 Ещё более уязвимый державный промах допустил Назарбаев, намерясь с помощью казахского меньшинства переработать большинство — других, совершенно инородных наций. (И вот: русских устраняют с ответственных должностей, подавляется самодеятельность уральских и сибирских казаков, нападают на православные храмы, русские поселения — а вот уже и большие города — переименовывают по-казахски, отпускают 5 лет на изучение казахского языка даже в местностях, где 90% — русские. Местное телевидение почти полностью переводят на казахский язык, хотя казахи составляют только 43% населения. Что ждёт остальных — выпукло показали извращённые "выборы” 1994 года. Ко мне приходят жалобы и от немцев — на насилия со стороны казахов, непроницаемо покрываемые местными властями.) Примыкание к идее "Великого Турана”, весьма лёгкое для Средней Азии, окажется для Казахстана совсем-совсем нелёгким. (Ныне объявленная словесная программа надгосударственного Евроазиатского Союза — с чудовищной бюрократической наднациональной надстройкой — находится в полном противоречии с неуклонно идущей в Казахстане национальной подавительной практикой.)
Как я писал в "Обустройстве”: наилучшее решение вопроса — это государственный Союз трёх славянских республик и Казахстана. И в Беловежском соглашении, судя по прессе, Кравчук и обещал коллегам реальный неразрывный союз, "прозрачные” границы, единую армию и валюту. Но всё это оказалось лишь кратковременным обманом. Ничего этого не образовалось, а спустя время Кравчук и прямо заявил: "Кончать надо с мифом о "прозрачных” границах”. Однако с существеннейшей поправкой: переход на мировые цены по нефти — это "со стороны России неприкрытый шантаж” (премьер Кучма), даже "приближение к мировым ценам по нефти есть экономическая война” (украинский посол в Москве; и тут опять "война”. А как же все в мире и торгуют по мировым ценам — и никто не зовёт это "войной”?).
Однако же Россия-то попала — в разорванное состояние: 25 миллионов оказались "за границей”, никуда не переезжая, оставаясь на отеческих и дедовских местах. 25 миллионов — самая крупная диаспора в мире; ни у кого такой нет, и — как мы смеем от неё отвернуться?? Тем более, что местные национализмы (как мы привыкли — весьма понятные, простительные и "прогрессивные”) — всюду идут на притеснение и угнетение наших отколотых соотечественников. (А желающим уехать — из Средней Азии не дают вывозить личного имущества: не признают такого понятия.)
Принципиально отказываясь от методов силы и войны, мы можем усмотреть только такие три пути:
1) из стран азиатских (закавказских и среднеазиатских), где вряд ли что доброе наших ждёт, — надо методично, пусть в немалые сроки, увозить желающих русских и добротно поселять их в России; а для остающихся — искать защиты либо в двойном гражданстве, либо, либо... через ООН? худая надежда;
2) от стран Прибалтики требовать неукоснительного и полного выполнения всеевропейских норм о правах нацменьшинств;
3) с Белоруссией, Украиной и Казахстаном надо искать возможных степеней объединения в разных областях и добиваться-таки по меньшей мере — "прозрачных” границ; а для областей со значительным перевесом русского населения добиваться реального местного самоуправления, гарантирующего их национальное развитие.
А мы? За эти годы мы гостеприимно нашли в России место и для 40 тысяч месхов, выжженных из Средней Азии и отвергнутых грузинами, где месхи исконно жили; и для армян из Азербайджана; и, разумеется, повсюду для чеченов, хотя и объявивших своё отделение; и даже для таджиков, у которых есть своя страна, — но никак не для русских из Таджикистана — а их там хоть и более 120 тысяч, но, спохватясь вовремя, уже бы многих мы приняли в Россию — и не надо было бы посылать русские войска на защиту Таджикистана от Афганистана, чужое это дело, не русским там кровь проливать. (Вопрос защищённых границ, которые у России разом перестали существовать, — отдельный, сложный. И всё же направление его решения: не русское военное присутствие в тех республиках, а — ужиматься нам надо в территорию собственно российскую.) А разве не обязаны были мы управиться забрать всех русских из Чечни, где над ними издеваются, где ежеминутно грозит им грабёж, насилия и смерть? И многих ли мы взяли из Тувы, когда оттуда начали выживать русских?
Нет, у нас в России для русских нет места, нет средств, отказ.
Это — и предательство своих и унижение передо всем миром: кто ещё в мире поступает так? Посмотрите, как тревожатся и хлопочут западные страны о двух-трёх своих подданных, застрявших где-либо в опасности. А мы — 25 миллионов отбросили и забыли.
