Утверждают, что новый век и новое тысячелетие начнутся только с две тысячи первого года. В арифметике, возможно, так и есть. Но не в нашем сознании. К две тысячи первому мы уже привыкнем и, подписывая письмо или документ, не дрогнем рукой, начертав непривычное число на последней строке. Нынче ж, с изумлением и трепетом вглядываясь в двойку с тремя нулями, будто еще и слышим откуда-то из-за горизонтов нашей жизни торжественный музыкальный аккорд и силимся распознать, в мажоре он исполняется или в миноре, потому что догадываемся: надрывно зазвучавшее на сцене истории соло России каким-то, воистину мистическим, образом связано с тем летосчислительным перевалом, каковой обозначаем отныне цифрой «2000».

И если теперь задаться вопросом, в каком же состоянии вышли мы на этот условный временной рубеж, в течение веков тревоживший воображение человечества, то ответ неутешителен: смута в Отечестве нашем в самом разгаре, и что еще тревожнее — мы привыкаем к этому состоянию, к смуте, мы пристраиваем к ней свои личные судьбы, мы согласовываем общественные перспективы с правилами игры, в которых нет нормальной бытийственной основы, ибо никакое бытие не может отстраиваться инициативой и энергией человека без догмата, каковой количественно возобладал в со-ревнующих(ся) политических силах и движениях. И собственно политические убеждения, и тем более политические пристрастия с этим догматом, с этим инстинктом бытия не только несоотносимы, но способны даже при определенных обстоятельствах взаимоисключать друг друга.

В который раз оглянувшись в прошлое, в Смуту XVII века, мы не найдем сколько-нибудь вразумительного объяснения тогдашнему внезапному выздоровлению общества, если не будем иметь в виду тот самый, социальными категориями не определимый инстинкт бытия, который «сработал» будто бы даже вдруг и вопреки всем и всяческим политическим раскладам и социальным тенденциям своего времени.

Но тогда, четыре века назад, у этого инстинкта была мощнейшая база — христианство, в десакральном смысле являющееся не чем иным, как философией и даже наукой (научением) сохранения человеческого рода посредством недетерминированного знания глубинной сути добра и зла. Из этого знания-понимания-чувствования выводилось, опять же в плоскости инстинкта-интуиции, всякое конкретное предпочтение в конкретном выборе, равно доступное любому уровню тогдашнего интеллекта. Хотя интеллектуализм как таковой в русской жизни объявился позднее и являлся, как и везде, этаким диверсионным внедрением в христианское сознание жалкой выжимки из христианской мудрости под названием гуманизм-либерализм с его базовым положением самодостаточности человека.

Сама по себе идея гуманности, то есть доброты и терпимости в межчеловеческих отношениях, ничего, кроме добра, не содержит. Но гуманность не есть открытие эпохи Просвещения, это всего лишь торопливо выковыренный из христианства и возведенный в абсолют один из краеугольных камней великой религии. Из этого абсолюта на дрожжах атеизма взросли, распространились по миру и овладели миром две величайшие фантазии: гуманизм (либерализм) атомистический и гуманизм структурный.

Первый, упростившийся до ширпотреба, ныне торжествует в виде концепции прав человека.

Второй — коммунизм, напротив, переживает концептуальный кризис, но от этого не становится менее актуальным хотя бы в силу того, что естественная потребность атеистического сознания — стремиться ко всеобщему счастью посредством должного структурирования социальности, — эта потребность столь же вечная, сколь вечна трагедия отпадения человека от Бога и неспособность постичь горькую и одновременно торжественную правду о человеческой природе.

Если Бога нет, то коммунизм прав. Но парадокс в том, что если Бога нет, то прав и гуманизм-либерализм, и соревнование этих двух безбожных правд было главным содержанием прошедшего XX века.

Пережив в начале века катастрофу духовности, а в конце его катастрофу идейности, Россия вышла на рубеж тысячелетия в состоянии духовно-идейной смуты, исход которой непредсказуем и многовариантен, поскольку отчетливо не определены, не обозначены базовые причины социальных противостояний. Провозглашаются причины геополитические, экономические, национальные, расовые и прочие, еще более частные, отнюдь не выдуманные, напротив — злободневные, а им несть числа.

