Предки русских — славяне — чутко воспринимали природу. С этим связана особая славянская эстетическая одаренность. Вспомните рассказ о послах, направленных святым Владимиром в Константинополь, которые докладывали, что, присутствуя на богослужении в Софийском соборе, долгие века самом значительном храме христианского мира, они не знали, на земле они находятся или на небе. Затруднялись ли киевские бояре X века, участвовавшие в десятках посольств, множестве военных походов, срубившие не один десяток голов в боях, поверить твердой плитке пола у себя под ногами? Вряд ли. Просто для них это был реально представимый художественный образ. Послы славяно-русской державы привели его таким же, как они, славянам: своему князю и своим согражданам — горожанам Киева.

Поразителен пример из жития подвижника и аскета XV века преподобного Антония Сийского, рассказывающий о том, что он любил молиться в круге двенадцати белых берез. Такого подхода не найти за всю историю монашества ни у египетских, ни у сирийских, ни у палестинских, ни у греческих отцов. Там мы видим стремление удалиться от мира, но не желание, чтобы молельное место было прекрасным. Вспомним один из тезисов Даниила Андреева, который видел задачу будущей России в синтезе не реализованного полностью до сих пор творческого потенциала «прароссианства» — культуры, уходящей в языческую древность, и культуры православной без потери как одного, так и другого, что достаточно тяжело. Эта задача была частично выполнена в прошлом. Я прилагал тезис Андреева к русскому Северу. Там эта задача была решена, но только там, а не во всей России, только в прекрасном мире русского Севера, практически убитом большевицкой эпохой.

Искусство русского модерна начала XX века тоже являет интуитивную близость к этому тезису. Оно глубинно в своих архетипах, связано с растительностью или с текущей водой. Эти линии модерна особенно видны в декоративных элементах, в прикладном искусстве, в архитектуре. В Москве на набережной близ храма Христа Спасителя стоит творение художника Малютина и инженера Жукова — доходный дом Перцовых — реальный «прароссианский» проект, к тому же осуществленный.

Это примеры слитности природы и культуры, рукотворного творчества и нерукотворного творения Божия, итога сотворческой роли человека, как и во всякой культуре. Рассмотрим сложившуюся в течение многих столетий специфику восточнохристианского города, и русского города в частности, отличного от городов других культур, особенно западных. Что представлял собой западный средневековый город? Он по-своему прекрасен. В историческом центре Ревеля или Львова можно видеть остатки такой застройки. Там фасады домов плотно примыкают один к другому, поскольку земля дорога, а особенно дорога протяженность фасада вдоль улиц. Потому нередко такой фасад включает только дверь и окно, а дальше следует уже соседское владение. Второй этаж чуть-чуть нависает над первым, а третий — над вторым. Тесно, а посреди улицы сточная канава, потому ходить надо с умом.

Для русского же города характерна полностью усадебная застройка. Дома стоят в глубине участка, на улицах лишь храмы, лавки. Во всех старых городах еще сохранились дома, которые стоят не по красным линиям улиц, потому что построены до полицейского требования начала XIX века строиться по ниточке. Это очень показательно и было закреплено законодательно.

Еще в домонгольский период был введен Закон градский, это «Византийская книга Эпарха-градоначальника». С Законом градским надолго приобрело силу «Правило прозора» (от глагола «зрить»): если вы имеете со своего участка прекрасный вид, а сосед застроил этот вид, то вы через суд можете добиться сноса его постройки. Это правило действовало на протяжении веков и имело немалое градообразующее значение.

Думаю, что на особый характер близости нашей среды обитания с богоданной природой влияло и использование дерева, как господствующего многие столетия материала. Сам характер материала сближает культуру с природой. Русская городская среда обитания сопротивлялась регулярности. Когда появилось требование строить дома вдоль красной линии улицы, русские домовладельцы отгораживались хоть крошечной полоской полурукотворной природы — палисадником между фасадом и тротуаром. Русские города сохраняли усадебный характер застройки вплоть до революции. Каждый дом имел дворик и надворные постройки. Социалистический город все это уничтожил и создал среду обитания, неприемлемую для человека. Сейчас более русским городом выглядит средний американский город, состоящий из частных домов, отгороженных теми же палисадниками.

