1.

В традициях западной цивилизации слова «я» и «личность» составляли сердцевину рассуждений о человечестве. Для наших предков, унаследовавших устои русской православной культуры, «я» – последняя буква алфавита, а личность – и достойна и значительна, когда созвучна народу, когда в её бытии обнаруживается соборное начало, то есть внутреннее ощущение и переживание своего духовно-нравственного родства, связи и исторической общности с поколениями предков, с современниками, объединёнными языком, землёю, верою, предшествующей историей, единством судьбы и духовного развития.

В традициях русской православной культуры первейшее место занимает семья. В ней вырастали и соединялись поколения русского народа. Ею принято было гордиться, на неё – надеяться. Да и многие века вся жизнь русского человека в том или ином смысле была, прежде всего – семейной жизнью, освящённой церковным браком и представляемой в достойных помыслах не как сожительство, а как сотрудничество.

Семья лежала в основе удивительной, богатой добрыми традициями русской цивилизации. Это была житейская и духовная общность, в идеалах которой утверждались «совет да любовь», «одна думка, одно и сердце», «своя семейка – свой простор». Этот счастливый «семейный простор» испокон века был защищён крепко стоящим в благопристойном сознании русского человека понятием долга, семейной обязанности, скреплённой благословенным браком, блюсти святость которого считалось непременным правилом благочестивой жизни. И не было ничего святее для него, чем любовь к Богу и возгорающаяся от неё любовь к ближнему…

Поэтому-то лучшие произведения отечественной литературы, если вдуматься, повествуют не только об отдельных людях, но ещё более – обо всём русском народе, о России, о русском соборном житии, о человеке семейном… Все достойные её герои, живущие в миру, – это всегда добродетельные мужья, верные жёны, внимательные и заботливые дети, чтущие своих родителей и покорные их доброй воле.

Природные черты заботливости и внимания к старшим отразились в русском быту в памятливом упоминании имени отца – отчества – при наречённом имени сына, когда, взрослея, приобретал он право и долг отвечать, как полноправный, за дела и наследие своего рода, своей семьи, имя которой (фамилию) он носил с детства. Черты приверженности родной семье впитывал чтущий Бога православный человек с молоком матери и, возмужав, так же естественно, становился он гражданином, достойным сыном своего народа.

Семейная традиция неизменно утверждалась трудовым воспитанием. Потому-то одно из ранних семейных наставлений, сохранившихся в русской истории, «Поучение Владимира Мономаха (1063–1125), выражает надежду, что каждый из наследников, принявших в сердце завет отца, «не станет лениться, а будет трудиться». Ибо семья – это созидающая общность. Такой она была и в идеале такой и остаётся, когда не теряет своей сущности.

Первое, чему по преданию должна следовать всякая семья, – это согласию и доброделанию. Хорошее, доброе можно творить только любя. Поэтому и говорили наши предки новобрачным слова, которые сейчас повторяем мы, обращаясь к жениху и невесте: «Совет вам да любовь».

Семейное родство запечатлело и «Слово о полку Игореве» (ХII в.). Ведь не случайно сказано о герое собирательно: «Дремлет в поле храброе Олегово гнездо, далеко залетело». Да, наши предки соборно мыслили. Игорь-князь для них всегда – часть рода, потомок Олега Святославича!

Пройдёт век – и в «Житии Александра Невского» прочтём мы знаменательные слова, предваряющие рассказ о подвигах великого князя, – слова о его семье: «Родился князь Александр по Божьей воле от отца – благочестивого и милостивого, великого князя Ярослава, от матери – благочестивой Феодосии…» Именно благочестием рода, семейной честью дорожили наши семейные предки…

Шло время. И как вершина мудрости древнерусского семейного строительства возникла в ХVI веке книга «Домострой», написанная с глубоким пониманием национальных семейных традиций древней Руси, с верою в Божественное значение семейного устройства и в людскую совестливость и страх Божий. В те времена князя всё чаще называют господин, господарь и государь. Но оспода по-древнерусски – семья, осподарь – начальник семьи. «Самое слово государство – господарство, – пишет известный русский мыслитель В.С. Соловьёв, – в первоначальном своём значении указывало на домовладыку, который, конечно, был полновластным хозяином родового общества. Даже там, где единовластия не было на деле, оно оставалось в олицетворяющем представлении о слове»[1].

