Статья 2007 года.Почему в Польше в 80-х годах, во вполне социалистической стране, имеющей многочисленную коммунистическую партию, победил профсоюз «Солидарность»? Почему «Солидарность» победила тогда, когда угроза ввода советских танков была вполне реальной? Почему когда генерал Варшавского блока и коммунист Ярузельский стал президентом Польши, оказалось, что он вовсе не намерен отдавать на растерзание польскую «Солидарность».
Почему в послевоенной коммунистической Польше было трудно даже представить, что поляки позволят кому-нибудь разорять свои костелы?
Известно, что поляки любят собак. Несколько меньше, чем англичане, но, может быть, немного больше, чем мы, русские. Задолго до возникновения «Солидарности» в одном из кварталов Варшавы появился постовой милиционер, который не любил собак и не собирался скрывать это от жителей своего участка. Общественное давление на местное начальство оказалось столь серьезным, что милиционера пришлось перевести на другое место службы. Возможно, ему подыскали такую территорию, где вообще не было собак.
Это всё стало возможным лишь потому, что польские чиновники, находясь во внеслужебной обстановке, в любой момент могли услышать от своих соотечественников прямой вопрос: «Ты поляк или дерьмо?»
Поляк хочет всегда оставаться поляком, а не «дерьмом». Потому он не будет говорить с телеэкрана, что интересы Польши должны быть полностью подчинены «мировому сообществу» или, скажем, «прогрессивному человечеству».
И русские чиновники тоже будут заботиться о национальных интересах, когда в ответ они будут со всех сторон слышать: ты не русский, а … «вонючий», или что-нибудь в этом роде.
В Западной Европе можно найти много примеров самозащиты общества. Скажем, резкое повышение цен на продовольственные товары запросто может сопровождаться забастовкой домохозяек, которые, например, солидарно перестанут покупать подорожавшее масло. Как правило, продавцы капитулируют быстро, ибо убытки от такой домашней забастовки невозможно компенсировать резким повышением цен. При этом торговцы даже не пытаются нанять уличную шпану для разгона пикетов домохозяек, осаждающих их офисы и магазины. Во-первых, домохозяек обязательно будет защищать полиция, а во-вторых, полиция может не успеть спасти ни шпану, ни самих торговцев от разгневанных обывателей.
Как же в России в кратчайшие сроки восстановить крепкое общество, без которого всякие разговоры и о демократии, и о национальных интересах становятся бессмысленными?
Надо сказать, что наши современники могут и не спрашивать, каким путем тот или иной гражданин заработал деньги. Однако им должно быть вовсе не безразлично, где он хранит эти деньги и как он их тратит.
Сегодня апологеты демократии внушают нам, что порядочного и цивилизованного человека вообще не должно волновать, каким образом другие люди зарабатывают деньги, сколько они зарабатывают, и как они тратят их.
Искусственное насаждение чуждого русскому менталитету безудержного индивидуализма и социал-дарвинизма выгодно тем, кто хочет, чтобы русский гражданин стоял один как перст перед сплоченными корпорациями чиновников, банкиров, бандитов, или милиционеров.
Сейчас в России нет по-настоящему богатых людей, обладающих семейным капиталом, заработанным на протяжении нескольких поколений. Есть богачи, средства которых представляют собой присвоенную в той или иной степени часть общенародной собственности. В России скоробогачей никогда не любили. Однако сегодня богач может в значительной степени реабилитировать свое богатство в глазах общества, если он финансирует русскую национальную политическую партию, школу, библиотеки или народные промыслы, воссоздает детские лагеря и молодежные спортивные клубы, помогает церковному приходу и так далее. Совсем иначе общество должно оценивать коммерсанта, который не жалеет средств на псевдорелигиозную секту, или развитие поп-музыки вне русской традиции, потому что в таких случаях он финансирует чужое. Первый предприниматель возвращает обществу то, что, может быть, не вполне законно присвоил несколько лет назад, второй крадет у своих соотечественников дважды.
Обществу надлежит предавать гласности все траты богатых людей, все спонсорские ухищрения, и результат не замедлит сказаться. Ведь каждый состоятельный человек желает сохранить и оставить в наследство детям все, чем он владеет, не подвергая себя опасности будущей конфискации. Общество должно живо интересоваться не только личностью мецената, но и характером его помощи. Например, когда предприниматель помогает православному приходу обзавестись библиотекой или открывает воскресную школу — это безусловное благо, а когда он дарит настоятелю храма роскошное паникадило или сотовый телефон, то такое «благо» уже весьма относительно.
