Купить

Существует распространённое мнение, будто бы русский народ в силу своего характера не способен к самоуправлению, привык не устраивать свою жизнь самостоятельно, но подчиняться воле барина, ждать, когда те или иные проблемы решит начальство. Однако, если бы это было так, то Россия навряд ли когда-нибудь стала великой империей, распространившей свою власть на одну шестую часть суши.

Безусловно, сильная центральная власть всегда являлась необходимым условием для развития нашей страны. Но весьма значительным фактором являлась также частная инициатива отдельных граждан, самоуправление. Тип полудетей, ожидающих для всего директив сверху, является, по крупному счёту, плодом селекции, производимой большевиками в течение 70 лет и продолжающейся доселе. Хотя нельзя отрицать, что и в Царской России уже имел место быть крен в сторону чрезмерного огосударствления, бюрократизации всех отраслей жизни. Об этом с тревогой писал в своём труде «Монархическая государственность» Л.А. Тихомиров: «…Область ведения управительных учреждений беспрерывно расширяется. Контроль частных граждан и общественных учреждений за действием бюрократических учреждений постоянно суживается. Контроль бюрократии за каждым малейшим действием личности и общественных слоев непрерывно растет.

Эта беспрерывно и бесконечно возрастающая административно бюрократическая опека, превзошедшая все примеры, бывшие дотоле, приводит общественные силы к расслаблению. Они почти отрицаются, если не в теории, то на факте. Все за всех должен делать чиновник и подлежащая власть. Таким путем правительственные учреждения разрастаются более и более. Силы национальные не только не развивают и не укрепляют своей организованности, но постоянно расслабляются бесконечной опекой, указкой, воспрещением и приказом.

Нация приучается все меньше делать что-либо собственными силами и удовлетворения всякой своей потребности ждет от «начальства». Это истинное политическое развращение взрослых людей, превращаемых в детей, сопровождается отсутствием возможности их контроля за действиями опекателей - чиновников, порождая в общественном мнении вместо разумного обсуждения действий администрации царство сплетни, в которой уже и разумному человеку невозможно отличить фантастических или злостных выдумок от действительных злоупотреблений.

Само собой, что так воспитываемая нация не может не терять постепенно политического смысла и должна превращаться все более в «толпу».

В толпе же непременно возобладают демократические понятия о верховенстве.

Не только более высокий этический принцип заглушается у политически приниженного народа, но даже аристократическое доверие к силе лучших исчезает, ибо их уже не видно: толпа сера и однообразна, в ней нет ни худших, ни лучших, есть только численность - большинство и меньшинство.

...Вредное влияние внутренней логики бюрократического всевластия соединилось с вредным влиянием социальной расшатанности страны. В общем получилось то явление, что властный правящий класс бюрократии по личным качествам, начал становиться гораздо ниже «управляемых». При всяком опасном или сложном случае бюрократия неизменно начала оказываться «без людей»: ни знаний, ни способности рассудить, ни энергии действия в ней не стало оказываться... Это начало проявляться одинаково во всех сферах: гражданской, духовной, даже военной».

Тем не менее, роль самостоятельных, волевых, предприимчивых и ответственных людей в России была велика во все времена. Достаточно вспомнить, что спасением Отечества от Смуты Россия обязана не высоким сановникам, а т.н. «последним людям» (так именовало себя 2-е Ополчение) и, в первую очередь, простому купцу-говядарю Минину, не знавшему даже грамоты. Этот скромный человек, имя которого никому не было ведомо за пределами родного города, сумел поднять русских людей на борьбу с интервентами в то время, когда казалось, что уже ничто не может спасти погибающее Московское государство. Надо также отметить, что в то страшное время русские люди в целом дали блестящий пример самоорганизации в отсутствие государственной власти.

Важно помнить и историю освоения новых земель. Как мы помним, Сибирь была присоединена к России не Государевым войском по царскому приказу, а вольной инициативой атамана Ермака и его сподвижников, кои положили завоёванные земли к стопам своего Царя. Материальное же обеспечение Сибирского похода взяли на себя знаменитые Строгановы, являющие собой, пожалуй, один из самых ярких примеров русских деловых людей.