Чему же главному учил «Домострой»? «Быти во всяком христианском законе и во всякой чистой совести и правде, с верою творяще волю Божию и храняще заповеди его, себе утверждающе во всяком страхе Божии и в законном (праведном) житии»[2]. Домострой наставлял хранить свою веру, служить государству, беречь в душе чувство благоговения к святыням и главное – учил, как нести эти чувства в семью, как строить свой внутренний храм и семейный дом. Отдельная глава книги «Похвала жёнам» восславляла «жену добру», «что дрожайши есть камени многоцветного», а далее – с душевной подробностью говорилось о таком устройстве семьи, чтоб царило в ней добро, благоустроение и хозяйственное благоденствие. А завершалась она («конец – делу венец») утверждением духовных начал семейного жития: «Не смотри богатства, благо государь есть – души и телу добро…».

Вся литература наша славила семейную добродетель как первейшее достоинство на жизненном пути и остерегала от злокозненных соблазнов самоуправства и расстройства. Но когда в XVIII веке, вместо того чтобы «вкоренить в нежные сердца добронравие и любовь к трудам», русские «европеизаторы» восприняли «нелегальные» и большею частию «решительно антипедагогические элементы и мотивы; например, знакомя 12–13–летних подростков с пикантными произведениями тогдашней французской литературы»[3], тогда постепенно то там, то здесь в русском обществе возникали семьи, в которых «все понятия…выворочены вверх дном и исковерканы; все чувства выворочены наизнанку»[4], – тогда усугубилось повреждение нравов в России...

2.

Вся русская классическая литература в лучших своих образцах – по существу отстаивала добрые начала православной русской семьи, те традиции и устои, которые утверждались ещё Домостроем, ту семейную иерархию, в которой была запечатлена духовная ответственность отца за домочадцев: за достойное служение детей, и в первую голову подчинённость сына отцовской воле и послушание его добросердечному родительскому благословению. Славила целомудрие и благое послушание, осуждала разврат и произвол, происходящие от страстей и соблазна. «Подлинная иерархичность благодатна и исполнена любви, но и определённой строгости… Отец в известном смысле всегда строг. Наказанный и даже обиженный, сын мистически всегда знает, что он любим отцом, ибо это так»[5].

Вместе с тем и верность в любви, и семейная верность были правилом, которому следовали по долгу и по внутреннему глубокому влечению к благочестию, следовали искренно и горячо. Именно такие чувства пронесла через всю свою жизнь княгиня Наталья Борисовна Долгорукая, оставившая нам «своеручные записки», чистосердечную исповедь души, исповедь любви и преданности жениху, попавшему в опальную ссылку. Она не отказалась от жениха, а самоотверженно разделила его судьбу. Приняв нелёгкую долю, черпает она силы в высоком человеческом чувстве:

«…Этому причина – всенепорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом… И не тужу, что мой век пропал; но благодарю Бога моего, что Он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтобы мне за любовь жизнию своею заплатить…»[6].

Вдумаемся в духовную лучезарность её искренних слов! Посравним чистосердечно «век нынешний и век минувший» и поучимся человеческому чувству у наших предков!.. На такой любви и стояли тысячи тысяч русских семей, унаследовавшие устремлённость русского человека к добру и справедливости, глубокое чувство долга и сострадания, укреплённое доброю волею. Об этом и вспоминает Наталия Долгорукая: «Подумайте, каково мне было! Будучи в 16 лет, ни от кого руку помощи не иметь и не с кем о себе посоветовать, а надобно и дом, и долг, и честь сохранить, и верность…» [7].

3.

Подобные представления встречаем мы и в великой «педагогической поэме» XVIII века – «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева. В её срединной, ключевой, главе «Крестцы», в речи крестецкого дворянина, чадолюбивого отца, истинного гражданина своего отечества, рассказывается о том, как строит свою семью этот истинный хозяин и осподарь, воспитатель двух достойных сыновей, выросших под его «неусыпным оком».

