 3. Разрушение традиционной культуры (2)
Само собой разумеется, не только литература была обречена обратиться из искусства в агитационное орудие партии. Та же участь была уготована живописи, музыке, архитектуре…
Великие русские художники (как, например, Михаил Нестеров) в те годы перестают заниматься большой живописью, ограничиваясь живописью портретной, позволяющей заработать на хлеб, не поступаясь совестью. Иные принимают установки власти и переходят от языка живописного к языку плакатному (кустодиевский «Большевик»). Как слоган, лозунг и агитка - литературу, так плакат, художественный в большей или меньшей степени, но неизменно грубый, неряшливый, дышащий, как минимум духом борьбы, а как максимум, откровенной злобы, подменяет собой некогда великую русскую живопись. Искусства в «живописи» советской уступает место сухой схеме, примитивизму, доступному для понимания масс, которым кричаще ярко, наглядно и выпукло надлежало демонстрировать с одной стороны – достижения партии и трудящихся (могучих рабочих и колхозниц, строящих «светлое будущее», могучих вождей, мудро направляющих их), а с другой - в самом отвратительном и беспощадном виде показывать – врагов. В сущности, это был типичный масскульт, только приправленный идеологией.
Такой же идеологический масскульт постепенно утверждался и в музыке, хотя здесь свою нишу занял и масскульт самый обыкновенный. Примерами его могут служить как популярная: «Купите бублички, горячи бублички, /Гоните рублички, народ живой! /И в ночь ненастную меня, несчастную /Торговку частную, ты пожалей!» - так и «Тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг…» из кинофильма «Весёлые ребята». Добавим, что фильмы Григория Александровна и песни, звучащие в них, служат наиболее ярким, классическим примером идеологического масскульта, сдобренного масскультом обычным.
В 20-е годы в СССР явился такой феномен, как «пивная эстрада». Пивные в ту пору открылись на каждом шагу и не имели недостатка в посетителях. К.И. Чуковский записывал в 1927 году: «…останавливаюсь у кабаков (пивных), которых развелось множество. Изо всех пивных рваные люди, измызганные и несчастные, идут, ругаясь и падая. Иногда кажется, что пьяных в городе больше, чем трезвых». С непомерно возросшим числом злачных заведений немало повысился спрос и на «культурную программу» в них. Не могли же, в самом деле, граждане выпивать и закусывать без аккомпанемента. Эти нужды призван был удовлетворить разместившийся в Леонтьевском переулке Рабис – профсоюз работников искусства. Здесь заседала специальная комиссия, выдающая всякому желающему выступать на эстраде соответствующее разрешение. И, вот, всякая бездарность, которая не могла найти иного поприща, но могла хоть что-то спеть или сплясать, обретала «гордое» звание артиста эстрады. И зарабатывала свою копейку, кривляясь перед публикой в увеселительных заведениях и городских парках. Сальные куплетисты, видавшие виды певички, хористки, «выступавшие» для желающих в отдельных кабинетах – вот, что была советская эстрада на заре своего существования.
- Я куплеты вам пропел,
Вылез весь из кожи.
Аплодируйте друзья,
Только не по роже! – кривлялся какой-нибудь куплетист.
И ведь аплодировали! И конферансье приглашал на сцену престарелую «приму» в непомерно декольтированном платье, хриплым голосом исполнившую другую популярную «песню»:
- Так и вы, мадам, спешите,
Каждый миг любви ловите.
Юность ведь пройдёт,
Красота с ней пропадёт.
Свист, хохот, похабные шутки неслись из зала, «прима» уходила в слезах…
Следом частушечник Ваня Коробейников отбивает чечётку:
- Жена с мужем подралися,
Подралися, развелися.
Пополам всё разделили,
Пианино распилили.
Следующий «артист» играет с публикой в отгадки:
- Мальчики и дамочки едут на курорт,
А с курорта возвращаясь, делают…
- Аборт! Аборт! – радостно откликается полупьяная орава.
Любила публика и песни блатные, и, удовлетворяя запрос, неслось со сцены протяжное:
- Эх-ма, семерых зарезал я,
Дальше солнца не угонят,
Сибирь наша сторона…
Или же:
- В наших санях под медвежьею шкурою
Жёлтый лежал чемодан.