Купцы и промышленники Строгановы происходили из разбогатевших поморских крестьян. Родоначальником фамилии считается новгородец Спиридон, время жизни которого по всем источникам приходится на период правления Дмитрия Донского. Его правнук Фёдор Лукич Строганов (в иночестве Феодосий) обосновался в Соли-Вычегодской, где позже его сын Аникей завёл солеваренный промысел, получив грамоту царя Ивана IV «на пустое место под варницу с податными льготами на шесть лет». В 1558 году Иван Грозный пожаловал брату Аникея Григорию огромные владения на земли Уральского Прикамья — по реке Каме. В августе 1566 года земли Строгановых были взяты в опричнину, а два года спустя старший сын Аникея, Яков получил жалованную грамоту на земли по реке Чусовой.

Строгановы, развивая в своих владениях земледелие, солеваренные, рыбные, охотничьи и рудные промыслы, строили города, крепости, с помощью своих военных дружин подавляли восстания местных народностей и присоединяли к России новые территории в Предуралье, на Урале и в Сибири.

После убийства сына Аникея Семёна во главе рода стала его вторая жена, Евдокия Нестеровна Строганова (урождённая боярская дочь Лачинова, в иночестве Евфросиния).

В Смутное время Строгановы активно помогали Москве в борьбе с самозванцами и интервентами. Грамотой царя Василия Шуйского Никита Григорьевич Строганов 23 февраля 1610 года, а Андрей и Петр Семёновичи Строгановы 29 мая 1610 года, за усердную службу царю и Отечеству во время государственной смуты и за денежные ссуды (около 842 тысяч рублей) были пожалованы особым почётным званием именитых людей.

В XVII веке Строгановы в широких масштабах развили солеваренную промышленность в районе Соли-Камской. Владения, раздробленные между наследниками детей Аникея Строганова, объединил в 80-х годах XVII века Григорий Дмитриевич Строганов. К нему перешли также солеварни Шустовых и Филатьевых. Григорию Дмитриевичу Строганову были даны восемь царских грамот, из них шесть передавали ему земли и недвижимость в Прикамье. Общая площадь пермского имения Г. Д. Строганова к моменту его смерти в 1715 году составила 6 млн. 639 тыс. десятин земли.

В ходе Северной войны (1700—1721) Строгановы предоставили значительные средства царю Петру I, основали ряд железоделательных и других заводов на Урале. За это Государь пожаловал их баронскими титулами.

Уже при Екатерине II Александр Сергеевич Строганов, возведённый в графское достоинство, участвовал в работе комиссии по составлению проекта нового уложения, а в конце XVIII — начале XIX веков был президентом Академии художеств, главным директором Публичной библиотеки, членом Государственного совета.

Другие не менее известные промышленники – Демидовы – также происходили из крестьян. Родоначальник славной фамилии Демид Григорьевич Антуфьев приехал в Тулу из села Павшино, чтобы заняться кузнечным делом при тульском оружейном заводе. Его старший сын, Никита, искусный оружейник, стал поставщиком оружия для войска во время Северной войны. Так как поставляемые Демидовым ружья были значительно дешевле заграничных и одинакового с ними качества, то Пётр в 1701 г. приказал отмежевать в его собственность лежавшие около Тулы стрелецкие земли, а для добычи угля дать ему участок в Щегловской засеке. В 1702 году ему были отданы также Верхотурские железные заводы на реке Нейве, с обязательством уплатить казне за устройство заводов железом в течение 5 лет и с правом покупать для заводов крепостных людей. Годом позже Пётр приказал приписать к заводам Демидова две волости в Верхотурском уезде.

С 1716 по 1725 год Демидов построил четыре завода на Урале и один на реке Оке. Он стал одним из главных помощников Петра при основании Петербурга, жертвуя на это и деньги, и добываемое железо.

