Католическо-протестантский религиозный опыт Европы России, как уже замечено,  глубоко чужд. От наследия же Возрождения, в котором всё лучшее также имело именно христианский, а вовсе не античный лишь  источник, Европа сама давно отреклась, хотя и не декларируя громко это обстоятельство. Нельзя путать гениальное искусство Ренессанса христианское в своей основе с вполне вторичной философией Платоновской академии, воссозданной итальянцами в 15-м веке, или с подёрнутым скепсисом поздневозрожденческим гуманизмом. А ведь этот скепсис, то немногое от эпохи Возрождения, что еще как-то присутствует в современной европейской культуре. Собственно, уже Реформация была отрицанием Возрождения. Аристократический идеал личности, человека - творца  она заменила буржуазным пуританским идеалом индивида – бюргера, занятого накопительством, по большому счёту, равнодушного к божественной красоте мироздания  и отнюдь не стремящегося вырваться за пределы профанного мира. А рационализм Нового времени и откровенно антихристианское Просвещение окончательно похерили высокий возрожденческий идеал под грудой рассудочных узкоматериалистических идей.

К тому же нужно иметь в виду, что сегодня к нам с Запада приходит отнюдь не   романо-германская культура, возникшая и достигшая расцвета именно как культура христианская. Таковая и на самом Западе давно уже подменена безнациональным масскультом, так называемым мейнстримом. Когда Трубецкой писал, что «общечеловеческая культура», которую Запад насаждает по всему миру,  для самих  романских, германских и англосаксонских народов есть в то же время культура национальная, он недооценил глубину проблемы. Эта самая «общечеловеческая культура» оказалась столь же  враждебной исконной, основанной на христианстве традиции культурной традиции европейских этносов, как и всем прочим национальным традициям.   

Нынешняя культура Европы и Запада, в целом, выхолощена и бесплодна. Наука давно выродилась в позитивизм и техницизм, а искусство в голый эстетизм.  Придурковатые перформансы, которыми забавляются  скучающие европейские дегенераты и, на которых умело зарабатывают их  расчетливые американские эпигоны, могут интересовать разве что зевак да интеллигентных куриц, готовых квохтать над любой галиматьей, назвавшейся авангардом, концептуализмом, постмодернизмом и т.п. В их глубокомысленном  «искусствоведении» заметна своеобразная сублимация вялого интеллигентского либидо. Но, как бы усердно и замысловато они не квохтали, стиль, страсть, вкус, даже уровень ремесла, не говоря уже о глубинной одухотворенности, европейцами утеряны и, притом, безвозвратно.

К тому же социал-демократия лишена здоровой витальности и творческой энергии.

Как и всякая индивидуалистическая доктрина она не способна объединить народ перед лицом сколь-нибудь сложных исторических вызовов, она рассчитана на благоприятную конъюнктуру, внешнеполитическую,  экономическую и прочую. Здесь характерным примером являются события в американском Новом Орлеане, или летние  пожары в Москве. В обоих случаях власти обнаружили полное бессилие и растерянность,  не справляясь со своими обязанностями по наведению  порядка и нормализации обстановки, по сути, даже не пытались мобилизовать население для решения проблем.  И понятно - если бы, к примеру, лощённые, холёные, вальяжные откормленные коррупцией откатами и заносами министры нашего правительства или московские чиновники,  вдруг заговорили о необходимости бросить свои личные дела и планы и всем миром  с полной самоотдачей и самоотверженностью включиться в общенародном дело по тушению лесов,  иначе как нелепым фарсом  это ни кто бы не воспринял.   

А единственным  крупным «творческим достижением» «цивилизованной Европы» в 20-м веке, не лишённым витальности, были итальянский фашизм и немецкий нацизм. 

И, ведь, ясно, что не в суровых салических эпосах и среднегерманских песнях о Нибелунгах, не в крестовой эстетике тевтонских рыцарей и уж тем более не в музыке Вагнера корни нацизма. Этноромантика могла  бодрить солдат вермахта, дополняя «Хорста Весселя», и воодушевлять простых немцев поднимать страну из бедности и унижений, ставших, кстати, результатом не столько поражения в Первой Мировой, сколько деятельности составленного из инсургентов социал-демократического правительства, навязанного Германии версальскими доброхотами-победителями – Америкой и Англией.

