 Справка:
Культ Разума - один из элементов процесса дехристианизации во время Французской революции. Создан эбертистами с намерением упразднить христианскую религию во Франции. Культ Разума получил широкое распространение в период 1793-94 гг. После издания коммуной Парижа 24 ноября 1793 года декрета о запрете католического богослужения и закрытии всех церквей, церкви в Париже стали превращать в Храмы Разума. Первые варианты культа Разума появились за пределами Парижа. В сентябре-октябре 1793 года Жозеф Фуше организовывал празднества в департаментах Ньевр и Кот-д’Ор. В Рошфоре Леньело преобразовал приходскую церковь в «Храм Истины», где 31-го октября 1793 года шесть католических священников и один протестантский при торжественной обстановке отреклись от своей религии. Церемонии культа Разума сопровождались проведением карнавалов, парадов, принуждением священников отрекаться от сана, разграблением церквей, уничтожением или оскорблением христианских священных предметов (икон, статуй, крестов и т.п.). Кроме этого, проводились церемонии почитания «мучеников Революции». Наибольшего развития культ достиг в Париже, во время проведения «Фестиваля свободы» в Соборе Парижской Богоматери 10 ноября 1793 года. В ходе церемонии, придуманной и организованной П.Г. Шометтом и проводимой внутри собора, артистка Оперы Тереза-Анжелика Обри короновалась как «Богиня Разума». В марте 1794 года культ Разума был запрещён, эбертисты – гильотинированы, а Конвент своим декретом установил в качестве государственной «гражданской религии» Франции «культ Верховного Существа».
Итак, впервые «Разум» в полную силу объявил о себя в годы французской революции. Остановимся ненадолго на мрачных страницах этого периода, ибо сценарий, прописанный на них, в дальнейшем будет раз за разом разыгрываться по всему миру лишь с некоторыми поправками на время и быт государств.
«Посмотрите, как ужасно, уверяю вас, ужасно обстоит дело с теми самыми «осуществленными идеалами», причем всеми до единого! – писал великий философ Карлейль в своей «Истории Французской Революции». - Церковь, которая семьсот лет тому назад была на вершине своего могущества и могла позволить себе, чтобы сам император три дня простоял на снегу босиком в одной рубашке, каясь и вымаливая себе прощение, вот уже несколько веков чувствует себя неважно и вынуждена, забыв прежние планы и распри, объединиться с более молодым и сильным организмом - королевской властью, надеясь тем самым задержать процесс старения, - теперь они поддерживают друг друга и если падут, то падут вместе. Увы, но и несвязное, свидетельствующее о старческом маразме бормотание Сорбонны, по-прежнему занимающей свой старинный особняк, никак нельзя принять за идеи, направляющие сознание людей. Отнюдь не Сорбонна, а Энциклопедия, философия, бесчисленное (никто не знает, сколько их) множество готовых на все писателей, антирелигиозных куплетистов, романистов, актеров, спорщиков и памфлетистов приняли на себя духовное руководство обществом…»
Предреволюционное французское общество воспитывалось шарлатанами, рядящимися в тоги мудрецов и учителей народных. О главном из этих «мудрецов» (Вольтере) заметил наш А.С. Грибоедов: «Три поколения сменились перед глазами знаменитого человека; в виду их всю жизнь провёл в борьбе с суеверием, богословским, политическим, школьным и светским, наконец, ратовал с обманом в разных его видах. И не обманчива ли самая та цель, для которой подвизался? Какое благо? – колебание умов ни в чём не твёрдых?» Вот уж и в самом деле – «достойное» применения ума и таланта…
«Когда читаешь писания Вольтера, когда узнаешь, каким успехом они пользовались, легко может показаться, что вера слабеет во Франции при Людовике XV, при Людовике XVI, - писал французский историк Альфонс Олар. - Все образованное общество, или почти все общество, двор, город, как тогда говорили, вся эта просвещенная и блестящая публика, которая олицетворяет Францию в глазах иностранца, - аплодирует нечестивым выходкам автора «Девственницы», его оскорбительным и издевательским выпадам против христианства, против его догм, церемоний и служителей. Неверие выставляется напоказ в тех кругах, которые читают. Молодые дворяне, вроде неудачливого кавалера де-ля-Барра, забавляются святотатственными выходками еще в середине века. Проповедники на кафедрах, епископы в пастырских посланиях, - только и жалуются на рост нечестия. Неверие стало прямо модой, модой, которой следует знать, особенно двор: благочестивый аристократ, даже благочестивый Бурбон, каким был Людовик XVI, кажется явлением странным, благочестие это поражает…»
Мудрейший святитель Феофан Вышенский писал о причинах французской революции следующее: «Как шла французская революция? Сначала распространились материалистические воззрения. Они пошатнули и христианские и общерелигиозные убеждения. Пошло повальное неверие: Бога нет; человек – ком грязи; за гробом нечего ждать. Несмотря, однако, на то, что ком грязи можно бы всем топтать, у них выходило: не замай! Не тронь! Дай свободу! И дали! Начались требования – инде разумные, далее полуумные, там безумные. И пошло всё вверх дном».
