Чудо, которым была Россия. Когда и почему русские перестали размножаться. Почему в России два раза принимался закон об обязательном всеобщем начальном образовании. Сравнение уровня жизни в России и странах Запада до революции. Где происходил самый большой экономический бум в XX веке. Засевали всё меньше, а зерна вывозили всё больше. Кто сделал Россию сырьевым придатком Запада. Русский не коллективист и не индивидуалист. Неписаная иерархия предпринимателей в России. Рождение русского модерна. Конец противопоставления столицы и провинции. Новое никогда не борется со старым.
Добрый вечер, дорогие друзья! Вас стало больше.
Я встречаюсь с вами трижды. Первая встреча была неделю назад. Как преподаватель культуры уже очень долгое время, я знаю, насколько важно в любом, даже небольшом курсе или цикле сохранение структуры. Потому еще раз напомню вам исходно заданную структуру. Мы сравнили социальный, социально-культурный, культурный, немного хозяйственный уклад жизни России в XIX веке и в начале XX века. И я позволил себе сделать вывод, что в целом Россия задолго до начала нашего века миновала нижнюю точку развития по нисходящей, перехода к упадку, нижнюю точку своего развития. Почти по всем параметрам мы наблюдаем подъем. Это изменение направления вектора представляется мне самым важным. Сегодня нам предстоит посмотреть, что же представляла собой Россия в начале нашего столетия. Если бы я писал статью в популярный журнал или тем более вел радио- или телепередачу, я бы рискнул украсть название у одного англичанина Мэтью Бэшема и назвал бы сегодняшнюю лекцию «Чудо, которым была Россия». У англичанина чудом была Индия. После этого, через неделю, завершая, я попытаюсь после анализа дать синтез всего сказанного и посмотреть, что это для нас означает, что означал реальный расцвет России в начале XX века, в предреволюционную эпоху, во всех аспектах. Прежде всего, конечно, в вероисповедании, культурно и социально, и что представлял собой потенциал, нами не реализованный, и который, как мне кажется, мы еще можем реализовать.
Итак, Россия в 90-ые годы XIX века представляла собою империю со 125 миллионами населения. Демографическое положение России было безупречным. Есть два опыта экстраполяции. Один сделала группа французских ученых на 50 лет вперед, если не ошибаюсь, в 1912 году. Следовательно, они экстраполировали развитие до 1962 года. Россия должна была в начале 1960-ых годов располагать тремястами пятьюдесятью миллионами. Правда, любой из вас может меня поправить. Россия утратила в своих исторических границах Царство Польское, его польскую часть, и великое княжество Финляндское. Но Россия приобрела территорию с еще большим населением, она приобрела Туркестан в советское время. Туркестан — не часть исторической России, по крайней мере, большая часть Туркестана — не часть исторической России. Потому я считаю, что мы в праве смотреть, сколько мы недобрали населения, сравнивая демографическую картину СССР с Российской империей.
Вторую подробную прогностическую экстраполяцию сделал Дмитрий Иванович Менделеев. Его интересовала картина на рубеже тысячелетий. Россия по Менделееву должна была в наши ближайшие годы располагать полумиллиардным населением. Нетрудно видеть, что обе экстраполяции, оба опыта прогноза практически совпадают. Обратите на это внимание, дорогие друзья, потому как совершенно не имеет принципиального значения, какую часть этого населения мы потеряли в ходе революционных безобразий, какую часть в ходе Второй мировой войны, ибо Вторая мировая война закономерно вытекает из революционных безобразий, и какую часть как не родившихся наших сограждан, не родившихся в силу множества религиозных, социальных и экономических причин. Всё это так или иначе убитые, или косвенно убитые русские люди.
Здесь сделаю маленькое отступление. При обращении к демографической картине часто в наше время звучит ложь. С позиции лжецов дело в том, что русские перестали быть традиционным обществом, и как все общества, переставшие таковыми быть, перестали размножаться. Однако я готов одним единственным примером убить это утверждение бойких журналистов. Мне известно, когда точно демографический прирост мусульманских областей Советского Союза начал обгонять прирост русских областей, под которыми я, конечно, понимаю и Украину с Беларусью, так как их тоже населяют русские люди, хоть их иногда и не так называют. Это произошло только в правление Хрущева, это произошло только в 60-ые годы. Никакая утрата традиционности категорически не проходит. Русская семья выдержала революцию, гражданскую войну, красный террор, коллективизацию и, наконец, Вторую мировую войну. Не выдержала русская семья «хрущобы»! Утрату собственных домов, каковыми до той эпохи располагало большинство русских семей. Потому это тоже социальный прессинг, прямой социально-культурный удар. Тут мне представляется уместным отступление.
Само собой разумеется, принципиально важно, каким было население Российской империи. Были ли то десятки миллионов граждан, или всего лишь десятки миллионов толпы, быдла, если хотите. Социально-политически это были десятки миллионов граждан. Общество граждан отличается от толпы тем, что оно структурировано. Русское общество и все иноверческие и инородческие общества, которые жили в России, были структурированы традиционными институциями. Российская империя очень осторожно относилась к традициям провинций. В частности, у армян продолжал действовать их традиционный судебник Мхитара Гоша. В Лифляндии, Курляндии и Эстляндии — статуты Ливонского ордена, конечно, настолько, насколько они не противоречили законам Российской империи, в Витебской губернии — частично статуты Великого княжества Литовского. И все мусульмане Российской империи управлялись шариатом тоже постольку, поскольку нормы шариата не противоречили Основным законам Российской империи.
Общества эти в основном были структурированы в земства, о чем мы говорили в прошлый раз, или иначе структурированы. Так, безусловно, было структурировано корпоративно устроенное мещанское и в еще большей степени купеческое сословие. Вне всякого сомнения, структурированными весьма своеобразно следует считать области казачьих войск. Итак, это, безусловно, не толпа, но общество с высоким удельным весом самоуправления, хотя конечно недостаточного, чего уж греха таить, в сравнении с русскими традициями XVII века. Это было общество воспитанных людей. Надо сказать, что процессы разрушения церковного прихода, несомненно, наблюдаются во второй половине XIX века в силу резкого возрастания городского населения. Городские низы, выброшенные из сельской местности в рабочие казармы, лишившиеся своего уклада жизни, своих традиций, неформальных связей, довольно быстро лишались и приходского уклада, то есть соседа слева, соседа справа. В отличие от людей образованных, а тем более, в отличие от чиновников их же никто не обязывал ежегодно хотя бы раз бывать на исповеди, как полагалось человеку на государственной службе.