«Дранг нах остен» и сам план «Ост» тоже отнюдь не был новацией  Гитлера. Европа в протяжении всей своей истории, если не была поглощена внутренними усобицами, немедленно обращалась к внешней экспансии. Африканских негров, индейцев Америки и индийцев Южной Азии европейские державы англичане и немцы, французы и испанцы  благополучно порабощали по одиночке. А, вот,  для похода на Россию нужен был способный вождь, умевший соединить и эффективно использовать общеевропейские ресурсы. И, если такой вождь находился, и Европа чувствовала малейшую слабину на  Востоке, она тут же ополчалась против него. И неважно, кто её в это поход вел: корсиканский француз Бонапарт или австрийский немец Гитлер. И того и другого солидарно финансировал финансовый интернационал  Европы, в рядах которого преобладали ассимилированные ашкеназы и сефарды.

Но суть собственно нацизма открылась в  Бухенвальде и Майданеке,  Освенциме и Дахау, Равенсбрюке и Заксенхаузене. И таилась она отнюдь не в ницшеанском эстетском имморализме, во многом,  кстати, наигранном - сам Ницше был вполне безобидным буржуа, что называется, милейшим человеком, но именно в протестантской этике и самом протестантском мирочувствовании. Кто ещё, кроме протестантов с их хваленой  рачительностью и пуританской холодной бесстрастностью, мог собирать очки и зубные протезы умерщвлённых и умерших представителей «неполноценных» народов, и набивать матрацы срезанными с их черепов волосами? Кто ещё, кроме протестантов с их хваленой  рачительностью и пуританской шизоидальной бесстрастностью мог устроить под стенами блокадного Ленинграда «детский дом» при военном госпитале для того, чтобы немецким солдатам переливать кровь истощённых русских детей. Успели даже скрупулезно расписать по своим гроссбухам, как разделят награбленные и присвоенные богатства России после её завоевания.

Приходится об этом столько говорить, потому что России нынче внутренняя  этнохимера, образовавшая новую социальную элиту, навязывает именно протестантский в своей основе цивилизационный проект.

Кстати, сами концлагеря придумали, как известно, английские пуритане во время англо-бурской войны 1899-1902 г.г. Буры там, не выдерживая условий содержания, умирали тысячами, притом три четверти умерших были дети. Но, как иезуитски, как по-европейски цинично эти лагеря были поименованы – Rifugee – место спасения. Так что немецкий нацизм здесь выступал лишь в качестве примерного ученика нацизма англо-саксонского. Да и собственно нацисты не были первыми немцами, кто решил воспользоваться опытом лорда Китченера.  Первые концлагеря потомки Лютера и Кальвина создали в 1904 г. в Намибии, которая посмела сопротивляться немецкому колониализму. Но поскольку в тех лагерях сидели не представители избранного народа, а  всего лишь какие-то черномазые африканцы, то об этом европейские гуманисты никогда не вспоминали.

Между прочим, здесь самой историей был вынесен окончательный приговор западному протестантизму, равно в европейском пуританском и  лютеранско-кальвинистическом и американском баптистско-евангелистическом варианте. Приговор как культурному феномену – неапостольскому несоборному ложному христианству, «христианству» с ампутированным сердцем, а с ним и всей эпохе Реформации. Истлели ее христианские покровы, выветрилась последние монады христианского духа, испарились соленые слезы полнощных молитв, а в сухом осадке осталось отнюдь не веберовское трудовое усердие, но холодная страсть к банальному гешефту, который незазорно извлечь из чего бы то ни было, будь-то Всемирный потоп, Армагеддон, парочка мировых войн, «пролетарская революция» или, например, мировой финансовый кризис. Именно на этом сошлись в США конгрегационалисты, пресвитериане и кошерный в своём ядре финансовый интернационал. Именно на этом сошлись в Германии Крупп, Шахт и нацисты.

Здесь с полной ясностью видно, что этот сухой остаток протестантизма является, в сущности, ничем иным, как германским вариантом иудаизма, в нем происходит возврат от Нового Завета к Ветхому, который, как мы помним, обещал бросить под ноги иудеев все царства мира и славу их. Нацизм лишь по-немецки методично выявил эту суть, исправил имя «избранного народа», а иудейского царя заменил фюрером. Вот, только «филистимлян» не удалось победить,  потому что за спиной у поверженного в первые недели войны Голиафа сталинского коммунизма оказался небольшой такой мужичок в застиранной гимнастерке и стоптанных керзачах - русский солдат Вася Теркин. А сегодня даже искупительную жертву Христа в Европе, как замечает современный русский религиозный и социальный  мыслитель В. И. Карпец,  готовы подменить еврейским Холокостом. Верить и чтить Спасителя здесь уже давно не модно, зато всякого, кто публично усомниться в несчастьях и, как следствие, праве на обильную, жирную компенсацию евреев, ждёт скамья подсудимых и тюремный срок.