Старик Мармонтель, автор романов и пьес, доживший до революции в отличие от Вольтера, Руссо и прочих духовных отцов её, писал в письме Национальному собранию, что идеи, которые он проповедовал, имели для него лишь прелесть утешающего желания, и у него не было ни малейшего желания предугадывать их следствия. А публика внимала им!
Таковы были «мыслители». А что же модные литераторы описываемой поры? Кем был «великий» Бомарше, заигрывавший в своих сочинения с революцией? Обычным спекулянтом. Этим «благородным» ремеслом он занимался ещё при короле. А после революции, в которой, разумеется, участия не принимал, продолжил, нажив недурной капитал…
Маршал де Сегюр, чудом уцелевший во время террора, вспоминал: «Мы, мы, аристократическая молодёжь Франции, без сожаления о прошедшем, без опасений за будущее, весело шли по цветущему лугу, под которым скрывалась пропасть… Хотя это были наши привилегии, жалкий остаток нашего былого могущества, которые подкашивались под нашими ногами, нам нравилась эта маленькая война. Мы не испытывали её ударов; перед нами развертывалось только зрелище. Это были битвы лишь на словах и на бумаге, и нам не казалось, чтобы они могли поколебать то высокое положение, которое мы занимали и которое казалось нам несокрушимым. Мы смеялись над тревогой двора и духовенства, восставшего против этого духа нововведений. Мы аплодировали республиканским сценам в наших театрах, философским речам наших академий, смелым сочинениям наших литераторов». Сегюр добавлял, что его сверстникам нравилось сочетать патрицианское положение с плебейской философией…
Дорого пришлось платить несчастной стране за игры помрачённого разума. В расхристанном и обезумевшем обществе случилась революция. И, вооружившись Культом Разума, ринулась убивать и разрушать. Улицы Парижа помнят ещё, как чернь играла на них черепом великого гения Франция – Решилье, чья могила была разорена…
И уж, конечно, с особенной яростью ополчился «Разум» – на Христа и его Церковь. Новая власть объявила, что священники отныне должны быть избираемы и что духовенство обязано присягать гражданской конституции, идущей вразрез с установлениями церкви. Клир переводился на государственное жалование, и церковь становилась полностью подчинена гражданской власти. Разумеется, далеко не всё духовенство согласилось отступиться от своих обетов и принять богопротивную присягу. Из епископов таковых оказалось лишь четверо, клир же разделился более или менее поровну. В числе принявших присягу хватало прогрессистов, которых среди прочих весьма заботил вопрос разрешения брака. Пример подали присягнувшие епископы. Один из них представил свою жену Конвенту, председатель которого братски расцеловал обоих супругов. Конвент вообще поощрял браки среди духовенства, устанавливая специальные льготы: к примеру, женатые священники сохраняли свое жалование, если их прогонят из их прихода.
