 Если свести все вышеперечисленное к короткой формуле - эта формула будет звучать как самообновляющийся традиционализм. А именно самообновляющийся традиционализм оформившегося в 14-м -15-м веках в системную целостность народа, восточно-славянского в своем основном этническом русле, но вобравшего тюркские и финно-угорские притоки, и через это получившего уже более широкое евразийское этоногеографическое определение.
Народа, чей древнерусский предок сложился почти двенадцать веков назад в Восточной Европе из ещё более древних арийско-славянских этнических субстратов, история которых насчитывает много тысячелетий, основал свою духовность на воспринятом от Византии православном христианстве и передал таковое в 14-м веке своему русскому потомку в качестве этнокультурной доминанты и духовного идеала.
В трактате «Законы истории и локальный культурогенез генез» мы более подробно исследуем феномен традиционной культуры - как её содержание меняется в различные периоды популяционного системогенеза. Здесь на этом понятии остановимся лишь коротко. Нынче, говоря о традиционном обществе или традиционной культуре, обычно имеют в виду культуру, развивающуюся крайне медленно, нединамичную, застойную, замкнутую на самой себе, не способную к дифференциации и специализации. Традиционная почва представляется разного рода либералам-прогрессистам тряским болотом, в котором топнет всякая инициатива, глохнет всякая свежая мысль, из которого произрастают лишь профанность и партикуляризм.
Это, однако, признаки не традиционализма, но вульгарного консерватизма. Традиционным же мы вслед за немецким социологом М. Вебером, который одним из первых стал активно использовать этот термин, называем общество, которое складывается органически, то есть исходя из внутренних посылок, на основе ментальности составляющих его этнических субстратов и в тесной связи с кормящим ландшафтом. Для традиционного общества характерны укоренённость и почвенность, выражающиеся в этнокультурной преемственности в ряду поколений, устойчивости и универсализме конвенциональных норм, внерациональной связи, проще говоря, любви к природе родной стороны, а также иерархичность, высокая роль негосударственных, то есть не формально-правовых институтов и способов регуляции, и безоговорочное главенство базового принципа - духовного, этического и эстетического, отвечающего требованиям всеобщности и универсальности. Именно таковой базовый принцип придает традиционной культуре цельность и одновременно самобытность и оригинальность, а также лежит в основе традиционной морали.
То есть традиция фиксирует не конкретные культурные представления и поведенческие стереотипы, не этносоциальные институты, не застывшие политические формы, сословные привилегии и групповые преференции, о чём мечтают нынешние российские записные консерваторы, не конкретные способы социальной регуляции и легитимизации политического устройства, не вековые бытовые и хозяйственные формы, что попросту не возможно, учитывая развитие материальной культуры, но именно фундаментальные принципы организации этносоциальной системы, базовую ценностно-смысловую структуру и её символику. А среди этих принципов - первейшие как уже сказано - органичность, иерархичность, преемственность, и опора на те инструменты регуляции и формирования культурного пространства, которые не принадлежат никакой отдельно взятой эпохе, стране или народу, но отражают глубинную природу человека. Это в первую очередь религия, семья, община, профессиональная корпорация, церковь, национальное государство. На основе этих принципов социокультурной регуляции может возникать и такая сложная культурно-историческая форма, как локальная цивилизация, складывающаяся в границах крупной этноландшафтной зоны, которая может быть политически объединена в мультиэтничную империю.
Собственно и сам термин «традиция» - от латинского «tradition» означает именно преемственность, но отнюдь не закрытость и косность. Здоровый традиционализм, напротив, предполагает способность инкорпорировать ценные новации – достижения иных народов в свою социокультурную систему без утраты ею целостности и самобытности. Такой традиционализм отнюдь не отвергает творческий поиск и динамичное саморазвитие, но напротив предполагает как свои неотъемлемые функции. Не случайно модернизация, которая осуществляется на базе традиционной культуры, как убеждает нас опыт Восточной, Южной и Передней Азии последних десятилетий, вопреки навязанным миру Западом – западными глобалистами и неолибералами стереотипам, может быть более эффективной, нежели в культурах нетрадиционных, модернистских, амимических, то есть беспамятных.