Первый закон истинного воспитания – любовь к воспитуемым и уважение к их духовной свободе: «…Не чувствовали вы принуждения, хотя в деяниях ваших водимы были рукою моею…» Важно в семейном воспитании и развитии с детства здорового организма: «Я лучше желал, чтобы тело ваше оскорбилось на минуту преходящею болью, нежели чтобы вы были дебелы в совершенном возрасте. И для того часто ходили вы босы, с непокровенной головой в пыль и в грязь и отдыхали на скамье или на камне. Не меньше старался я удалить вас от убийственной пищи и пития. Труд был лучшею приправою в обеде нашем». «Вспомните, – говорит отец сыновьям своим, – что вы бегаете быстро, плаваете не утомляясь, поднимаете тяжести без натуги, умеете водить соху, выкопать гряду, владеете косою и топором, стругом и долотом, умеете ездить верхом и стрелять». И это лишь немногие плоды здорового семейного воспитания! Радищев повествует здесь, по существу, о гармоническом, всестороннем воспитании. Ведь не только физический труд и суровые физические нагрузки, но – отзывчивость миру искусства, живописи и музыке, умение пользоваться оружием, богопочитание, совершенное владение родным языком, полное умение «во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином» (Ф.М. Достоевский) и способность сочувствовать, сострадать и жертвовать собою для ближнего – составляют полноту семейного наставничества…

А семейная проповедь из «Овсяного киселя» В.А. Жуковского! А доброе русское семейство в изображении А.С. Пушкина; его Маша Троекурова и Маша Миронова, капитанская дочка. Изображённая поэтом полнота и простота совершенства удивительно гармоничной женщины, дочери и невесты!..

«Береги платье снову, а честь смолоду» – наставляет по-отечески герой «Капитанской дочки» А.С. Пушкина Андрей Петрович Гринёв своего сына Петрушу, провожая его на государеву службу. И сам он поступает по чести, считая, что сын должен истинно служить, а не проводить армейское время в «удовольствиях петербургской жизни». Семейно воспринятые традиции чести, верности и послушания, по существу, и определяют судьбу Петра Гринёва. Там, где он отступает от заповеди «чти отца твоего и матерь твою», там, где уклоняется от заветов семейной жизни в отношении житейских правил, неизбежно сталкивается он с неожиданными трудностями, неприятностями и даже рискует головой. Вместе с тем понятие чести-совести становится для него в конечном счёте основным направлением в словах и поступках. И именно это семейно преподанное понятие станет определяющим всей судьбы героя. Если честь-совесть воспитывается семьёй, то ощущение долга выкристаллизовывается из решений свободной воли и понятия службы.
Исполняя эту службу, Петруша Гринёв постоянно стремится следовать свободному решению, соответствующему долгу. И в конечном счёте он преодолевает искушения и случайности (случаи), подстраиваемые чужой волей и вступающие в противоречие с волей отца.

В повести Пушкина постепенно прорисовывается та истинная иерархия ценностей, которая лежит в основе православных представлений «о мире и человецех». Здесь боголюбие составляет высшую, скрытую от глаз читателей добродетель достойного человека. Служба Престолу и Отечеству – высокую его гражданскую цель. Почитание родителей и послушание их добрым заветам – благодатную жизненную привычку, направляемую волей отца.

На первых порах Петруша забывает обо всём этом, и неоднократно проявляя своеволие, то поддаваясь влиянию разгульного Зурина, пьянствуя и играя на деньги, то, не послушав разумного совета ямщика и повелев ему ехать в предвестии надвигающегося бурана. Не случайно появляется на пути его вожатый, словно посланный самою стихией. И уже не воля отца, а иная воля начинает руководить им в жизни (об этом свидетельствует и символический сон героя).

Ведь согласно истинным (и должным!) отношениям, отец – хозяин, наставник, господин, обладающий правом силы и власти, ответствен за судьбу домочадцев. А образ истинной службы (служения) определяет истинное же или ложное положение героя. «Капитанская дочка», справедливо замечено исследователями, «есть прежде всего роман об ответственности» (И. Бражников). Именно семейная закваска, данная Петруше Гринёву (несмотря на его вольную жизнь недорослем), даёт ему возможность в конце концов поступать ответственно, в полном согласии с понятием о чести… И всё-таки он не раз оступается. И только Маша остаётся до конца преданной своим понятиям и чувствам, чистой и неколебимо приверженной духовным устоям семейного долга. Она исполнена истинной любви, свободна от лжи и лукавства. И только ей поэтому суждено восхождение за высшей милостью – прощением и освобождением героя. «Капитанская дочка» – повесть о русской семье, о её православных устоях и нравственных понятиях.