Сын Никиты, Акинфий, с 1702 года управлял Невьянскими заводами. Для сбыта железных изделий с заводов он восстановил судоходный путь по Чусовой, открытый ещё Ермаком и потом забытый, провел несколько дорог между заводами и основал несколько поселений по глухим местам вплоть до Колывани, построил 9 заводов и открыл знаменитые алтайские серебряные рудники, поступившие в ведение казны. Он принимал меры для разработки асбеста или горного льна, распространял добывание и обработку малахита и магнита.

Брат Акинфия Никита, знаток горнозаводского дела, активно работал в Берг-коллегии и основал железоделательные Нижнешайтанский, Буйский, Кыштымский, Лайский заводы и Давыдовский медеплавильный завод.

Как и Строгановы, Демидовы получили дворянский титул. Их потомки были известных широкой благотворительностью и меценатством. Прокофий Акинфиевич Демидов потратил 1 107 000 руб. на основание Московского воспитательного дома. Им было учреждено коммерческое училище, на которое он пожертвовал 250 000 руб. Когда же стали открываться народные училища, Прокофий пожертвовал на них 100 000 руб. С его именем связывается также учреждение ссудной казны и Нескучного сада в Москве.

Его брат, Григорий, известен как создатель первого в России научного ботанического сада под Соликамском и как корреспондент шведского учёного Карла Линнея. Также Григорию выпало спасать фонды библиотеки Академии наук после пожара 5 декабря 1747 года. Его трехэтажный дом на Васильевском острове на 20 лет, до 1766 года принял библиотеку и собрание Кунсткамеры.

Младший из трёх сыновей Акинфия, Никита, покровительствовал учёным и художникам. Он издал «Журнал путешествия в чужие края» (1766), в котором много верных замечаний, указывающих на широкую наблюдательность автора. В 1779 году учредил при Академии художеств премию-медаль «за успехи в механике».

Его сын, Николай, начал службу адъютантом при князе Потёмкине во время второй турецкой войны. За свой счёт он построил фрегат на Чёрном море. В 1807 году пожертвовал дом в пользу Гатчинского сиротского института. В 1812 году выставил на свои средства целый полк солдат («Демидовский»). В 1813 году подарил Московскому университету богатейшее собрание редкостей и в том же году построил в Петербурге четыре чугунных моста.

Будучи с 1815 русским посланником во Флоренции, Николай Демидов много заботился о своих заводах, принимал меры к улучшению фабричной промышленности в России, развёл в Крыму виноградные, тутовые и оливковые деревья. В 1819 году пожертвовал на инвалидов 100 000 рублей, в 1824 году, по случаю наводнения в Петербурге, на раздачу беднейшим жителям — 50 000 руб., в 1825 году — собственный дом для «Дома Трудолюбия» и 100 000 рублей. Кроме того, Николай Никитич составил во Флоренции богатейшую картинную галерею. Благодарные флорентинцы за основанные им детский приют и школу поставили ему памятник.

Двоюродный брат Николая, Павел Григорьевич, получил образование в Гёттингенском университете и Фрейбергской академии. «За обширные познания в натуральной истории и минералогии» Екатерина II пожаловала его в советники берг-коллегии. Павел Демидов находился в переписке с Линнеем, Бюффоном и другими заграничными учеными, составил замечательную естественнонаучную коллекцию, которую вместе с библиотекой и капиталом в 100 000 руб. подарил Московскому университету. В 1803 г на пожертвованные им средства (3578 душ крестьян и 120 000 р.) было основано «Демидовское высших наук училище» (затем Демидовский юридический лицей). В 1805 г. он пожертвовал для предполагаемых университетов в Киеве и Тобольске по 50 000 р., тобольский капитал к 80-м годам возрос до 150 тысяч руб. и пошел на учреждение Томского университета, в актовой зале которого поставлен портрет Демидова. В 1806 г. он пожертвовал Московскому университету свой мюнцкабинет, состоявший из нескольких тысяч монет и медалей. В Ярославле ему поставлен памятник, открытый в 1829 г.