Что же до неприсягнувших, то оные были запрещены в служении, не допускались в церкви. Они скрывались в женских монастырях, совершали тайные службы, за которые жестоко преследовались. Большое участие в преследовании принимали «сознательные граждане». Исповедников выслеживали, ловили, подвергали позорному наказанию – порке плетьми или розгами. Причём порку нередко осуществляли особи женского пола, выполнявшие эту миссию с особым воодушевлением. Если какой-нибудь священник отказывался от присяги, то директория департамента могла удалить его на время из обычного места жительства. Что же касается подстрекателей к неповиновению закону и властям, то им угрожало двухлетнее тюремное заключение.
«Патриоты» люто ненавидели ослушное духовенство, во главе которого стояли епископы-эмигранты, и клеймили его, как контрреволюционный элемент. С каждым днём ужесточая закон, Конвент, наконец, утвердил смертную казнь для священников и постановил, что священники, изгнанные из пределов Франции, подлежат в случае обнаружения их на французской территории военному суду и расстрелу в двадцать четыре часа. Духовенство, неприсягнувшие свободе и равенству, подлежало немедленной ссылке на Гвиану. Следующей ступенью стал декрет, согласно которому священники, являющиеся сообщниками внешних или внутренних врагов, должны быть казнены в двадцать четыре часа после того, как факт их вооруженного выступления против Республики будет признан установленным военной комиссией. Факт же признавался таковым при наличии письменного заявления, скрепленного всего двумя подписями или даже одной подписью, подтвержденного показанием под присягой одного свидетеля… Добрался новый закон и до присягнувших: ссылке подлежали все церковники, принесшие присягу, которых шесть граждан кантона обвинили бы в негражданственности.
Как и все лучшие силы нации, неприсягнувшие священники сконцентрировались в Вандее и Бретани. Расправа с ними была чудовищной по своему масштабу и жестокости. В Нанте член Конвента Каррье, прозванный «нантским утопителем» приказал погрузить около сотни священнослужителей на борт баржи. Связанные попарно, клирики подчинились, ничего не подозревая, хотя у них предварительно отобрали деньги и часы. Судно пустили вниз по Луаре, продырявив его во многих местах. Поняв свою участь, мученики упали на колени и стали исповедовать друг друга. Через четверть часа, река поглотила всех несчастных, кроме четверых. Трое из них были обнаружены и убиты. Последний был подобран рыбаками, которые помогли ему скрыться.
Уцелевшие исповедники продолжали своё тайное служение в то время, как Париж поклонялся Высшему Существу, культ которого провозгласил Робеспьер. Мэр столицы Флерио-Леско обращался к согражданам: «Изобилие уже у дверей, оно ждет вас. Высшее Существо, покровитель свободы народов, повелело природе заготовить вам обильный урожай. Оно сохраняет вас: будьте достойны его благодеяний». Фигура Благодетеля была воздвигнута в центре Парижа, пропахшего кровью жертв, головы которых верховный жрец Робеспьер щедро приносил Благодетелю.
В Париже поклонялись Высшему Существу, а провинция удовольствовалась меньшим. В деревеньке Риз-Оранжи низложили святого Блэза и заменили его Брутом, именем которого назвали свой приход, уволив своего священника. Жители Маннэси заменили бюст Петра и Павла бюстами Ле-Пелетье и Марата и воздвигли на большом алтаре статую свободы.
Одновременно шли не менее дикие расправы с крестьянством. Крестьянство, хранящее в себе вековые традиции и уклад, всегда было бельмом на глазу «прогрессистов». «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса причислял крестьян к самым реакционным слоям мелких собственников, которые хотят повернуть колесо истории назад. И не кто-нибудь, а самолично Энгельс именовал сельских жителей не иначе как «варварской расой». А ещё раньше французские якобинцы аттестовали крестьян, как «свинский сброд, отвратительных диких животных, подлежащих истреблению». Именно крестьянство, «кондовое» и «неразвитое», отвергло некогда якобинские безобразия, восстав против него в Вандее и других областях Франции. Надругательство над церковью и её служителями, убийство короля, разрушение традиционного уклада жизни – всё это заставило крестьян сражаться бок о бок с дворянами против новой власти.
