 Сергей и Виктор договорились встретиться в семь часов вечера на Воробьёвых горах на том же месте, где и встречались прошлый раз. Это была невысокая горка, расположенная на склоне гор недалеко от подножья лыжного трамплина, где стояла небольшая скамейка, наспех сколоченная из подручных материалов – узкой сосновой доски, сверху небрежно обструганной и прибитой гвоздями к двум круглым толстым столбам, зарытым в землю. Часто на этой незатейливой и совсем неудобной для сидения скамейке, рассчитанной на двоих, подолгу вплоть до утренней зари засиживались молодые влюблённые пары. Поэтому студенты университета называли её лавкой для влюблённых.
На Воробьёвы горы давным-давно, когда на самом верху гор ещё не было высотного здания университета, приходили юные Герцен и Огарёв и дали клятву бороться с самодержавием. Встречались они, по-видимому, не вблизи современного университета, а на крутом склоне гор, чуть дальше – за нынешним трамплином, поближе к метромосту, где и по сей день красуются вековые ветвистые вязы и стройные липы. А здесь, вокруг лавки для влюблённых и внизу на крутом склоне гор росли совсем молодые берёзки с нежными светло-зелёными ветвями, поверх которых открывалась великолепная панорама Новодевичьего монастыря, Лужников и длинного двухуровневого метромоста, недавно построенного.
Сергей Ковалёв пришёл, как всегда, во-время. Он ценил время не только своё, но и других. Такому нехитрому правилу его научали родители ещё в раннем детстве, и такая добрая привычка закрепились позднее, в студенческие годы, а потом на службе в армии, где во время боевой тревоги или при испытании военной техники очень ценна не только каждая минута, но и каждая сотая доли секунды. Его приятель Виктор, пройдя совсем другую жизненную школу, ко времени, как и ко всему в жизни, относился, как он говорил, по-философски, считая, что в жизни минуты ничего не решают, а ждать, хоть и волнительно, но никогда не поздно. И на этот раз он опоздал всего минуты на две. Просил, конечно, извинения, но не за опоздание, а за задержку. В то время многие большие и малые начальники, особенно партийные, приходили на работу не с опозданием, а с задержкой, считая, что задерживаться для них вполне допустимо и в порядке вещей: они на то и начальники – не отчитываться же им перед своими подчинёнными, обязанными являться на работу во-время. Прошлый раз Сергей спросил у своего приятеля, что было бы, если солдат или офицер во время объявленной боевой тревоги прибыл бы с опозданием в заранее предписанное место.
– Ничего страшного не случилось бы, так как боевые тревоги часто бывают никому не нужными и даже ложными, – ответил Виктор. – И не к чему эта суета из сует!
– Тебе хорошо здесь рассуждать. Я бы посмотрел на тебя, как бы ты засуетился и как выглядел бы не передо мной, а перед своим командиром, если служил бы в армии.
Может быть, подействовал этот разговор о задержках и опозданиях без всяких претензий и надежды на исправление или случайность – при следующих встречах Виктор приходил почти без опозданий. Поднимаясь на небольшую горку, где уже стоял его приятель, он во весь голос и с восторгом скорее не сказал, а прокричал:
– Какая красота! И Новодевичий, и Лужники, и стадион, и метромост – всё прекрасно! Всё великолепно!
– Удивительная красота! – по-своему восхищённо произнёс Сергей. – Может быть, этой красотой когда-то любовались юные Герцен и Огарёв, решившие бороться за справедливость. Приходили они сюда очень давно, когда не было ни стадиона в Лужниках, ни метромоста и наш родной университет даже не думали возводить на Воробьёвых горах. Очевидно, и тогда с Воробьёвых гор открывалась чудесная панорама Москвы, которая завораживала каждого, кто приходил сюда, чтобы полюбоваться этим древним городом с высоты птичьего полёта. Возможно, именно эта изумительная красота, почти неописуемая словами, вдохновляла юных вольнодумцев на борьбу за справедливость. А разве теперь, спустя почти столетие есть ли справедливость, за которую они боролись и которой посвятили всю свою жизнь?!
– Справедливости не было ни тогда, ни теперь в нашем «свободном» якобы демократическом обществе!
– Нет правды на земле, но правды нет и выше – эти слова давно сказаны, а как будто про наше время, – добавил Сергей.
– С таким утверждением можно соглашаться и не соглашаться, особенно, со второй его частью.