Когда наши космонавты будут брать с собой в командировку на орбитальную станцию не портрет очередного политического лидера, а икону с изображенным на ней ликом Спасителя, когда атомные подводные лодки перед спуском на воду или космические аппараты перед полётом будут обходить с иконой Матери Божьей Царицы Небесной, когда они будут иметь не безликие названия вроде «восток» или «мир», а имена святых и подвижников, или, по крайней мере, наших знаменитых полководцев и великих народных писателей, и всё это будет не лицемерно, это и будет означать торжество самообновляющегося традиционализма.
Конечно, было бы утопией рассчитывать, что русские ныне и в будущем способны воплотить в жизнь во всей полноте традицию соборности Святой Руси, корпоративности Руси Московской, державности эпохи империи, нашу знаменитую общинность.
А, уж бытовое исповедничество нынче и вовсе экзотика. Его встретишь, разве что, в очень тонком слое воцерковлённых людей, чьи этнокультурные стереотипы настолько разительно отличаются от общепринятых, что они в современной России выделились, по сути, в особую этническую консорцию.
Настолько далёки мы сегодня от своего национального идеала, что читатель вправе спросить, не перепутал ли автор русских с кем-либо. Оговорюсь, рассуждая о русской душе, отнюдь не склонен переоценивать нынешнее состояние духовное и нравственное русских. Нынче русские переживают при непосредственном участии известных доброхотов, жаждущих нашего «обнуления», своего рода, духовную мутацию. Притом наиотвратительнейшую, содержание которой - утрата идентичности, чувства национальной общности, торжество индивидуалистического эгоизма, понижение моральных стандартов и т.д. Но мы здесь говорим о русской душе, принявшей в себя Русскую идею, и русском характере, воплощающем её в жизнь, каким они бы замыслены изначально и, какими оставались 1000 лет. И противоречия здесь никакого нет.
Русская идея - это именно платоновская идея. Она представляет собой «идеальную форму» - это не значит, что она оторвана от предметного мир данного нам в ощущениях. Напротив, как мы знаем, у каждой платоновской идеи должно быть объективное содержание, референция, то есть соответствие в предметном феноменальном мире. Но одновременно она принадлежит и миру высшему, запредельному. Проживающий свою историю народ наполняет свою национальную идею конкретным содержанием, создавая ту самую референцию. Но в своем высшем трансцендентном бытии Идея остается неизменной. И как бы грубо мы её не искажали, сколь бы далеко мы от неё не отступали, как бы постыдно не предавали, соблазняясь тысячью соблазнами, принесёнными апостасийным веком сим, наша национальная идея сохраняет своё собственное бытие.
Данную тонкость разъяснил ещё вл. Соловьёв. Мысль Бога является безусловной и неотвратимой – то есть роком только для вещей неодушевлённых, то есть лишённых свободы воли. Но поскольку народ – коллективная личность, как и отдельный человек, будучи моральным существом обладает дарованной ему Творцом свободой совести, то национальная идея, которой народ определяется в мысли Бога, выступает не в качестве необходимости, но только в форме морального обязательства, то есть долга. Этот высший долг может быть выполнен народом хорошо или дурно, может быть вовсе отвергнут. Однако, хотя роковая необходимость в моральном мире косвенная и обусловленная, данное обстоятельство не может лишить провиденциальный божественный план его действенности.