Однако не будем так мрачно смотреть на мир. Во-первых, рабочие казармы — это в основном явление XIX века, а не XX века. А рабочие казармы XX века я еще видел в Москве за Сокольниками. Это двухэтажные дома с весьма просторными квартирами. Я видел такие же рабочие застройки Железоделательного завода в Петербурге, в районе Лиговка. А там, где восстанавливается нормальное житье-бытье, если не семейный дом, то семейная квартира, там постепенно восстанавливается и нормальная религиозная жизнь. Кроме того, это ведь крупнейшие промышленные центры. Напомню вам, что подавляющее большинство населения в малых и средних городах жило по-прежнему в собственных домах. По инерции они так же жили и после революции. Единственный плотно застроенный город-миллионер западноевропейского типа в Российской империи — это Санкт-Петербург. Москва даже и в начале XX века имела обширные кварталы частной застройки. С нормализацией профессионального уровня, с появлением категории квалифицированных рабочих печальная эпоха рабочих казарм естественной уже не казалась, ведь в России нигде не было коммунальных квартир, которые мы по справедливости должны называть иначе — квартирами коммунистическими, так как они именно коммунистическим режимом и созданы.
Хочу отметить, что не только очень многие священнослужители действовали как просветители и миссионеры в рабочих кварталах русских городов. В рабочих кварталах возникали и просветительские центры. Это были православные братства. Представьте себе, это в среде-то русских рабочих добровольно возникали братства, любившие строго уставное, то есть продолжительное богослужение. И мне такой братский храм в Петербурге известен, и он не единственный. Возникали чайные. В начале XX века весьма обширное явление — открытие чайных общества трезвости. Возникали и строились повсеместно народные дома, иногда очаровательной архитектуры. «Народным домом» тогда называлось то, что потом называлось «клубом» и еще позже «дворцом культуры». Причем, они строились в начале XX века во вполне национальной русской традиции.
Было ли это хоть сколько-нибудь образованное население? Еще раз уместно помянуть добрым словом земство вкупе, конечно, с церковными приходами и церковной общественностью, и возвратиться к цифрам. Во втором десятилетии XX века в России ежегодно строится 10 тысяч школьных зданий. Закон о всеобщем начальном образовании принят в Российской империи в 1908 году. Потом его придется принимать еще раз в 1932 году во время ликвидации безграмотности. И это истинная правда. Но вам в школе не ставили должного акцента на причину безграмотности. Для русской деревенской семьи конца 20-ых и начала 30-ых годов — нормальная ситуация, когда старший брат грамотен, а младший неграмотен. Старший успел ходить в церковно-приходскую школу, а младший попал в революцию. Причем, это ведь был не Советский Союз, и тогда показухой не занимались. И в отчете обер-прокурора синода и министерства народного образования честно указывали проценты, которые не достигали цели, потому что писали правду. Эту правду я помню. Перед революцией 87% детей школьного возраста было охвачено школой. Среди мальчиков — 94%. То есть, сказывался глухой провинциальный консерватизм, и где-то девчонок просто не отдавали в школу. Но, 94% — это с народами Крайнего Севера, это со всеми чукчами! Правда, некоторые народы Российской империи ухитрились опередить в деле народного образования даже русских. Например, православных опередили старообрядцы, у них была всеобщая грамотность. Татары, самый высококультурный мусульманский народ, опередили православных. Ну, правда, у других мусульман было хуже. Не забывайте, что во всей Российской империи имамами всех мечетей без исключения были только волжские татары. Так что, картинка-то выглядит очень привлекательной.
А как жило то население? Неужто впроголодь? Известный физик-атомщик, оказавшись заграницей и ставший в конце 60-ых годов «невозвращенцем», а именно господин Федосеев, доктор физико-математических наук, сделал подробное исследование уровня жизни в России. Не знаю, жив ли он сейчас, ведь прошло много лет, и он тогда уже был не молод. Тогда, в начале 70-ых годов я это и прочитал, но, простите, не сохранил копию. Те, кто постарше понимают, что когда в руки четверть века назад попадал журнал «Посев», его прочитывали быстренько и тут же отдавали. Но поверьте честному слову профессионала, я читал внимательно и с максимальным недоверием (!), потому что итоги Федосеева мне, тогда безусловному антикоммунисту, всё равно казались фантастическими. Я следил за каждым шагом его вычислений. Что он сделал? Как можно сопоставить жизненный уровень? Ну, во-первых, есть международная норма. При сопоставлениях стоимость продукта оценивается не в рублях, долларах, франках, а в часах и минутах рабочего времени. То есть, в настоящее время для низкоквалифицированного рабочего США автомобиль обходится в 8 с половиной недель его рабочего времени. Тогда можно сопоставлять. Во-вторых, Федосеев весьма остроумно использовал только усредняемые продукты, взяв для базового сопоставления только небольшое число продуктов сельского хозяйства, промышленности, аренду жилья. Он указал, что сравнивать можно не всё, потому что Брежневу черная икра обходится дешевле себестоимости, а вам дороже, потому что икры в продаже нет, и для больной мамы вы идете за икрой в ресторан и переплачиваете. А вот батон хлеба стоит 13 копеек и вам и Брежневу. Потому батон годится. На этой основе Федосеев сделал четыре цифры, которые я запомнил навсегда. И вам советую запомнить, они вас не подведут.
При принятии жизненного уровня русского гражданина 1913 года за 100 условных единиц, жизненный уровень подданного Великобритании в том же 1913 году составлял только 80 условных единиц. Жизненный уровень британца в 1968 году — 216 у.е., а советского жителя в 1968 году — 53 у.е. У меня не вызвало недоверия, что англичане в 1968 году жили в 4 раза лучше нас. У меня не вызвало недоверия тогда уже, четверть века назад, что мы жили вдвое хуже, чем перед революцией. Но я очень внимательно проверял, чтобы удостовериться, что мы на одну четверть жили лучше англичан в последнем статистическом году перед началом мировой войны, приведшей к революции. Вот вам сопоставление жизненного уровня.
