Самая древняя форма объединения людей – семья. Она задумана Создателем и самой природой не только для совместного проживания, но и для продления рода человеческого. Во всём богатейшем и многообразном живом мире человеческая семья, сплочённая общими интересами, самая совершенная по своей внутренней организации, если она основана на нравственном законе, который отличает всякого человека разумного от живого существа. В такой счастливой семье, скреплённой взаимной любовью, рождаются счастливые дети, любящие и радующие своих родителей.

В любой семье, как правило, каждый занят своим делом – родители чаще всего обеспечивают её материальное содержание и воспитывают детей, а воспитанные дети в строгости, но с любовью стараются прилежно учиться и, подрастая, помогают родителям в повседневных домашних делах и готовятся к самостоятельной жизни. Однако во многих семьях по мере необходимости всё же иногда выполняются и совместные работы, разные по содержанию и зависящие от материального достатка, семейных традиций, унаследованных от предков, и от многих других обстоятельств. Например, в деревне, как это исстари повелось, во время сбора урожая в поле выходила и выходит вся семья – и стар и млад.

Многие виды работ не под силу одной семье, даже многодетной и даже со взрослыми детьми, и тем более одному человеку. Поэтому люди старшего поколения из разных семей с теми или иными трудовыми навыками ещё с древнейших времен объединяются в небольшие или большие группы, чтобы совместно построить жилище, добыть пропитание либо сделать многие другие полезные дела. Возможны разные формы совместной работы на добровольных началах, по взаимному согласию. Так, рыбаки, добровольно объединяясь, закидывают длинные сети и помогают друг другу, чтобы вместе выловить побольше рыбы и улов разделить между собой. Опытные охотники предпочитают ходить на опасного зверя не в одиночку. По взаимной договоренности плотники-крестьяне строят дома в деревне, и это вполне понятно: поднять тяжелое бревно и уложить его в верхний венец один мужик не сможет при всем его желании, если даже он крепок и силен как русский богатырь. Совместно легче проложить дорогу либо построить мост через реку. Объединяются люди и на промышленных предприятиях и в разных организациях. Всё это – характерные примеры добровольных свободных объединений, общими силами каждого из которых вне всяких сомнений гораздо легче выполнить ту или иную работу, особенно если она трудоёмкая и сложная.

Сначала добровольно объединялись рыбаки, охотники и строители, а потом стали объединятся и опытные мастера, в совершенстве владевшие своим ремеслом. Хорошо знавшие своё дело мастера могли бы работать по одиночке подобно тому, как уединившись, дабы собраться с мыслями и сосредоточиться, творческие люди создают свои непревзойденные шедевры: поэты пишут великолепные стихи, композиторы сочиняют музыку, а художники творят чудеса на полотнах. Но мастера всё же решили объединятся в небольшие группы, чтобы помогая друг другу и выполняя сложные работы на высоком профессиональном уровне, быть вместе и одновременно изолированными от внешнего мира и общества и в каком-то смысле быть свободными от повседневной суеты, далеко не всегда способствующей творческой работе.

Одна из первых уникальных общностей вольных мастеров возникла на Руси относительно давно, еще в XIV веке, и её называли артелью. В отличие от подобных общностей на Западе русская артель не только была коммерческим объединением мастеров узкого профиля в современном понимании, занятых общим делом, но и объединяла единоверцев, исповедовавших строгие духовно-нравственные правила и всем сердцем и душой стремившихся к свободе и справедливости. Их сплачивали и труд благородный, и православная вера, спасавшая от греховного падения. Будучи своеобразной, тесно сплоченной и в то же время свободной организацией общественного труда, вольная артель благотворно влияла на образ жизни каждого мастера, воздавая ему по делам его и по делам его прославленного рода. Принадлежность к тому или иному роду вольных мастеров высоко ценилась в обществе.