Нравственные понятия о долге перед семьёю и родителем и о сострадании лежат в основе сюжета поэтической сказки С.Т. Аксакова «Аленький цветочек». Здесь речь идёт о купеческой семье. Её глава, вдовец, «богатый купец, именитый человек». Нет для него ничего выше семейных уз, привязанностей и долга. Поэтому и «любил он дочерей своих больше всего своего богатства, жемчугов, драгоценных каменьев, золотой и серебряной казны». Поэтому-то, собираясь в дальнее плавание, отечески наказывает он своим дочерям «жить честно и смирно».

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И вот уже, попав в беду, оказывается купец у неведомого хозяина волшебного чертога и, насладившись его гостеприимством и засыпая, видит прозорливый сон о дочерях своих. Старшие собираются «выйти замуж, не дождавшись благословения отцовского», меньшая же о женихах и слышать не хочет, «покуда не воротится её любимый батюшка». Так в семейных родственных чувствах проверяются и раскрываются глубинные черты человеческих характеров. И не случайно младшая дочь после волшебного возвращения отца с несметными богатствами – говорит своему родителю: «Мне богатства твои ненадобны, богатство дело наживное, а открой мне своё горе сердечное».

В семейном праведном житии, как и этой сказке, определяются свойственные благочестивому русскому человеку понятия о подлинных богатствах. Эти богатства человеческого духа, дающие радость жертвовать собою для ближнего и душевную чуткость, поднимают человека до истинного счастья. И счастье это приходит только через любовь. Дочерняя любовь возвышает чувство меньшой дочери над горем разлуки с батюшкой. Поэтому она перед расставанием «и виду печального не кажет, не плачет, не охает и в дальний путь неведомый собирается».

Способность искренней благодарности за добро воспитывалась у семейного очага православной семьи. Здесь учили и наставляли к памяти о благодеяниях и пути через покорность воле Божией к даваемой Им благодати. Учили непременному доброму ответу на доброе дело…

Не за богатство, не за красоту, прельщающую зрение, не за сладкий голос полюбила душою меньшая дочь «зверя лесного, чудо морское». И не притворными слезами плакала, увидев его мертвым. Доброе сердце и доверие, чистота чувств покорили ее душу. Истинно: нет ничего дороже настоящей любви, которая сама чудо и рождает чудеса. Так и в сказке. Только увидела младшая дочь-красавица бездыханным тело зверя лесного, чуда морского, «пала она на колени, обняла руками белыми голову своего господина доброго, голову безобразную и противную, и завопила истошным голосом: «Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, и я люблю тебя, как жениха желанного…».

Свершается сказочное преображение. Чудным принцем оборачивается вдруг воскресшее страшилище, и счастливой семейной доли удостоивается красавица, сумевшая оценить бесценную душу своего благодетеля…

4.

Сказочный мир воссоздавал чаемый идеал, то, к чему стремится по сути своей всякая неиспорченная человеческая душа. Нет человеческого в человеке без ощущения идеала. И поэтому так дорожит старою сказкою протопоп Туберозов из лесковских «Соборян». «Живите, государи мои, люди русские, в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь, старая сказка!». Но все же не ею жив протопоп. Он полон искренней и сокровенной любовью. Его приверженность вере и горячая, нежная любовь к своей верной протопопице тем значительнее и трогательнее, что и в преклонные годы сохраняется им в самой живой непосредственности чувств. Обаятельное семейное единство с протопопицей Натальей Николаевной становится особенно значительно и потому, что он умеет видеть и высоко ценить ее душевную высоту: «…Где, кроме святой Руси нашей, – восклицает он, – родятся такие женщины, как сия добродетель? Кто её всему этому учил? Кто её воспитывал, кроме Тебя, Всеблагой Боже, Который дал её недостойному из слуг Твоих, дабы он мог ближе ощущать Твое величие и благость».

