5. Разрушение хозяйства

Эта подглавка будет менее обстоятельна, чем предыдущие, ибо лишь частично касается основной нашей темы, между тем, как сам предмет её столь значим и обширен сам по себе, что заслуживает отдельной книги с подробнейшим исследованием всех его аспектов. Таковое выходит за рамки нашего повествования, а потому ограничимся лишь кратким очерком и сухим остатком.

Некогда прозревший от революционного безумия Блок заметил, что ни в чём большевики не достигли такого совершенства, как в разрушении жизни. В самом деле, можно было только подивиться, как ещё вчера богатейшая страна обратилась в считанные месяцы в одну огромную ночлежку с полностью разрушенной инфраструктурой, с умирающими от голода и холода оборванными и лишёнными самого необходимого людьми.

«Не дай Бог проснуться в Москве 1918 году», - записала в дневнике Марина Цветаева. То же могли сказать и обитатели Петрограда и других городов. Дневники и воспоминания того времени дают нам совершенно идентичную картину чудовищной разрухи, доходящей до сюрреализма. Канули в лету такие блага цивилизации, как отопление, водопровод, чистка улиц, сделавшихся совершенно непроходимыми… Улицы, надо заметить, утеряли свойственный им прежде благоустроенный вид сразу после февральской революции, когда «освобождённый народ» в лице дезертиров, матросни, «пролетариев» и уголовников расправились с дворниками, как пособниками полиции, и в борьбе обрели право своё: лузгать семечки и заплёвывать ими всё окрест себя и расписывать непотребными рисунками и надписями стены и заборы.

Страшный голод выкашивал ежедневно десятки, сотни жизней. Для Петрограда 1919 год стал без преувеличения первой Блокадой, количества жертв которой мы уже не узнаем. В пищу шло всё – гнилая картошка, «хлеб» из высевок и опилок, тухлая конина (великая удача – достать!), пили чай из морковных очисток или просто кипяток… Добывать приходилось буквально всё: от той самой гнилой картошки до дров. Лишённые необходимого, люди обносились до беженского состояния – мужчины и женщины ходили по улицам в самых «экзотических» нарядах, в рванине, и никто уже не обращал на это внимания.

Все сколь-либо приличные вещи продавались за бесценок, чтобы добить пропитание, и оттого разрастались многочисленные толкучки, где неграмотный мужик за мешок картошки мог купить картину великого мастера или драгоценный сервиз с вековой историей, или иную реликвию, с которыми расставались «бывшие люди».

В поисках продовольствия горожане устремлялись в экспедиции по деревням и здесь сталкивались с «революционной ездой». Забитые битком поезда ходили нерегулярно, а наплыв пассажиров был таков, что давка создавалась страшная. Штурмуя вагоны, люди подчас затаптывали насмерть упавших им под ноги, а затем до потери сознания и травм давились уже внутри, не имея возможности вздохнуть от тесноты. Подобную «экспедицию» ярко описала Марина Цветаева в дневниковом очерке «Вольный проезд».

Однако, деревня недолго могла помогать горожанам, оказавшись сама обескровленной продразвёрсткой. Политика военного коммунизма начисто разорила деревню. Что из себя представляла эта политика, читаем у Т. Чугунова: «В деревнях большевиков было очень мало. Но всю власть в деревнях уездный ревком передал только им.

В волостях в те годы были волостные комиссары: земельный, продовольственный, военный, председатель волревкома (волисполкома).

В деревнях было два руководителя: сельский комиссар и председатель комитета бедноты («комбеда»).

…Сельский комиссар - в сапогах, галифе, в кожаной тужурке - ходил по Болотному и, размахивая револьвером, командовал, кричал, грозил, отдавал приказы.

- Законов больше нет! - орал он во всю глотку. - Все старые законы товарищ Ленин отменил. Мои приказы - вот закон! .. Это вам не фунт изюму, а всамделишная диктатура пролетариата и сельской бедноты! Потому - у кого оружие, у того и власть!..

Он постоянно производил обыски, конфисковал то, что ему понравится, отбирал у крестьян продукты, скот, вещи, «боролся с самогонкой».

…С самого момента своего возникновения, большевистская диктаторская власть приучала все население, а особенно «мелкую буржуазию», «крестьян-собственников», к повиновению и покорности, обуздывая инакомыслящих и непокорных.

