмысленным, выбирали и умом, и сердцем одновременно. В 14-м же веке, когда, согласно гумилевской теории, начался новорусский этногенез, православие было закреплено в качестве единственного духовного идеала, оно пропитывало сам воздух Святой Руси и всецело определяло жизненный уклад новых русских. Русское народное сознание до самого 19-го века отличалось едва ли не «девственной» верой, можно сказать, нежилось в своей тесной близости ко Христу, и испытывало известные страхи от одной мысли утерять эту близость. Русский мужик, по замечанию Лескова, жил «с Христом за пазухой».
Русских, в отличие от европейцев, никогда не смущало и ближневосточное происхождение христианства. Тем более что соборное христианство, заметно отличающееся от христианства раннего – палестинского, очищенное от античных гностических нигилистических инвектив и обретшее подлинный универсализм, оформилось в 5-м-8-м веках. Именно в ту пору славянские племена активно заселяли обезлюдившие Балканы и Малую Азию – центр православной Византии, славянство становилось тогда одним из наиболее крупных этнических элементом Второго Рима – Ромейской империи. Самый знаменитый византийский император и полководец – Юстиниан был этническим славянином. Да и византийские греки в результате метисации балканских аборигенов со славянами генетически в значительной мере славяне. Так что мы вполне можем считать соборное христианство исконно славянской верой.
Богоискательство у русского также носит иной характер, нежели у европейца. Европейцы в эпоху Средневековья и до самой Реформации, когда их ещё интересовала вера, искали Бога в природе, рассудочно анализировали Его атрибуты, и в монастырь-то европейские интеллектуалы уходили, чтобы продолжить эти поиски за тихой монастырской оградой, в монастырской библиотеке. Отсюда европейская схоластика, а позже возрожденческий скрытый пантеизм, французский рационализм, немецкий идеализм, которые в Новейшую эпоху вполне закономерно нашли своё завершение в вульгарном материализме и атеизме. Отсюда же и европейская «свобода-равенство».
Русский же своего православного Бога, свою вечную Истину постигал не через схоластические трактаты – плод рассудочного ума, зачастую холодного и бесстрастного, но через многочасовую литургию, горячую молитву, Бога искал в себе, свою душу выворачивал наизнанку. А в этом случае ценностью становилась не социальная свобода, а «покой и воля», не равенство перед законом, а любовь.
Правда в интеллигентских кругах в начале прошлого века возникла идея, что русский человек по природе анархист. Сомнительный приоритет в развитии этой вздорной идеи, принадлежит Бердяеву. Впрочем странного тут ничего нет Бердяев, поразивший в своё время европейских интеллектуалов масштабом своей личности, силой своего таланта и глубиной своего мышления, оригинальным мыслителем никогда, в действительности, не был, он был великолепным завершителем – он придавал блеск и изящество чужим идеям, чужим откровениям. Беда в том, что он не всегда умел отделять глубокие идеи от поверхностных и вздорных, и мог ухватиться за красивую фразу. Его философско-литературный талант даже банальные интеллектуальные стекляшки обрабатывал, словно опытный огранщик - так искусно, что они сверкали как настоящий алмаз - их Бердяев и продавал неискушённым покупателям. Цитатой из Бердяева можно подтвердить взаимоисключающие тезисы, можно опрокинуть его собственный тезис, настолько «диалектичным» было его мышление. Тезис об анархизме русских как раз из этой серии. .. Ведь анархизм, в сущности, есть отрицание Бога. Называть русский народ безбожным – ни в какие рамки.
Католическо-протестантский религиозный опыт Европы России глубоко чужд. И сами исторические судьбы России и Европы разные. Россия не знала Схоластики и не говорила на её языке - латыни, не изведала религиозного скепсиса и увлечения античностью Ренессанса, не участвовала в иудаизированной псевдоевангелической, Реформации и плоско-рассудочном позитивистском бунте Просвещения. Русское христианство и сама, основанная на нем, русская православная цивилизация ответвляются не от римско-католического, но от византийского ствола. Не французские трубадуры и труверы, и не немецкие миннезингеры слышны в русской религиозной песне и русских напевных былинах-старинушках, но византийский гимнограф Роман Сладкопевец. Не бл. Августин и Фома Аквинат вдохновляли молитву Сергия Радонежского и Нила Сорского, но афонские исихасты.