Каждый невольно в кармане ощупывал
Чёрный холодный наган…
Над песнями идеологическими и более высокого пошиба советским младокомпозиторам пришлось попотеть. Дьявол, как известно, не способен ничего создать сам, а может лишь коверкать чужое. Ставшие под его знамёна отличаются тем же качеством – сугубой бездарностью и единственной способностью: воровать и препарировать чужое. Итак, поговорим о советском плагиате, почитаемом за советское музыкальное искусство.
Нынешнюю эстраду любят упрекать в обилии ремейков и плагиата, противопоставляя этому творчество советских композиторов, которые, дескать, писали проникновенные шлягеры, ничего не заимствовали - в общем, были настоящими гениями, не чета современным поп-ремесленникам, без зазрения совести крадущим мелодии и ритмы зарубежных хитов.
Еще в первые годы советской власти «прославленные пролетарские песенники» не стесняясь, переиначивали на свой лад белогвардейские песни, а также военные песни периода русско-японской войны. «Смело мы в бой пойдём / За Русь Святую! / И как один прольём / Кровь молодую!» - таков был марш Добровольческой армии. Большевики переделали по-своему: «Смело мы в бой пойдём / За Власть Советов! / И как один умрём / В борьбе за это!» Практически все известные советские песни о Гражданской войне - «Орленок», «Смело товарищи в ногу», «По долинам и по взгорьям», «Там вдали за рекой» - суть переделанные белогвардейские и русские военные песни, переиначенные большевиками на собственный лад и выданные за продукт собственного сочинения. Даже знаменитая «Священная война» была написана не Лебедевым-Кумачом, и не при Сталине, а значительно раньше – в годы Первой Мировой войны. Автором оригинального текста был Александр Адольфович де Боде. В 1916 году написаны были им эти строки:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С германской силой тёмною,
С тевтонскою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идёт война народная,
Священная война!
Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За русский край родной.
Не смеют крылья чёрные
Над родиной летать,
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!
Гнилой тевтонской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отрепью человечества
Сколотим крепкий гроб.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С германской силой тёмною,
С тевтонскою ордой
Дочь Зинаида, вспоминая о последних годах жизни отца, пишет, что «отец стал говорить о неизбежности войны с Германией, и что его песня «Священная война» может ещё пригодиться. Считая поэта-песенника В.И. Лебедева-Кумача большим патриотом, Боде решил послать ему своё сочинение. Письмо со словами и мотивом песни было отправлено в конце 1937 года, но ответа не было. В январе 1939 года Боде не стало…
Немало поживились наши фабриканты песен и за счёт зарубежных коллег. Многие советские популярные песни являлись лишь русскоязычными адаптациями зарубежных хитов. Характерный пример - песня из кинофильма «Веселые ребята» «Легко на сердце от песни веселой...» Автором ее считался композитор Исаак Дунаевский, однако, данная песня поразительным образом похожа на известную песню мексиканских революционеров La Adelita, в чём может убедиться любой желающий, прослушав данную композицию. Удивительного здесь ничего нет: в 1930–1931 годах Григорий Александров вместе с Сергеем Эйзенштейном снимали в Мексике фильм «Да здравствует Мексика!» о Мексиканской революции 1910–17 гг. И конечно своеобразный гимн этой революции, песня La Adelita был услышан ими не раз.
«Советское бытие, положим, по своему политическому сечению тоже было пронизано пошлостью, двусмысленностью и попросту ложью, - пишет Леонид Бородин в своей книге «Без выбора». - Но в силу необходимости самоизоляции российский коммунизм вынужден был хотя бы и сквозь цензурное сито, но возвратить и «запустить в оборот» значительную часть русского культурного наследия и в собственном воспроизводстве культуры так или иначе ориентироваться на достойные образцы многовекового культурного созидания.
Я предложил бы маленький пример таковой ориентации.
Как-то видел кадры старой хроники: два человечка суетятся вокруг рояля, возбужденно жестикулируя: заснято сотворение общенародной советской песни. Рассказывается, как авторы дотошно изучали особенности русской песни, как установили, к примеру, что многие из них имеют повышение тональности на третьем слоге - «что сто-ишь (качаясь)» - на «ишь» повышение; или - «из-за о-(строва на стрежень)» - на третьем слоге «о» повышение. А также: «рас-цве-та...(ли яблони и груши)» и т. д.