– Я бы сказал иначе: нет правды на земле, но есть же правда выше. Во все времена от начала сотворения мира правду искали и продолжают искать все любознательные люди в надежде её найти, хотя сделать это чаще всего бывает нелегко и даже невозможно. Однако в наше суетное время некоторые самонадеянные и легкомысленные люди, не довольствуясь малым, идут по своему «единственно верному» лёгкому пути – не по принуждению, а по своей доброй воле без особых усилий и труда пытаются найти правду не на дне морском, где она, по слову древнего мыслителя, сокрыта от людского взора, а в газете «Правда». И таких заблудших людей, обманутых властью и надеждой, великое множество.
– Попытка найти правду в «Правде» или искать правду между строк в этой «архиважной» газете, рассчитанной на широкого непросвещённого читателя, для меня давно закончилась – я перестал её читать, дабы не тратить попусту своё драгоценное время.
– Кому же такая «Правда» нужна, если достойные люди её не читают?! Может быть, она нужна кухаркам, чтобы завертывать в неё селёдку либо использовать её для других незатейливых бытовых целей?
Виктор оживился:
– Нужна! И ещё как нужна! И не только кухаркам, которым «вождь мирового пролетариата» предрекал управлять государством, что не так уж далеко от правды ни в то смутное время, ни при современной якобы прогрессивной демократии, когда в тесно сплочённые властные ряды протиснулись не только полуграмотные кухарки, но и их совсем бездарные дети, едва научившиеся писать и читать по слогам.
– Кому же ещё нужна такая газета, где каждое слово и даже каждая буква тщательно выверены партийными бумагомарателями? Газета, в которой каждый день яркими красками расписывается одно и тоже эпохальное событие – триумфальное шествие советского народа в «светлое будущее», и в которой превозносятся до небес и прославляются «гениальные вожди» и «выдающиеся» партийцы, восседавшие и восседающие на престоле власти. Разве она нужна многим миллионам трудолюбивых крестьян-колхозников, не получающим за свой тяжёлый подневольный труд по потребностям, как это обещали большевицкие «мудрецы», а работающим от зари до зари за пресловутые палочки вместо заработанного хлеба либо денег, и об этом сермяжной правде зажравшиеся партийцы, вознёсшиеся над народом, и знать не хотят.
– Я сомневаюсь и в другом, что без газетных наставлений и указаний, без их выверенных передовиц, тщательно просеянных через партийное сито, любой учёный не сможет поставить эксперимент или опыт ради познания естественно-научной истины. А большинство тружеников-рабочих для чего вынуждают выписывать «Правду»? Разве для чтения, либо для того, чтобы, разрезав её на кусочки, повесить там, куда не зарастает народная тропа? Очевидно, такая партийная газета совсем не нужна ни подлинным учёным, стремящимся не через словоблудие, а через эксперимент и опыт познать истину, ни трудовому народу, своим трудом добыывающему хлеб насущный. Но тогда не понятно, почему же она печатается многомиллионным тиражом?
– Ты, Виктор, наверно, помнишь, есть такая картина, на которой один из главных учредителей и читателей «Правды», держа её в руках в развёрнутом виде, в глубокой задумчивости читает, твёрдо зная, что это самое верное, самое надёжное средство обретения и удержания власти в своих руках.
– Как же не помнить! Эта картина, вернее, её многочисленные черно-белые и многоцветные копии больших и малых размеров развешены во многих многолюдных местах, чтобы все люди видели, что эту газету читал сам «вождь мирового пролетариата». Чтобы читали и гордились тем, что и они могут уподобится своему кумиру с «Правдой» в руках. Похожую картину, только не написанную художником, а реальную, живую мне однажды пришлось наблюдать. Если хочешь, Виктор, я расскажу о ней?
С некоторым удивлением и даже недоумением Виктор продолжил:
– Конечно же, мне интересно знать об этом! Однако не совсем понятно, как можно наблюдать что-то подобное в жизни, если главный читатель этой газеты давно почил, и за свои греховные деяния, подвластные демону власти, он не погребён по-человечески – труп его и по сей день не приняла земля, и его продолжают со строгой периодичностью обрабатывать химическим раствором, а не омывать чистой водой, как это принято делать один раз перед погребением усопшего по православному обряду. И такой ритуал «омовения» регулярно повторяется до сих пор. Может быть, эта «архиважная» процедура, – заслуженное возмездие за его страшные грехи? Для многих прозревших людей ответ на этот вопрос очевиден. Только для отъявленных партийцев, чьи сердца подтачивает ненасытный червь властолюбия и тщеславия, «вождь мирового пролетариата», главный зачинщик революционной смуты на русской земле с великим множеством человеческих жертв, и теперь, по слову поэта, остаётся живее всех живых.
