Екатерина Николаевна осваивала новое место жительства, где многое казалось в диковинку изнеженной парижанке, хотя бы те же коровы, разгуливающие в свое удовольствие по берегу Ангары. Губернаторский дом стоял там, где улица Большая упиралась в берег реки, воды которой под ярким сибирским солнцем отливали прозрачной зеленью и синевой, когда как им заблагорассудится. Отчего бы они занимались, колоритные игры на водном полотне? Не от байкальской ли чистоты, истекающей руслом полноводной реки? Не видывала француженка подобных акварельных картин ни в Сене-реке, ни в речке По, на которой стоял фамильный дворец Ришемон. И не могла понять, в дикости иль в чистоте ей предстает первозданная сибирская природа.

А на реке, с простеньких деревянных мосточков, местные жители черпали воду ведрами и разносили по домам для питья и хозяйственных нужд. Екатерина Николаевна тоже приспособилась испивать из кружечки живительную речную влагу и находила ее лучшей из всех напитков. Берег был пологим, поросшим сочными травами, привлекающими бродячих коров. Тут им был и водопой. Ходячие молочные фабрики пили ангарскую водицу с тем же удовольствием, что и графиня, но одна неприятность - парижанка испытывала паническую боязнь рогатых и мычащих существ.

- Николь, сегодня я опять бегала от корова. Как я их боялась! - делилась графиня впечатлениями от городских прогулок.

- Катя, коли так, я распоряжусь приставить тебе солдат для сопровождения, - предложил Николай Николаевич.

- Ну что ты, Николя! Сольдат не для этого назначен служить. Лучше я не буду на прогулках, пока коровы гуляют.

Вскоре у жены Губернатора, считавшейся вторым человеком в губернаторстве, появились важные обязанности. Она возглавляла дамское общество, участвовала в городских торжествах, устраивала приемы, которые сама и готовила. Образовала Александровский приют, в котором обучались девушки. В Иркутском «Белом доме» устраивались праздничные балы, в которых участвовал Николай Николаевич, большой любитель танцев. Жена для него была горячо любима: «…милая, прекрасная, умная». Был в ней шарм, который понуждал графа обожать ненаглядную женушку. Обаятельная и элегантная, как и полагалось парижанке, Екатерина Муравьева не кичилась положением, отличалась простотой, добронравием и обходительностью. Екатерина Великая и Екатерина Муравьева, одна из них немка, другая француженка. Пусть отличался их статус и степень влияния на дела российские, но обе нашли себя в России, приняли православие и встали на службу новой родине.

Посредь Сибири и зимы

Ей были русские - свои,

О них она гласила - мы,

Французы стали ей - они.

***

Н.Н. Муравьев жил другими заботами. Отправив рапорт об образовании Забайкальского войска, он взял направление на Камчатку, азиатскую окраину, о чем был сделан царский намек при назначении в Сибирь. До Муравьева ни один генерал-губернатор не выбирался из Иркутска дальше Якутска, посчитав восточное направление непроходимым и недоступным для посещения, но только что назначенный начальник края, призванный ломать все прежние обычаи и представления, узрел угрозу иностранного вторжения на Камчатку, решив загодя строить военные укрепления в порту Петропавловска. А то возьмет неприятель Камчатку, как упреждал Государь, а он только через полгода узнает.

В первом переходе отряд в составе шестнадцати человек добрался тарантасами до Качугской пристани, приезд в которую сопровождался массой бурят верхами с тайшами во главе. Публика приветствовала губернатора криками «Ура!» и с необыкновенным радушием. Вручали жалобы. Шаман окропил три речные судна, напоминавшие баржи, и караван отвалил от берега. На пристанях начальника встречали головы прибрежных волостей, которые тут же подвергались ревизии. Обыватели везли рыбу, массу провизии, за нее было приказано платить звонкой монетой. Монет хватало, ибо в экспедицию генерал-губернатор вложил из своего жалованья двенадцать тысяч рублей.