Благотворителем слыл и сын Николая Никитича Павел. Будучи губернатором Курска, он построил здесь четыре больницы. Известен также, как учредитель «Демидовских наград», на которые жертвовал при жизни и назначил выдавать в течение 25-ти лет со времени его смерти по 20 000 р. ассигнациями или 5714 руб. сер. ежегодно.

На средства Демидовых были основаны «Демидовский дом призрения трудящихся» в Петербурге и «Николаевская детская больница».

Таких-то людей даровало Отечеству крестьянское сословие. В нашей оболганной истории с давних пор повелось изображать крестьян забитыми, бесправными людьми, по сути своей рабами. Между тем, русское крестьянство отличалось большой предприимчивостью и трудолюбием, благодаря чему и явилось из этого сословия столько самобытных и значительных русских деятелей. Должно согласиться, что крепостная зависимость негативно сказалась на развитии русской деревни. Однако, говоря о крестьянстве, нельзя забывать, что значительная его доля оставалась вольной, и к моменту отмены крепостного права доли эти были равны.

Условия жизни вольных крестьян были несравнимо лучше крепостных, в чём можно убедиться, даже читая произведения русской классики. Вот, одно из описаний вольной деревни, оставленное Афанасием Фетом: «мы проезжали вдоль большой однодворческой деревни с чистыми крестьянскими постройками и пестревшими расписными ставнями. Все эти избы утопали в зелени ракит и садовых деревьев. Был праздничный день. Мы наехали на веселые толпы молодежи вокруг качелей и нескольких палаток с бабьим товаром и разными сладостями. Ветер дул, волнуя пестрые ленты женских головных уборов. Ласточки, словно принимая участие в деревенском празднестве, носились между группами гуляющих. Всюду виднелись веселые улыбки с белоснежными зубами и ни одного безобразно пьяного лица. Обращаясь к отцу, я сказал: Вот истинно счастливые люди. Невольно им позавидуешь…»

Обратимся к мнению современного исследователя В.А. Башлачёва: «Гуманитарии до сих пор зимнюю жизнь русского крестьянина описывают так: «Лежал Ваня на печи, да жевал калачи». Но ведь печь, как ни протопи, остынет за сутки. Так что длинный «русский мороз» на печи не пролежишь, заледенеешь. А насчет «калачей», чтоб их «жевать» - это надо их еще сначала купить!.. Вот как описывает подготовку к зимней жизнедеятельности русских крестьян Сергей Максимов, который по долгу службы побывал практически во всех уголках европейской России ХIХ века: «К Покрову /1 октября по старому стилю/ озими давно засеяны и яровые поля убраны, собственно, крестьянские работы закончены... И солнышко давно закатилось, а в деревнях не до сна: играют огоньки, и спят только малые детишки... Чтобы зимой прожить всей семьей, - надо промышлять» (Максимов C. По Русской земле – изд-во «Советская Россия» 1989, с.20-26.)

А так автор «Толкового словаря»: «Тысячи плотников, столяров, половщиков, каменщиков, штукатуров, печников, кровельщиков рассыпаются по всей России. Крестьяне деревень держатся промыслов... В селениях заведено, что молодой парень должен заработать... потом уже, уплатив за три-четыре года подушное, жениться. Тут не найдете вы мужика-домоседа, который бы не видел свету...» (Даль В. Избранные произведения – изд-во «Правда». 1983, c.206-207.)

А вот так пишет летописец из провинции: «Ткачи миткаля и бумажных материй работают... в уезде более известны следующие промыслы: пильщиков, бочаров, штукатуров, работающих в столицах, торговцев хлебом, фруктами, калачами, мелочных торговцев... Шляпники занимаются выделкой поярковых шляп. Второстепенные промыслы: извозничество, печники, плотники, тележники, пуговичники и сусальщики». (Богоявленский А. Тарусская летопись – Таруса, альманах «Тарусский провинциал», 1991, с. 18.)