По сути, Россия сегодня — эпицентр схватки-сшибки двух тенденций постхристианской цивилизации. В результате беспрецедентного краха коммунистической государственности здесь образовалось «поле свободы» — благоприятное пространство не только материально-территориальное, но и душевно-духовное, благоприятное для «выяснения отношений», чем мы сейчас успешно и занимаемся на радость и потеху «всему прогрессивному человечеству».

Не оправдались надежды оптимистов на мгновенное возрождение Православия после краха коммунизма, главным достижением которого следует признать выстроение прочнейшего отбогоубежища над головами когда-то православного народа. Именно потому реабилитация института (всего лишь института!) Православной Церкви приветствуется и не тревожит умы ни атеистов-либералов, ни атеистов-коммунистов. Напротив, приветствуется как некий этнографический элемент, способный со-общить элемент экзотической традиции всякому сиюминутному политическому сообществу, претендующему на власть...

Если согласиться с распространенным, но более чем спорным мнением, что Россия на момент начала коммунистического эксперимента безнадежно отставала в экономическом развитии от западных стран, то в еще большей степени было ее отставание в дехристианизации, где этот процесс с начала так называемой Новой истории приобрел благопристойные формы, не терзая ни души, ни плоти западного человека. Коммунистический опыт России оказался опытом эффективного сокращения этого разрыва. Более того, со свойственным нам размахом мы превзошли в переделке человеческой сути все прежние достижения по этой части, и именно потому на крах коммунизма Россия ответила не возрождением Православия, а криминальным взрывом, поразившим воображение бывалого западного человека. Да и верно, если нет ни Бога, ни КГБ (по расшифровке юмористов советского периода — Комитет Господа Бога), если нет ни того, ни другого, то, как говорится, «однова живем!». Сперва все для плоти — деньги, собственность, а после и для души — власть!

К счастью, с душой человеческой не все столь просто.

Но, возвращаясь к ранее высказанному утверждению о продолжении российской смуты, следует сказать, что сюрприз-подарок, преподнесенный «россиянам» теперь уже бывшим президентом, никаких особо радужных перспектив на наших социальных горизонтах не открыл. Скорее, напротив, простимулировал притомившиеся в недавней драчке политические кланы для новой схватки за власть, в связи с чем в ближайшее время, возможно, следует ожидать сообщения о разного рода перегруппировках, ничего, однако же, не способных принципиально изменить в самом раскладе политических сил и, соответственно, в состоянии умов народных, каковое и отражают адекватно партии и движения в своей совокупности.

И как тут не вспомнить об итогах последнего нашего политического референдума, о выборах, и прежде прочего о том, что ни один избирательный блок, ни одна партия и ни одно движение из тех, кто победил, не заявили о принципиальной увязанности своих программ с православной традицией^[1]. И вовсе не по причине отрицательного к Православию отношения. Напротив, поголовная лояльность. Но такова была конъюнктура. Электорат — рука не подымается прописать слово «народ» — отшвырнул немногочисленные проправославные объединения за черту маргинальности, где они и пребывают ныне вкупе с любителями пива и чистого воздуха, с монархистами, анархистами и прочими оригиналами... Потому что несерьезно. И по степени понимания серьезности стоящих перед страной и народом проблем закончившаяся избирательная кампания прошла вполне на уровне западных стандартов, доблестно продемонстрировав весь арсенал средств и способов самоутверждения демократии. Западу бы радоваться тому, что вот и Россия приобщилась к достижениям цивилизации. Но ведь не радуется. Осторожны и тревожны политические прогнозы западных экспертов — специалистов по России. Но их тревогу мы понимаем, она одна и та же испокон веков. Мы со своей тревогой никак разобраться не можем.

И не диво ли?! Электоратом проигнорированы почти или полностью блоки и партии с детально прописанными программами всеобщего благоденствия (к примеру, НДР или «Яблоко») и активно поддержано практически беспрограммное «Единство». Голосование на полюсах политического спектра тоже весьма показательно: «ортодоксальный капитализм» Союза правых сил в действительности должен был бы персонифицироваться в именах Гайдара, Ковалева, Борового и Новодворской, а не Кириенко и Немцова, но тогда «плакал» бы пятипроцентный барьер. «Антидержавники» проголосовали за тактично предложенную симпатичную упаковку блока.

