Не прошло и месяца после отставки Ельцина, как два московских Гамлета присягнули новому королю. Евгений Миронов и Константин Райкин (а это были именно они, так как сыграли роль датского принца в двух разных спектаклях) заявили, что готовы видеть во Владимире Путине очередного российского венценосца, правда, с одним условием, чтоб и он не забыл их в своих молитвах. Герой Шекспира, наверное, перевернулся бы в гробу, услышь он такое от его — пусть и случайных, временных, но все же имеющих к нему косвенное отношение — двойников.
Интеллигенция растерялась. Она не знает, в какую сторону смотреть и за чьей мантией бежать. Поставив у власти Ельцина, она надеялась, что наконец-то на престол взошел «свой человек» и, поскольку чемоданчик с идеями в ее руках, она станет управлять президентом. Но Ельцин предпочел чемоданчик с ядерной кнопкой.
Для вида он собирал иногда в Кремле бывших подельников по Межрегиональной группе и пил с ними чай. Это называлось «Президентский совет». Потом и его отменили, как отменил щедринский Орел им же введенное просвещение. И то «прекратило течение свое».
Интеллигенты роптали, но призрак коммунизма пугал их больше, чем самодержец Ельцин. Он, по крайней мере, никого не сажал, а это — если вспомнить пережитое — означало, что в России наступил золотой век.
Теперь, судя по всему, грядет век железный и «деятели культуры» спешат отдать голоса его вестнику, На собрании, посвященном выдвижению кандидатуры Путина в президенты, были замечены Юрий Любимов, Марк Захаров, Владимир Васильев. Рядом с патриархами засветилась расторопная молодежь.
Старался отделиться от них и держаться в тени Григорий Бакланов. Он, безусловно, помнил, что телезрители не раз засекали его вблизи сильных мира сего. При Горбачеве он состоял в свите генерального секретаря (и убеждал нас с экрана, что книги Михаила Сергеевича должны быть в каждом доме), при Ельцине пробивался в окружение Ельцина. На встрече с последним весной 1993 года, когда интеллигенция поддержала президента в его противостоянии с Верховным советом, он встал из рядов и сказал: «Борис Николаевич, не держите у сердца плохих людей, а держите хороших». Зал разразился смехом: было ясно, что в караул у сердца Ельцина просится встать Бакланов.
На НТВ Марк Захаров оправдывался, что попал на это собрание не по своей воле, а по звонку из администрации Кремля. По иронии судьбы эта администрация располагается в том же здании, где ранее обитал ЦК КПСС - на Старой площади.
Режиссеру позвонили оттуда и спросили, поддерживает ли он и. о. президента Путина.
— Я не против, — ответил, растерявшись, Захаров.
— Тогда приходите.
И все.
Точно так же в былые времена звонили со Старой площади и спрашивали: вы поддерживаете линию партии?
Тут уж деваться было некуда. Могли и спектакль снять и книгу зарубить, а то и вовсе объявить диссидентом.
Сегодня ни один волос не упадет с головы несогласного. Но страх перед тем, что это может произойти, живет в подкорке.
Я бы не стал, как Е. Киселев на НТВ, строго судить Захарова. Он главный режиссер театра. На его плечах труппа, постановочная и пожарная часть, зарплата, мебель, кассиры и гардероб. Ему надо как-то крутиться и выкручиваться, искать деньги, делать ремонт. Но я не понимаю, почему он оправдывается. Талантливый человек стоит навытяжку перед отнюдь не высшим судией и отвечает, как нашкодивший школьник.
Еще более удивили меня его оправдания печатные. 29 января в «Московском комсомольце» появилась статья Захарова «Интеллигенция и власть»». Продолжая спор со своими критиками, он привлек в свидетели (и защитники) Пушкина и Карамзина, Сперанского и Тютчева. Помянуты им Крылов и Жуковский. Все они, как пишет Захаров, «тесно сотрудничали с государственной властью». А что касается Пушкина, то он «разразился восторженной одой в честь императора Александра I», а «с душителем декабристов Николаем I гений русской земли... даже подружился».
Начнем с того, что у Пушкина нет никакой оды в честь императора Александра I. Оспорим и то, что Пушкин дружил с душителем декабристов. Письмо царя, на которое ссылается Захаров как на свидетельство этой дружбы, где Николай прощает поэта (после дуэли с Дантесом) и обещает, что возьмет на попечение его детей, есть всего лишь ответ на просьбу Пушкина, переданную им через Жуковского, простить его. Царь в то время считался наместником Бога на земле и имел право на такое прощение.