Гораздо разнообразнее по принципам и формам организации были объединения крестьян для совместных работ. Различались они по виду выполняемых работ. Например, в России до октябрьского переворота 1917 года организовывались артели по переработке сельскохозяйственной продукции: обработке льна, сушке фруктов, выработке патоки и другие. Средства производства в одних из них были общими, в других – частными, а в третьих – смешанными.

Широкое распространение свободных артелей на земле, в сельском хозяйстве долгое время сковывали крепостные цепи. Позднее, после октябрьского переворота такому вольному процессу мешало совсем другое – лишение крестьян земли и основных средств производства. Закабаленные помещиками крестьяне не могли свободно, по своей инициативе, по своей доброй воле объединятся в сельскохозяйственные артели для совместного труда. Лишь в исключительно редких случаях заботливые помещики отпускали своих малоземельных крепостных крестьян, часто называемых безлошадными, для работы в отхожих промыслах или в небольших артелях, не связанных или косвенно связанных с сельским хозяйством. И это происходило только после полного завершения полевых работ, когда весь урожай был полностью собран и появлялось относительно свободное время у крестьян. Как правило, в отхожие артели уходили крепкие мужики, предварительно выполнив все основные неотложные работы на земле барской, своей и в домашнем хозяйстве. Так случалось далеко не в каждой семье и не так уж часто, так как в деревне у всякого заботливого крестьянина и зимой забот полон рот. Нужно каждый день ухаживать за домашними животными (кормить и поить лошадей и коров, ухода требуют и овца, поросята и куры). Нужно и не один раз в день приносить воду в ведрах из колодца. Нужно ежедневно топить печь, чтобы обогреваться с наступлением холодов и приготовить пищу для семьи и корм для скота. Крайне необходимы и другие неотложные дела: отремонтировать телегу и плуг, привести в порядок упряжь и сельскохозяйственный инвентарь, заготовить дрова на целый год. Нужно, кроме того, поздней осенью обработать лён, потом зимой из льняных волокон прясть нитки, из них сначала соткать полотно, а затем, отбелив его под ярким весенним солнцем, сшить из него к Пасхе выходную и повседневную одежду для своей семьи. Чтобы выполнить все эти и многие другие хозяйственные работы, крестьяне вставали и встают очень рано, сразу же после пения первых петухов, лучше других чувствующих приближение рассвета и во всё петушиное горло оповещающих об этом всю округу. А летом в страдную пору крестьяне встают гораздо раньше, до рассвета, чтобы подготовиться к работе в поле либо к сенокосу. Неотложных работ в деревне в каждом крестьянском дворе всегда непочатый край. Поэтому далеко не всякий хозяин-мужик отваживался оставлять своё небогатое хозяйство, свою родную хату и свою многодетную семью ради дополнительного заработка в отхожей артели, хотя в нём и нуждались многие крестьяне.

Тяжелая работа на земле, вне всякого сомнения, объединяет людей. Весной во время посева и особенно летом, когда наступала жатва, выходили в поле все – и стар, и млад. Выходили и близкие родственники, и соседи, при этом плата за труд не бралась. То же самое происходило и на сенокосе. И так повторялось в каждом крестьянском хозяйстве вплоть до завершения сезонных сельскохозяйственных работ. При этом объединение крестьян было свободным, добровольным. И оно не называлось ни сельскохозяйственной, ни крестьянской артелью. Трудились крестьяне совместно и на поле барском. Однако этот труд был подневольным, по принуждению. И от такого труда по обязанности крепостные крестьяне не могли отказаться, хотя они во все времена хотели и стремились освободиться от помещичьего ярма.

Наиболее просвещённые и опытные крестьяне видели выход из барской кабалы в образовании земледельческих артелей – добровольных объединений для совместной работы на земле. Они были убеждены в том, что артель позволяет укреплять и развивать каждое крестьянское хозяйство при совместной работе на земле. Купить сельскохозяйственную технику на собранные общие средства гораздо легче, чем покупать её каждому хозяйству. В таком добровольном объединении крестьян создаются все условия для добросовестного труда и легко прививаются простые, но очень важные высоконравственные правила взаимоотношений, основанные на уважении и любви друг к другу.