Семейный мир в произведениях Л.Н. Толстого предстает иным. Он также трогательно-сокровенен. Кажется, глубокие и искренние чувства вполне свойственны его «семейным» героям. Все-таки, однако, это иной, добрый, но в чем-то очень светский мир, как бы отставленный от сокровенного Божия участия. И хотя его герои молятся, венчаются, причащаются, в их жизни по преимуществу господствуют мирские волнения и хотения. Они сосредоточиваются на своих эгоистических переживаниях, подчиняются своей чувствительности, прислушиваются прежде всего к своим желаниям. Когда же в рассуждениях обо всем этом обращаются они к трезвой оценке, – их мысли, как правило, замыкаются на ожидании новых удовольствий, на жажде благополучия. Семейное устроение в толстовской повести («Семейное счастье») казалось бы, возникает, как полное взаимопонимание, сочувствование и взаимоуважение героев. Но в нем отсутствует ощущение высшего, надобыденного, духовно-небесного, что свойственно благодатным, озаряющим человека настроениям блаженства, в них недостает духовности. Поэтому неслучайно героиня при венчании испытывает равнодушие, в чем откровенно признается: «Я вслушивалась в слова молитв, повторяла их, но в душе ничего не отзывалось. Я не могла молиться, тупо смотрела на иконы, на свечи, на вышитый крест ризы на спине священника, на иконостас, на окно церкви и ничего не понимала. Я только чувствовала, что что-то необыкновенное совершается надо мною. Когда священник с крестом обернулся к нам… я удивилась и испугалась, что всё конечно уже, а ничего необыкновенного, соответствующего совершившемуся надо мною таинству, не сделалось в моей душе…».

Мирская искренность и добропорядочность не смогли заменить сокровенности духовной связи, которой герои, увы, не обладали. Поэтому семейное счастье их стало зыбко, и так скоро у героини начинают возникать мысли, что «есть там, где-то, еще другое, хотя не большее, но другое счастье». От этой мысли легко было перейти и к следующей, что где-то там есть, может, не лучший, но другой предмет любви…

Поэтому и воссозданные писателем картины семейного счастья в конце концов тускнеют, и в светской суете, «в таком новом счастливом мире» происходит неизбежная банальная история, которая хоть и не доводит до драмы, но подрывает прежнее ощущение полного благополучия. И если отношения Маши и Сергея Михайловича «как будто остановились, застыли и не могли сделаться ни хуже, ни лучше», то прежнего умиротворения уже не было в душе героев. «Осталась любовь, но не та, осталось ее место, но она вся выболела, нет уже в ней силы и сочности, остались воспоминания и благодарность…». У героини возникает «новое чувство любви к детям и к отцу… детей».

В этой, казалось бы, очень естественной перемене, которую обыденное сознание примет как неизбежность, как смену возрастных ощущений, легко забыть о главном: о духовном устроении семьи. О благодатных традициях православного жития. Об обновлении чувств в лоне живой веры. Об ощущении дарованного свыше духовного единства. Герои Л. Толстого лишены такого счастья.

В другой повести («Детство») наивная непосредственность воспоминаний о прошлом, переданных через детское восприятие, помогает нарисовать удивительно теплую атмосферу дворянской семьи, с ее добрым, благополучным и устроенным бытом. И невольно вырываются у героя слова благодарности о семейном детстве: «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней?»

Но можно ли назвать менее счастливым то, что бывало и в иных благополучных крестьянских семьях, как описано у Н.А. Некрасова в картине сна Дарьи («Мороз, Красный нос»)? И разве меньшую симпатию, чем обаятельный Николенька Иртеньев, вызывает малыш из крестьянской семьи, который встретился поэту?

…шествуя важно, в спокойствии чинном

Лошадку ведет под уздцы мужичок.

В больших сапогах, в полушубке овчинном,

В больших рукавицах… а сам с ноготок!

– Здорово, парнище! – «Ступай себе мимо!»

– Уж больно ты грозен, как я погляжу!

Откуда дровишки? – «Из лесу, вестимо;

Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».

(В лесу раздавался топор дровосека)

– А что, у отца-то большая семья?

– Семья-то большая, да два человека.

Всего мужиков-то: отец мой да я…

– Так вон оно что! А как звать тебя? – «Власом».

– а кой тебе годик? – «Шестой миновал…

Ну, мертвая!» – крикнул малюточка басом,

Рванул под уздцы и быстрей зашагал.

И разве не отзываются щемящим чувством Родины, России следующие слова о семейном крестьянском детстве:


Играйте же, дети! Растите на воле!

На то вам и красное детство дано,

Чтоб вечно любить это скудное поле,

Чтоб вечно вам милым казалось оно.