История вандейского восстания стала одной из самых трагических и в то же время прекрасных страниц французской истории, благодаря высоте и чистоте подвига вандейцев. Уничтожаемые без жалости, они сумели сохранять в своих сердцах христианское милосердие и благородство. Так, умирающий генерал де Боншан повелел отпустить пять тысяч пленных, прошептав: «Ведь они тоже французы…»
Так мог поступить благородный человек, дворянин, настоящий патриот Франции. Но никогда – якобинец. Слова якобинца были иными: «Вандея больше не существует… я похоронил её в лесах и болотах Саване… По вашему приказу я давил их детей копытами лошадей; я резал их женщин, чтобы они больше не могли родить бандитов. Меня нельзя упрекнуть в том, что я взял хоть одного пленного. Я истребил их всех. Дороги усыпаны трупами. Под Саване бандиты подходили без остановки, сдаваясь, а мы их без остановки расстреливали… Милосердие – не революционное чувство…» - так докладывал Конвенту приближённый к Дантону генерал Вестерман.
Его некогда тихий, благословенный уголок сельской Франции запомнил надолго, равно как и генерала Тюрро с его адскими колоннами, истреблявшими на своем пути дома, селения, леса, насиловавших женщин и детей, без счёта расстреливавших пленных. «Вандея должна стать национальным кладбищем», - говорил Тюрро и уже не войну вёл, но просто мстил непокорным деревням, обращая их в огромные братские могилы. Десятки тысяч крестьян были расстреляны, гильотинированы, сожжены заживо, заморены голодом, утоплены в баржах, которые Тюрро придумал использовать, как устройство для многоразовых массовых казней… Гимн кровавой Республики отбивали на барабанах обтянутых человеческой кожей, из которой не брезговали делать и иные вещи.
Своеобразным апофеозом беснования стал знаменитый Конкордат, когда за формальную легализацию Церкви римский первосвященник не погнушался возвести корсиканского якобинца Буонапарте в Императоры Франции…
Один из «малых антихристов», Наполеон, на долгие годы стал идолом не только для французов, но и для представителей народов иных, оставаясь им и после своего поражения. И это тоже немало свидетельствует о том, что есть разум, лишённый Бога, лишённый «царя в голове». Этот несчастный разум легко порабощается чужой воле, порабощается смертному человеку, возведённому в божка-вожака. Особенно же развивается подобное идолопоклонство, когда поражённые таковым недугом люди соединяются в толпу. Вот, что пишет об этом французский социолог ХIХ столетия Гюстав Лебон: «Лишь только известное число живых существ соберется вместе, все равно, будет ли то стадо животных или толпа людей, они инстинктивно подчиняются власти своего вождя. В толпе людей вождь бывает только вожаком, но, тем не менее, роль его значительна. Его воля представляет то ядро, вокруг которого кристаллизуются и объединяются мнения... Вожак обыкновенно сначала был сам в числе тех, кого ведут, он так же был загипнотизирован идеей, апостолом которой сделался впоследствии. Эта идея до такой степени завладела им, что все вокруг исчезло для него и всякое противное мнение ему казалось уже заблуждением и предрассудком... Обыкновенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей – это люди действия. Они не обладают проницательностью, так как проницательность ведет обыкновенно к сомнениям и бездействию. Чаще всего вожаками бывают психически неуравновешенные люди, полупомешанные, находящиеся на грани безумия... Напряженность их собственной веры придает их словам громадную силу внушения. Толпа всегда готова слушать человека, одаренного сильной волей и умеющего действовать на нее подобно гипнотизеру. Люди в толпе теряют свою волю и инстинктивно обращаются к тому, кто ее сохранил».
Итак, отвергнув «диктат» Бога, гордый человек полагает свой разум под ноги разномастным шарлатанам, вожакам и вождям, лишаясь своей воли и, в итоге, попадая в самое страшное рабство из всех – к «обезьяне Бога».