Если кто-либо осмеливался возражать, критиковать власть или местного партийного начальника, то уже через несколько дней он мог ощущать тяжкие последствия этой непокорности. Чаще всего местные начальники применяли такие методы борьбы с непокорными:

во-первых, конфискацию продуктов и скота;

во-вторых, донос в уездную «Чека» («Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем»). Этот донос часто оканчивался арестом и тюрьмой.

…Так узурпаторская власть осуществляла свою диктатуру драконовскими мерами. Беспощадным террором она приучала подсоветское население к соблюдению главного правила поведения в условиях диктатуры: «держать язык за зубами и повиноваться власти всегда, во всем и беспрекословно!»...

…Советская власть провела национализацию (огосударствление) всех промышленных предприятий - крупных, средних и мелких, кустарных, - не только в городе, но и в деревне.

Все кустарные предприятия и машины в Болотном - мельницы, толчеи, масленицы, молотилки и т. д. - были отобраны у хозяев, объявлены государственной собственностью и переданы для управления местному комитету бедноты.

Как было организовано управление ими и как они работали после этого, может показать пример с мельницами. Две мельницы комбед закрыл: хлеба после разверстки оставалось у крестьян очень мало. Третья мельница, лучшая, «голландская», работала под управлением комбеда.

Заведывал мельницей представитель местного комбеда. Но мельничного дела он не знал, выполнять физическую работу не хотел. Поэтому он взял к себе на помощь «мельничного рабочего», бывшего мельника, который выполнял всю работу.

Но на государственной мельнице требовалось еще вести и канцелярскую работу. Весь помольный сбор с каждой мельницы должен был поступать в Упродком (уездный продовольственный комиссариат). Поэтому требовалось: записывать на каждой мельнице все зерно, привезенное для помола, в особых квитанциях; записывать весь помольный сбор; составлять ежемесячные отчетные ведомости о помоле и помольном сборе; отправлять все эти квитанции и ведомости, вместе с помольным сбором, Упродкому. Заведующим мельницей был человек малограмотный, а мельнику он не доверял. Поэтому для канцелярских дел он взял к себе на мельницу еще и другого помощника; грамотную девушку, учетчицу.

Если на частной мельнице всю работу выполнял один человек, хозяин, то теперь на государственной - работали три человека: заведующий, рабочий и учетчица.

Но работа мельницы от этого не улучшилась, а ухудшилась. Мельничные работники получали за свой труд ничтожную плату: паек, несколько килограммов муки. Все они, особенно заведующий, старались украсть хлеба: для семьи, на другие нужды. А сделать это они могли, обманывая государство или помольщиков. В некоторых случаях они совсем не записывали в квитанциях ржи, привозимой для помола, а взятый при этом помольный сбор забирали себе, надувая государство. В других случаях мельничные работники записывали в квитанциях уменьшенный вес сданного на помол зерна. «Недовес» забирали себе и обкрадывали, таким образом, помольщиков.

Таким же образом проходила «работа» и других заведующих кустарными предприятиями и машинами: на маслобойке, на молотилках и т. д.

…Перед Октябрьской революцией Ленин аграрную программу партии большевиков формулировал как «национализацию», то есть, превращение всей земли в государственную собственность.      

…Наряду с помещичьими имениями, большевистская власть ликвидировала столыпинские хутора, трудовые фермерские хозяйства. Она назвала их «кулацкими гнездами» и ставила своей первоочередной задачей: ликвидировать их, как и «дворянские гнезда».

Власть объявила приказ: все хутора и отруба присоединить к соседним земельным общинам для общего передела. А самим хуторянам (фермерам) приказано было: срочно сломать все свои постройки и вернуться в те деревни, где они жили раньше.

Хуторяне против этого приказа бурно протестовали. Они доказывали власти, что их хутора, как небо от земли, отличаются от помещичьих имений, с которыми советская власть пытается их смешивать.

Во-первых, хуторяне приобрели землю за свои трудовые деньги.

Во-вторых, их хутора - площадью от 12 до 30 десятин (от 13,2 до 33 гектаров), представляют собой только трудовой надел для крестьянской семьи, на хуторе нет земельных излишков.

В-третьих, столыпинский хутор - это трудовое крестьянское хозяйство, которое ведет своим трудом семья хуторянина, без наемного, батрацкого труда. Не больше десяти процентов хуторян нанимали сезонных работников, батрака или батрачку, в зависимости от недостатка в семье работника той или другой категории: женщины, мужчины или подростка.