На другом фланге выбор совершен столь же двусмысленно, поскольку подлинным коммунистом смотрится все же Анпилов, а не Зюганов. Значительная часть проголосовавших за КПРФ принимала решение о выборе по принципу: «Два пишем — три в уме». То есть проголосуем за коммунистов, потому что не такие уж они и коммунисты^[2]. Сие суждение является принципиально ошибочным, если отталкиваться не от личностей, но от программ. Анализ программ коммунистических партий не оставляет сомнения в том, что именно КПРФ является последовательным идеепреемником большевистской, а затем коммунистической партии, а все прочие прокоммунистические организации страдают типично сектантской хромотой, как, к примеру, Анпилов с его сталинизмом.

Прежде всего в программе КПРФ повторены и подтверждены без исключения все принципиальные положения марксизма. В девственной нетронутости воспроизведены марксистские толкования истории вообще и России в частности. Базовые суждения марксизма о классовой борьбе — двигателе прогресса — и мессианской роли пролетариата изложены языком знаменитого Краткого курса без каких-либо экивоков в сторону коррекции. Мягкую коррекцию можно заметить в теме неизбежности торжества мирового коммунизма и мирового, соответственно, кризиса капитализма:

«Буржуазная форма общественного бытия приблизилась (выделено мною. — Л.Б.) к пределу своих возможностей».

В формуле обвинения капитализма появился новый пункт — об экологических преступлениях. Поскольку про состояние экологии России ни слова, то предлагается понимать, что коммунисты «портили воздух Родины» по причине исторической необходимости противостояния мировому капитализму, а капиталисты делали то же самое исключительно по корысти.

Дореволюционная история России для КПРФ, как и прежде, всего лишь предыстория.

«Будущее России можно строить только на прочном фундаменте ее созидательных традиций и исторической преемственности»^[3].

Прекрасно, да? Но:

«...возрождение нашего Отечества и возвращение на путь социализма неразделимы».

Итак, «созидательные традиции», относительно которых можно говорить о преемственности, обнаружимы только после 1917-го, и не ранее того. «Традиции» тоже нетрудно вычитать из текста программы: крестьянин-колхозник, рабочий-гегемон, коммунист — владелец передовой теории, которая, как и прежде, истинна, потому что верна, и далее весь прочий хорошо знакомый набор...

О Православии единственная строчка в программе-минимум:

«Являясь партией патриотизма, интернационализма и дружбы народов^[4], КПРФ будет добиваться... уважения к Православию и другим традиционным религиям народов России» (выделено мною. — Л.Б.). К созидательным традициям Православие, разумеется, не причисляется. Думается, что небрежность, с которой упоминается в программе тысячелетняя русская вера, продиктована соображением, что сей фактор можно не принимать во внимание в силу его управляемости посредством, положим, вручения собственности и угрозой изъятия последней — случилось слышать такое мнение. К тому же без труда можно подыскать десяток гапонствующих батюшек, готовых благословить хоть самого черта и продудеть об очередном обновленчестве.

Чрезвычайно любопытна программа-минимум, к осуществлению которой КПРФ готова приступить немедленно после сформирования «правительства народного доверия», подотчетного «высшим представительным органам власти страны». Надо полагать при этом, что «представительные органы власти страны» тоже будут состоять из «доверенных» людей, иначе ведь никакого консенсуса...

Итак, «после прихода к власти в блоке с прогрессивными силами партия обязуется...» — и далее идет длинный перечень деяний, большей частью действительно совершенно необходимых и столь же добросовестно прописанных в программах всех прочих партий, блоков и движений, победивших на выборах. Безусловно, есть и специфика — к примеру, о частной соб­ственности: никакой частной собственности. Земля, конечно, должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. Как принадлежать? Известно. Как и принадлежала.

Но вот еще один весьма многозначительный пункт: партия будет добиваться «прекращения очернения российской и совет­ской истории, памяти и учения В.И. Ленина».

Что касается российской истории, то это, как говорится, для красного словца, потому что сама марксистская концепция русской истории является неслыханным поруганием ее. Проходили: «тюрьма народов» при наличии отдельных светлых личностей, как-то: Пушкина и Петра Первого, Разина и Пугачева, Герцена и Огарева, Петрашевского и Чернышевского^[5]. А насчет советской истории и учения Ленина — как можно добиться прекращения очернения? На всякий роток не накинешь платок, платков не хватит. Хватит наручников. Иным способом не добиться прекращения очернения. О праве на критическое отношение ничего не сказано. Критик и очернитель — синонимы? Господи! Все по новой...