За этим конечно стояло улучшение социальной картины, улучшение положения в обществе, постепенный возврат русских людей в церковь. А в исламские ли мечети или в буддистские дуганы, в данном случае не важно. В купе с повышением жизненного уровня всё это должно было иметь какую-то опору. Что хозяйственно представляла собою Россия начала века? Даже советская литература признавала, что в годы после так называемой «первой русской революции» у нас был хозяйственный подъем. Кстати, я считаю, что революция была одна, она началась на исходе 1904 года и, подозреваю, продолжается сейчас, мы приближаемся к ее закономерному финалу. Она уже почти издохла. Но нам предстоят некоторые усилия, чтобы благополучно и к будущему процветанию преодолеть последний этап. Так вот, на самом же деле хозяйственный подъем начинается не после 1905 года, а в 80-ые годы прошлого, XIX века. То есть, примерно с начала царствования Александра III. Царствование Александра II обошлось нам небольшим, хотя и плавным экономическим спадом, в чем нету ничего удивительного и нет укора памяти царя-освободителя, ведь мы все-таки отказались от крепостного права, мы все-таки провели земельную крестьянскую реформу. Это не могло не встряхнуть всю Россию. Кроме того, русские люди любили крепостное право не больше, чем коммунизм. И происходили печальные социальные откаты. Например, заводских крепостных уральских казенных заводов начальство готово было за вполне приличную заработную плату нанимать уже как свободных людей, только бы сохранить квалифицированный персонал. А люди уходили всё равно, потому что им завод надоел.
Так вот, условно лет двадцать великих реформ от начала их в 1861 году до года страшного, до года убийства царя-освободителя, года 1881, — это экономический спад, который сменяется затем захватывающим следующее двадцатилетие, может быть, чуть больше чем двадцатилетие, неуклонным экономическим подъемом. То есть, Россия и русские люди приступили к реализации того, что они приобрели, отказавшись от крепостничества. Это закономерно. Кстати, конечно, тот спад был совсем не таким как сейчас. Даже близко не наблюдалось такого разрушения хозяйства как в наши послесоветские годы. Но с начала XX века в России был не подъем! В России с начала века был хозяйственный бум (!), темпами промышленного прироста превосходящий все три знаменитых промышленных бума, которые мы наблюдали после Второй мировой войны — германский, итальянский и японский. Эти темпы просто никем не достигнуты.
Если вас заинтересует соответствующая цифирь, то я предлагаю вам вот эту книгу — Ольденбург «Царствование императора Николая II». Она издана трижды за 90-ые годы, то есть, она не редкость. Впервые она была издана в 1991 году, то есть, она успела попасть еще в библиотеки. Это не история, а то, что раньше честно называлось «материалами к истории». Любой преподаватель, политик, общественный деятель, тем более, если он православный и русский человек, будет вынужден пользоваться Ольденбургом. Весьма советую.
Есть еще одна книжечка, небольшая брошюрка. Может быть, она есть у вас дома, пошарьте в пыльном углу. Ее издали дважды в начале 90-ых общим тиражом, кажется, в полтора миллиона. Автор: Бразоль Б. Л., название: «Царствование Императора Николая II в цифрах и фактах». Она совсем тоненькая, там просто статистика.
Я добавлю к этим двум книгам только общую картинку. Друзья мои, есть старая печальная шутка. О том, что бывает ложь, наглая ложь и статистика. Недругов у нас с вами много. И они этим пользоваться умеют. И они всегда будут признавать что-нибудь одно, дабы умолчать или солгать о другом. Ну, хорошо. Мы все уже давно знаем, что Россия своим хлебом кормила всю Европу, что суммарный урожай еще в конце XIX века (а при Столыпине он резко возрастал) составлял примерно два миллиарда пудов, из которых треть обычно вывозилась. Это известно. Россия как хлебный экспортёр тогда была равна суммарному экспорту США, Аргентины и Австралии, то есть трех хлебных держав западного мира. Правда, мне удалось застать одну престарелую даму, доктора экономических наук, которая с пеной у рта доказывала, что русские крестьяне хлеб вывозили, а сами помирали с голоду. А я никак не мог от нее добиться ответа на простой вопрос: а разве при государе императоре были «продразверстки» и посылали жандармов отнимать хлебушка у русского мужика? Или мужик был псих ненормальный, который продавал весь хлеб, оставляя себя без хлеба?
Но мне не хотелось бы оставить у вас ощущение, что Россия была только пусть даже и почетным, но «хлебным придатком». Хлебный экспорт России интересно изучать. Очень интересна эволюция вывоза культур. Например, наверняка, вы не знаете, которая хлебная культура, опередив пшеницу, составляла основную часть всего хлебного экспорта в последние предреволюционные годы. А это ячмень, из чего можно сделать выводы, что, вероятно, знаменитое датское, голландское и германское пиво варилось из русского ячменя.
Россия действительно была великой сельскохозяйственной державой, но вывозила отнюдь не одну продукцию земледелия.
Крепостное право сидело не только в помещичьем землевладении, но и в структуре провинциального управления. Русский дворянин часто не был для крестьянина барином, но оставался начальником, ведь были и государственные крестьяне. Поэтому, если свободу от помещика крестьянин получил сразу (в 1861 году), то с начальником сделать это сразу было невозможно. И земство (местное самоуправление) должно было еще развиться даже там, где крепостного права вообще не было. Для крестьян русского севера дворянин был только начальником. В Архангельской губернии практически не было крепостного права. В Олонецкой губернии (нынешней Карелии) практически не было. В Вологодской губернии уже были помещичьи земли, но только в южной части, как и в Костромской. В Ярославской губернии помещичьих земель уже было много. Эти перечисленные губернии есть русский север в отличие от северо-запада.