Доказывая все эти обстоятельства местным органам власти, хуторяне просили оставить их там, где они жили, на их участках, за какие они выплатили много денег и которые успели уже значительно благоустроить. Они не возражали против того, чтобы земельная площадь их хуторов была доведена до той нормы, которая установлена в соседних земельных общинах.

С этими ходатайствами, письменными и устными, хуторяне ездили в уезд, в губернию и даже в столицу. Но ничего не помогало. Большевистская власть, замышляя уничтожить частную земельную собственность и организовать «социалистическое земледелие», не хотела оставить индивидуальных трудовых ферм, непримиримых и наглядных антиподов социалистической собственности.

Власть зимой 1917-1918 года принудила хуторян ломать свои постройки и переносить их в деревни, откуда они недавно выселились на участки. Власть обязала фермеров возвращаться в земельную общину, от пут которой они бежали.

Столыпинские хутора были ликвидированы властью повсеместно. Коммунистическая власть видела в них своего непримиримого врага и относилась к «антисоциалистическим кулацким гнездам» еще более враждебно, чем к «дворянским гнездам»: помещичьи имения в среде крестьян авторитетом не пользовались, а столыпинские хутора были наглядным воплощением мечты крестьянина.

…Типичная картина деревенской жизни тех лет была такова: от двора ко двору ходил большой вооруженный отряд - из «продармейцев», партийцев, комсомольцев, милиционеров, членов комбеда. Отряд отбирал у крестьян продукты, скот.

- Продразверстка! - летела по селу тревожная весть...

В деревне это слово звучало, как «чума!..» Передавая друг другу тревожную весть, крестьяне злобно и неистово ругались...

…Распределение продразверстки по дворам и изъятие продуктов и скота советская власть передоверила сельским комитетам бедноты, во главе которых стояли местные партийцы или комсомольцы.

Председатель комбеда в Болотном был молодой большевик, дезертир, из отходников.

Продразверстку по дворам сельский комбед распределял по своему произволу. Чаще всего так: своих родных, приятелей - собутыльников, местных начальников, а также членов группы бедноты, он от продразверстки совсем освобождал. А на другие дворы распределял и долю освобожденных от разверстки. Но этого мало. С людей, не принадлежащих к его окружению, он старался собрать продуктов сверх нормы, как можно больше: «излишки» от сданной продразверстки он раздавал родным и приближенным, местным начальникам, сбывал за водку, за вещи. Продукты в тот голодный период имели наибольшую ценность, выполняли роль денег.

…В эти годы советская власть отбирала у крестьян все продукты сельского хозяйства: зерновые, картофель, мясо, молоко, яйца, шерсть и другие.

А крестьяне в эти годы от государства ничего не получали, хотя они сильно нуждались, особенно в таких товарах широкого потребления, как соль, керосин, спички, мыло, гвозди, посуда, инструменты, обувь, мануфактура и т. д.

После Октябрьского переворота торговля была совершенно разрушена.

Магазины, ларьки, склады с товарами в уезде были конфискованы местными органами власти якобы «для снабжения бедного населения». Но почти все это пошло местным начальникам да их близким.

…Денежная система в советском государстве была тоже разрушена. Начало этому разрушению положило еще Временное Правительство, выпустив много бумажных денег в крупных банкнотах: двадцати- и сорокарублевые «керенки». Это обесценило деньги.

Но большевистское правительство, Совет народных комиссаров, сознательно и планомерно разрушало денежную систему. Ленин считал денежную систему сущностью и символом капитализма и стремился построить натуральное социалистическое хозяйство, безденежный продуктообмен между городом и деревней через государственные органы распределения. Ленин писал, что осуществив социализм, новое государство, в знак своего презрения к золоту, построит из него общественные уборные...  Исходя из такой оценки денег, большевистское правительство систематически и планомерно разрушало денежную систему.

Советское правительство объявило недействительными все бумажные деньги и всякие ценные бумаги прошлого, как деньги царского правительства, так и деньги Временного правительства. Оно приказало, под угрозой строжайших наказаний, сдать органам власти все золотые и серебряные монеты и драгоценности.