Храните свое вековое наследство,

Любите свой хлеб трудовой –

И пусть обаянье поэзии детства

Проводит вас в недра землицы родной!..

Не обошла ее и стихотворная поэзия. В ней – майковские стихи о матери («Мать»), и его «колыбельная песня», и драматическая повесть в стиха «Машенька», Одна за другой возникают в этой
поэзии картинки семейного быта («Из жизни», «Ненастье», «Бабушка и внучек» А.Н. Плещеева), воспоминания о детстве (И. Суриков, «Детство», «В ночном»).

Но, пожалуй, самые трогательные стихотворения повествуют о внутренней семейной атмосфере («Зимой» И. Сурикова; «Пророк», «В непогоду»
А. Михайлова; «Сыну» А. Федорова и др.).

Эта атмосфера семейного наставничества отражается во многих стихах русской поэзии. И в ней мысль о будущем детей всегда была мыслью об их честной, праведной жизни:

Шепчу молитву я в священном обаянье,

Чтоб жизнь твоя была легка.

Легка не праздностью, не негою беспечной,

А светлой правдою своей,

Любовью к истине, сияющей и вечной,

Борьбой за счастие людей.

5.

Чтобы надеяться на счастливое будущее, надлежит знать и понимать прошлое. В русских по духу семьях направляли детей на добрый путь, их учили заповедям Христовым, учили добру и ответственности.

Да, традиционная русская семья испокон века складывалась как соборная общность. Люди, сопричастные сложившемуся укладу жизни, родным обычаям и отеческой вере, воссоединялись и освящались ею. Судьба человека мыслилась на Руси неразрывно с семейным его бытием. Здесь был храм рода, малая церковь, «духовный очаг».

В лоне семьи протекало первоначальное воспитание общежития, единения и любви. В ней с помощью слова учился человек долгу, приятию авторитета и дисциплине.

Как и всё в мире, семья начинается со слова. Чаще всего – слово это: «люблю…». Но смысл его различен: «люблю – жалею», «люблю – благоговею», «люблю – боготворю», «люблю – надеюсь», «люблю – желаю», «люблю – обещаю», «люблю – жертвую», «люблю – клянусь в верности». Благо, если «люблю» значит: более всего хочу тебе добра, хочу умножить всё хорошее для тебя и с тобою пережить полноту твоего счастья.

Но если в лоно семьи будут вторгаться пусть в невольном раздражении другие, чужие и чуждые этому слову смыслы – в судьбы людей станет закладываться нездоровое начало. Дурной смысл, темная энергия злых слов будут, как ржа, подтачивать и разрушать семью, разъединять и враждебно сталкивать супругов.

С первого слова «люблю», полного сокровенным, неповторимым слиянием звуков и смыслов, начинается семейное строительство. В облачке открытых и скрытых значений этого слова, как в завязи цветка, – будущее семьи, будущее рода. Род – вот коренное слово, означающее: и дающий жизнь, и жизнь продолжающий. Слова этого корня несут светлое, доброе начало. С приставкой «на», имеющей смысл: стремление ввысь, внутрь, к сердцу, слово это образует слово народ. Хоровод светлых слов рождается из этого корня. Говорим: родимый (род-«имамый» /имеющий/) – и знаем: дорогой, близкий сердцу. Произносим: родник, и воображение рисует нам чистый, животворный, из недр матери-земли текущий ручей. Скажем: Родина – мыслим: дорогая, самая близкая сердцу страна. Когда же употребим приставку со значением отторжения, отталкивания, отвержения, слово, составленное с нашим добрым корнем, получает смысл бранный: вы-родок, от-родье. Или – жалостливый: у-род, без-родный. Язык подсказывает нам: идти к добру – значит идти к народу.

Жизнь семьи, как и жизнь человека, начинается со слова. Вот перед матерью он, маленький, беззащитный живой комочек, плоть от плоти ее, часть ее души. Он живой, как природа; он безъязыкий, как она; он издает звуки-настроения. И вот – чудо! – первое слово матери, ласковое, доброе, исполненное любви: «сыночек мой» или «доченька». И навстречу этому слову вдруг появляется улыбка младенца. Именно с этого первого слова, еще не понимаемого, но ощущаемого им, начинается вочеловечивание, воплощение человеческого в природном, чудо превращения во со-знание, со-чувствование и духовное со-присутствие в мире, без которого нет и не может быть истинно человеческого бытия.