Так вот что интересно. С ослаблением крепостнического гнета, то есть с развитием земства, постепенно освобождаясь от наследия крепостничества, крестьянин русского севера решительно возвращался к искаженной крепостничеством традиции хозяйствования. Он постоянно сокращал посевные площади. Интересно, не правда ли? И производил в основном кормовое зерно. Братья и сестры, да ведь уже Москва находится в области рискованного земледелия. Что же говорить о Костроме или тем более об Архангельске? Какое земледелие кроме минимального! Как только на крестьянина перестали давить, он стал возвращаться к исконно славянской традиции скотоводства. Он всё свое хозяйство перестраивал на разведение молочной скотины. То был ответ крестьянина на реформы.
Не все, наверное, помнят, что у нас была грандиозная «Северо-Русская ассоциация молочных производителей». Ну, на самом деле они всё производили. Это значительная часть дореволюционного российского кооперативного движения. Интересно, что инициатором и душой ассоциации был прогрессивный помещик и молочный скотовод Верещагин, родной брат живописца. Естественно, в нем участвовали и другие дворяне, те, которые «попрогрессивнее» и «помолочнее», и огромное количество северных крестьян. Так вот, по официальной европейской статистике Россия — второй производитель масла примерно с 1909-10 года. Россия — вторая после Дании. И тут статистика вынуждено лжет. Дело всё в том, что часть русского масла покупали у нас датчане, по своей рецептуре обрабатывали своими травами, которые придают датскому маслу высоко ценимый густой желтый цвет, и дальше продавали уже как датское. Но производили русские больше масла, чем даже знаменитые датчане.
Вывозили мясные туши, вывозили птицу, вывозили яйца. Как вывозили яйца, я, честно говоря, не знаю и не могу смоделировать эту часть нашего экспорта. Дело в том, что яйца хорошо сохраняются, и их можно вывозить не рефрижераторными вагонами, но они, извините, бьются. А их надо несколько раз перегрузить. Но, тем не менее, это факт, на который указывают книжки, на которые я обратил ваше внимание.
Но Россия не была и не может быть признана чисто аграрной страной даже с поправкой на животноводство. Я могу сказать, чем Россия не была, но чем Россию сделал коммунистический режим. Россия никогда не была сырьевым придатком Запада. Да, конечно, то, что сделали с нашей обрабатывающей промышленностью современные наши «воришы и нуворишы» (не моя шутка), превосходит советские достижения в несколько раз. И все-таки акцент на экспорте нефти и газа был поставлен уже брежневским режимом и впоследствии только усугублялся. Конечно, Россия вывозила сырье. Любая добывающая страна будет вывозить сырье. Но Россия вывозила сырье и ввозила сырье. Например, Россия вывозила коксующийся уголь и ввозила из Англии белый кардиф, уголь, который у нас не добывается. Однако, заметьте, весь предреволюционный период объем производства керосина, единственной фракции, которую я нашел в статистике, постоянно опережает рост добычи нефти. То есть, Россия шла от вывоза сырья и даже от широкой внутренней продажи сырья частным лицам к продаже обработанного продукта.
Россия, конечно, вывозила лес. Было бы смешно, если бы мы не вывозили лес. Однако я не нашел ни одного утверждения, что мы когда бы то ни было при этом губили бы лесные массивы. То есть, лесопромышленники лесопромышленниками, а офицеры его императорского величества корпуса лесничих были не в том же положении, что несчастные лесничие советского времени. И при них разворовывать лес не проходило.
Но Россия была и промышленной и промышленно-экспортирующей страной. Нет, я не стану утверждать, что Россия активно вывозила станки и машины. То есть, вообще говоря, вывозила. Мы очень многое сами изобретали. Но ввозила по-прежнему больше, особенно германской продукции, вне всякого сомнения.
Россия была грандиозным экспортером текстиля. Весь Китай практически был захваченным рынком сбыта русского текстиля. Даже Владимир Ильич Ульянов (Ленин), причем в раздражении, как всегда, когда он признавал наши заслуги, обложил в одной из своих статей русский империализм «ситцевым». Причем агенты наших крупных текстильных предприятий специально ездили и узнавали, каковы вкусы и каким будет спрос. Изучался рынок в различных китайских областях. Наш текстиль попадал даже в Индию, конкурируя с английским в этой крупнейшей английской колонии. Такова хозяйственная картина. При этом, указывая на передовые отрасли промышленности, я хочу отметить, что химическая промышленность России приближалась к таковой США, автомобильная не уступала французской, авиационная — немецкой. Конечно, удельный вес авиационной промышленности был тогда везде весьма не велик, да и автомобильной не слишком велик. Однако это указывало на хорошие тенденции. Первый русский автомобиль инженера Брезе был показан на Нижегородской выставке в 1896 году. Первый автомобильный конвейер запущен в 1908 году на знаменитом рижском заводе Руссо-Балт. К тому моменту уже 6 или 7 заводов производили автомобили, но мелкосерийно. Мне довелось посмотреть, но к сожаленью, я не сохранил точных примеров, наблюдения наших современных историков автомобилестроения. Они отмечают, что русское автомобилестроение в плане введения организационных и технологических новшеств, в среднем от таких крупнейших заводов как Форд и Бенц, отставало, но на 1-2 года.
И здесь хочу обратить ваше внимание вот на что. Современный исследователь русского хозяйства Платонов отметил, что хозяйственный бум был достигнут примерно теми же средствами, что и бум в Японии, а именно широким использованием зарубежных конструкций и технологий и максимальным использованием национальных традиций хозяйствования. Ну, правда, не таким тотальным заимствованием, как в Японии, которая весь свой бум построила на зарубежных конструкциях и на половину на зарубежных технологиях. Сказать такое о России было бы несправедливостью. И все-таки широким использованием конструкций и технологий. На Западе не верили, что мы построим в предполагаемые сроки Транссибирскую железнодорожную магистраль. Мы построили. На чем? На использовании артелей, нашей хозяйственной национальной традиции. Она была построена в категориях артельного найма. Никогда ничего подобное в России уже не повторялось, потому что последующий режим, как известно, предпочитал не артели нанимать, а обходиться большим количеством заключенных. Это и было использование национальной традиции, национальной социальной традиции, если хотите, кооперативно-социалистической. И в таком случае я не буду против слова «социализм». Но когда я слышу, как одни доказывают, что русский есть коллективист, а потому долой Запад, а другие кричат, что русский опять-таки коллективист, и потому мы должны индивидуализму учиться у Запада, я всегда буду готов возразить, что это не правда. Это видно в истории русского хозяйства. Русский — не индивидуалист и не коллективист. Русский — корпоративист! И его стезя — это община, кооператив, артель, товарищество, в том числе и крупных предпринимателей, любое, что очень хорошо доказывается историей предреволюционной России.