Современный русский город, построенный в социалистические времена, представляется мне предельно антирусским. В Петербурге правило красной линии появилось в XVIII веке, а в провинции в XIX веке. Но «Правило прозора» продолжало действовать. Мы почти не видим улиц в пределах нашей страны, за исключением Петербурга, где старая застройка образует сплошной непрерывный фасад. Иногда улицу было уместно изогнуть так, чтобы она обошла храм. Таким образом, храм оставался замыкающим объемом, воздействуя на людей как городская доминанта, обращенная к Господу, к Небесам. Кривые улицы русских городов помимо того, что не устраивали в холодную зиму «аэродинамических труб», имели еще и эстетическое значение. Вы постоянно находились как бы в живой среде, двигаясь по улицам, вы открывали следующую доминанту, новый вид. В старых городах, в том числе в Москве и Ярославле, многие улицы обращены на отдаленный храм, стоящий часто в более высокой части города. Иные улицы ориентированы на высокое здание, не всегда храм. Например, переулки вокруг Сухаревки в Москве связаны с давно исчезнувшей Сухаревской башней.

Все это создавало особый характер русского зодчества. Открытый город с широкими улицами, рассчитанный на то, чтобы человек мог быстрее добраться до выезда, покинуть его пределы. Город был тесно связан с природой и сельской жизнью. Все города, в том числе и столичные, имели общинные выгоны для коров. Для города были характерны связанные с природой композиции. Это хорошо видно в Угличе, и особенно в Воскресенском монастыре — лестницы с площадками, лоджии, галереи. До XVII века парадное крыльцо вело не только на второй, но и на третий этаж. Благодаря всем этим элементам здание — будь то дом или храм — как бы забрасывает корни в пейзаж или вбирает его в себя. Храмы русского Севера кажутся выросшими, как грибы. Когда смотришь на пейзаж, невозможно его представить без выросшего храма. Думаю, что это природное чувство композиции уходит в «прароссианскую» глубину и лишь впоследствии переносится на казенное зодчество.

Россия долго сопротивлялась классицизму. Его пропагандировала Екатерина II, в XVIII веке он оставался казенным стилем и стилем дворянских усадеб. Но в XIX веке классицизм взял реванш и стал всеобщим. Классицизм был принят русскими тогда, когда он обрусел, стал мягче, интимнее и приобрел черты архитектурной уютности. Классицизм выразил старинную форму, которая называлась прежде «вышкой», потом «теремом», потом «светлицей» в мезонине. Возможно, здесь проявилось подсознательное желание сделать вышку, чтобы полюбоваться природой, войти в этот природный храм.

В Кремле есть Теремной царский дворец 1630 годов. Там наверху есть палата с большими окнами, окруженная открытой галереей, чтобы в хорошую погоду государь мог пригласить гостей прогуляться, а в дурную мог полюбоваться видом из окна палаты.

Колонный портик, родом из античного мира, не редкость во многих странах. Однако только в России его превратили в террасу для чаепития. А когда портик объединяет два этажа, на него опирается пол балкона. И здесь мы видим то же самое стремление к связи с пейзажем.

В начале XX века монастырь возвращается от упадка в XVIII веке к значению Оптиной, Валаама, Соловков. Это соответствует путям русского искусства, которое возвращается к своим исконным восточнохристианским корням, и тоже способствует сближению рукотворного храма с храмом природным.

К середине XIX века в русской культуре сложилась особая монастырская субкультура, как в середине XVIII века — дворянская субкультура. Эта субкультура формировала особое отношение к растениям и к природе. Монастырские сады — не только древнее, но и эстетическое явление. Что же заставляло монашествующих окружать себя прекрасными растениями? Особый затворнический характер монастыря. Строго говоря, монах в принципе никогда не должен покидать монастырских стен, за исключением некоторых функций, вынуждающих к тому. Таким образом, монах оказывался лишенным общения с природой, что было недопустимо, потому духовные авторитеты настоятельно предписывали уделять внимание монастырским садам и цветникам. Псково-Печерский монастырь, в котором никогда не пресекались традиции, прекрасно иллюстрирует эти слова. Все свободное место, незанятое дорожками, крутыми склонами, деревьями и постройками, покрыто цветниками с хорошо подобранными цветами. Быть может, цветоводство осознавалось как сотворчества, обращенное к Богу?