– Я хотел рассказать вовсе не про главного читателя, давно умершего, но до сих пор не погребённого, а про обычного простого читателя газеты, коих на земле российской многие миллионы.
– Буду слушать тебя, Сергей, с большим вниманием.
– Было это совсем недавно, – начал свой рассказ Сергей. – После долгой сталинской стужи, когда все дрожали не от холода, а от страха, наступила долгожданная оттепель, которую мы сразу ощутили… Шёл второй год моего обучения в аспирантуре. Оставалось две недели свободного времени до начала учебного года, и я после работы бригадиром во время летних каникул в стройотряде на Сахалине поехал домой в деревню к родителям. Находясь дома, обычно я ездил на велосипеде в ближайшие деревни, чтобы посмотреть, как меняется сельская жизнь, приближается ли она к городской, как это обещали партийные властители, восседавшие в царских палатах древнего Кремля.
Однажды после обеда в воскресенье я поехал в деревню Задубье. Эта небольшая деревенька дворов в тридцать располагалась на отшибе и с одной стороны граничила с полем, а с другой – с лесом, где совсем недавно красовались могучие вековые дубы, от которых остались громадные пни, напоминавшие о былом могуществе дубового леса, набиравшего силу более ста лет, а срубленного за одно лето. Может быть, много лет назад, когда очень медленно росли молодые раскидистые дубы, тянувшиеся к небу, смекалистые крестьяне придумали нехитрое название деревни «Задубье», происходящее от слова «дуб». Первый дом в этой деревне когда-то был построен на опушке леса для семьи лесника. В течение нескольких лет рядом с небольшим домом лесника, крытым соломой, пристраивались и другие дома-хаты со своими приусадебными участками. Строилась деревня не сразу – каждый год плотники-крестьяне из окрестных деревень успевали срубить одну или две хаты. Это были тоже небольшие хаты с соломенными крышами и с двумя или тремя окнами на улицу. Лес был рядом, и все жители этой деревеньки заготавливали там дрова для отопления и сено для собственных коров. Строились хаты, как всегда, наспех. Торопились завершить строительство до наступления осенних холодов. Может быть, поэтому хаты стояли не в один ряд с обеих сторон улицы, а как попало. Деревенская улица, хотя и не длинная, но совсем непрямая, была похожа на извивающуюся змею, с трудом проползающую по болотистым зарослям. Многие хаты были без палисадников и выходили прямо на улицу. Со временем некоторые из них изрядно постарели, сильно наклонились и перекосились. Порывистые северные ветры сделали своё неладное дело – задрав солому на краях крыш ветхих домов и сараев, оголили их до самых жердей, почерневших от дождя и солнца. Неширокую деревенскую улицу, по краям заросшую низкорослой травой и широколистым подорожником, рассекали две колеи глубиной выше колена, продавленные колёсами трактора. Такие глубокие следы после себя оставил неуёмный молодой тракторист, ранней весной прокатившийся с ветерком на железном коне, не дождавшись, пока просохнет земля. В тракторные колеи, похожие на обвалившиеся размытые канавы, напротив некоторых хат нечистоплотные хозяева выбрасывали всё то, что не пригодится в хозяйстве. Поэтому деревенская дорога в этих захламленных местах смахивала на мусорную свалку. А в одном самом низком месте дороги застоялась вода, и в луже, прогретой на солнце, барахталась вислоухая годовалая свинья, принимавшая свою любимую грязевую ванну.
– Это всё очень интересно! Многие деревни на земле российской, не только малые, но и большие, не избежали такой печальной участи! Такова их трагическая судьба после большевицкого переворота семнадцатого года и особенно после сплошной коллективизации! Но где же обещанный рассказ про «Правду»? – неожиданно спросил Виктор.
– Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. А здесь вовсе не сказка, а реальная, совсем незавидная жизнь наших несчастных крестьян-тружеников. Кому бы хотелось жить в такой заброшенной глухой деревне, где нет ни школы, ни магазина, ни почты? И до всех этих благ современной цивилизации надо идти пешком не менее шести километров. А как идти, если просёлочную дорогу каждую зиму очень часто заметает снегом по колено и выше, а ранней весной, когда начинает таить снег, и поздней осенью после продолжительных проливных дождей дорога превращается в сплошное грязевое месиво, что ни пройти ни проехать? А как добираться в школу малолетним детям в начальные классы? Эти и многие другие жизненно важные вопросы вовсе не волновали и не волнуют партийных властителей, ни местных, ни кремлёвских. Поэтому жители этой деревни, как и многих других на российской равнине, в поисках лучшей жизни стремились при первой возможности покинуть её. Уезжали в город в основном молодые люди, едва достигнув совершеннолетия и правдой или неправдой получив справку с места жительства или даже паспорт, чтобы устроится на работу, как правило, на стройку. Покидали они родной дом чаще всего навсегда. Их же родители, за редким исключением, были настолько крепко привязаны к земле и своему небогатому хозяйству, что предпочитали оставаться в деревне вплоть до самой смерти. Оставались доживать свой век в родной хате в основном несчастные вдовы наедине со своим горем, не дождавшиеся мужей из фронта, погибших либо пропавших без вести. А когда они умирали, их хаты неизбежно пустели. Забитые досками окна, а кое-где разбитые стёкла, заросшие бурьяном дворы и огороды – негласные свидетели вымирания деревни, в которой ещё несколько десятилетий назад всё-таки кипела хоть какая-то сельская жизнь. Однако, несмотря на все невзгоды, незавидная нелёгкая жизнь в Задубье всё же худо-бедно продолжалась...
Около одной хаты у палисадника на лавке сидели пожилые женщины, или, по-деревенски, бабы. На посиделки они выходили не так уж часто – по церковным православным праздникам, да иногда по воскресным дням, когда, по старой доброй традиции, предпочитали отвлечься от больших работ в своём небогатом хозяйстве и в поле. Все бабы, которых я увидел, были по-праздничному, нарядно одеты. Цветистые ситцевые платочки, лёгкие светлые кофты и тёмные юбки, длинные и однотонные, придавали им нарядный вид. И они издали были похожи не на деревенских баб, а на сельских разнаряженных красавиц. Если же пристальнее приглядеться, то видны были их измождённые лица, изборождённые морщинами, и руки, вовсе не нежные как у всех молодых девушек и городских дам, а морщинистые и загрубевшие от каждодневной тяжёлой работы в поле и дома. Проезжая мимо них, я поздоровался с ними, на что они ответили поклонами и дружным радостным приветствием: «Здравствуй, дорогой!». По весёлому выражению их лиц не было видно, что они были подавлены горем, которое выпало на их несчастную долю, либо испытывали какое-то открытое недовольство своей нелёгкой крестьянской жизнью.
Немного проехав, я увидел слева другую деревенскую картину – сидящего на дубовом бревне, гладко отёсанном сверху, у своего дома пожилого человека – старика. В деревне таких людей обычно называют дедами, а мужчин помоложе – мужиками. На вид ему было не менее восьмидесяти лет, но выглядел он вовсе не состарившимся и не дряхлым, а вполне крепким стариком. Этот коренастый широкоплечий дед, сидевший в одиночестве, был с длинной седой бородой, свисающей почти до пояса. Седые длинные волосы, высокий лоб, окладистая борода, углублённый задумчивый взгляд – всё эти внешние признаки роднили этого простого крестьянина-труженика со Львом Толстым. В его натруженных морщинистых руках с толстыми огрубелыми пальцами земляного цвета было развёрнутая газета. На обратной её стороне сверху полосы крупными буквами выделялось слово «Правда». По сосредоточенному выражению лица этого простого деревенского читателя было видно, что он читает газету с большим вниманием и полностью погрузился в неё. Читал он без очков, несмотря на его преклонные годы. Мудрец-философ, и только!