(…)

Для русского крестьянина XIX века его умение ведения домашнего хозяйства обязательно включало зимнюю часть его экономики. Он прекрасно понимал, чтобы его семья пережила длинные месяцы «мороза» - для этого «зимой - надо промышлять...» Мысль русского крестьянина всегда должна была работать на результат. Культура «запаса» была развита у русских – как ни у кого в мире. Потому как без запаса на Русской равнине зимой не проживешь. Только в русском языке понятие «дело» и «мысль» связаны в однокоренных словах: «Промысел», «промышлять», «промышленность». Две экономики русских крестьян: летняя и зимняя – это особенность и необходимость Русской равнины. Конечно, на Западе крестьяне почти весь год могут «специализироваться на земледелии». А жители городов - на переработке «продукции от земли». Но если бы на Русской равнине одни занимались только хлебопашеством, а другие - только его переработкой, то Русь за многие века просто бы погибла от холода и голода. По той причине, что «специалисты» сидели бы по полгода без дела. Пахарь - после Покрова дня, а мукомол - всю весну и лето.

(…)

Повторяю, нам все время показывают жизнь русских крестьян былых веков – как «забитых». Но посмотрите фотографии XIX и первой трети XX века. Среди крестьян много осанистых, могучих фигур. У них гордый и ясный взгляд людей, которые знают свое дело и уверены в своем деле!..

Русский «вольный» крестьянин был, - прежде всего, деловой человек. Пусть дело у него было небольшое, но это было его дело!.. Конечно, «ему не нужно золота», но его дело требовало понимания и природы, и людей, и лошадей. Оно требовало знания и земледелия, и ремесла, чтобы и зимой, и летом «иметь простой продукт» для жизни его семьи. В условиях Русской равнины, и летом в страду, и зимой в мороз дело крестьянина требовало от него немедленных решений и не допускало «отсебятины». Это философ, сидя за столом, могжет фантазировать, «подменяя» реальную жизнь надуманными концепциями. Его ошибка ему ничем не грозила. Ошибка русского крестьянина означала голод и холод в его семье. Любой просчет и урожай погиб, корова подохла, лошадь пала, у промысла нет дохода. География Русской равнины лишала всякого смысла деление вольных крестьян на земледельцев и ремесленников. Где бы он не жил, хоть в деревне, хоть в посаде города, уклад его жизни определяли две экономики: летняя и зимняя. Они требовали от крестьянина круглогодичной жизнедеятельности. Такова география Русской равнины».[1]

Жизнь русских крестьян регулировалась волостными и уездными органами самоуправления, выбираемыми на сходах. На волостные сходы посылались выборщики из деревень, на уездные – от волостей. Обратимся вновь к исследованию Башлачёва: «На волостном сходе избирался волостной староста, дьячок (делопроизводство) целовальники (сборщики податей), волостной судья. Поскольку дела церкви были в ведении мира, то на сходе избирался священник. Им мог стать подходящий для этого дела мирянин, совсем не обязательно духовное лицо. Земские власти выбирались на один год. Избранные давали перед миром присягу крестным целованием. Попытка продлить полномочия рассматривалась как злоупотребление властью. Земские власти обязаны были производить раскладку и сбор податей, исполнять ямскую службу (содержать ям, лошадей, кучеров, чтобы ямское сообщение уезда работало без задержек). Так что вольные крестьяне жили во вполне организованном обществе. Земская реформа Ивана IV привела к расцвету не только торговли, но и ремесел».