Да и русская религиозно-философская мысль, начиная со славянофилов и, особенно, у К.Н. Леонтьева, хотя и не совсем справедливо, но и не без оснований, также не желала признавать своего прямого родства с западной, пытаясь отыскать прямую связь с византийскими и античными первоисточниками. Первый русский философ Григорий Сковорода не в пример Эригене, явив редкую духовную раскованность и глубину прозрений в своих религиозно-философских исканиях, отнюдь не сошел с христианской соборной догматической почвы. Даже у русских интеллектуалов, усваивавших с 18-го века европейские бытовые стереотипы, никаких серьезных поползновений к отступлению от православия не наблюдалось. Малочисленные кружки петербургских вырожденцев – франкмасонов не в счет. Потому в России рацио пришлось дожидаться своего полного созревания, прежде чем оно в 19-м веке приступило смущать сомнением русские умы. Но и тут немедленно начался рассвет русской религиозной философии, которая все силы бросила на то, чтобы не потерять православно-христианскую определенность русского сознания и русской культуры. Даже чересчур возбуждённые критики «официального» христианства и церкви среди русских мыслителей первого ряда, вроде того же В.В. Розанова и Л.Н. Толстого, бились не против, но именно за удержание Бога в душе и в мире.
И Запад, и Русь уже в Средние века хорошо чувствовали это наше корневое различие. Отнюдь не за славянский корень не любит Запад русских. Западных славян романо-германцы всего лишь презирают как провинциалов романо-германского мира. Русские же раздражают их именно упорством стояния в православии, что, собственно, и делает Россию особой, завершённой цивилизацией. Русские «схизматики» всегда были живым укором оппортунизму европейцев, отступившему от соборного христианства в начале в католическую ересь с «непогрешимым» папой, стремившимся, вопреки евангельскому завету, стяжать кесарево, затем в ещё более явную протестантскую, а затем и в полную апостасию.
У Запада, равно католического и протестантского, развился своеобразный и неизлечимый комплекс Каина к русскому Авелю, за то, что «…призрел Господь на Авеля и на дар его. А на Каина и на дар его не призрел». Отсюда неизбывная неприязнь и желание умертвить, если не русское двужильное тело то, по крайней мере, русскую душу. Для чего все средства хороши, будь-то церковная уния, коммунистическая революция или нынешние либеральные, по западным образцам «реформы» с их идеологией безбожного и потому нравственно подслеповатого прогресса, философией тотального эгоизма и практикой «глобального рынка». Подлинная «глобальность» которого ещё до конца не осознана человечеством, а суть её в том, что она идёт не только вширь, но и в глубь - здесь и сама душа человеческая легко продаётся с торгов по сходной цене.
Вся тысячелетняя история взаимоотношений России и Европы – история холодной духовной войны. И если политический мир временами устанавливался, то духовная война едва ли когда-либо прекращалась хоть на минуту. Причём Россия в этой войне оставалась стороной лишь обороняющей свою русскую совесть от испытывающего нестерпимый каинов зуд Запада. Не случайно, в его военных наступлениях на Россию всегда обнаруживался духовно-религиозный подтекст. В обозе европейских армий непремённо имелся ксендз или пастор. И нынче в демократическом обозе западных победителей в холодной войне обильно представлены всякого рода лжепроповедники, соблазняющие психически не здоровых субъектов, и вызывающие у всех нормальных русских лёгкое отвращение. Тогда как русские ответные наступления в Европу подобного подтекста никогда не имели. Вторая Мировая здесь не исключение, поскольку Россия лишь возвращала Европе ее Троянский дар безбожного коммунизма.
Начиная с Петровских времен, а в Малороссии несколько раньше, Западу, впрочем, удается захватывать часть русского культурного слоя в духовный плен, но это всегда были лишь временные успехи, которые рано или поздно получали решительный отпор. И даже сегодня, когда апокалипсический «стан святых» заметно уменьшается в числе, а «град возлюбленный» стремительно сжимается в границах, русское сознание в своих глубинных пластах, кажется, все ещё сохраняет свою исконную, то есть христианско-православную определенность. Насаждаемое изо всех сил СМИ и нерусским господствующим классом западничество всё ещё поверхностно и не проникло вглубь русской души.
Другое дело - космополитичный слой мегаполисов, так называемая «прогрессивная общественность», обслуживающая мондиалистский проект западного ростовщического олигархата и компрадорскую экономику. Но этот слой, где нынче доминирует, по крайней мере, мировоззренчески, денационализированная интеллигенция и инсургенты, и прежде не был подлинно русским. Это этнохимера. И она, как уже замечено выше, проникнута глубинной метафизической русофобией. И именно этот этнохимерный слой, в авангарде которого видим пресловутых правозащитников, «творческую интеллигенцию»,
либеральных экономистов, мельтешащих в эфире реестровых экспертов, топовых, как принято выражаться на модном новоязе, журналистов, тщиться внушить русским иллюзию европейского, а, точнее, квазиевропейского призвания России.