Но зато проблемы нищеты и безработицы, преступности и коррупции, обороноспособности и национальной безопасности, компенсации сбережений и восстановления научного потенциала — эти и все прочие проблемы будут решены уже в первой стадии нового коммунистического правления, когда, между прочим, еще будет допущена многоукладность экономики. Именно в период многоукладности предполагается добиться оздоровления общественного организма. Потом с ней, с многоукладностью, будет покончено и обещана общественная собственность на все, что движется и не движется.

Отдельная глава в программе — «Уроки российской истории и пути спасения Отечества». С путями спасения все понятно. Что до уроков... Кто не держал в руках программы КПРФ, а довольствовался только речами и статьями Зюганова, не поверит, когда скажу, что если не все члены нынешней КПРФ, то по крайней мере авторы программы не извлекли решительно никаких уроков из своей коммунистической истории. Были досадные упущения, продиктованные условиями агрессивного империалистического окружения, но победа в Великой Отечественной реабилитировала и эти лишь на первый, поверхностный взгляд ошибки, а в действительности единственно верные поступки.

Впрочем, один урок с пользой для своего дела все же извлекли коммунисты новой формации: нельзя подвергать критике ни один аспект коммунистической теории и практики, дабы не посягнуть на саму суть коммунизма.

Именно потому в программе не найти хотя бы мало-мальского анализа причин краха коммунистической государственности. Невозможно же признать за анализ следующие строки:

«Погоня за численностью партийных рядов, отсутствие механизма систематической сменяемости и омоложения руководящих партийных кадров привели к тому, что здоровая часть партии не смогла отстоять своего законного права на контроль над клановой верхушкой и предотвратить растущее проникновение в нее карьеристов. В том ее главная историческая вина и беда».

Трудно представить человека, хотя бы элементарно исторически информированного, кого удовлетворил бы подобный анализ величайшей катастрофы за всю российскую историю.

Главная вина — карьеристы. Но, положим, сто сорок тысяч священников, которые уже точно не были ни троцкистами, ни агентами империализма, расстреляны не карьеристами, но именно энтузиастами. А может, этого вовсе и не было?

Но сущий перл поджидает читателя программы буквально через строку после вышеприведенных скромных стенаний на предмет партийных ошибок.

Оказывается, «при широкой поддержке партийных масс и общества в 1983 году Ю.В. Андропов начал перестройку управления народным хозяйством, демократизацию государственной и общественной жизни. Данные начинания плодотворно сказались на жизни народа. От таких направлений этой политики, как самоуправление на производстве, демократизация выборов, свобода слова и политических объединений, Коммунисты (орфография текста. — Л.Б.) не вправе отказываться и сегодня».

Я был бы просто счастлив встретиться с бывшими членами «приандроповских» политических объединений и органов производственных самоуправлений^[6].

Что до коммунистов, то они, конечно, не вправе отказываться... Но для начала надо все же добиться прекращения очернения советской истории и учения В.И. Ленина, а дальше...

А дальше, подчеркиваю, в соответствии с заявленной программой КПРФ, а не статьями и выступлениями Зюганова нам обещано стопроцентное повторение уже пережитого нами коммунистического эксперимента с тем же самым итоговым результатом, поскольку методология марксистского мышления в лице авторов программы не претерпела ни малейших изменений по всем принципиальным вопросам коммунистической теории и практики. И империалистическое окружение, единственная причина досадных, но незначительных сбоев в работе прежней партийной машины, оно, это окружение, нынче еще круче и нетерпимее. Вот вам и оправдание наперед любому партийному зигзагу. Это все равно как если бы умирающего от туберкулеза легких посредством машины времени вернули в год первого воспаления.

Так что никаких социал-демократий. У нынешних коммунистов стопроцентная коммунистическая программа. И потому повторение неизбежно.

С одной существенной оговоркой: если это вообще возможно.