«Призвание, или та особенная идея, которую мысль Бога полагает для каждого морального существа – индивида или нации - и которая открывается сознанию этого существа как его верховный долг, - пишет Соловьев, - эта идея действует во всех случаях как реальная мощь, она определяет во всех случаях, бытие морального существа. Но делает она это двумя противоположными способами: она проявляется как закон жизни, когда долг выполнен, и, как закон смерти, когда это не имело места. Моральное существо никогда не может освободиться от власти божественной идеи, являющейся смыслом его бытия, но от него самого зависит носить её в сердце своём и в судьбах своих как благословение или как проклятие»
Это означает, что, если в элитах и между народом и элитами будет достигнуто согласие в части отказа от глубинных смыслов русской истории, как это происходит сегодня, Русская идея не умрёт, но смыслы её будут тяготеть русским судьбам как проклятие. Сегодня, например, мы видим, как наша русская способность к долготерпению, выносливость к тяготам и невзгодам, государственническое чувство - доверие к высшей власти – составляющие нашей национальной идеи служат нам не добрую, но дурную службу - ими цинично пользуется кучка компрадоров у власти, в основном иноплемённого происхождения, презревшая смыслы русского исторического бытия, беспрепятственно уже два десятка лет грабящая страну и попутно разлагающая её.
Но, если хотя бы один человек в нашей действительности, весьма далекой, в целом, от православного идеала живет православной жизнью, этого достаточно, чтобы Русская идея сохранялась и как благословение. Он один и будет тогда, и Церковь, и Царство, и Третий Рим, и Святая Русь. А, если даже и он исчезнет, национальная Идея будет терпеливо ожидать своего часа и своего носителя.
Это трудно понять рассудочному уму, подобные вещи не предполагают рационального обоснования. Но в данной связи напомним об одном любопытном обстоятельстве. Все 90-ые открыто и демонстративно, а в 2000-е без лишнего информационного шума, но также сознательно и последовательно, российский политикум в надежде угодить Западу, снискать расположение глобального олигархата, войти в западную элиту, отрёкся с молчаливого одобрения значительной части населения от имперских заданий, от притязаний на звание и призвание и Святой Руси, и Третьего Рима, от бремени сверхдержавы, не делает даже попыток продуцировать какие-то бы то ни было культурно-исторические смыслы, несмотря на показушную религиозность, всеми своими действиями многократно отмежевался от традиционной русской духовности, открыто и даже демонстративно презрел универсальные христианские заповеди, планомерно уничтожает производственный и научный потенциал, демобилизовал армию, до минимума сократил ядерный потенциал и продолжает сокращать, создал условия, в которых коренное население стремительно вымерщвляется - по миллиону в год, и замещается иноплемёнными и инокультурными иммигрантами, отказался от трети территории, отдал в откровенно унизительные концессии и даже в анонимную собственность иноземым «инвесторам» - путём акционирования, доставшиеся от предков природные богатства, воспринял, по сути, слепо, и возвел в ранг официальной импортированную с Запада идеологию свободного рынка и «открытого общества» - до того «свободного» и «открытого», что в 90-ые даже кадровые решения согласовывали с Вашингтоном, строки бюджета и тарифную политику утверждали в МВФ. Казалось бы, какие нужны ещё доказательства лояльности продвигающему апостасийный проект Западу. И что же? Запад не поверил! Не поверил ни Ельцину, ни Путину. Западные СМИ были полны антироссийских материалов. И даже при откровенно ориентированном на Запад демонстративно либеральствующем Медведеве их количество не сильно уменьшилось.
Конечно, в этой реакции Запада сказалась его неистребимая вековая русофобия. Однако внерациональные оценки и реакции, к разряду которых принадлежит и русофобия, порой куда тоньше и глубже рациональных. Запад чувствует, что как бы масштабно не было предательство элит и деградация нынешнего поколения русских, Россия как «идеальная форма» в своём метаисторическом бытии остаётся Россией – заявленным полтысячелетия назад православным Третьим Римом, противостоящей самим фактом своего существования апостасии нового Рима языческого, пестуемого Большим западным олигархатом. И здесь мы должны согласиться - ведь разве не наивно полагать, что замыслы кучки коллаборантов – компрадоров, захвативших Кремль, Белый дом, Охотный Ряд, стратегический хозяйственные ресурсы и общественные институты могут оказаться сильнее замысла Создателя?