Общество становится крепким тогда, когда граждане помогают друг другу в жизненных невзгодах. Крепкое общество зорко следит, чтобы специалист высокой квалификации ценился обществом, чтобы сограждане ни при каких обстоятельствах не лишались своего профессионального и социального статуса. Долг русских — сбегаться на помощь своим и не бояться свидетельствовать в пользу своих. Отказ в помощи своему — безусловный позор. Если же помощь своим не оказывает милиционер, или чиновник обслуживает чужие интересы, то наиболее эффективное средство борьбы с этим злом есть социальное давление, а инструментом давления должен стать стыд, который будут испытывать и сам власть имущий, и его семья.
Отказавший в помощи человек должен быть унижен общественным презрением.
Ни один чиновник не будет продвигать импортные товары в ущерб отечественным, ни один милиционер не возьмется помогать инородцам, если впоследствии их родителей не пригласят на чай в приличное общество, жен публично устыдят в магазине или на автобусной остановке, а их детей поколотят одноклассники.
Формы объединения граждан в различные корпорации могут быть чрезвычайно многообразны. Например, консолидирует любая форма профессионального единства. Объединяет, несомненно, и церковный приход. В хорошем приходе православные не только знают друг друга, но и помогают друг другу в житейских проблемах. Еще успешнее сплачивает людей церковное братство, хоровое общество или просветительский кружок. Сближает участие в работе военно-спортивного или военно-исторического клуба, деятельность по охране памятников, природы, или защите животных.
За последние десять лет были разрушены многие формы консолидации общества, сложившиеся в условиях советского режима. Например, многие современные политики и общественные деятели начинали свою карьеру в обществе по охране памятников, которое в период перестройки превратилось в эколого-культурное движение. Для крепкого общества политика есть часть культуры и должна служить культуре. Весьма серьезным было и движение за охрану природы. Между прочим, остановка поворота северных рек стала удачной общенациональной акцией. Еще совсем недавно школьники в составе зеленого патруля могли запросто поймать за руку нерадивого огородника, уродующего берега русской реки, не говоря уже о водителе, пожелавшем помыть в этой реке свою автомашину. Всё это вновь станет возможным, когда до каждого нарушителя дойдет простая истина: обидеть мальчика из зеленого патруля невозможно, ибо возмездие последует со стороны всего общества.
Кстати, молодежь вообще склонна к консолидации. Студенческие объединения уходят своими корнями в Средневековье. К сожалению, наши недруги за последние годы сумели разрушить очень многие формы детской и юношеской солидарности. Безусловно, эти формы нуждались в коррекции. Безбожие и марксизм, уродуя самые добрые начинания, портили жизнь пионерских лагерей. Между тем в России есть положительный опыт патриотического воспитания детей и молодежи. Вместо пионерских лагерей мы понемногу восстанавливаем лагеря юных русских витязей. Крепкое общество начинается с воспитания подрастающего поколения. Ребятам можно объяснить, что бьют стекла и уродуют русскую природу не русские, а «вонючие». Это они ломают деревья, устраивают свалки на обочинах улиц и дорог, а русские, напротив, деревья сажают, ибо это их земля, русская.
Народ становится крепким, обретая своих лидеров и защищая их. До тех пор, пока в России понятие «начальник» будет применяться к чиновнику, крепкого общества нам не видать. В крепком обществе чиновники есть слуги общества, а не начальники. Начальник же в русской традиции есть, прежде всего, тот, кого выдвигает и избирает на ответственную должность само общество: лидер, староста, старшина.
Не будет у нас крепкого общества до тех пор, пока мы не осознаем, что церковный староста, председатель православного братства, председатель просветительского общества, или отделения движения охраны памятников — такой же начальник, как и господин «мэр», министр, президент. Естественно, крепкое общество должно всегда защищать своего начальника.
У нас не будет крепкого общества, если останется хотя бы небольшое число граждан, равнодушных к проблеме сокращения народонаселения. К русскому обществу могут принадлежать только те, кто полагает, что к началу следующего столетия русских должно стать полмиллиарда. Чем нас больше, тем мы богаче и сильнее.
Не может быть крепкого общества там, где нет крепкой традиционной семьи. Чтобы оказывать организованное давление на семьи зарвавшихся чиновников и богачей, должно быть много домохозяек, потому что в обществе, как это ни парадоксально, подобное идеологическое воздействие есть, прежде всего, женское дело. А для того, чтобы домохозяек стало много, русские мужчины должны построить для своих семей настоящие дома. Такие, про которые англичане говорят: «My home is my castle» (Мой дом — моя крепость). Крепкое общество не может обойтись без крепких хозяев. Таким образом, общество станет крепким только тогда, когда научится крепко произносить короткое слово: моё.