Выдающиеся российские учёные-аграрники Александр Чаянов, Николай Кондратьев и многие другие, досконально изучившие помещичьи и крестьянские хозяйства в России и богатый опыт земледелия и животноводства за рубежом, пришли к вполне обоснованному, очень важному выводу: добровольные артельные объединения крестьян смогут вывести крестьянскую Россию на цивилизованный путь развития. Однако такой мирный путь развития захватившие власть большевики отвергли, а Чаянова, Кодратьева и других известных учёных позднее расстреляли. Большевицкие вожаки ставили совершенно другую цель – не развивать, а разделять и властвовать. Для её достижения все средства были хороши – и разрушение всего старого до основания, чтобы якобы построить новый мир, и наглый грабеж среди ясного дня, и жестокий террор, доведённый до чудовищного массового кровопролития.

Сразу же после октябрьского переворота 1917 года были разорены помещичьи усадьбы и монастыри. Владельцев усадеб и монахов изгнали. На бывших помещичьих и монастырских землях спустя несколько месяцев после переворота по замыслу большевицких мудрецов стали создаваться сельскохозяйственные коммуны – первые ласточки «светлого будущего». В них на добровольных началах входили беднейшие безлошадные крестьяне со смежных деревень и бывшие работники помещичьих имений, или слуги, не имевшие собственных хозяйств и оказавшиеся безработными. Были и горожане, покинувшие город в поисках лучшей жизни и в надежде на «коммунистическое светлое будущее», и таких обманутых надеждой было совсем немного. И обедневшие крестьяне, и вчерашние слуги и горожане – все они шли в коммуны по собственной воле, без всякого принуждения. Обедневшие крестьяне, подавляющее большинство которых жило в нищете, надеялись, сменив образ жизни и вовсе не помышляя о богатстве, добиться самого малого – обеспечить свои многодетные семьи самым необходимым – хлебом насущным, которого хватало бы до нового урожая, что вполне естественно, и в этом нет ничего позорного и греховного. В то же время дальновидные крепкие крестьяне, хорошо знавшее своё дело и прочно стоявшие на земле, не стремились менять прежний привычный образ жизни и не вступали в коммуны, где всё наше, но ничего моего, видя безнадёжность такой пустой напрасной затеи. И это вполне понятно: никто из них не хотел, чтобы их вся земля попала в чужие руки и чтобы их собственных лошадей и коров отогнали на общий скотный двор, где они оказались бы брошенными неухоженными и голодными. Никто не хотел, кроме того, разбирать по брёвнам свою хату и надворные постройки и перевозить их на новое место в коммуну. В то же время новые места притягивали коммунаров, надеявшихся на улучшение жизни, в чём они были кровно заинтересованы, да и с помощью коммун, где нет частной собственности, новоявленная самозваная власть якобы стремилась сделать первый скачок в «светлое будущее», толком не понимая, что это такое.