Итак, мы развивались, заметьте, в собственном ключе, мы развивались в своей системе ценностей. Иногда указывают, что у нас был высокий уровень участия иностранного капитала. Кстати, иногда это приводят в пример и сейчас, подчеркивая, что тогда широко использовали западные инвестиции, без чего и сейчас никуда, без чего жить невозможно. Мы принимали западные инвестиции, это правда. Но я не мог бы согласиться с тем, что русское хозяйство было порабощено иноземным капиталом.
В России вплоть до революции сохранялась неписаная социальная иерархия предпринимателей. Причем сейчас мы видим нечто ей абсолютно противоположное. Делец первой категории был в среднем всегда промышленником. Купец был дельцом второй категории. И только к третьей категории соглашались отнести банкира, да еще часто с пренебрежительным прозвищем «процентщик», вам известным из классической литературы. Старуху-процентщицу помните. А сейчас всё наоборот. Мы видим процветание банков, качающих деньги из воздуха, дикую торговлю и остатки совершенно социалистической, ни в коем случае не частнопредпринимательской промышленности. Сейчас всё наоборот! На этом пути, разумеется, Россия никогда к промышленному расцвету не придет, потому что он просто нарушает национальную систему ценностей. Русский национальный капитал с участием русских немцев и мусульман занимал практически всю промышленность. Торговый капитал включал часть иностранцев, кстати, и азиатских иностранцев. Вообще среди торговцев в Российской империи было очень много мусульман и христиан Кавказа. Ну, это национальная склонность характера (с улыбкой). А вот среди банкиров действительно иностранцев и наших инородцев было много. Причем, этот процесс начинал преодолеваться, и довольно своеобразным способом. Крупные семейные или родственные корпорации промышленников начинали открывать свои дочерние банки, например, банк Рукавишниковых в Нижнем Новгороде или банк Рябушинских в Москве.
Вот вам хозяйственная основа того русского чуда. И это чудо не замедлило выплеснуться грандиозным культурным расцветом. Ну, смотрите сами. Начиная где-то с Сумарокова, а отнюдь не с Пушкина, у нас постоянно существует блистательная литература. Неслучайно русскую литературу начала нашего, XX века назвали Серебряным веком. Известно, кто назвал, — Анна Андреевна Ахматова, а название придумал по ее просьбе ее сын — Лев Николаевич Гумилев, один из моих выдающихся учителей, исходя из сравнения, что если Пушкинский век — Золотой, то уж этот — точно Серебряный. Почему? А потому что нету второй такой мощной полосы лирической поэзии, нету такого расцвета грандиозных поэтических имен как в конце XIX и в начале XX века, хотя литература всегда была прекрасна. Но если мы сравним художественную прозу, то получится, что как раз в предреволюционные годы она выглядит не так убедительно. Заканчивается творческая биография Толстого. Заканчивается биография Чехова. У Бунина только начинается. Даже и не начинается, никто не успел заметить. Начинается у Ивана Сергеевича Шмелева.
Проза будет не так блистать, но поэзия будет выглядеть поразительно. Причем поэзия на редкость близкая художественным стилем к господствующему стилю эпохи. Это уже интересно. Русская культура в начале XX века снова приобретает стиль эпохи, снова приобретает национальный стиль, который конечно менее заметен в классических искусствах, чем в архитектуре. Но архитектура всегда четче выражает стиль. Еще менее заметен в словесности, но будет заметен везде, в архитектуре, в театре, в театральной декорации, абсолютно и безупречно в искусстве книги, в других искусствах. В графике и особенно живописи, не покрывая всей совокупности художественных явлений, но доминируя. В изящной словесности, ну может быть, оказавшись наиболее ярким художественным явлением, наиболее ярким стилем. В музыке заметно, безусловно. Это модерн. Стиль русской культуры предреволюционной эпохи называется стилем модерн. К настоящему моменту по нему существует весьма обширная литература. Рекомендую вашему вниманию прекрасный, хорошо и обосновано подготовленный альбом «Русский модерн» (Е.А. Борисова, Г.Ю. Стернин), книгу Дмитрия Владимировича Сарабьянова «Стиль модерн». Рекомендую всё, что было опубликовано блестящей исследовательницей архитектуры и популяризатором эпохи Евгенией Ивановной Кириченко. Ну и сейчас вы уже много чего найдете, даже и мою статью, которая появится в первом номере журнала «Новая Россия» за следующий год.
Что это означало? Название стиля условно. Но совокупность художественных явлений, определяющих модерн, не условна. Название, безусловно, не соответствует ничему, кроме некоторого сопоставления с предшествующим временем. Новая эпоха. Art Nouveau (Новое искусство), говорили во Франции и особенно в Бельгии, где модерн был поинтереснее, чем во Франции. В Австрии и кое-где в Германии его называли Jugendstil (Молодой стиль), иногда еще по латыни Ars Nova. А у нас — модерн. То был стиль, который радостно ворвался в эпоху, и, как показалось всем, начал бурно отвергать всё, что было перед ним. Начал он с настоящей революции. И как на это покупались некоторые авторы! Делали из модерна эдакого предшественника революции и радостно проповедовали эту линию. На самом деле, причина этому была в самой архитектуре. Была она и в живописи, но в архитектуре она будет одна, а в живописи другая. А в литературе — совсем даже третья. Всё по-разному. Но по причудливым, трудно уловимым закономерностям или по воле Всевышнего Творца это образовало внутреннюю противоречивость.