Между тем, само прочтение Нагорной проповеди и даже ветхозаветное «не убий» и «не укради» отнюдь не тождественны и наполнены принципиально разным содержанием для русских и европейцев. Посмотрим в чём отличие. Русское «не убий», «не укради» держат корни в религиозном сознании. Моральное поведение у русских полагает своей санкцией и своим судьёй самого Создателя, то есть собственную совесть. Потому, позволяя себе, порой, «расслабиться» в родных пенатах, за порогом своего русского дома русский, как правило, нравственные заповеди. блюдёт жёстче. Западное «не убий», «не укради» с началом Нового времени имеет совершенно иную природу, а именно рассудочно-человеческую. И именно поэтому западное «не убий», «не укради» лишено всеобщности. У своего, у себя дома - на Западе – да, не укради. А украсть, у чужого, в Третьем мире - это разве грех. Это же доблесть! Единственное, о чём при этом нужно позаботиться - придать этому цивилизованный, «законный» вид и толк. Отсюда, к примеру, эмиссионная рента, которую собирает со всего мира Америка – хозяева ФРС.
Не случайно ещё полтора века назад замечательный русский религиозный и социальный мыслитель К.Н Леонтьев, утверждал, что гуманность новоевропейская и гуманность христианская не только не одно и тоже, но являются, несомненно, глубинными антитезами. Европейскую гуманность он называл «поверхностной сентиментальностью», в которой нет подлинного добра, а есть лишь поклонение абстрактному человеку, который подменяет европейцу Бога, а европейское правосознание - «вексельной честностью». Вся европейская этика с началом Нового времени становится именно узкочеловеческой - гуманистической и утилитарной, лишенной глубокого религиозного основания. Это всего лишь часть необходимых навыков для жизни в цивилизованном обществе, по выражению другого крупного русского ума С.Н. Булгакова, своего рода, дрессировка, которая отличает диких животных от одомашненных, то есть цивилизованных.
Данное глубинное различие в нравственном чувстве русских и западных людей можно показать на следующем приере. И на Западе, и в России, случается, родители убивают своих детей. Но в России это делают маргинальные субъекты, потерявшие человеческий облик, как правило, с затуманенным алкоголем сознанием. И то, протрезвев и осознав, что натворили, они обычно сами ужасаются своему поступку и раскаиваются в содеянном. На Западе же убийцы, обычно, вполне трезвые субъекты, благополучные, имеющие приличный доход, «добросовестные налогоплательщики». Совершив изощрённую казнь ребенка, цивилизованные душегубцы, как правило, нанимают дошлых адвокатов, и вполне рассудочно и аргументировано доказывают в суде свою невиновность. О глубоком и искреннем раскаянии и речи нет. А уж, если ребёнок приёмный и привезён из страны Третьего мира, то суд обычно принимает во внимание все «смягчающие обстоятельства».
Суть лишенной религиозной обусловленности этики цивилизованного европейца сформулировал в свое время Гюстав Флобер: " ...Нет ни воздаяния, ни возмездия, ни добра, ни зла, нет ничего, кроме человеческой падали и дубового гроба, - будьте добродетельны, страдайте, унижайтесь, идите на жертвы, - будьте порочны, убивайте, грабьте, - в вечности вы не станете от этого ни счастливее, ни несчастнее".
Не случайно «не убий» и все гуманистические этические принципы обсыпаются, словно пудра со щёк галантного европейского кавалера эпохи Людовика Солнце, как только европеец отрывается от цивилизации и оказывается в условиях «дикой природы». Он ощущает себя здесь свободным охотником. Свободным от всякой морали. Не так ли некогда вели себя романо-германцы в Америке равно Южной и Северной, в Индии, в Африке? А еще прежде в Восточной Европе, где они истребляли западных славян с тем же азартом, что куропаток или лисиц. Да и совсем недавно прямые родственники европейцев - янки нанизывали вьетнамские уши, как шашлык на оструганную палочку и получали за них от командиров премию по счету. И Пентагон скрупулезно учитывал эти премии в расходных статьях своего бюджета. В новейший период они с тем же холодным расчётом, уверенностью в собственной правоте бомбят югославские города, тысячелетние косовские церкви, афганские свадьбы. Именно этих свободных от подлинной религиозной морали «охотников» мы видим сегодня и в России – туристов-педофилов, подстерегающих на улицах беспризорных подростков, и гешефтмахеров, скупающих украденные у народа недра и обанкроченные умышленно заводы.
Кстати, на известном жаргоне скупать краденое называется барыжничество. Это и есть суть подвизающегося в современной России западного бизнеса. Притом что во все времена это занятие – скупка краденого считалось и преступным, и аморальным одновременно. Олицетворяют это барыжничество лондонские аукционы «Кристи» и «Сотбис», которые долгое время почти не смущала торговля краденым из русских музеев.
|