И, между прочим, именно напряжение, возникающее в связи с отдалением реальной русской действительности от платоновской Русской идеи, порождает мрак нашей жизни - пьянство, наркоманию, отчаяние, неверие в свои силы и даже нынешнюю либеральную революцию, от которой, равно как и от революции 17-го года русские, ведь, ожидали вовсе не того, что она с собой в итоге принесла. Хотя, стоит признать, многие остались весьма довольными её нежданными - негаданными «подарками», вроде возможности безнаказанно набивать личный карман за счёт общественного, обилия проституированных субъектов на любой вкус и кошелёк, и права выбирать по собственному усмотрению анатомический орган для совершения коитуса. Всё же грех притягателен для человека, иначе бы он и до сих пор беззаботно гулял в Эдемском саду. Но нужно понимать, что разницу - зазор между Идей и её эмпирической референцией заполняет небытие - ничто, чёрная тьма, пустота, смерть.
Русские уже никогда не приблизятся к осуществлению описанного выше идеала так близко, как это было в эпоху Святой Руси, да и позже, вплоть до самого 20-го века. Россия никогда уже не будет одним огромным православным монастырём. Причины тому имеют глубинный антропологический характер, связанный с законами популяционной генетики. Уяснению таковых как раз и посвящен трактат «Законы истории и локальный культурогенез» Но для возрождения России, на которое мы продолжаем, не смотря ни на что, надеяться и, в которое обязаны, не смотря ни на что, верить, важно удерживать Русскую идею в народном сознании и народном воображении именно как, русский исконный глубинный идеал. К тому же существует и некий элементарный, первичный смысл всякой национальной идеи. Для нас он состоит в том, что мы, хозяева в своей стране, на земле своих отцов и пращуров, и, что ещё более важно, на земле своих потомков, которая должна быть передана им свободной, богатой, намоленной и русской. И, если все сказанное выше требует от нас осмысления и служения, то за это последнее задание мы обязаны не просто биться, но при необходимости и умереть.
Нынче, повторяя к месту и не к месту очевидную истину о многонациональном составе населения России, внутренняя русофобия пытается умалить статус русского имени, оспорить наше священное право на землю, завещанную нам нашими пращурами, отцами и дедами, пропитанную их потом и кровью, усеянную их костями и изрытую их могилами, утвердить равные с русскими права иноплеменных диаспор и ксений в деле управления государством, определении исторических судеб страны, её внешне-политических ориентаций, идеологических установок, распоряжении её ресурсами. Однако многонациональность России нисколько не отменяет ни того, что Россия - русская страна, ни прерогатив русских как государствообразующей нации, более того, именно многонациональность России делает эти прерогативы необходимыми и особенно важными, хотя бы потом, что никто, кроме русских не может выступать гарантом межнационального мира.
Понятно, что мы - христианский народ, приняв малые народы в состав нашего русского государства, не имеем морального права брать пример с шовинистического Израиля, где представители только одной нации в полной мере наделены гражданскими правами. Но мы не должны в своём малодушии позволять интродуцентам хозяйничать в нашей святой русской земле как у себя дома, порочить нашу историю, надругаться над нашей культурой, определять нашу политику, распоряжаться нашими национальными богатствами и развращать умы и души наших детей.
В заключение данной главы нужно оговориться, что Русская идея с сердечником из православия это не идея российская. Или, точнее будет сказать, что в применении ко всей многонациональной Большой России спектр функциональных прерогатив православия сужается. Для неправославных народов Большой России оно определяет в определённой мере лишь сферу гражданских и социокультурных отношений, но не духовно-религиозную.
Ведь идея или идеал - атрибут именно народа или, по латыни, нации - особого рода популяционного организма - общности связанной не только политическими интересами, но единством происхождения, обладающей коллективным самосознанием, а, главное, коллективной душой и коллективной совестью, а также и коллективной судьбой на протяжении всего периода своего существования. Граждане же России, или россияне, - это политическая или, иначе, гражданская общность, которая состоит из многих наций или, по-русски, народов. Не возможно говорить об общей душе и общей совести, например, у православных русских, чеченцев – мусульман и калмыков – буддистов.