Основой организации коммун была не частная, а общественная собственность на землю, средства производства и домашних животных. В некоторых коммунах, преимущественно городских, дело доходило до умопомрачения, когда по воле большевицких организаторов, опьяненных революционным дурманом, под обобществление попадали женщины, что, хотя и было противоестественно и безнравственно, но вполне вписывалось в рамки новой морали, свободной от стыда и совести, и находилось в полном соответствии с ленинским декретом «Об отмене брака», принятом сразу же после октябрьского переворота 1917 года. В этом «архиважном» документе брак, закреплявший во все времена супружеские отношения, объявлялся пережитком буржуазного прошлого, с которым большевики призывали покончить раз и навсегда. В соответствии с ним местные партийцы по своей инициативе принимали собственные законы, чтобы, опираясь на них, внедрять в жизнь свои идеи, включая безумные и безнравственные, лишь бы удержаться у власти, сладкие плоды которой они успели вкусить. А такие плоды, хоть и не были запретными, но обладали неведомой притягательной силой. В одних владениях большевиков был принят чудовищно постыдный декрет «О национализации женщин», а в других – «О распределении женщин». Полуграмотные большевицкие «мудрецы», сочинявшие подобные декреты, по своему скудоумию не могли отличить неживые объекты, которые при определенных условиях вполне возможно обобществлять, от живых, включая людей со своими неповторимыми индивидуальными различиями и особенностями, не подлежащих ни при каких обстоятельствах ни присвоению, ни национализации, ни распределению – всему тому, что навязывалось обществу через партийные документы, лишенные духовно-нравственной основы. В таких умопомрачительных документах семья не считалась ячейкой общества, как это принято во всём цивилизованном мире, а нагло провозглашалась пережитком прошлого. Безнравственные взаимоотношения вне семьи, якобы узаконенные, позволяли большевицким вожакам, погрязшим в разврате, наслаждаться свободной любовью без страха и сомнений, бесстыдно пожиная её запретные плоды. Подавляющее большинство трудового народа, включая многомиллионных крестьян, следуя традициям своих предков, предпочитало жить не по большевицким новым правилам, а по-старому – в семьях, скрепляемых взаимной любовью и супружеской верностью.

Однако партийным вожакам нужны были вовсе не сплочённые крепкие семьи, в которых рождались бы физически и нравственно здоровые дети и воспитывались бы с любовью с самого раннего возраста на добрых православных традициях, привыкая к труду благородному и тем самым радуя своих любимых родителей. Им нужны были коммуны, где всё общее, всё наше, включая женщин, но нет домашнего уюта и тепла и нет родительской любви и заботы. Именно коммуну большевицкие «мудрецы» считали семьей будущего, где всё без исключения общее, где нет ничего моего. Объявляя традиционную семью пережитком буржуазного прошлого, они преднамеренно заводили народ, непросвещённый и тёмный в их представлении, в глубокое заблуждение, заявляя с высокой партийной трибуны, что пролетарская коммуна со свободными взаимоотношением должна способствовать полному согласию между естественным влечением и великими социальными задачами. Такое смелое заявление, кажущееся на первый взгляд благозвучным и вполне приличным, по своей сути безнравственно и лишено всякого здравого смысла.

Пролетарские коммуны создавались сразу же после октябрьского переворота 1917 года в разных российских городах, преимущественно крупных. В таких «семьях будущего», организованных на добровольных началах, совместно проживало десять или двенадцать коммунаров обоего пола и совместно велось хозяйство. В них открыто, без стыда практиковалась свободная любовь, а пытавшихся объединиться в супружеские пары наказывали, лишая их «почетного» звания коммунаров. Рождение детей в «коммуне-семье» не приветствовалось и не поощрялось, так как считалось, что их воспитание отвлекает коммунаров от «архиважной» задачи строительства коммунизма. Если же нежеланный ребенок появлялся на свет, его отдавали в интернат – своеобразную детскую коммуну, где он прямо с пелёнок сразу же погружался в «коммунистическое светлое будущее», в котором много общего для всех, включая множество трудно решаемых проблем совестного проживания в самом раннем возрасте, и в котором несчастный ребенок, брошенный и отверженный родителями, рос и воспитывался вне семьи в чужих руках без родительской заботы и без материнской ласки и любви.

В советское время образцовой считалась трудовая коммуна для беспризорных, организованная в 1924 году в Подмосковье по распоряжению Дзержинского. В ней содержались малолетние правонарушители, составлявшие лишь незначительную часть от великого множества беспризорных детей, рождённых революцией и братоубийственной кровопролитной войной. Воспитатели коммуны, руководствуясь ленинским декретом «Об отмене брака», не запрещали совместные опыты свободной любви среди воспитанников, несмотря на их несовершеннолетний детский возраст, считая, что такие свободные отношения отвлекают их от противоправных поступков.