Страшно, что многие совсем не понимают этого, не могут уразуметь, что в основе благополучия и счастья семьи лежит все то же: слово, слово – соединяющее, укрепляющее добрый род, доб-ро…

Воспитывающая сила русской семьи держалась на памятливых традициях повиновения старшим, на педагогике наставничества, на терпеливой снисходительности к немощам других, на авторитете заботливого и любящего отца и благочестивой и усердной матери. Их опыт и достойное поведение были залогом послушания и здорового возрастания наследников.

Наше время нуждается в таком опыте. В его обретении нам помогает наша великая литература, наша культура (от древности до наших дней), в русле духовных начал, образовательных и воспитательных традиций которой развивалось некогда большинство русских семей.

Эти традиции были чужды утилитарно-прагматического подхода в воспитании: прежде всего родители старались воспитать благочестие, утвердить в своих детях человеческое, религиозное переживание мира.

Этому способствовало и религиозное воспитание. Мысль эта входила в сознание наших предков с азбукой: «Аз, буки, веди, глагол, добро…» – твердили, еще не все осознавая, уста ребенка. Подсознание же воспринимало: я – буквы – узнаю – творю – добро[8]… Знание – добро, учение, учение – свет… Дитя и входило в мир с подсознательным ожиданием света, который воссияет в его уме, когда он исполнится мудростью знания, верою и силою духа… Ребенок молился и, молясь, просил избавить его от дурных соблазнов, он обращался к Богу с просьбой на земле явить Его добрую волю.

Всё существо малыша было еще до школы в известном отношении подготовлено к мысли о добре и к отрицанию зла. Разные были семьи, но вряд ли в какой садились за стол, ложились спать или поднимались, не помолясь Богу. И хотя просили и о насущном хлебе, еще более – произносили исполненные благодарности слова ко Всевышнему, Воплощавшему доброе и прекрасное – Любовь. «Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое» – шептали детские уста. Молитва, благодарение Богу – вот основа мироотношения многих поколений русских, воспитывающихся некогда в детские годы в отечественных школах. И что это были за люди! Невольно вспомнишь лермонтовское: «Богатыри – не вы!..» Откуда в тех такая способность служить Родине, народу, человечеству? Ответ очевиден. Ведь «строй ума у ребенка, которого первые слова были: Бог, тятя, мама, будет не таков, как у ребенка, которого первые слова были: деньги, наряд или выгода… Отец или мать, которые предаются восторгам радости при получении денег или семейных выгод, устраивают жизнь своих детей иначе, чем те, которые при детях позволяют себе умиление и восторг только при бескорыстном сочувствии с добром и правдою человеческою»[9]. Так справедливо думал А.С. Хомяков, выражая взгляд на русскую семью.

Нам, живущим в XXI веке, не мешает подумать, что из накопленного более чем тысячелетнего опыта семейного строительства в России можем мы усвоить и принять для блага наших потомков. Этот опыт широко отразила наша художественная литература, наша классика, внимательное и рассудительное обращение к которой оказывается великим подспорьем в наших житейских и семейный делах.



[1] Соловьёв В.С. Собрание сочинений. – М., б/г, Т.V. С 19.

[2] Домострой. – М.: Художественная литература, 1991. С.23.

[3] Ключевский В.О. И.Н. Болтин // Ключевский В.О. Собр. соч.: В 9 т. – М.: Мысль, 1989. Т. VII С.244.

[4] Ключевский В.О. «Недоросль» Фонвизина // Ключевский В.О. Собр. соч.: В 9 т. – М.: Мысль, 1990. Т.IX. С.63.

[5] Ничипоров Б.В. Введение в христианскую психологию. – М.: «Школа-пресс», 1994. С.113.

[6] Своеручные записки княгини Наталии Борисовны Долгорукой. – СПб.,1913. С.36-37.

[7] Там же. С.25. Курсив мой – В.Т.

[8] Обращаю внимание коллег на интересную статью: Ильиной Н.А. Попытка прочтения русской азбуки // Сб.: Россия и Запад. Диалог культур. – М., 1994. С.158-165.

[9] Хомяков А.С. Об общественном воспитании в России // Русский архив, 1819. №1. С.114, 117.