Кстати, в новой религии, которую теперь вместо христианства принял и исповедует Запад, наречённой в начале мондиализмом, а позже глобализмом, как раз и происходит соединение Третьего храма – иудейского, с Третьим Римом – не Москвой, конечно, а с  западным Третьим Римом – новой языческой империей, основанной трансатлантическим олигархатом на базе военной и финансовой мощи США и в союзе с Европой. Ведь, глобализм, в смысле тотальной унификации всех сфер человеческого бытия это именно квазирелигия, он отнюдь не удовлетворяется сферой экономики, но претендует и на сферу духа. А жрецами этой «суперрелигии» как раз и рассчитывают стать новые гобсеки, нажившиеся на мировых войнах и череде антитрадиционалистских «революций». 

Последним же громким идейным и культурным посланием европейской цивилизации миру оказалась шипучая смесь марксизма и фрейдизма, названная неомарксизмом, и породившая студенческие  бунты, и так называемую сексуальную революцию 60-х. Рецепт этого идеологического коктейля изобрели европейские нтеллектуалы-алхимики, но заказчиков или, во всяком случае, приобретателей  патента они нашли за океаном - в Ленгли. Там им заинтересовались  в расчёте с его помощью отвратить Европу от СССР, а европейского рабочего от ненужных мыслей относительно справедливости талмудического капитализма. Подобно таблетке модного аспирина неомарксизм не долго пошипел и растворился в стакане сладенького буржуазного сиропа.  Шумные выступления молодежи в 60-х довольно быстро сменила мирная, но настойчивая борьба за легализацию однополых браков и реабилитацию парафилии. Вряд ли Россию, даже такую развращенную, какой она стала в последние пятнадцать лет, можно приманить на этот праздник трансвеститов и педерастов, интеллектуальным эквивалентом которых, кстати, являются пресловутые постмодернисты. Этот бунт 60-х означал не просто отрицание европейской буржуазности, но именно её вырождение и маргинализацию. Духовный союз волосатых хиппи и  респектабельных философов, вроде  Маркузе, Сартра и прочих лишь на первый взгляд кажется неестественным. Суть у тех и других одна – мелкобуржуазная и постбуржуазная,  абсолютно эгоистическая и девиантная, только у хиппи индивидуализм и эгоизм проявляются на уровне простейших  потребностей, а у рафинированных интеллектуалов они находит для себя более утончённое выражение.

Выгоду от союза с Европой российские западники усматривали, среди прочего,  в приобщение к рациональному западному хозяйствованию, к экономике рыночного типа.

Тесное общение с Европой де научит новую Россию, как нужно соединять эффективность рынка с гуманизмом и социальной справедливостью

Однако сегодня мы видим, в чём  на деле заключается рациональность западного метода хозяйствования – перенести производство в страны Третьего мира и паразитировать на чужом труде в качестве рантье. Если раньше сытость и благоустроенность Европы обосновывали трудолюбием европейцев, то теперь со всей очевидность стало ясно, что то дело вовсе не в трудолюбии европейских рабочих,  и не в инновациях -  в инновационной экономике  в Европе занято лишь пара процентов трудоспособного населения, а дело в ловкости европейских банкиров, сумевших изобрести невидимые насосы, денно и нощно перекачивающие опредмеченный труд  из стран Третьего мира, Китая и Индии, и природные ресурсы из России.  Глобальный экономический кризис со всей очевидностью показал, что  рациональность западного типа экономики весьма условная и ограничена масштабами фабричных цехов. Никакая рациональность не может сдержать алчность западных гобсеков, ведь именно их патологическая жадность к наживе и склонность к спекуляциям привела мир на край экономической пропасти. 

Можно ли сильнее и подлее извратить христианство? Со  времён Реформации европейские идеологи протестантизма призывали свою паству:  обогащаетесь, потому что так хочет Бог, чтобы спустя четыре века, наконец, открыто сказать своё сокровенное: обогащаётесь, потому что Бога нет!

Тем более не приходится говорить о социальной справедливости в условиях социалдарвинистской, по сути, парадигмы, которого воспринята нынешней российской элитой от Запада. Пропасть между богатством нескольких процентов нуворишей, нажившихся на ограблении страны, названном приватизацией, и почти половиной населения, пребывающей у чёрты или уже за чертой бедности, не имеет аналогов в мире. Прямая шкала подоходного налога,  бесстыдная и циничная, которую с маниакальным упрямством сохраняет нынешняя власть, защищающая интересы компрадорского олигархата – откровенный вызов не то что христианской, но  всякой человеческой морали.     

В заключение темы ложности европейского призвания России и тезиса об универсальности европейских и  шире, западных, исторических путей отметим, возможно, последний аргумент, единственный, но опять же фальшивый козырь,  оставшийся ныне в руках российских западников.  Европа, де,  западная цивилизация,  в целом, подает нам великий и бесценный пример свободной личности, которой Россия, мол, никогда не знала и которая есть высший идеал человечности. Разбёрёмся.