После подобных долговременных исследований рождается действительно общенародная песня «Широка страна моя родная».
Однако я посоветовал бы хотя бы мало-мальски знающим нотную грамоту проделать следующий эксперимент: изъять из текста по одному слову, сократив, соответственно, нотные строки. Образец:
Широка страна родная,
Много в ней лесов и рек.
Я другой такой не знаю,
Где так дышит человек.
Таким образом уравнивается количество нотных знаков с другой, подлинно народной песней:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Острогрудые челны.
Далее следует сравнить таким способом сокращенную нотную запись общенародно советской с записью просто народной - обнаружится стопроцентное совпадение. Да и не знающим нот, кому-нибудь на пару, советую одновременно пропеть тот и другой куплеты - изумление гарантирую.
Плагиатом не назову. Налицо добросовестное исполнение заказа: инфильтрация в традицию социальной актуальности. Что-то вроде «двадцать пятого кадра».
Нынче идеологи русско-советского патриотизма любят в соответствующей обстановке петь песни советского периода. И не диво, поскольку большая часть советского песенного наследства удивительно лирична, чиста текстом и музыкой и в самом глубинном смысле традиционна - словно, если и было в русском коммунизме нечто нерефлективно идеальное, идущее от вековечной русской тоски по добру и справедливости, то исключительно в песенном творчестве оно «осело» и обособилось. И при том я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из поклонников советской песни сортировал последние по принципу авторства, а ведь не меньше половины их, советских песен (если не больше) написаны евреями по национальности.
Еще лет двадцать назад однажды прослушал кассету старых хасидских песен и поражен был обилием «цитат»... Открытие сие, однако же, на мое отношение к лирическим советским песням никак не повлияло, и не только потому, что это были песни моего детства и юности... В конце 70-х на гребне эмиграционной волны многие отбывающие в землю Обетованную евреи, сказал бы, несколько безответственно разоткровенничались. Некто Севела (имени не помню), к примеру, с неприкрытым злорадством вещал о том, как «наследили», то есть напроказничали евреи в русской культуре…»
В своё время В.И. Ленин провозгласил «важнейшим из искусств» кино. Вождь мирового пролетариата, безусловно, знал, о чём говорил. Ни музыка, ни плакат, ни агитка не сможет соперничать по степени воздействия на психику и разум человека с аудио-визуальным эффектом.
Синематограф в начале 20-х всё более становился властителем душ. Особенно нравились публике заграничные фильмы про гангстеров, грабивших поезда. В этих фильмах было обычно несколько серий, и люди старались не пропустить не одной, щедро отдавая новому «магу» свою трудовую копейку. Находились среди зрителей и «романтики», которые пытались повторить увиденные «подвиги», преумножая и без того поражающее воображение число уголовников в некогда православной столице.
А ещё на экранах шли такие картины, как «Любовь втроём», «Проститутка» и т.д. «Великий жезл власти дал людям в руки кинематограф, - сокрушался ещё в дореволюционную пору Чуковский. - Если б мог, я стихами воспел бы кинематограф, но одно в нём смущает меня: почему такая страшная власть, такое нечеловеческое, божеское могущество идёт и создаёт «Бега тёщ»? Он, чудо из чудес, последнее, непревзойдённое, непревосходимое создание гениального человеческого ума, - почему же, чуть он заговорил, получилось нечто до того наивное и беспомощное, что папуасы и ашатии могли бы ему позавидовать? Смотришь на экран и изумляешься: почему не татуированы эти люди, сидящие рядом с тобой? Почему за поясами у них нет скальпов и в носы не продето колец? Сидят чинно, как обычные люди, и в волосах ни одного разноцветного пера! Откуда вдруг взялось столько пещерных людей?..»