А для расплаты со служащими и рабочими стало выпускать огромное, произвольное и безучетное количество бумажных денег, или, по официальной терминологии, «денежных знаков». Деньги теряли свою ценность со сказочной быстротой, «не по дням, а по часам». Сначала правительство выпустило «денежные знаки» сторублевого достоинства, потом - тысячерублевого, а затем - миллионного и миллиардного...

Что касается реальной ценности денег, то о ней можно судить по такому факту: стоимость коробки спичек на черном рынке в те времена дошла до миллиарда рублей... Деньги в первые годы советской власти потеряли всякое значение.

Расценивая деньги и торговлю, как основу капиталистической экономики, вожди большевизма строили социалистическую экономику без денег и без торговли. Советское правительство в те годы заменяло деньги и торговлю прямым государственным распределением среди населения всех материальных благ в их натуральной форме: в виде продуктов питания, одежды, обуви, жилищ и т. д. Это распределение большевистская власть организовала, как прямой продуктообмен между городом и деревней - через государственные органы. Коммунистические вожди в те годы строили экономику в форме натурально-потребительского коммунизма.

Советская власть забирала у крестьян продукты для армии и городского населения бесплатно. Она предполагала снабжать крестьян промышленными товарами из города тоже бесплатно.

В первые годы революции государственные магазины (вернее, склады) носили тогда характерное официальное наименование - «потребительские коммуны»: «сельские потребкоммуны» и «городские потребкоммуны».

Но промышленных товаров для распределения среди населения у советского правительства было очень мало. Из магазинов и складов товары были расхищены на месте начальниками; остальные товары были расхищены на пути следования от этих складов, через длинную цепь государственных органов, до «потребительских коммун».

А новых продуктов национализированная промышленность, крупная, средняя и мелкая, кустарная, почти не производила; она была разрушена из-за плохого руководства и недостатка сырья.

Пока ничтожное количество товаров из государственных складов проходило через бесконечную цепь, распределительных органов (склады: местный - центральный - губернский - уездный - волостной - сельский), от этих товаров оставались только «рожки да ножки». А эти последние попадали сельским коммунистам - начальникам и «комбедам».

Крестьянам из этих «потребительских коммун» ничего не доставалось.

…Всякая частная торговля - и денежная и обменная - в те годы расценивалась советской властью как «спекуляция» и была воспрещена под угрозой конфискации имущества и тюремного заключения.

Официальная мотивировка этого воспрещения была такая: правительство строит экономическую систему государственного распределения материальных благ среди населения, а денежная торговля эту политику натурально-потребительского коммунизма подрывает. Следовательно, торговля представляет собою деятельность антикоммунистическую, антисоветскую. Кроме того, торговые операции при денежной торговле, в условиях обесцененных денег, неминуемо исчисляются в повышенных, то есть, «спекулятивных» ценах.

Обменная торговля тоже представляла собою антизаконную, антисоветскую деятельность, ибо она тоже нарушала советские законы и подрывала систему планового государственного распределения. Если крестьянин за ковригу хлеба или за мешок картофеля выменял у горожанина старую рубашку, то, с точки зрения тогдашней политики советской власти, оба они нарушили советские законы о государтвенном распределении, совершили преступление. При продразверстке крестьянин должен был сдать все свои продукты, кроме необходимейшего минимума, государству. А если у него есть мешок картофеля или коврига хлеба для обмена, то это значит, что крестьянин при продразверстке скрыл от государства эти продукты и за счет этих «излишков» теперь «спекулирует»... Аналогичное обвинение советская власть предъявляла и горожанину: почему он не сдал свою «лишнюю» рубашку «собесу» (отделу социального обеспечения) для бесплатной раздачи бедным, поскольку он сам получает свой продовольственный паек бесплатно? А вместо выполнения своего государственного долга он, горожанин, стал «спекулировать» рубашкою, обменивая ее на картофель...

Так перед советской властью оказывались «виновными» оба участника любой торговой операции.

…У крестьян не было керосина. Вместо керосиновых ламп в хатах теперь мерцали коптилки. Деревня погрузилась в темноту...

Особенно болезненно ощущался недостаток соли. Запасов дома не было. А доставка соли в деревни была прекращена сразу же после большевистского переворота: разрушены были торговля, транспорт, всюду полыхала гражданская война.

Люди стали расходовать соль с плюшкинской скупостью. Израсходовав всю, взялись за селедочные бочонки, в которых хранилась соль: расколют бочонок и вываривают щепочки. Потом то же проделывали с деревянными солонками.