Русскому человеку, действительно, часто приходилось отказываться от свободы. Но какой? Духовной? Никогда! Кто может быть в этом смысле более свободным, чем Пушкин, который почти всю свою короткую жизнь прожил под жандармским призором? Русскую душу можно было обмануть, запутать, околдовать, загипнотизировать, наконец. Но никогда и никто не мог отнять у неё свободы духа и совести, каковая в основе своей всегда оставалась христианской.

Западный буржуа, отрыгнувший Просвещение и его либеральные «идеалы», объевшись с сытного стола Промышленной революции и фабричного капитализма с 12 часовым рабочим днём, кичился завоёванной им политической  liberate и никогда не желал замечать, сколь убога она в сравнении со свободой подлинной –  духовной -  свободой, как внутренним  самоопределением,  самоосуществлением по велению собственной совести и глубинной  потребности собственной  души. Той свободой, которую русский человек сумел удержать в самые сложные эпохи русской истории и не уступил её даже крутонравному Петру Великому, унося эту свободу  в дальние скиты, архангельские и сибирские леса. Даже чуждый нам в своих глубинных источниках и смыслах социализм народ русский, в отличие от этнохимерной интеллигенции, строил свободно, как свой, великий русский проект, с чистой совестью и ощущением своей высшей правды. Уж на что убеждённым европофилом был Н. А. Бердяев, но и он вынужден был признать: « В глубине русского народа заложена свобода духа большая, чем у более свободных и просвещённых народов Запада…» И,  конечно,  русское свободолюбие не от больших незанятых пространств. Христианско-православное мирочувствование – вот её подлинный источник.

Да, недооценка русскими формально-правовых свобод, слабое развитие правосознания, слабая активность в части  создании правовых форм создавали русским проблемы. Но они решали эти проблемы по-своему, бескомпромиссно и радикально, например, уходом от чрезмерной закрепощённости у государства или помещика  на Дон или в Сибирь.

Да,  русским людям зачастую приходилось жертвовать личной свободой политической, социальной и бытовой. Разве что, в Святой Руси можно было уйти от одного князя к другому, но после объединения Москвой удельных княжеств и эта привилегия была утрачена. Люди всех сословий находились в крепости у набиравшего мощь государства, но они отнюдь не были невольниками, поскольку добровольно жертвовали политическими свободами. Это был осознанный выбор, ведь, только сильное своё государство могло защитить от  регулярных попыток соседей  вломиться  в русский монастырь со своим уставом. И надо понимать, что тоталитарным в ту пору был отнюдь не режим,  тоталитарным, то есть целостным было сознание людей, государство было лишь элементом  высоко интегрированной  этносоциальной системы. Политической свободой  русские жертвовали ради общего дела, ради того, чтобы на родной  земле множились белокаменные храмы и цвели сады, а золотые яблочки в них кушали их дети и внуки, а не плантаторы в пробковых шлемах. Жертвовали и, когда грозный царь насылал на них опричнину, усмиряя угрожавшую стране боярскую смуту, и, когда царь-антихрист закрепощал их дворянину-помещику, чтобы собрать побольше пеньки для флота и хлеба для армии, стоявшей против турка и  шведа, и, когда просто антихрист бросал их с одной винтовкой на немецкие танки, и ещё множество раз. И не только свободой, но и самой жизнью жертвовали, потому, по крайней мере, и не давили из себя: «хай Гитлер», как почти вся Европа со всем своим картонным свободолюбием.

Так что же выше, благороднее, духовнее, ценнее  - политическая  свобода индивида? Или способность добровольно подчинить эту свободу другим людям? Отдать её за свободу  своего Отечества, славу своих предков и счастье своих детей? Торжество Христовой правды, наконец. Для наших русских предков ответ всегда был ясен. Потому что давал его не разум, но совесть. Такова диалектика христианской онтологии и этики  – высшую духовную свободу, если она есть внутри,  у человека отнять никто не может, а свобода внешняя социальная дается ему именно в расчёте на то, что он  по велению  собственного сердца при необходимости принесёт  её в жертву свободе и счастью других. . Это и есть христианская любовь. Того, кто не способен на это, христианство не винит, но тот, кто этого так и не понял, остается в плане развития морального сознания на стадии язычества. Кстати, здесь и главное отличие православных  русских от европейцев, отмеченное многими русскими умами: у русских, вовсе не чуждых рациональному дискурсу, всё же последняя инстанция при всяком глубинном выборе – совесть, у европейцев, по крайней мере, со времен Реформациями - рассудок.