В Якутске графу пришло Высочайшее повеление о назначении экспедиции подполковника Ахте, на которое генерал отреагировал немедленно, отдав приказ задержать прибывающую экспедицию в Иркутске. Монарху Муравьев отправил донесение с пояснением, что секретное предприятие за Горбицей неуместно, пока не занято устье Амура и не начаты приличные переговоры с Китаем о возврате левого берега. Но не много ли взял на себя Муравьев, не только ослушавшись, но и отменив Высочайшее повеление? Уж точно, что немало, впрочем, на то он и генерал. Князь Чернышев и граф Вронченко, задетые самовольством губернатора за живое, возмутились, но император остановил их «оставлением дела до прибытия генерал-лейтенанта Муравьева». Поясняя мотивы смелого генеральского демарша, П.В. Шумахер пишет: «Муравьев, не мог понять, как можно искать границы там, где их нет по трактату» (Нерчинскому договору).

Разобравшись с царским указом, генерал-лейтенант конными переходами по тропинкам, тундрам, горам и болотам двинулся по Становому хребту. Путь был далек и долог. Сибирь в большей части имеет гористый характер, по южной окраине - высокий Саянский хребет большой долготы. На северо-восток от Байкала до самой Камчатки простирается мощный Становой, или Яблоновый, хребет, состоящий из кристаллических пород. Прав оказался составитель «Описания новой земли, сиречь Сибирского царства», не оставив под летописью имени своего, но предупредивший за два века, что «от Байкала-моря пошел пояс камень великой и непроходной позаде Лены реки». Так не прислушался путешественник и пошел.

Путь сложнее сложного, в который вдобавок напросилась и Катенька из непонятных побуждений, и не было сил отговорить ее от рискованного предприятия. В компаньонки к супруге увязалась известная французская виолончелистка мадмуазель Христиани, находившаяся в Иркутске на гастролях, да со своим имуществом, кое составляла виолончель работы Страдивари. Всю гастрольную программу служительница высокой музыки была готова разменять на несусветную Камчатку. Пришлось согласиться с сумасбродными француженками под их ручательство снести любые трудности пути. Но как нежной француженке пробиваться по бездорожью, если не всем крепким мужикам оно по силам? После первого же перехода в двадцать пять верст наездница с трудом спустилась с лошади и со слезами умоляла мужа отложить поездку до утра. Она пластом лежала в станционной избушке. Таежный поход оказался не той легкой увеселительной прогулкой по Елисейским полям, какая ей была знакома.

- Отдохни, - согласился супруг, - А утром тебя проводят двое казаков до Якутска и дальше, до Иркутска.

- Николь! О чем ты говоришь?

- Я все сказал.

Отдав распоряжения, он направился с оставшимся отрядом по маршруту. Екатерина взобралась на лошадь и поспешила вдогонку. Могла ли она испытать подобные впечатления в чинных пейзажах Франции? Среди отвесных скал, теснящих ревущие речные потоки, которые беснуются и рвутся на просторы из каменных теснин, среди горных кряжей и бескрайней тайги, зыбучих волн Охотского моря и на его безлюдных островах свои масштабы и геологическая стать. Седло и стремя, уздечка и поводья родовитой француженке стали привычными в трудных переходах. От беспощадного гнуса лица прятали под башлыками, но дышалось тяжело, соленый пот лил градом, разъедая кожу не хуже гнуса. Ночевали в палатках, по вечерам француженки устраивали концерты с песнями и музыкой на инструменте Страдивари. Вспоминая собственную слабость в первом переходе, Екатерина Николаевна и сама смеялась над ней. Она выдержала поход, даже кошмарную переправу через Белую, вызвав гордость супруга за проявленную стойкость.

Разлившаяся река Белая клокотала и пенилась со страшной быстротой, вспоминал офицер по поручениям Бернгард Струве. Переправа в тридцать пять сажень. Проводники-якуты заявили, что «ехать не можно».

- Где брод? - спросил Муравьев. Указали направление брода.

- Покроет спину лошади?

- Полбрюха будет.

- Сначала едем с тобой вдвоем, - обратился граф к офицеру.

- Николя, ты с ума сошел, - попыталась образумить безумца жена на французском.

- Пропадешь, - добавили ему якуты на русском.

Генерал поехал первым, порученец за ним. Уже перед самым берегом первая лошадь пошатнулась, тут же в ход удар нагайкой, крепко натянут левый повод, и она поставлена против течения, выдерживая напор реки. Шаг-другой к берегу, и лошадь сильным скачком выбросилась на сушу. Струве - следом. Якуты ликовали.

- Теперь назад, но рядом, чтобы проверить ширину брода и сопроводить мадмуазелей.