Что же касается Карамзина, Тютчева и Сперанского, то все они состояли на государственной службе и получали жалованье. Тютчев возглавлял цензуру иностранную, Карамзин имел должность историографа, Сперанский — члена Государственного совета и генерал-губернатора Сибири.
Думаю, Марк Захаров понимает, что «служба» и «сотрудничество» — не одно и то же. Особенно в условиях советского и постсоветского режима.
И уж совсем некстати попал в его список Иван Андреевич Крылов, чье «сотрудничество с властью» ограничилось тем, что он тридцать лет прослужил библиотекарем в петербургской Публичной библиотеке.
Зато в советское время баснописцы получали от властей довольствие по полному профилю. Они опровергли ходячее мнение, говорящее, что сатира и благосклонность к ней сильных мира сего — вещи несовместные. Сатирик Сергей Михалков был угоден Сталину, затем Хрущеву, Брежневу, Андропову и т. д. Его сыновья — Андрей и Никита — продолжают эту славную традицию.
Первым интеллигентом, прибежавшим на личный прием к Путину, стал А. Михалков-Кончаловский. Этот мастер, начинавший когда-то вместе с А. Тарковским, а затем плавно перешедший от киноэпопей про социалистическую Сибирь к голливудским боевикам, сориентировался ловчей папаши: опередил его. Странно, что его, в свою очередь, не объехал на кривой козе младший брат.
Писатели-демократы дружат с Администрацией, писатели-патриоты — с Патриархией. Та-то побогаче власти. У нее земель много, и налоги она за них не платит, и свои типографии есть, и ордена.
Но, пожалуй, самые нежные отношения завязались у интеллигентов с денежными мешками. Никогда в России не было такого количества премий, как в наше время. Мастера всех видов искусств то и дело восседают на каких-нибудь церемониях, где долларовый дождь поливает таланты.
Самым крупным событием в этом ряду считается праздник по случаю вручения «престижной», как называют ее в газетах, премии «Триумф». На него собираются сливки общества, и церемония совершается не где-нибудь, а в Большом театре, где и ложи, и ярусы, и бахрома занавеса лоснятся от золота. Золото — символ «Триумфа» и его эквивалент.
Мужчины здесь в смокингах и галстуках-бабочках. Женщины в черных, чуть ли не бальных, платьях. И кого тут только нет! Все - от Майи Плисецкой до Михаила Жванецкого.
Оркестр играет туш, на сцену сыплются цветы, и по цветовой дорожке к микрофону направляется координатор «Триумфа» Зоя Богуславская. Из ее заслуг перед отечественной литературой известна только одна: она много лет пробыла на той же должности в Комитете по Ленинским и бывшим Сталинским (потом Государственным) премиям. С очаровательной улыбкой она объявляет имена лауреатов.
Ничего не скажешь, выбор жюри меток: ни одна не мировая знаменитость не может просунуться в число награжденных. Тут только звезды — и звезды первой величины.
Зал аплодирует, лауреаты в букетах цветов, и никто, кажется, не замечает в партере маленькую фигурку виновника торжества, и я бы даже сказал, его хозяина. Это г-н Березовский, известный магнат, чей бумажник и открывается в день присуждения «Триумфа». Каждому из награжденных он отваливает по пятьдесят тысяч долларов.
Не стоит считать деньги в чужом кармане, но не задаться вопросом, откуда они, мы не можем. Собственно, ответ на этот вопрос может дать каждый, читающий ныне в России прессу, человек. Деньги эти — ворованные. По Березовскому плачет, если не веревка, то тюремная камера. И наши знаменитости, берущие у него из рук чек, мало похожи на триумфаторов. Что делать бедному интеллигенту? Он беден. А субсидия в таком размере — залог спокойной работы.
Когда я гляжу на Василя Быкова, получающего эту премию, мне становится больно. Замечательный писатель, честный человек. Но он разбит, по его лицу видно, что финал жизни отягощен для него недугами. В глазах его — чувство неловкости за происходящее. В Белоруссии он в изоляции. Власти его не любят. Они три года жил на средства Пен-клуба в Финляндии. Сейчас срок стипендии кончился. На тощие гонорары от книг не проживешь. И опять Пен-клуб предоставляет ему временное жилье в Германии.
Быков принимает премию и, согнувшись, садится на свое место. Уж у него-то деньги точно пойдут не на умножение умноженных много раз благ, а на хлеб насущный. Чего, кстати сказать, нельзя отнести к другим. К Юрию Любимову, Михаилу Жванецкому, к гастролирующему по всему свету клоуну и отнюдь не нуждающейся балерине.