Как уже замечено выше, по сравнению с национальной политическая общность - общность низшего ранга с более низкой степенью внутренней интегрированности. Она никак не может иметь общей идеи-идеала, поскольку подлинный идеал всегда носит именно религиозный характер, то есть трактует так называемые конечные вопросы, глубинные смыслы бытия, при этом ему атрибутивно присуще свойство исключительности. К примеру, православные, мусульмане, буддисты, составляющие политическую и гражданскую общность, никак не могут иметь общей коллективной души. У политической общности могут быть лишь прагматичные интересы, общие актуальные задачи и цели, притом вполне земного профанного характера, на определённом, иногда весьма длительном отрезке времени даже общие исторические судьбы. Так, для всех россиян общей ценностью является государство, а общей целью - поддержание его суверенности, укрепление его позиций и авторитета на международной арене, творческое развитие его институций - экономика, право, и т.д., поскольку лишь в рамках суверенного государства народы России в протяжении веков сохраняют свою этнокультурную самобытность и свою традиционную духовность.
Политическая общность не равна и гумилевскому суперэтносу. Суперэтнос образуют этносы, возникающие в крупной ландшафтной зоне в определённый период времени, и он проявляет себя в истории как мозаичная культурно-цивилизационная целостность. Но народы, входящие в суперэтнос, отнюдь не обязательно образуют единую политическую общность. Они могут создавать свои отдельные государства. Политическая же общность складывается именно в рамках государства, как в современной России, или союза государств, как, скажем, в Европе.
Словосочетание «российский народ» или «российская нация» (нация - латинский перевод слова народ) имеет право быть лишь как некое риторическое допущение. Хотя и здесь ухо нужно держать востро. Во-первых, не редко у использующих это сочетание имеется подспудный, а то и прямой умысел на подавление русских как государствообразующей нации. К примеру, в конституции РФ, со страниц которой скапывает кровь сотен убиенных защитников Белого Дома осенью 1993 г., вовсе отсутствует такое понятие как русский народ. То есть, составляя три четверти населения страны, русские как народ лишены правосубъектности - не возможно апеллировать к Основному закону при необходимости защитить русские национальные интересы. Во-вторых, есть сила, мы называем её этнохимерной этнофобией и скажем о ней ниже, которая заинтересована в искажении содержания понятия нации, умалении данного понятия, в виду неприятия данного феномена как такового, сила, предпочитающая иметь дело не народом, но с населением.
Не случайно термин «нация» стали использовать в англосаксонском обществоведении для обозначения политических общностей одновременно с первыми попытками сформулировать мондиалистские принципы устройства мира без наций и без религий. Это повлияло даже на трактовку понятия нации в документах ООН. Но подспудный смысл такой подмены в том, что политическая общность менее устойчива, чем национальная. Интернациональному, точнее наднациональному олигархату, создаваемым им институциям «мирового правительства» - МВФ, ВБ, ВТО и т.п. проще управлять политической общностью, чем национальной в своих интересах, поскольку осознание коллективных интересов у политической общности выражено слабее. Наконец, она легко рассыпается на механическую сумму индивидов и конкурирующих меж собой групп, а мондиалистский, или иначе, глобалистский проект, как раз, и пытается представить субъектом исторического бытия не народы, но отдельные персоны. Тут имеет место старый как мир принцип: разделяй и властвуй. Ведь, манипулировать сознанием отдельных персон и групп, навязывать им правила игры, выработанные в своих интересах космополитичной этнофобией, продвигающей глобалистский проект, гораздо проще, чем нациями, которые суть устойчивые, органически сложившиеся целостности, имеющие «механизмы» исторической преемственности, обладающие долгосрочными интересами, собственной волей и собственными смыслами.
Именно нации - народы, то есть коллективные личности, но отнюдь не индивиды и не механистичные политические общности способны вырабатывать систему духовных и культурных ценностей, религиозно-философские основы бытия, придавать им символические формы и сохранять в протяжении длительных периодов времени, передавая из поколения в поколение, что и называется национальной традицией. У русских национальная традиция насквозь пропитана православием, которое суть Русская идея. |