Рассказчик на этом остановился. Он повернулся в сторону Лужников. Они показались ему затуманенным и размытыми – на глазах его появились слёзы. Побледневшее лицо и слёзы на глазах своего приятеля заметил Виктор, и чтобы его как-то успокоить, тихо, еле слышно сказал:
– Мне теперь понятно, почему именно эта жизненная картина, а не та, которую безрассудно множат на полотнах и на бумаге и везде развешивают, взволновала тебя до слёз. Вполне возможно, что этот крепкий старик, пройдя через горнила революций, гражданской братоубийственной войны, варварской коллективизации и рабского колхозного труда, и испытав все «прелести» советской власти: нищету, голод и разруху, – продолжал верить слову «Правды» в надежде, что доживёт до светлого будущего и что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, как это обещали самые главные партийные правители, для которых коммунистический рай давно наступил, и которые получают всё по их неограниченным потребностям, пьют, что душа пожелает и едят от пуза. По-видимому, бедный обманутый властью и надеждой старик отдал свои последние гроши, чтобы выписать эту «ценную» газету, продолжая искренне верить, что скоро будут напечатаны крупными буквами долгожданные вожделенные слова: «коммунизм уже наступил». Всё это говорит о том, что слово, особенно написанное и напечатанное, имеет великую силу. Но почему-то этот добросовестный труженик-крестьянин, умудрённый жизнью, не мог понять, что далеко не всякому слову можно верить и не всякое слово делает жизнь человека радостной и счастливой, если оно даже напечатано красивыми буквами в «Правде», которая для партийцев всех мастей была главной и самой правдивой, хотя в ней правдой никогда не пахло.
Предположения Виктора, о которых он только что рассказал, полностью совпадали с мыслями Сергея, возникшими у него после увиденной им живой картины седого старика-крестьянина с раскрытой «Правдой» в руках. Но теперь ему было приятно слышать, что об одном и том же думает и говорит его приятель. И он продолжил:
– Я думаю, что эту газету читают не только заблудшие по своей или, скорее, чужой воле простые люди, добывающие своим трудом хлеб насущный, но и множество расплодившихся партийцев-нахлебников, которые прикрываясь красным билетом, как фиговым листком, делает всё, чтобы, разделяя и властвуя, полностью закабалить трудовой народ. И таким «слугам» народа ещё как нужна «Правда», где словесной демагогией устилается прямой «единственно верный» путь в светлое будущее.
– Разве ты, Сергей, не боишься открыто высказывать свои смелые мысли?
– Боятся мне нечего! Я высказываю свои мысли вслух, но не открыто. Здесь, на Воробьёвых горах под открытым небом нас может услышать разве только соловей. Да и вряд ли он услышит – песнь его громка. Да и есть ли ему дело до наших житейских откровений.
– Но всё-таки риск есть? – спросил Виктор.
– Какой-то риск, безусловно, есть – из университета можно вылететь запросто за откровенность и свободомыслие, но кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Но нам рисковать нечем – сейчас время другое, сталинские истлевающие останки совсем недавно вынесли из мавзолея, и многие благомыслящие люди начинают спокойно относится к подобным откровениям. А что касается собственных убеждений и угрызений совести, то я здесь чист. В партии я не состою. Комсомольцем и даже пионером я никогда не был и никому не давал клятву поклоняются кумирам и идолам, которым служили и служат до сих пор многие жалкие людишки, продавшие свою душу дьяволу за красный билет, и в сердца которых вселился ненасытный червь властолюбия и тщеславия.
– Подобные людишки чаще всего в погоне за якобы беззаботной жизнью, счастливой в их представлении, оказались на ложном пути, и подавляющее большинство из них вовсе не стремится осознать и признать свои заблуждения и ошибки, совершенные по своей иль чужой воле.
– Зачем стремится к чему-то благородному возвышенному, когда обретение любыми способами власти и слава – вот их жизненные цели и «научное» кредо! Зачем им признавать особый индивидуальный путь жизни, дарованный природой и Богом каждому человеку.
– Именно такой путь ведёт к максимально возможному самовыражению и достижению истинных высот каждого человека. Ведёт он и к постоянному совершенствованию общественного бытия.
– К чему же приводит целенаправленное отвержение индивидуального бытия, мы поговорим при следующей нашей встрече.
Библиографические ссылки
Карпенков С.Х. Незабытое прошлое. М.: Директ-Медиа, 2015. – 483 с.
Карпенков С.Х. Воробьёвы кручи. М.: Директ-Медиа, 2015. – 443 с.
Карпенков С.Х. Экология: учебник в 2-х кн. Кн. 1 – 431 с. Кн. 2 – 521 с. М.: Директ-Медиа, 2017.
Карпенков Степан Харланович
|