Спустя годы, когда резко возросла численность детей, рождённых вне брака, брошенных и отвергнутых родителями, большевицкие «мудрецы», у которых проснулась совесть, стали открыто говорить о распущенности нравов, мешавшей строительству коммунизма, и некоторые из них изменили свое первоначальное превратное толкование брака, и стали считать по-прежнему ячейкой общества семью, а не коммуну, пролетарскую, трудовую или комсомольскую.

В сельских коммунах, организованных на земле, в отличие от городских было гораздо меньше условий для опытов любви, свободной от стыда и совести, так как в них вступали не по одиночке, как в городе, а целыми семьями, проживавшими в отдельных своих хатах. За редким исключением сельские коммунары продолжали жить вне семьи, по одиночке. Однако дурной опыт городских коммун при содействии местных большевицких вожаков оказался заразительным и в сельской среде, на земле, особенно в некоторых неблагополучных семьях. Дурной коммунарный опыт свободной любви, прямо или косвенно оказывая растлевающее влияние на супружеские отношения, не способствовал укреплению и сплочению семей коммунаров в деревнях, где они поселялись и где хождение на сторону по-прежнему считалось позорным и постыдным.

Семьи сельских коммун не имели личного подсобного хозяйства. Распределение сельскохозяйственной и другой продукции, совместно произведенной, было уравнительным. И землю, и средства производства коммунары получили бесплатно, и работать на барина не нужно было. Об этом мечтали крестьяне многих поколений. Что заработаешь, то и получишь. Нечего было бояться и опасаться, что новая власть или кто-то другой осмелится отнять заработанное честным трудом. Казалось бы, долгожданное счастливое время для крестьян-коммунаров наконец-то наступило. Живи и радуйся! Однако, как показала дальнейшая жизнь, радоваться было преждевременно, да и нечему.

Нежизнеспособность коммунарной организации хозяйства, где «всё наше, но ничего моего», проявилась в первые же годы существования коммун, сразу же после проедания награбленного продовольствия, помещичьего и монастырского. К тому же из-за халатности в некоторых коммунах не успели во-время собрать весь урожай – остались не сжатыми целые житные полосы. Летом следующего года по той же причине не было заготовлено сена, достаточного для полноценного корма лошадей и коров в течение всей зимы и ранней весны. Лень, праздность и безделье, а иногда и пьянки по поводу и без повода, разное понимание отношений к общественному труду в разных семьях и даже в одной семье, стремление переложить свою работу на плечи других – всё это оказалось сильнее желания добросовестно трудиться, чтобы выполнить во-время в летний сезон важные неотложные работы в поле и на сенокосе. Одержала верх вопиющая бесхозяйственность и во всех других делах: лошади и коровы остались зимовать в наскоро сколоченных холодных хлевах, которые зимой заметало снегом, а в некоторых коммунах их вообще не успели построить к зиме, и скот оказался под открытым небом; семена зерновых, хранившиеся в сырых амбарах, начали преждевременно прорастать, превратившись в непригодные для весеннего посева; весь сельскохозяйственный инвентарь, не очищенный от грязи после работы, был брошен прямо на скотном дворе, и под дождём и снегом к весне начал ржаветь и разрушаться.

В подавляющем большинстве сельских коммун не было опытных хозяев, по-крестьянски заботившихся о земле и хорошо знавших, как и когда нужно пахать, когда нужно удобрять и что нужно сеять, чтобы земля-кормилица отзывалась на их нелегкий труд богатым урожаем. Бедные крестьяне, вступившие в коммуны, хотя и жили и работали на земле, но по тем или иным причинам не владели богатым опытом земледелия и животноводства. Тем более таким же опытом не владели и горожане, приехавшие в коммуну. Это были, как правило, рабочие, потерявшие работу в вихре враждебном октябрьского переворота 1917 года. И они, конечно же, имели свое весьма смутное представление о сельской жизни. Не имели крестьянского опыта хозяйствования и коммунары, вчерашние придворные слуги помещичьих имений, хорошо усвоившие лакейские манеры, дабы угодить своему барину и во-время сказать «Кушать подано!».