Замечательным документом, дающим представление о жизни русских крепостных крестьян 18-19 веков, являются их воспоминания. Пересказывать оные заняло бы слишком значительную часть нашего очерка, а потому интересующихся адресуем к изданному несколько лет назад собранию «Воспоминания русских крестьян XVIII - первой половины XIX века»[2]. Составитель книги В.А. Кошелев указывает в своём предисловии: «Большинство крестьянских воспоминаний XVIII—XIX вв. — это повествования о том, как их автор, начавший жизнь крестьянином, в конце перестал быть таковым, как он «из бедности и ничтожества возвысился до богатства и почетного общественного положения». Таковые встречались — чаще между теми же «ярославцами». Так, Александр Петрович Березин (1723—1799), сын бедного крестьянина из села Еремейцева Рыбинского уезда Ярославской губернии, стал купцом 1-й гильдии, поставщиком двора ее императорского величества, затем, к шестидесяти годам, был выбран петербургским городским головою». «Нужно быть предельно инициативным: постоянно думать, рассчитывать, брать на себя ответственность, - отмечает Кошелев в другом месте. - Необходимо быть самостоятельным, уметь помогать самому себе в случае природного бедствия: нападения диких зверей, наводнения, болезни. А когда нужно — уметь объединиться с соседями: тем более что селения расположены далеко друг от друга... Эта изначальная самостоятельность русского мужика, осваивавшего северные леса, формировала очень симпатичные черты характера: предприимчивость, собранность, волю. И — особенный норов. (…)

Один из «вспоминающих» крестьян (С.Д. Пурлевский) свидетельствует, что в ярославской округе пахотной земли к тому времени приходилось «меньше, чем десятина на душу — только и есть, что скот попасти, а посевы хлебные и не затевай». Чтобы выжить, мужику поневоле приходилось «крутиться». Тот же мемуарист приводит рассуждения своего деда, старосты вотчины: «Если мы Всевышним Промыслом обречены быть крепостными, то не совсем лишены средств устроить свой быт: хотя земли нашей пахотной и недостаточно к прокормлению, мы свободны в выборе заниматься как кому сподручнее, а место нашего жительства (центр России. — В.К.) сугубо заменяет недостаток земли, потому что дает средства торговать и иначе промышлять, как кому вздумается»¹². Не один дед рассуждал подобным образом: в Ярославской губернии, как свидетельствует статистика, было наибольшее по России число крестьян, занявшихся «отхожими» промыслами.

Подчеркнем: стремление «заниматься как кому сподручнее», отправляясь «с домашнего корма в извоз» (Некрасов), возникало из той же тяги к независимости. Мужик, не обремененный пахотной землей и соответственно летней работой, выправлял у помещика «пашпорт» и уходил из дома, становясь возчиком, плотником, каменщиком, копачом, разносчиком, коробейником — мало ли занятий на свете! Везло в этих занятиях далеко не всем: многие умерли, «не доживши веку» (как некрасовский Прокл из поэмы «Мороз, Красный нос»). Но иные, самые предприимчивые, вышли «в люди»: именно от ярославских крестьян (часто старообрядцев) пошли славные купеческие фамилии Рябушинских, Морозовых, Бурылиных, Кокоревых, Елисеевых, Титовых, Щукиных».

В воспоминаниях Пурлевского находим мы замечательный эпизод, рисующий деятельность его деда, избранного миром бурмистром: «Православные, созвал я вас не для того, чтобы сделать раскладку оброка: дело это должно идти своим порядком и каждый сам должен о нем заботиться. Моя же теперь обязанность присмотреть, чтобы вообще все было лучше. Должно без утайки показать вам бедственное ваше положение, которому вы сами причиной. Дела хоть и малые, честно исполняемые, сами за себя говорят и открывают путь. Чистосердечно себя поставляю вам в пример. Довольство моего состояния основано на добросовестном труде. Меня никто не упрекнет в лености или в обмане. Если мы Всевышним Промыслом обречены быть крепостными, то не совсем лишены средств устроить свой быт: хотя земли нашей пахотной и недостаточно к прокормлению, мы свободны в выборе заниматься каждый чем кому сподручнее, а место нашего жительства сугубо заменяет недостаток земли, потому что дает средства торговать и иначе промышлять как кому вздумается. Мы и расторопны к домашнему торгу, но многие ли из нас умеют хорошенько им пользоваться? На базар-то все выедут, да целый день и хлопочут — из алтына! И ремеслом тоже мы не вышли: работаем, как при царе Горохе. Притом ни порядочного калача нет в селе, ни пряника приезжему полакомиться, ни кузницы лошадь подковать. Окружные жители, продав свой привоз, что могут у нас купить, кроме вязи и обуви? Все берут у посторонних! У нас в доме чужие пользуются!»