...«Лошадные» крестьяне должны были обслуживать своим транспортом и другие нужды «безлошадных»: возить для них дрова, строевой лес для ремонта и нового строительства, доставлять зерно на мельницу и возить муку оттуда, привозить для них зерно и картофель, реквизированное во время «продразверстки», и т. д.

Земледельцы должны были обслуживать также все потребности в транспорте своего местного, сельского начальства: обрабатывать их землю; привозить для них продукты, дрова, строевой лес; возить их почти ежедневно то в волость, то в уезд: по служебным и личным делам.

В тот период село Болотное, как и все деревни советского государства вообще, почти ежедневно посещали агитаторы из партийных комитетов или уполномоченные от различных уездных учреждений по проведению всевозможных политических, хозяйственных или пропагандных кампаний.

Крестьян «сгоняли» на собрания, обязывая их терпеливо и почтительно выслушивать длинные, путаные, пустые и громогласные речи на всевозможные, нередко несуразные, темы: «Вошь и тиф - враги социализма», «Маркс и Энгельс о матриархате и патриархате», «Международное и внутреннее положение Советской Республики», «О жизни на Марсе», «Есть ли Бог?» и т. д. и т. п.

…Эти агитаторы и уполномоченные возлагали на крестьян ряд повинностей: идти на собрания и терпеливо выслушивать их чепуху; принимать резолюции с трафаретными концовками: «долой!», «да здравствует!», «приветствуем!», «выполним!», «Мы, на горе всем буржуям, мировой пожар раздуем!...»

Крестьяне обязаны были предоставлять этим «командированным товарищам» стол и квартиру: на сутки или на неделю, всецело по усмотрению начальников. Уполномоченный, придя на квартиру, сначала поиздевается над иконой в углу, поругает хозяйку за ее «темноту» и «несознательность». А потом, переложив револьвер из одного кармана в другой, прикажет хозяевам квартиры: «Я люблю покушать не тошшевато. Сообразите-ка поскорее яичницу на самой большой сковороде!»

После того, как «командированные товарищи» выполнят свои задания, им дают подводу. Крестьяне отвозят их по дальнейшему маршруту: в другую деревню, в волость или в уездный город.

А для проведения продразверстки в село обычно приезжали не одиночки-уполномоченные, а целый «продотряд» вооруженных людей. И крестьяне должны были всех их привозить, хорошо кормить и отвозить дальше.

Кроме выполнения «трудгужповинности» в селе, крестьяне должны были регулярно посылать «дежурные подводы» в волость и уездный город: для обслуживания командированных начальников и нужд городских учреждений и служащих.

Земледельцы в те годы ремонтировали дороги, строили мосты; ремонтировали дома начальников и помещения учреждений: сельских, волостных, уездных.

Выполнение государственного оброка («продразверстки») и государственной барщины («труд-гуж-повинности») занимало у крестьян не менее четырех дней в неделю. А для выработки продукции для семьи, для их работы на себя, у них оставалось только дня два в неделю. Так свободные земледельцы пореформенной деревни после октябрьского переворота превратилась в правительственных роботов, в государственных крепостных».

Заместим, что на фоне голодной советской деревни в 1920 году во врангелевском Крыму, несмотря на Гражданскую войну, на обилие беженцев, село оставалось зажиточным и обильным. Оставалось аккурат до прихода большевиков, с установлением власти которых и Крым, и Украина, и Кубань – вся эта богатейшая территория, житница России обратилась погостом, где трупы умерших от голода лежали на дорогах, а ещё живые теряли рассудок и доходили до случаев людоедства. Мемуаристы и писатели (Иван Шмелёв, Иван Савин и др.) оставили нам немало свидетельств этого ужаса.

А теперь зададимся вопросом, а куда же, собственно, уходило всё награбленное?.. Пусты были крестьянские амбары. Пусты магазины. Голодом были охвачены города, включая столицы. Из музеев массово изымались и продавались за рубеж величайшие ценности, стоившие многие миллионы. Изымались и шли в переплавку ценности церковные. Из-за границы присылалась помощь голодающим. Куда же, повторим, уходило всё это богатство, не виденное за малой толикой ни теми, у кого отнималось, ни теми, кому якобы предназначалось?

Ответом на этот вопрос служит одно слово – Коминтерн.