Итак, архитектура. Еще в конце XVIII века сворачивают от слепого подражания античности к романтизму. И он, кстати, подает некоторую эстафету к будущему модерну, который тоже романтичен. Но тогда романтизм стилем эпохи не стал, не смог, не победил классицизм. Одновременно на смену классицизму и романтизму приходит историзм, работа в исторических стилях. На этом пути зодчие вызывают к жизни историю архитектуры. История русской архитектуры сложится только в конце XIX века. Тогда начнет складываться и история византийской архитектуры. И вот тогда зодчие могут построить всё! Сходное явление было и на Западе, как высший шик. Всё, что хочет заказчик! Хочешь готический вокзал? Будет тебе готический вокзал, причем, он будет более готический, чем любой готический собор! Хочешь баню в мавританском стиле? Сделаем тебе баню в виде турецкой мечети. Хочешь русский особняк а-ля XVI век? Получишь XVI-ый. А-ля XVII-ый? Получишь XVII-ый. Краснеть не будем. Всё знаем, всё умеем. Всё воспроизводим. Это совсем неплохо. Но этот путь в коне концов загнал зодчих и заказчиков в тупик. По двум причинам. Во-первых, они оказались настолько связанными историческими стилями, что это сковывало архитектурную фантазию. Это в романтизме можно всё. В нем готика, например, может только померещиться, но всё равно видно, что это XX век. А в историзме надо сделать всё точно. И во-вторых, архитектура не может быть нефункциональной. А функциональность все-таки давила, ведь в истории все-таки не было готических вокзалов, и византийских сталелитейных заводов тоже не было. И вот это внутреннее противоречие просто ловило, защемляло зодчих конца прошлого XIX века.
И они начали искать обходы и выходы из этой ловушки. И обратились к романтическому приему стилизации, вернулись немного назад. Но романтизм — это стилизация до историзма, то есть, когда плохо знали стили, даже романский, даже готический. А модерн есть стилизация после историзма, на фоне свободного владения материалом, когда чувствуешь себя уверенно до виртуозности.
Одними из первых, а можно считать, что и первыми были художники Мамонтовского или Абрамцевского кружка. От их работ, которые сейчас надо смотреть на выставке в Третьяковской галерее в здании на Крымском валу, посвященной Васнецову и его кругу, сохранились архитектурные студии. В частности виден их интерес к средневековой книжной миниатюре. А как изображал храм средневековый миниатюрист? Он его изображал так, что у него на одном листе храм сразу видно с трех сторон, включая интерьер. На первый взгляд кажется, что это наивный детский рисунок. Но если вы вдумаетесь, всматриваясь в средневековую миниатюру, вы увидите одну интересную вещь, что она невероятно информативна, что иначе передать невозможно, что они сразу много сообщали об архитектуре, изображая ее на листах Евангелия, например, или на листах Апостолов, исторических хроник и так далее. Как они добивались этой компактности, емкости, этой информативности? Они добивались этого стилизацией. Путь средневекового миниатюриста есть путь стилизации. И вот наши художники насмотрелись и начали стилизовать. В итоге в 1881-1882 годах появляется маленькое, но великое здание, навсегда оставшееся на рубеже эпох, открывшее новую эпоху. Это Абрамцевская церковь Спаса Нерукотворного. Конкурсный проект на семейном конкурсе мамонтовских художников выиграл Васнецов. И Поленов, признав его превосходство, снял свой проект. По эскизам Васнецова строил архитектор Самарин. Иконостас был сделан по эскизам Поленова. По крайней мере, половину икон написали художники Мамонтовского кружка. И все члены семьи участвовали. Как Васнецов в одном из писем сообщает, «наши дамы стали заправскими каменотесами». Госпожа Мамонтова, Елена Дмитриевна Поленова резали детали для окошек этого маленького храма.
Надеюсь, в Абрамцеве вы все бывали. А бывать там надо обязательно. Убежден, что если живешь в Москве, то не реже, чем раз в 3-4 года надо подышать воздухом. Такого русского места почти нигде больше не сыщешь. Ну, желательно все-таки в летнюю половину времени, потому что церковь открыта с мая по сентябрь, и надо видеть ее интерьер. В ней теперь бывают богослужения, но это музейный, приписной храм, которым он всегда и был. Прихода там никогда не было. Был усадебный храм, а теперь это храм сотрудников музея Абрамцево.
Так вот, посмотрите на этот первый шаг. Пройдет десять лет. И в 1892 году к стене, к северному фасаду церкви будет пристроена надгробная часовня. Скончался Андрей Мамонтов, сын Саввы Ивановича. Если церковь — провозвестник модерна, то часовня уже безупречно соответствует стилю модерн, даже всеми линиями своей изразцовой главочки.
Итак, это был один путь, путь изучения нашего отечественного средневекового наследия, неоромантический путь, путь стилизации, но обращение к собственной традиции.
А Запад романтизировал своё. На Западе модерн начинает Англия, конечно. Черты модерна в Англии начинаются намного раньше, чем это станет заметно в любой другой стране. Еще в конце первой полвины XIX века черты модерна усматривают в творчестве прерафаэлитов. В эстетических трудах Вильяма Морриса. Там всё раньше. И тем же самым методом — путем стилизации. Там стилизовали и романтизировали английский дом, загородную ферму, позднеготическую постройку. Это вторая линия, которая к нам пришла из Англии и немножечко из Швейцарии, где модерн был английского корня. Это перенесение на русскую почву раньше сложившегося европейского модерна. Вот этот ранний, западный модерн выглядит частенько чуть ли не отказом от национальной традиции, хотя это несправедливо. Так застроен особняками Каменный остров в Санкт-Петербурге. Работы архитекторов Чагина, Мейера, Шене. Эта застройка настолько удачна, что русскую кинематографическую версию Шерлока Холмса снимали в основном на Каменном острове. И получилось так удачно, что англичане купили ее в прокат. А англичане — снобы. Они, если на Англию не похоже, покупать не станут.