Liberté, Égalité, Fraternité… Три химеры, сводившие с ума слабые и не очень головы в течение столетий! Самые лживые и опасные грёзы человечества…
Что есть свобода? Свобода от чего? От кого? Свобода – от Бога. Бунт твари против Творца. Это лучше всех выразил Ницше, звавший к разнузданию человека-зверя, раскрепощению животных инстинктов. Что стоит на пути к подобному «освобождению»? Божественное начало в живой человеческой душе. Убей его, и человек начнёт скатываться к состоянию зверя. И И.С. Аксаков сформулировал это как нельзя более точно: совлекший с себя образ Божий неминуемо возалчет о зверином. О том же говорил Достоевский, выведший устами Ивана Карамазова формулу: если Бога нет, то всё позволено.
Почему с таким остервенением истреблялись исповедники, истреблялись верные Богу, все те, кто сохранил в себе Божию искру? Бог есть зеркало, в котором всякий человек отражается таким, каков он есть. Истинные служители Его являются своего рода частями этого зеркала. Доколе они живы, «освободившиеся» не могут не чувствовать укора себе, не ощущать, находясь рядом с ними, собственной изуродованности. Поэтому-то так важно уничтожить их, чтобы ничто уже не могло свидетельствовать об Истине, ничто не могло обличить ложь и зло, ничто не будило бы спящие летаргическим сном совести. Разбить зеркала, в которых во всей мерзости отражались принятые взамен образа Божия звериные личины.
Когда-то в Вифании Господь совершил великое чудо, воскресив умершего Лазаря. Какова же была реакция на это фарисеев и их приспешников? Собравшись, они решили между собою, что необходимо убить не только Христа, но и воскрешённого им Лазаря. Убить не только самого Чудотворца, но и живое свидетельство Его могущества. По той же причине известному сорту людей всегда ненавидим истинный талант. Потому что такой талант нельзя объяснить научно, гений не вписывается в бездарные трафареты. Талант – Божий дар. И имеющий его является живым свидетельством Божией силы.
Но, вот, «убили» Бога. «Освободились» от Бога. От совести. От всех мешавших свободе «ветхих одежд». Оборвали нити, связывавшие человека с небом, не дававшие ему упасть. И за обрывки их тотчас ухватилась иная рука, ставшая дёргать несчастных по своему произволу. И свобода вылилась самым страшным рабством. Из положения сынов милостивого Владыки оказались обезумевшие люди в положении рабов самого жестокого узурпатора.
Безумные люди грезили о равенстве! Но человек, духовно цельный, чистый, просвещённый и без того равен со всеми в силу своего смирения и мудрости. Такой человек, каких бы званий и регалий не достиг, прост, обходителен и учтив со всеми. Ему нет нужды пытаться поднять собственную значимость унижением другого, демонстрацией презрения к стоящим ниже, горделивым превозношением самого себя. Это удел людей ничтожных, желающих, во что бы то ни стало, компенсировать своё ничтожество. Такие-то люди более всего и жаждали «равенства», чтобы под лозунгом его стать, наконец-то, равнее равных.
О равенстве испокон веку громче всех кричали те, кто считал себя неизменно выше прочих и презирал тот самый народ, о котором якобы радел. Истинные друзья народа не говорили громких фраз, а просто деятельно служили ближним и были равны с каждым, кому протягивали руку помощи.
Не могло быть и братства, которого чаяли помутнённые умы. Ибо истинное братство основано на любви. Истинное братство возможно только во Христе. Они же провозглашали братство вне Христа. Без Христа. И выходило «братство» во Антихристе. Лже-братство, страшная спайка людей, объединённых общим преступлением и взаимно ненавидящих друг друга.
После революции и наполеоновских войн Франции уже не суждено было возродиться. Обескровленная и обезбоженная, она походила лишь на театр для падкой на соблазн публики, на фетиш, старательно раздуваемый. Год за годом продолжает Франция чтить своих палачей, праздновать день взятия Бастилии, и всё так же звучит похоронным маршем по ней – кровавая Марсельеза… И стоит ли удивляться, что сегодня, на заре века ХХI, бульдозеры сносят древний католический храм по предписанию местных властей, и некогда христианская страна всё более походит на магометанскую колонию? |