Деду на это отвечали:

— Да мы не можем ничем обзавестись, мы люди бедные...

Он повел другую речь.

«Слушайте, — говорит, — я вам скажу. Не бедность причиной плохой нашей жизни, а нет между нами согласия. Раскол у нас в вере, и между собой, и несправедливости, и обман, — оттого недоверие одного к другому. Будь мы бедны, да честны и правдивы, нашлось бы и пособие. Ведь и дурная слава о нас пошла, никто на нас не полагается, потому что мы промеж себя пререкаемся. Давайте постановим приговор, что с этого дня все ручаемся один за другого в таких-то деньгах, по способности и поведению каждого. А кто какой поруки заслуживает, пусть разберут выборные люди и выдадут открытые на год листы. А на кого жалоба, долг заплатить, самого же из поруки вон, и взыскивать своим манером. Буде же кто злостный расточитель чужого добра, того считать вредным миру и сдавать в царскую службу».

Для начала дела дед первый предложил две тысячи рублей из собственного капитала на десять лет, без процентов, в общий склад для раздачи бедным на торговлю, а платить им по шести копеек в год с рубля в возврат собранных денег. Приговор состоялся единодушно и хранится в правлении. Всего сейчас было собрано шесть тысяч пятьсот рублей, которые впоследствии процентами и другими сборами увеличились до тридцати тысяч.

С того времени (это было в 1794 году) наши крестьяне точно переродились и один пред другим стали хлопотать. Не далее как через три года на пустой прежде площади выросли лавочки, не только с мелочным, даже с красным товаром и всем нужным для крестьянского обихода. О кузницах и говорить нечего. Вместо прежней обуви стали работать немецкие сапоги с вострыми носками и со скрипом (их охотно покупали и соседние помещики). Понемногу завелись маслобойни, устроилось несколько небольших кирпичных заводов, торговля льном и холстами увеличилась. С продажей своих изделий стали выезжать и на посторонние базары.

Оставался дедушка бурмистром с 1794 по 1802 год и старался во всем завести порядок. Так он ввел письменную отчетность по книгам, для чего два молодых парня были обучены счетному делу».

А, вот, как начинает свои воспоминания владимирский крестьянин Николаев: «Есть пословица «От трудов праведных не наживешь палат каменных», т.е. другими словами: честным трудом не разбогатеешь. Эту мысль часто высказывают люди, которые собственно даже не знают, что такое настоящий труд — упорный, настойчивый, разумный, и отвергают успех честного труда, чтобы тем самым оправдать собственный неуспех. За свою долгую жизнь я убедился в другом: праведным честным трудом, при хорошей жизни (аккуратности, бережливости, трезвости) и для себя можно нажить обеспечение, чтобы не только не нуждаться в чужой помощи, но и самому быть опорой родных и ближних; и потомство свое, которому ты дал жизнь, наградить и тем избавить от чужой заботы и тяжкой нужды, в которой часто понапрасну теряется много сил; и на доброе дело что-нибудь уделить. Я начинал свою жизнь с твердой верой в святость труда, я верил в то, что Бог труды любит, благословляет трудящихся и помогает им. Как бы труд ни был для меня тяжел, но если я видел, что он кому-нибудь нужен, я никогда его не избегал. Вера в Божью помощь поддерживала меня в те минуты, когда мне приходилось особенно трудно. Честным упорным трудом старался я прожить всю свою жизнь, и Господь благословил меня и наградил больше, чем я стою».

Сколько мудрости и достоинства в этих словах русских крепостных крестьян! Недаром говорил А.С. Пушкин: «Взгляните на русского крестьянина - есть ли и тень рабского унижения в его поступках и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего».

Елена Семёнова. Деловые люди. К истории русского самоуправления (2)