И третья линия, в которой сложился архитектурный модерн, начинается в том же в 1892 году, когда была построена часовня при церкви в Абрамцеве. Василий Дмитриевич Поленов строит загородный дом в своем имении «Борок», которое мы теперь называем «Поленово» (музей-заповедник художника). Он только что купил эту усадьбу, между прочим, за гонорар за одну картину. Правда, заплатил гонорар сам государь император Александр Третий за «Христа и грешницу». Поленов купил Борок и стал отстраиваться. Дом построен по его проекту. Он участник всех архитектурных игрищ Мамонтовского кружка. Что он делает? Что собою представляет этот дом? А это тоже стилизация, но это русская фантазия на темы английского загородного дома. Он обрусел уже окончательно, но историк архитектуры угадает, что это идет от английского коттеджа, от английской фермы. Вот вам, пожалуйста, три составляющие архитектурного модерна.
Зодчие почувствовали, что их загнали в тупик, и резко произошел вот такой всплеск. И 90-ые годы прошлого XIX столетия — это уже модерн.
В живописи происходит нечто другое. Живопись в рамках модерна избавлялась от «передвижнического реализма», скомпрометированного плакатностью, антигосударственностью, даже антиобщественностью. Несчастные художники XIX века были убиты бородатым Стасовым, как я уже сказал, но на рубеже веков русская живопись от этого наваждения освободилась. И модерн в живописи очень разный. Мы видим, что Нестеров — это модерн. Казалось бы, что пейзаж Нестерова такой передвижнический (то есть реалистичный), но он всегда немножечко ирреальный, любой пейзаж, даже русский, даже северный. Посмотрите «Видение отроку Варфоломею» (1889-1890). Всегда немножечко фантастический! У Нестерова пейзаж всегда стилизован. Он никогда не написан с натуры примитивно натуралистически! Вот и здесь модерн прошел. Если вы посмотрите на линии стволов его березок, в том же «Великом постриге» (1898), в «Пустыннике» (1888-1889), вы увидите, что это линия модерна. Необычайно изящная, немного напоминающая линию падающей воды.
А стилизация сказочного мира на темы русской дворянской усадьбы художника Борисова-Мусатова — это тоже модерн, только другой. Сарабьянов прав, когда отмечает, что модерн очень разнолик и предлагает к нему относиться не так, как мы относимся к другому стилю. А к другому стилю мы относимся вот как. Например, есть предмет, произведение искусства. И мы смотрим, соответствует ли он вот этому требованию. Да, соответствует. А вот этому соответствует? Да. Ну, если всем требованиям соответствует, значит это классицизм. А с модерном мы вынуждены поступать иначе. Смотрим. Вот это похоже на вот это. Значит, это модерн. А вот это похоже на вот это. Да, значит, это модерн. Вот это — необарочный модерн, а вот это — неоклассический. А вон тот — национально-романтический модерн. Модерн необычайно многообразен, но его романтизм всегда остается. И стилизация как художественный метод остается.
Я уверен, что появятся еще глубокие работы, которые исследуют модерн в литературе. Литературный модерн переживет революцию. Он будет занимать очень много места в русской зарубежной литературе. Здесь он оставит свой след среди лучших литераторов, которые никуда не уехали, в творчестве Булгакова и Ахматовой, хотя и в разной степени. Символизм для меня — это еще не модерн, хотя он туда ведет. А акмеизм вполне модерн. И наиболее эталонный в моих глазах поэт модерна — Николай Степанович Гумилев.
Можно видеть модерн в музыке. Стравинский — совсем модерн, и здесь не может быть спора. Но мне представляется, что и Рахманинов обнаруживает превосходные черты, причем именно национально-романтического модерна.
Модерн освободился на том пути, о котором мы говорили, от подражания, освободился от ордера, от традиционных элементов украшения, от декора здания. Модерн освободился от наследия живописи XIX века, от стасовщины. Модерн освободился от так называемых элементов «критического реализма». Точнее, в XIX веке был просто реализм, а критический реализм составлял не лучшую его часть.
Казалось, что после блестящего расцвета раннего модерна, свободного полета архитектурной фантазии, он оторвался от всего. Но модерн тут же вернулся после одного такого витка к традициям. Это доказывает мне его правоту и оправданность, доказывает, что модерн был стилем эпохи и был нашим национальным стилем. Он широко применяет майолику — русскую национальную традицию. И мозаика тоже возвращается. И любит галереи — наш национальный вкус. И самостоятельные монументальные крыльца. И разновысокий объем, а ведь мы так строили еще в Домонгольской Руси!
И все-таки после такого прорыва с откатом от вчерашнего дня, то есть от историзма, в работах Кекушева, Шехтеля, которых-то все знают, всё это вытесняется в 1908-09 годах национальным модерном. И он разный. Его немного в Петербурге, это — необарокко. Его много в Москве, это — неоклассическое направление модерна. Например, наш лучший Киевский вокзал, Музей изящных искусств императора Александра III, здание Купеческого собрания в двух шагах отсюда (театр «Ленком»). Основными в работах множества зодчих становятся национальное и национально-романтическое направления модерна. Даже у Шехтеля это было: Ярославский вокзал и Выставка в Глазго. Но есть великолепные зодчие, которые работали только в национальном модерне. Это Соловьев, Щусев, Покровский и много других.
В то время повсюду строится столько церквей, а еще больше дач, что вы еще сами можете их поискать. Практически все церкви выдержаны в национальном модерне. А уж дачи-то естественно к нему тяготеют. К сожалению, эта эпоха была настолько национальной, что увлеклись деревом. А в последующие эпохи революционного безобразия нетрудно было всё это дерево разобрать. Потому в Москве, например, мы можем видеть с вами только три деревянные церкви в модерне, довольно близко друг от друга в Замоскворечье: Иверской общины сестер Милосердия, Марфо-Мариинской общины сестер милосердия и всем известная церковь Вознесения в Сокольниках. Она стоит на видном месте. И это всё. А возводилось их очень много.
На железных дорогах тоже начинал господствовать национально-романтический модерн. Был колоссальный расцвет, достигавшийся путем обращения к классическому наследию, и большая часть того наследия была наследием национальным. Запишите, это очень важно.
Посмотрите, насколько модерн разный. Сколько в нем направлений. Рижский модерн не похож на петербургский, хотя и тот, и другой мрачновато балтийские. А петербургский совсем не похож на московский. А самарский — совсем другой. А есть томский модерн, деревянный. Это лучший город, сохранивший множество восхитительного деревянного модерна в нашей стране.