Проверка удалась. Следом за казаками отправили поочередно вьючных лошадей; одну из них, слабее других, снесло течением вместе с мешком сахара. Муравьев сопроводил супругу, сбивая напор воды своей лошадью. Переправа завершилась, хотя и с потерей лошади. Якуты-проводники вернулись на свое стойбище, а путешественники через час пришли к очередной почтовой станции. Ужин с наваристой ухой прошел в лучшем виде, чай и без сахара оказался хорош.

- Захотелось мне написать биографию Николая Николаевича, - обратился офицер по поручениям к Муравьевой.

- Ты прав, я тоже собираю материалы, передам их в хорошие руки, - согласилась она. Бернгард Струве написал «Воспоминания о Сибири», без которых эпизод переправы канул бы в лету.

***

В июне экспедиция вошла в Охотск, откуда в начале июля 1849 года губернатор направился было в порт Петропавловск, но пароход «Иртыш» забросило на речную мель, на которой пришлось днями сидеть в ожидании прилива. Подтверждалась дурная слава порта из-за открытости рейда, на котором в штормовую погоду было опасно отстаиваться. Требовалось его перенесение, но куда? Береговая полоса Охотского моря смотрелась гористой и круто спускающейся к морю, где отроги Станового хребта сходились с морской стихией в едином ландшафте векового союза и взаимной неуступчивости. Полуостров Камчатка, заповедник действующих и потухших вулканов, над огненным венцом которых возвышалась Ключевская сопка, превосходящая высоту Монблана. Ее вершина, в трещинах по всем сторонам, дымила и клубилась, выбрасывая из жерла пепел, каменный град, раздувая вдаль вулканическую пыль. Гигантская земная домна бурлила в глубинах, в их тектонических разломах клокотала расплавленная магма, готовая выплеснуться на поверхность. Грозное зрелище, но другую тревогу у Н. Муравьева вызывали дрейфы в здешних водах кораблей враждебной эскадры.

Командорские острова, лежащие по соседству с Камчаткой, высоко вздымались над Беринговым морем, заселенные алеутами и морскими котиками вперемежку. Органическая жизнь Охотского моря казалась неисчерпаемой. Берега и острова переполнены пастбищами морских млекопитающих, тюленей, моржей, котиков. Среди морских обитателей сновали красавцы дельфины, сивучи, киты. Правил на китобойство в России не имелось, заграничные суда добывали морских гигантов, получая крупные барыши, потому как никто не воспрещал. Из рыб - несметные стада кеты, мальмы и сиговых пород. Промысловое значение района важнее важного и сулило хорошие доходы казне, было что охранять. В районе гряды безлесных Алеутских островов природа особенно капризна. Здесь постоянно господствуют ветра, тяжелые снежные заряды, туманы и штормовые волны в два десятка метров высотой.

Англичане имели дерзость слишком много внимания уделять Авачинской бухте, и Муравьев по прибытию немедленно установил места строительства новых батарей на Петропавловской косе, на Сигнальном мысе и у озера Култушное. «Я много видел портов в России и в Европе, но подобного Авачинской губе не встречал», - так отзывался сам Муравьев о Петропавловской бухте, в которой и сегодня мог бы разместиться весь торговый флот мира. Орудийные укрепления возводились почти два месяца в неприступных местах с привлечением населения; для них в скалах вырубались площадки. Батареи охватывали город подковой, но защищали только Малую губу, где стоял порт, а Большая оставалась открытой для всякого «благоразумного неприятеля», только бы он захотел.

В порту с губернатором съехался пресвященный Иннокентий, ученый, миссионер, епископ Алеутский и Камчатский, прозванный в зарубежной печати Апостолом Севера. Епископ застал алеутских островитян на стадии первобытной общины, не знавших глиняной посуды, всюду пользующихся подручными средствами. С одеждой у алеутов полный маскарад. Ее главный вид, называемый паркой, представлял собой длинную рубаху со стоячим воротом, всю из птичьих шкурок и перьев, за их неимением - из нерпичьих шкур. Диковинный наряд, как всякой птице, им заменял в дороге одеяло, постель и даже дом. Но алеуты - не птицы, на островах Прибылова решительно все мужчины играли в шахматы, да и мужские шапки первобытные люди долбили из корней пня, выброшенного морем. Разработав дикарям грамматику алеутского языка, Иннокентий Вениаминов покинул остров Уналашку и привез ценные сведения о желании гиляков присоединиться к России в защиту от нахальных маньчжурских купцов и китобойных бесчинств.