В марте 1918 года Ленин объявил, что «победа пролетарской революции во всем мире обеспечена». Вождь мирового пролетариата ждал её со дня на день и совместно с сообщниками усердно готовил как на Западе, так и на Востоке, в котором перспективное направление видел Троцкий. Для подготовки мировой революции большевики создали Коммунистический Интернационал, которому надлежало объединить все большевистско-космополитические силы в мире. Учредительный съезд организации прошёл в марте 1919 года в Москва. Один из учредителей известный масон и коммунист Луи-Оскар Фроссар, заявил: «То, о чем мечтали, то к чему готовились и чего безуспешно ждали социалисты всех стран, претворяется в жизнь движимыми несгибаемой волей социалистами России. Над древней царской империей развевается красный флаг Интернационала… Вперед! Человечество не обречено. Над Россией занимается новый день!»

Финансовый вопрос решили сразу. По указанию Ленина деньги на мировую революцию должны были выделяться без ограничений, и многочисленные агенты Коминтерна стали исправно получать за свою деятельность золото и драгоценности, награбленные в России. Для распределения средств среди компартий была создана специальная бюджетная комиссия, куда вошли Зиновьев, Сольц и Молотов. Ленинские эмиссары с набитыми ценностями и деньгами чемоданами курсировали по всей Европе. В Германии, например, передаточным звеном русских денег немецким коммунистам стал некто «товарищ Томас». Через его руки прошли огромные суммы русских денег, значительная часть которых использовалась на подготовку вооруженного восстания в Германии. Как рассказывали очевидцы, деньги хранились, как правило, на квартире товарища Томаса: в чемоданах, сумках, шкафах, иногда в толстых папках на книжных полках или за книгами. Передача денег производилась на квартирах поздно вечером, в нескольких картонных коробках весом по 10-15 кг каждая.

28 августа 1919 года Я. Берзин писал Г. Зиновьеву, что он говорил с Лениным о материальной поддержке компартий, и тот считает, что 5 млн франков - это мало, что для коммунистических групп в Западной Европе нужно выделить сумму до 20 млн. франков (примерно 1 млн фунтов стерлингов). 15 марта 1922 года Политбюро ЦК увеличило эту сумму до 2,5 млн. рублей, а 20 апреля - до 3 млн 150 тыс. 600 руб. золотом. Самые большие суммы денег в золоте и драгоценностях передавались в руки руководителей коммунистических партий зарубежных стран. Так, в 1921 году только компартии Латвии выделяется 20 млн. рублей золотом, а Финляндии – 25 млн. рублей.

В разгар голода Ленин просил секретаря Коминтерна А. Балабанову не считаться с расходами на мировую революцию: «Умоляю вас, не экономьте. Тратьте миллионы, много миллионов». Большевики взяли на себя финансирование практически всех тогда существовавших коммунистических партий мира – Англии, Франции, Германии, Италии, США, Польши, Австрии, Швейцарии, Швеции, Венгрии, Югославии, Румынии, Люксембурга, Голландии, Греции, Турции, Персии, Индии, Китая, Японии, Бельгии, Испании, Аргентины, Южной Африки, Норвегии, Финляндии.

Приведём выдержки из документа, датированного маем 1919 года:

«Ценности, отпущенные Третьему интернационалу:

– брошь-кулон (5000 руб.),

– 12 бриллиантов 8,50 карат (21 500 руб.),

– кулон бриллиантовый (3500 руб.),

– запонка жемчужная (4000 руб.),

– бриллиантовая запонка с сапфиром (2500 руб.),

– кольцо бриллиантовое с рубином (2000 руб.),

– брелок с бриллиантом и сапфиром (4500 руб.),

– платиновый браслет с бриллиантом (4500 руб.),

– 1 бриллиант 2,30 карат (7500 руб.),

– 27 бриллиантов 13,30 карат (32 000 руб.),

– 1 бриллиант 3,30 карат (19 000 руб.),

– 14 бриллиантов 8,50 карат (17 000 руб.),

– 11 бриллиантов 16,40 карат (56 000 руб.),

– 2 серьги жемчужные (14 000 руб.),

– кулон с жемчужными подвесками с бриллиантами (12 000 руб.),

– 5 бриллиантов 5,08 карат (22 500 руб.),

– кольцо бриллиантовое (21 000 руб.)…»

Так безвозвратно уходили в руки Интернационала русские богатства, а обескровленная Россия – «навоз для мировой революции» - оставалась вымирать и нищенствовать…