Он везде разный. Хочется пошутить в духе рекламной кампании: «Модерн на всех континентах!» Во всех концах Руси Великой, да, безусловно. В некоторых провинциальных городках находишь модерн как исключение, как в Торжке, городе вообще-то классическом, или в Галиче Костромском. Там чудная постройка на Торговой площади, изначально она была то ли магазином, то ли трактиром, но она одна там. А некоторые города в модерн явно влюбились. Мощный след в Ростове Ярославском, где вы были все, но смотрели, наверняка, только центр, только ансамбль собора и архиерейского дома, ну, может быть, еще один другой монастырь. Как правило, никто не обращает внимания на ординарную застройку превосходного модерна. Причем, в Ростове встречаешь и ранний, чистый модерн, и национально-романтический, в котором выстроена монастырская гостиница, и неоклассический.
Для меня это всё очень важно, это — воскрешение имперской и вместе с тем антибюрократической, то есть антипетербургской традиции России. Под натиском модерна в России исчезает парадигма столица-провинция, противопоставление столичной жизни и провинциальной, которая шла, конечно, из Петербурга. Полностью его никогда не удавалось реализовать. Мешала Москва, оказавшаяся со второй половины XVIII века и до сих пор в промежуточном положении. Старая столица всегда была отличной и от Петербурга и от провинции. Но эта ситуация разрушается XX веком. Это противопоставление сходит на нет. Начинается новый русский расцвет, грандиозный подъем. И тут уже сияет целая радуга мощных центров, городов, которые были промышленными, торговыми, университетскими, издательскими центрами. Они имели свою живописную школу и создавали свой превосходного качества музей, как Саратов. Ни у кого уже язык не поворачивается назвать провинцией Нижний Новгород, Ростов-на-Дону, Томск, Одессу… Подрастают и другие центры.
Москва в очередной раз обгоняет Петербург и значит решительно больше, чем Петербург. Но хотя москвичи строят и за пределами столицы, заметьте, что в самой Москве строят самарец Зеленка и ярославец Поздеев. Кончилось провинциальное отставание! Кончился петербургский, бюрократический период. Не было противопоставления столицы и провинции до Петра I, и оно исчезло в начале XX века. Вот картина существования этой русской культуры. Она оставила свой след.
Во многом хранителем этой русской культуры были наши белогвардейцы, наши эмигранты первой волны. И они очень много для нас сохранили. Что-то во вкусах, то есть в своих семейных собраниях и укладе жизни, а что-то в своем творчестве. Ведь русская литература все-таки в 1920-ые годы больше существует за границей, чем у нас в России. Какой-то след оставили и здесь.
Революция пошла по другому пути, революции нравилось другое. Но сразу нельзя было устранить всё, что набрало такой мощный темп до революции. Стилем революции стал «авангард». Его наименование в архитектуре — «конструктивизм». Архитекторов модерна сразу лишили заказов. Вот вы можете ответить мне, в каком году барокко сменяется классицизмом? А в каком году готика сменяется ренессансом? Бред, правда? Смена стилей не происходит за один год. Зато я могу ответить, в каком году русский модерн в архитектуре сменяется конструктивизмом. Модерн был убит в 1917 году, как и русская традиция. Повторяю, отдельные удачные решения у нас были и появляются сейчас, но русской архитектуры как таковой и русской архитектурной школы, начиная с 1917 года, у нас нет. Ее предстоит восстанавливать.
В других искусствах было не так. Пейзажист может писать, чтобы повесить на стену. Литератор может писать в стол. Билибин остался Билибиным, а Кустодиев Кустодиевым. И авангарду оба остались предельно чужды. И это была война. Это было грандиозное столкновение на культурном фоне, еще большее столкновение в искусствах. Да, не стало архитектурного модерна после революции. А до революции не было архитектурного конструктивизма. Нельзя сказать, что он никому не нравился. Авангардисты были уже тогда, были и до революции. Но им не заказывали! На это безобразие не было заказчиков. Вот как интересно, как легко видеть, насколько антинационален был этот переворот. То есть, я убежден, мы вправе говорить о том, что до революции ей, этому будущему несчастью, в художественной жизни соответствовал авангард. Авангард — не следствие модерна, не развитие модерна. Они всегда были в борьбе, и выжить мог только один. И выжил один.
Я не хочу сказать, что все художники авангарда были мерзавцами как революционеры. Нет, конечно. Художник тоже подчинен заказу, а кроме того художник отражает то, что носится в воздухе. Иногда страшно отражает и вовсе не потому, что он сам дурной человек. «Праздничные костюмы победивших пролетариев» художника Татлина — это готовые робы для заключенных.
А павильон «Махорка» архитектора Константина Мельникова — это просто архитектурный образ зоны, даже с будкой вертухая (надзирателя на вышке). И не потому, что Татлин или Мельников любили людоедство. Они просто отразили то людоедское, что больше и больше заполняло воздух.
Так вот, посмотрите. Подведем итог. Всё, что вело к расцвету и возрождению России, так или иначе, принадлежит модерну. Всё, что вело и привело к революции или хотя бы наблюдало надвигающуюся революцию, которую мы не смогли остановить, принадлежит и принадлежало авангарду. Заметьте, что среди них не было старого и нового. Как сказал Гумилев: «Старое никогда не борется с новым, борются две формы нового, а старое уходит само».
Я предостерегал о том в 1991 году, потом в 1993. Меня не послушали. А я говорил: «Ну, какая борьба с коммунизмом! Они не правые и не левые, они задние. Они всё равно безнадежны и уйдут. Смотрите лучше, что вам грозит всерьез!»
Так вот, и перед революцией новым был не только большевик или эсер или хотя бы кадет, новым был и император Николай Второй, человек модерна, человек со вкусами модерна, человек семьи как настоящий человек модерна, дачи, уединенной жизни, насколько это вообще разрешено главе государства. Новым был и Петр Аркадьевич Столыпин, последний великий государственный деятель нашей истории, новыми были и многие другие люди. Потому у нас был выбор. Он виден в художественной жизни. Давайте так же четко видеть его и в истории.
источник |