Пожалуй, одна из самых главных причин несостоятельности сельских коммун заключалась в том, что не было опытных руководителей, которые хорошо знали бы сельское хозяйство и смогли бы организовать общественный труд на земле и своим примером показать, как нужно работать, чтобы, пожиная плоды совместного труда, не оказаться в нищете. Засланные большевицкие казачки для организации коммун, прошедшие школу ликбеза в марксистских кружках и заполучившие красный билет, совсем не знали жизни крестьян, их каждодневных проблем, которые нужно всегда решать не медля и сразу, не откладывая до лучших времен. Некоторые из них, тайно метившие в Наполеоны, с трудом считали до десяти и едва умели читать по слогам, а вместо подписи ставили корявую загогулину. Они никогда не ходили за плугом, не сеяли, не косили и сами не могли запрячь лошадь в телегу. Их способностей и ума хватило лишь на то, чтобы усвоить весьма простое незамысловатое правило разделять и властвовать, которое они стали применять на практике сразу же при организации сельскохозяйственных коммун. Но при создании коммун нужно было совсем другое – не разделять, а объединять коммунаров для совместной работы в поле и в общем хозяйстве, чтобы не оказаться без хлеба насущного и не остаться у разбитого корыта.

Бесхозяйственность и безделье, захлестнувшие коммуны вскоре после их организации, вовсе не беспокоили и не волновали коммунаров, ведь каждый из них твердо знал, что вне зависимости от того, будет ли он по-хозяйски относиться к общественным делам или нет, будет ли он добросовестно работать или нет, всё равно все получат поровну. В следствие бесхозяйственного, пренебрежительного и безразличного отношения к крестьянскому труду некоторые поля не были вспаханы и удобрены осенью, а весной следующего года не все они были засеяны: не хватило семян для посева – одну часть их зимой смололи и перевели на хлеб либо перегнали на самогон, а другая часть, преждевременно проросшая в сырых амбарах, годилась разве что для корма скоту. Да и пахать было не на чем – истощенные рабочие лошади, похожие на скелеты, обтянутые кожей, не смогли сами встать на ноги после полуголодной зимовки и, следовательно, оказались непригодными для весенней работы в поле. Не хватило сена и коровам. И они, едва выжившие после зимы, перестали давать молоко. К этим бедам добавилась и другая, более страшная – в самом начале лета заканчивались запасы муки и картошки – основных продуктов питания.

Многие коммуны, искусственно созданные по замыслу партийных «мудрецов», уже в первые годы существования полностью превратились в потребительские объединения, не способные полностью обеспечить самих себя даже хлебом, который выращивался на земле, отданной им без выкупа. Поэтому они стали распадаться ещё задолго до сплошной коллективизации. Все коммуны в том или ином виде, большинство которых находилось на грани разорения, прекратили свое существование в начале 1930-х годов. Их полностью поглотили колхозы. На их базе были образованы колхозные бригады. Нежелание добросовестно трудиться, отсутствие трудовой дисциплины, стремление поменьше работать, а побольше получить и есть до отвала, пренебрежительное отношение к семье как основе общества – все эти «коммунистические» принципы привели к тому, что бригады бывших коммун оказались самыми отстающими в колхозе, а их поселения не отличались ни порядком, ни чистотой, ни зелеными посадками, в которых утопали многие соседние деревни и сёла.

Грязные разбитые улицы, заваленные мусором; преждевременно перекосившиеся хаты с одним окном на улицу, наспех сколоченные топором да долотом и внешне больше похожие на амбары, чем на добротный крестьянский дом с тремя или четырьмя окнами, и как будто в погоне за «светлым будущим» они строились в спешке не для себя, а для кого-то другого; задранные северным порывистом ветром соломенные крыши хат до самых стропил, заваленные хламом и мусором дворы, за исключением двух-трех, по-хозяйски ухоженных, – так печально, уныло и жалко выглядели новые сельские поселения многих коммун спустя всего лишь несколько лет после их организации. Своим беспорядком они сильно отличались от соседних благоустроенных деревень и сёл, которые коммунальная стихия обошла стороной. Не изменился убогий внешний вид поселений коммунаров после их вступления в колхозы.