Я столь подробно остановился на программе КПРФ потому, во-первых, что уверен: многие из проголосовавших за КПРФ программы ее в руках не держали и имели дело лишь с агитационной патриотической риторикой, каковая существенно отличается от первоисточника. Во-вторых. Все чаще высказывается мнение, что сегодня именно КПРФ своей инициативой фактически парализует возможность формирования блока патриотического большинства. Двадцать с чем-то процентов от шестидесяти процентов голосующих — это, в сущности, бесперспективное меньшинство, которое, безусловно, доставляет коммунистам удовольствие быть крупнейшей фракцией в Думе, но общий расклад сил притом ничуть не препятствует антигосударственным тенденциям проявлять себя в узловых сферах общественного организма.

Проголосовавшие против всех плюс, положим, хотя бы половина не голосовавших по причине отталкивания в равной степени от правых и коммунистов — это уже численно больше проголосовавших за КПРФ. Из тех, кто откликнулся на зов «Единства», кто-то — возможно, по привычке — «за» любую власть, кто-то из среды бюрократии нижнего уровня последовал рекомендациям начальства. Но все же думается, что большинство среагировали на силуэт беспартийного лидера, каковой привиделся им в лице оптимиста-премьера. Скорее всего, именно в этом загадка-разгадка неожиданного успеха наскоро сколоченного беспрограммного блока. И дело не столько в тоске по сильной руке — хотя, безусловно, есть и это, — сколько в отвращении к партийной возне и межпартийной грызне. И если нынешний премьер и «временно исполняющий» не споткнется до весны, второго тура президентских выборов может и не быть.

Возвращаясь к теме партийных предвыборных программ, следует иметь в виду, что роль последних в распределении голосов вообще второстепенна. Ну у кого хватит терпения и любопытства прочитать от начала до конца программы «Яблока», «Отечества» или НДР? Сработал российский менталитет: мало ли что понаписано, лучше покажись сам, каков ты есть! И «сам» показывался как мог. Пляски и целование с народом, кокетство, манерничанье, актерство, препошлейшие рекламные клипы, не говоря уж о так называемых «грязных технологиях». Но то ли еще увидим в скорой президентской кампании!

Что до программ, то все они есть не что иное, как добросовестное описание проблем, стоящих перед страной, с непременным рефреном: мы эти проблемы решим, потому что решить эти проблемы можем только мы.

Образец рецепта решений:

«Для того чтобы поднять экономику, надо добиться финансовой стабилизации» (СПС).

Ну а чтоб добиться финансовой стабилизации, надо понимать, необходим подъем экономики...

Ну совсем как в одной эстрадной юмореске шестидесятых годов: «Для того чтобы увеличить улов рыбы, надо поднять его на недосягаемую высоту».

Выстраивание демократического правового поля — фаворитная тема всех программ. А защита гражданина от государ­ства — главная забота наших нынешних политиков.

Образец: обеспечим «охрану прав личности от произвола правоохранительных (!) органов» (НДР).

Такое впечатление, что некоторые программные блоки разных партий написаны одной рукой — рукой Жванецкого.

И все же в целом чтение программ — дело небесполезное. В итоге, если пренебречь нюансами, вырисовывается как бы типовая схема уровня современного политического мышления. Кибернетика когда-то провозгласила сущностью вещей их организацию. К примеру, дом — не жилище человека, как мы всегда наивно полагали, но особым образом «организованные» кирпичи, и именно в этой особости и заключена сущность данного предмета, а все прочее — эмоции, имеющие к сущности лишь некоторое отношение и способные фетишизировать целеполагание предмета, исчерпывающе предусмотренные «организацией».

Счастливое, процветающее правовое Российское государ­ство видится всем российским партиям одинаково — как результат кропотливого и добросовестного законотворчества. Главное — охватить системой законов все аспекты государ­ственного бытия. Правильный закон и честный чиновник — все остальное приложится.

Упоминание об исторических традициях можно обнаружить почти в каждой программе, но эти упоминания — всуе, потому что современный политик, будь то левый или правый, не понимает, как реально может увязываться нынешняя политическая ситуация с политическими коллизиями прошлых времен и что, собственно, должно пониматься как традиция, поскольку в прошлом он видит: устаревшее для дня сегодняшнего единовластие — монархизм, очевидную вторичность законов как регуляторов социальной жизни и, наконец, Православие с его неясным и определенно угасающим к концу позапрошлого века влиянием на принципы и структуру русского социального организма.