И среди интеллигентов есть сытые и есть голодные. Унижение политическое сменилось для интеллигенции унижением бедностью, а значит, зависимостью от взлетевшего в высшие слои атмосферы жулья. Не далее как год назад тот же Марк Захаров встречал в аэропорту Шереметьево главу «Русского золота» Таранцева. С цветами встречал человека с наколками и жирной золотой цепью на груди. А в хвост режиссеру выстроились — тоже с цветами — попы.
Между прочим, о бедности и богатстве. В конце шестидесятых годов у меня был щекотливый разговор с Константином Симоновым. Симонов был очень знаменит и очень богат. Сам прошедши войну, он хотел рассказать о ней всю правду. И замах такой в его планах просматривался.
Он говорил мне, что собирается показать, как работали на фронте особисты (вплоть до последних дней, до взятия Берлина), как солдаты в 1945 году (была весна, война кончалась) не хотели умирать. Он собирался привести своего героя генерала Серпилина на самый верх понимания преступности сталинизма. Но изменилось время, сняли Хрущева, и «вся правда» стала не нужна. И Симонов взялся переиначивать ход своей тетралогии.
В результате все, о чем он мне рассказывал, в его последний роман не попало. А Серпилина он просто убил случайным осколком.
Я спросил его тогда, а не может ли он просто взять и замолчать, как молчали (ибо не создавали ничего угодного власти) А. Платонов и М. Булгаков.
И Симонов, когда-то написавший предисловие к первому изданию «Мастера и Маргариты», ответил: «Вы забыли, что Михаил Афанасьевич написал пьесу «Батум».
Да, было такое дело. Вконец измученный непечатаньем, Булгаков сочинил пьесу о молодом Сталине. Но тогда можно вспомнить и О. Мандельштама, тоже измученного и создавшего «Оду» в честь вождя. Или Анну Ахматову, посвятившую тому же персонажу цикл стихов. «Бросалась в ноги палачу», — скажет она об этом позже.
Но в то время на троне сидел палач. И Мандельштам спасал свою жизнь, Ахматова — жизнь сына, сидевшего в тюрьме, а Булгаков — свое право дышать.
«Надо запретить им дышать!» — кричал на митингах интеллигенции, понося врагов народа, певец сталинского рая Александр Довженко.
Булгаков буквально физически чувствовал это удушье. «Я арестант», — говорил он своей жене.
Сегодня речь не идет о том, быть или не быть, дышать или не дышать, а о том, будем ли кушать севрюжину с хреном или не будем.
Роман интеллигенции с властью уходит в глубину веков, и мы не можем предсказать его продолжения. «Так было, так есть и так будет», — скажет многоопытный читатель. И окажется недалеко от истины.
Роман этот выгоден обеим сторонам. Интеллигенция этически обеспечивает легитимность власти, власть обеспечивает ее материально. Если прогнать от трона поэта, артиста, наконец, шута (он же поэт и артист), при дворе станет скучно, а заморскому гостю, когда тот посетит царские палаты, нечего будет показать. Искусство украшает жизнь, украшает оно и власть.
Этот роман может носить характер трудового соглашения (ты — мне, я — тебе), может быть перемирием, легкой летучей страстью, может и перейти в законный брак. В этом случае его последствия печальны.
Гамлет, принц датский, тоже был интеллигент. И не только потому, что окончил Виттенбергский университет, где, кстати, преподавал Лютер, но и потому, как ответил на вопрос «быть или не быть?» Он мог бы пойти по пути Клавдия и, подсыпав тому яду в вино, отправить злодея на тот свет. И — сесть на датский трон. У Гамлета было на этот счет оправдание: Клавдий убил его отца.
Но Гамлет погибает в открытом бою. Он отвергает идейное оправдание мести и дьявольские подсказки ума. Ум говорит ему: пережди, притворись, ударь из-за угла. С кем поведешься, от того и наберешься.
Но он идет на поединок с Лаэртом, почти зная, что ему уготована ловушка. Гамлет не может играть в их игру. Согласись он с ее правилами, он сравнялся бы с Клавдием, Полонием, Лаэртом и остальными. И никогда бы не стал Гамлетом, который уже несколько веков тревожит наше воображение, заставляя всякий раз возвращаться к обозначенной им дилемме.
Быть или не быть?
Нынешние гамлеты хотели бы только «быть» — оставаться в покое, не иметь неприятностей, а при оказии и что-то получить, отдавая взамен самое малое — собственное достоинство.
«Время и Мы», № 148, 2000. |