Добровольное вступление в коммуны, как показала жизнь, вовсе не способствовало их развитию и процветанию, хотя все начальные материальные условия для безбедной жизни в деревне при их организации были обеспечены. Ни взаимная помощь друг другу, ни работа с полной отдачей сил, как это бывает в страдную пору в каждой деревне и в каждом селе, а стремление переложить свою работу на плечи других, зная, что всё равно распределение всего произведенного и добытого будет равным – всё это привело к тому, что у коммунаров пропадало всякое желание добросовестно трудится, а сами коммуны превращались в потребительские сообщества, где известная проверенная жизнью поговорка, «кто не работает, тот и не ест» превратилась в другую коммунистическую – «работай или не работай, а всё равно все получат поровну».

«Коммунистическое» прошлое родителей-коммунаров, ориентированное не на любовь к ближнему своему, не на добросовестный труд и не на братскую взаимопомощь, а на потребление от пуза и на взаимоотношения, свободные от совести, отразилось, как в зеркале, на воспитании молодого поколения, лишенном спасительной духовно-нравственной основы: подрастающие дети в семьях многих бывших коммунаров не отличались ни примерным поведением в школе и на улице, ни смирением, ни прилежанием, ни стремлением учиться, но зато многие из них в совершенстве и свободно владели матерной лексикой и затевали драки, а некоторых из них часто ловили в чужих огородах. Всё это приносило много хлопот и головной боли прежде всего школьным учителям, да и родители не были в восторге от своих нерадивых, дурно воспитанных детей. До законченного среднего образования почти никто из детей коммунаров не дотягивал – их образование обрывалось гораздо раньше, в семилетней школе, хотя в учебе в школе были заинтересованы и их родители, и учителя.

Попытка создать безбожный земной рай чужими руками в сельских и городских коммунах в отдельно взятой стране полностью провалилась. Первые ласточки, призраки коммунизма улетели в «светлое будущее» навсегда и безвозвратно, оставив лишь неизгладимый след в памяти народной. И в этом была бы не такая уж слишком большая беда несостоявшегося коммунистического эксперимента над русским и братскими народами. Настоящая беда и большое всенародное горе свалились на русскую землю чуть позже, при «развёрнутом строительстве социализма» в деревне – при бесцеремонном наглом нашествии партийных вожаков и их служак на деревню, которое вылилось в массовое раскулачивание крестьян и принудительную сплошную коллективизацию. Дерзкая попытка построить «социализм» в деревне, завершившаяся неудачной, повлекла за собой крупномасштабные трагические последствия: десятки миллионов крестьян лишились собственной земли и многие из них были расстреляны либо брошены в тюрьмы или сосланы. Глубоко несчастные крестьяне, оставшиеся в живых и якобы на свободе, потеряли всякую свободу, оказавшись прикованными намертво не крепостными, как это было несколько десятилетий назад, а колхозными железными цепями к чужой земле, когда-то им принадлежавшей, – они попали в не виданную ранее, чудовищную колхозную кабалу на многие десятилетия вплоть до полного падения тоталитарного коммунистического режима.

Библиографические ссылки

Карпенков С.Х. Незабытое прошлое. М.: Директ-Медиа, 2015. – 483 с.

Карпенков С.Х. Воробьёвы кручи. М.: Директ-Медиа, 2015. – 443 с.

Карпенков С.Х. Экология: учебник в 2-х кн. Кн. 1 – 431 с. Кн. 2 – 521 с. М.: Директ-Медиа, 2017.

Карпенков Степан Харланович

ОТКРЫТО ДЛЯ ПОДПИСАНИЯ