Икона «Богоматерь Вертоград Заключенный» Никиты Павловцева относится к середине XVII века. Вертоград — это Рай, но также и сад. Фигура Божией Матери стоит посреди парка. Принципы этого парка были подхвачены у самой модной паркообразующей страны XVII века — Голландии. Это регулярный парк — парк цветников и подстриженных растений с небольшими беседками и водометами — так в XVII веке именовали фонтаны. На Крутицком подворье, где был изысканный гуманитарный центр, в том же XVII веке были устроены такие парки. Иконописец перенес этот парк на икону — для него сад является образом Рая. А любой иконный образ должен обращать нас к первообразу. Таким образом, садоводство приобретает сакральное значение.

Валаам есть место, где человек в рамках субкультуры монастыря входил в прямое взаимодействие с дикой природой. На Валааме в леса подсаживались разные породы лиственных деревьев. Сейчас там смешанный лесопарк. Отдельные элементы этого великолепного парка имеют легко прочитываемое символическое значение. К игуменскому кладбищу ведет аллея из лиственниц, погружая нас в состояние светлой скорби, приличествующей православному христианину. Ко скиту всех Святых ведет дубовая аллея. Для дуба Валаам слишком холоден, и стоило большего труда его вырастить. И если там светлая скорбь, то здесь утверждение. Дубовая аллея превращает весь остров в единый скит, храм, посвященный всем святым. Дуб, а не береза — символ России. Дуб, как и ель, — священное дерево древних славян.

Следующая сторона полурукотворной валаамской природы — неожиданно открывающиеся обзоры. Там можно неожиданно увидеть одинокое дерево, сбереженную сосну великолепных размеров. Это дает определенный знак, ведь по этим аллеям ходили паломники с церковными песнопениями. Может открыться поклонный крест, и он тоже напоминает о молитве. Открываются неожиданные зрительные связи — вы вступаете под арку дубовой аллеи и входите в другой мир. Арка Владимирского моста — это врата храма. С моста можно увидеть главный собор и колокольню. Это — напоминание о том, что вы не покинуты, что вы в братии, что вы в составе этой братии объединены молитвой с теми, кто постоянно посвящает себя молитвам.

На Никольском острове холоднее, чем на архипелаге в целом, потому что он находится на открытой ветрам Ладоге. Но и там растут клены, и есть цветники, вырастить которые было трудно. Монахи скита «докомпоновали» до некоей богоданной суммы неполную в этом месте дикую природу.

Великий зодчий, создатель Валаамского ансамбля Алексей Максимович Горностаев тоже был включен в эту монастырскую субкультуру. На Валааме нас везде окружает великолепный камень, в основном гранит. В кирпичных постройках Горностаева, в церквах и часовнях, обязательно вставлены колонки из местного шлифованного гранита, что тоже объединяет дикую богоданную природу, природный храм с храмом рукотворным, архитектурным. Это распространено всюду, где есть следы Валаама. На зданиях Валаамских подворий в Санкт-Петербурге и Москве тоже имеется этот валаамский знак. Главные порталы довольно скромных зданий имеют обрамление из привезенного валаамского гранита, связывающее с природой Святого острова. Древние считали, что у каждого места существует свой ангел. Знак ангела Валаама есть в этих постройках, в каждой привезенной и установленной колонне.

На Соловках можно видеть тесную связь природных объектов и элементов архитектурного ансамбля. Только там колоссальную роль будут играть еще озера и соединяющие их каналы.

Завершая разговор о том, как человек стремился уподобить природу храму, можно сказать следующее. Представляется, что человек выполнял при этом свой изначальный долг, реализуя сотворческий дар, полученный Адамом, дар, который не может быть отнят ни у кого из нас. Вспомним, как богословски важно было то участие Адама в создании всей природы, упомянутое во второй главе Книги Бытия, когда он нарекает имена всем тварям и тем самым становится со-Творцом, а не только Венцом Творения. Вторжение в природу, когда мы выводим новую породу домашнего животного или растения, мы совершаем по нашему со-творческому праву. В обоснование этого смелого утверждения приведу два стиха из псалмов, суть которых иногда удавалось выявить нашей культуре. «Всякое дыхание да хвалит Господа». Виктору Михайловичу Васнецову доведется впрямую проиллюстрировать это, когда в абрамцевской церкви он отказался от геометрических орнаментов и настоял на том, чтобы плиточный пол был выложен цветами, а клиросы были им собственноручно расписаны. И второй, еще более связанный с темой сообщения, которым я и закончу: «На всяком месте владычестве Его благослови душе моя Господа».