На запрос, кого назначить камчатским губернатором, он «обеими руками и всей душой» указал на Василия Завойко, с чем Муравьев сразу согласился, отстранив прежнего администратора. Храбрый и энергичный моряк В.С. Завойко, участник Наваринского сражения за освобождение Греции, в коем уничтожен турецкий флот, показал себя лучшим начальником Камчатки. За три года его правления население Петропавловска выросло вчетверо; частные дома в порту были крыты травой, а казенные - железом. Василий Степанович, проявив административные способности, поднимал сельское хозяйство, установил контроль над торговлей и звериным промыслом. С Камчатки Муравьев, в тщетных поисках экспедиции Невельского, обогнул северную часть Сахалина и взял курс на Аян.

***

В сентябре Н.Н. Муравьев прибыл в порт Аян, куда на судне «Байкал» прибыл Г.И. Невельской. Весь в нетерпении, генерал на катере ринулся навстречу, доклад принимался криками с борта на борт. Мореплаватель доложил об островной географии Сахалина и судоходности Амура. Вековое заблуждение географов развеяно! Полуостров снова стал островом, каким был со времен Пояркова и каким рисован на старых картах. Снабжение Камчатки по Амуру возможно судами, сидящими под водой до пятнадцати футов, а по Татарскому проливу - до двадцати трех!

Это известие стало лучшим ответом на заветные мечты Муравьева, радости не было предела. Теперь - за дело, в обратный путь - на Якутск и на Иркутск. В письме Перовскому от Муравьева: «Невельской превосходно исполнил свое поручение … ему могут завидовать Крузенштерн и всевидущий Миддендорф». Он же в рапорте Морскому штабу: «… множество экспедиций … достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по русскому смыслу, с которым действовал Невельской». Тут же Муравьев выставляет свое видение обстановки: «Соседний Китай, бессильный ныне по своему невежеству, легко может сделаться опасным для нас, и тогда Сибирь перестанет быть русскою. … Потеря этих пространств не может вознаградиться никакими победами и завоеваниями в Европе; чтобы сохранить Сибирь, необходимо ныне же утвердить за нами Камчатку, Сахалин, устье и плавание по Амуру». Комментарии излишни.

Итак, тяжелое путешествие, уже под зиму, позади. «С особым удовольствием могу сказать о крае, что нашел его гораздо лучшим, чем о нем писали и говорили», - делился Муравьев своими впечатлениями. Разведка местности произведена, десятки заданий по упразднению Охотского порта, укреплению Авачинской бухты и сдаче под суд камчатских служащих всех ведомств спущены, и он в Иркутске за организацией очередных действий. Поездка принесла большую пользу. Ознакомление с бытом казаков и положением ссыльных, состоянием промыслов привели к действенным мерам. Ограждение пушной торговли от монополии, хлебопашество и скотоводство, улучшение экономического положения края, - все сказывалось споро, считая и то, что решалось в центре. «Муравьев, кажется, не может жаловаться, что я его представлений долго не разрешаю», - оправдывался царь, научившийся работать под напором сибирского наместника. Корсаков доносил из Петербурга: «Государь весьма доволен вашей поездкой на Камчатку… Он уже смотрит на Камчатку не петербургским глазом». Царский взгляд отразился во французских очах Екатерины Николаевны, которой так приглянулась российская окраина, что она готова была поселиться на ней навсегда, хотя бы «после отставки мужа». К Н. Муравьеву прибыл топограф Ахте, задержанный в Иркутске, за указаниями по дальнейшим действиям, взамен полученным от царя.

Действительно, по камчатской поездке, Аянский порт усилен воинскими командами, Петропавловск укреплен артиллерией из Кронштадта, Василий Завойко назначен губернатором, образована Сибирская флотилия, а в Охотское море направлены крейсера для защиты китовых стад от промысла. Даже жандармский наставник Орлов выспрашивал Корсакова о благополучии дальневосточных китов. И это не все: пришло распоряжение о переносе Охотского порта, единственного на российском востоке. Аянский почтовый тракт принят на содержание казны, а на Камчатку ежегодно стали переселять по двадцать пять крестьянских семей. Возвращение в Иркутск главного начальника края люди встретили с радостью и с надеждами. Народ поверил в Муравьева, новогодние праздники прошли весело.

Александр Ведров,

писатель, публицист,

(г. Иркутск)

Опубликовано в журнале "Голос Эпохи" №2/2020