Как ни парадоксально, но одни только коммунисты, пользуясь наработанными за семьдесят лет спекулятивными штампами на предмет национальной исторической преемственности, уверенно апеллируют к историческим традициям: классовая борьба — тяга к социализму; общинность — колхозы; соборность — коллективизм и т.п. Даже вековая «оборонность» России гладко экстраполируется ими на ситуацию враждебного империалистического окружения и, совпадая в этом пункте с соответствующим пунктом в программе ЛДПР, выглядит значительно органичнее.

Все прочие программы могли быть написаны любым ино­странцем, основательно потолкавшимся в российской политической кухне и понимающим добро для России в отказе от всякой особости и в готовности, искренно покаявшись, пристроиться хвостиком к ряду правовых государств Запада.

Ни в одной из программ не найти даже намека на цивилизационный аспект российской истории, через который только и возможно выйти на понимание русской социально-политической традиции как таковой. Всякая прочая методология рассмотрения истории России автоматически приводит к единственному добросовестному выводу: Россия — провинция Европы, безнадежно отставшая от ее достижений и обреченная на бесконечное ученичество и подражание.

И эта хроническая неспособность понять историческую специфику России как реальную данность, с которой невозможно, преступно не считаться, — в том наша главная смута умов, с начала девяностых принявшая форму «сшибки» агрессивного либерализма с упирающимся коммунизмом и не оставляющая пространства для вызревания здоровых сил, способных возвратить наше Отечество в достойное состояние.

Так вот и переползли мы, смятенные, в третье тысячелетие без каких-либо отчетливо видимых итогов. Но неотчетливо видимые все же есть.

Новый состав Думы — не нов. И правомерно предположить, что и далее мы будем свидетелями парламентской возни, игры по прежним правилам, устраивающим всех, кроме народа.

Если же условно суммировать всю предвыборную склоку и предположить, что обвиняющие правы, а обвиняемые виновны, то вывод прост: страной ближайшее четырехлетие будут управлять жулики, мошенники, проходимцы. Одни пролезли во власть по партийным спискам, другие деньгами или обещаниями попросту купили малонаселенные регионы. Пример: Черномырдин освоил заполярный регион, а в программе НДР читаем:

«Мы будем добиваться организации переезда людей с Крайнего Севера на Большую Землю за счет использования части бюджетных ассигнований, выделяемых на завоз туда товаров».

Что пообещали Березовский, Кобзон, Абрамович и прочие — неизвестно.

Если предположить другое — что предвыборная злоба есть всего лишь момент демократических правил игры, то тогда вся наша пресса, особенно телевидение, особенно когорта так называемых телекомментаторов — от лукавоглазого Киселева до гнусоголосого Млечина, — сборище наемников, сознательно работающих на смуту, кормящихся смутой и более прочих в ее продлении заинтересованных.

Но ведь в таком случае, кто знает, может лопнуть терпение подопытных, и тогда следующая четырехлетка может оказаться последней в истории той формы демократии, каковая вылупилась в конце восьмидесятых и чахлыми корешками даже попыталась уцепиться за капризный российский ландшафт.

Еще можно предположить (а почему бы и нет?) нечто вроде чуда — что ныне не впечатляющий и.о. президента (или какой-нибудь другой), обретя бразды, выявит исключительную тонкость поведения и посредством изящной дипломатии при поддержке истосковавшихся по личности изрядно пострадавших народов России мягко подомнет Думу и стянет на себя не пораженную всяческими «измами» здоровую часть нашего политического и культурного воинства, не допустив при этом столь желаемой всеми смутными силами поправки конституции в части президентских прав. И тогда, возможно, мы вернемся к тому, с чего, как некоторые нам советовали, следовало начинать, — к временно авторитарному реформированию общественной и экономической системы.

Чрезвычайно опасный путь. Но пусть укажут безопасный — возрадуемся!
 

Мы празднично встретили Новый год, новое столетие, новое тысячелетие и очередную, но знаменательную годовщину Рождества Христова. Больше, к сожалению, нам праздновать нечего.

Однако ж отдадим должное еще и неизбывности наших надежд на возрождение России.

Ибо нет надежд более праведных!