Разумеется, молодой советской республике требовались совсем иные картины. Картины-булыжники, картины-орудия. Кино должно было стать столпом советской пропаганды. И этого всецело удаётся достигнуть к 30-м годам. Чтение аннотаций к картинам, снятым в период с конца 20-х по конец 30-х годов поистине впечатляет. Такого сосредоточия концентрированного морока, ненависти, лжи и откровенного абсурда, практически не разбавленного ничем, нельзя встретить, вероятно, даже в литературе того времени. Среди десятков картин, снятых лишь в 1930-34 гг. по пальцам можно было счесть те, что являлись искусством. Всё прочее – агитки разной степени бездарности и подлости. Про одних лишь «кулаков» сняли не менее трёх десятков лент. О кулачестве не только России, но и Украины, Кавказа. Даже оленеводы и охотники Севера на экране боролись с кулаками и скупщиками пушнины. В Грузии сняли «притчу» о злодеях-кулаках, замышляющих убийство партийного активиста и сметённых в пропасть обвалом. В Ленинграде клеймили оторвавшегося от коллектива пионера, сдружившегося с сыном кустаря-торговца. На Украине «корешки коммуны» и «побеги октября» в лице всё тех же пионеров мужественно боролись со всё теми же зловредными кулаками. В Армении с ними, а заодно и с недалёким председателем колхоза боролась учительница.
Учительнице же была посвящена одна из наиболее превозносимых агиток Козинцева и Трауберга «Одна», в которой героиня, приехав на Алтай, сражается с местным кулаком-баем и председателем-подкулачником. По дороге в город, куда активистка направляется для разоблачения кулаков, возница-подкулачник выбрасывает ее из саней. Вскоре крестьяне обнаруживают её в снежной степи почти замерзшую, с обмороженными руками. В конце концов, разумеется, беднота одерживает победу над «кровопийцами», а «заступницу» отправляют на излечение.
До предела подлую «Кражу зрения» по рассказу Кассиля, в котором кулак манипулирует неграмотной крестьянкой, снял Лев Кулешов, не менее подлую «Землю» - Довженко…
Отдельной линией прошли ленты о борьбе с кулаками-сектантами Марка Местечкина и Иоакима Кошкинского…
Редкий режиссёр не отметился в «кулацкой» теме. Зархи, Хейфиц, Штраус, Аршанский… Фридрих Эрмлер сочинил совершенно фантастическую историю о том, как некий животновод, зная о нехватке кормов, стремится увеличить свиное поголовье и таким образом подорвать колхозную собственность. «Вредитель» доходит до того, что убивает собственную жену, инсценируя самоубийство человека, затравленного в колхозе, а затем добирается до начальника политотдела...
«Вредители» - эта тема также стала одной из основных в кинематографе начала тридцатых. Добрый десяток лент раскрывал её для наивной публики. В Таджикистане коварный диверсант убивает колхозного инструктора и сманивает в эмиграцию колхозника Камиля… Всё тот же Трауберг повествовал о вредителях, закравшихся в среду советских учёных. Яков Уринов разоблачал целую группу вредителей… И уж совсем замечательным был родендорфовский «Вор», в котором инженер похитил у рабочего чертежи новой машины.
Особое внимание уделяли режиссёры классовой борьбе и росту классового самосознания в казахских кочевьях, среди узбекских бедняков и веками угнетённых женщин Азербайджана, у южных эвенков и единоличников Аджарии. И отдельной линией в национальной теме интернационального государства шла линия еврейская. Экранизировали Бабеля - о положении еврейской бедноты, загнанной «проклятым режимом» за черту оседлости, разоблачали социальные корни антисемитизма, клеймили антисемитов фашистской Германии… Наконец, сняли новую версию «Ромео и Джульетты»: о любви еврейской девушки Доры, чьё семейство из-за религиозных предрассудков не жалует гоев, и русского комсомольца Василия, чьи родители также не питают добрых чувств к евреям. Разумеется, Дора преданно любит Васю, а, вот, комсомолец всё-таки поддаётся тлетворному влиянию родителей-антисемитов, за что отдаётся под комсомольский суд, на котором благородная Дора защищает его. Лев Кулешов отметился пафосным повествованием о еврее-эмигранте Горизонте, вернувшемся в СССР из США…
Таков был мужающий советский кинематограф 30-х годов. Можно только догадываться, сколько яда было влито им в души зрителей, и гадать, содрогалось ли хоть на йоту что-то в душах «творцов», когда по указке ГПУ они снимали свою стряпню, указующую массам «врагов», которые должны быть уничтожены… |