Меру нашего унижения и слабости мы можем ощутить и по непреклонным приговорам, которые нам выносят с Запада. Хельсинкское соглашение, толковавшее (по вынуждению СССР, защитить свои захваты в Европе) о нерушимости государственных границ, западные государственные деятели бездумно и безответственно перенесли на границы внутренние, административные — да с такой неоглядчивой поспешностью, что подожгли в Югославии многолетнюю истребительную войну (где фальшивые границы нагородил Тито), да и в распадающемся СССР — в Сумгаите, в Душанбе, Бишкеке, Оше, Фергане, Мангышлаке, Карабахе, Осетии, Грузии (однако заметим: не в России и не русскими вызваны те резни). А на самом-то деле: не границы должны быть незыблемы, а воля наций, населяющих территории. — Президент Буш мог бестактно вмешаться перед украинским референдумом: выразить сочувствие отделению Украины, при ленинских границах. (Стал бы он что-нибудь этакое высказывать, например, о Северной Ирландии?..) — Американский посол в Киеве Попадюк имел авантаж заявить, что Севастополь есть подлинно украинская территория. По какой исторической эрудиции или на каких юридических основаниях он вынес это своё учёное суждение? — не пояснил. Да и не надо: тотчас же и Госдепартамент подтвердил мнение г-на Попадюка. Это — о Севастополе, которого и сумасбродный Хрущёв не догадался "подарить” Украине, ибо он исключён был из Крыма как город центрального подчинения. (А спрашивается: какое дело Госдепартамента вообще высказываться о Севастополе?)
И одновременно же пустовесный Жириновский, далеко захлестывая за всё худшее, что когда-либо говорилось о российской политике в её осуждение, — в своих сумасбродных, крикливых и безумных заявлениях зовёт то превратить Среднюю Азию в пустыню, то — к Индийскому океану, то проглотить Польшу или Прибалтику, то воцариться на Балканах. Нельзя состроить худшей карикатуры на русский патриотизм и нельзя предложить прямее пути, чтобы потопить Россию в крови.
Несомненна живая заинтересованность многих западных политиков в слабости России и желательном дальнейшем дроблении её (такое настойчивое подталкивание уже который год несёт нашим слушателям американское радио "Свобода”). Но скажу уверенно: эти политики плохо просматривают дальнюю перспективу XXI века. Ещё будут в нём ситуации, когда всей Европе и США ой как понадобится Россия в союзники.
Вторым следствием краха коммунизма в СССР должно было стать, как вгоряче объявлено в те августовские дни, — немедленное установление демократии. Но на 70-летней тоталитарной почве какая демократия может вырасти мгновенно? По окраинным республикам — мы слишком вполноте наблюдаем, что там выросло. А в России? Только в виде язвительной насмешки можно назвать нашу власть с 1991 — демократической, то есть властью народа. Демократии у нас нет уже потому, что не создано живое нескованное местное самоуправление: оно осталось под давлением тех же местных боссов из местных коммунистов, а до Москвы — и тем более не докричишься. Народ у нас — никак не хозяин своей судьбы, а — игрушка её. На местах — настроение отчаяния: "о нас никто не думает”, "мы никому не нужны”, — и ведь верно. На народ легли только новые, невиданной формы тяготы — а коммунистическая номенклатура, ещё с горбачёвской подготовки, извернулась, отлично приспособилась и в "демократы” и не пострадала так, как жизненный фундамент страны. (А "золотые сынки” номенклатуры, выкормыши привилегированных коммунистических институтов, либо прямо пошли в управление страной, либо, по охотке, утекли в Америку, которую их отцы проклинали, даже и стуча ботинком; да и другие подготавливают себе на Западе посадочные площадки.) Исполнительная и так называемая законодательная власть — полтора года изнурительно, до взаимного бессилия, сражались друг с другом — на позор всей страны. (И тут не упустим отметить парадоксальную ситуацию: Верховный Совет, сторонники тоталитарной власти, по тактическим расчётам изо всех сил вынуждены были отстаивать "принципы демократии”; а "демократы”, из таких же тактических соображений, стояли грудью за авторитарность власти. Столь тверды были принципы тех и других.) Обе борющиеся стороны безответственно, наперебой, заигрывали с сепаратизмом автономных республик, толкнули негодующие области и края объявлять и себя республиками, какой оставался им выход? И если бы этот балаган двоевластия не окончился — Россия бы уже распалась на куски. ("Федеративным договором” Ленин ещё раз кусает нас из мавзолея. Но Россия никогда не была федерацией и не создавалась так.)
А когда этот кризис разрешился — кровью, избиением посторонних и опять на позор страны, — демократия потекла не снизу, а сверху, от центрального парламента, и по худшему руслу — через "партийные списки”, там партия решит, кто именно будет радетель вашего избирательного округа; и это — при роскошных привилегиях парламентских депутатов и опять-таки нищете страны. Наше закоренелое несчастное русское свойство: снизу мы всё никак не научимся организовываться — а склонны ждать указаний от монарха, или вождя, или духовного или политического авторитета, — а их, вот, нет как нет, — мелюзговая суетня наверху.
Третьим следствием падения коммунизма должен был стать возврат к вожделенному (утерянному со старой России) рынку (по нашему коммунистическому обычаю так и звали — к будущему светлому рынку!). Но ещё Горбачёв потерял, протоптался 7 лет, в какие можно было этот переход начать с разумной постепенностью — оживлением экономического организма с самого низу, с мельчайшего бытового предпринимательства, чтобы народ сперва подкормился и обчинился, и лишь потом забирать выше и выше. Нет, с января 1992 поспешно обрушили на страну кабинетный (Международного Валютного Фонда и гайдаровский) проект ("решали на ходу”, "некогда было выбирать лучший вариант” — вспоминал потом Президент), — проект не "сбережения народа”, а жестокого "шока” по нему; проект — невежественный, даже для простого дилетантского глаза: объявить "свободные цены” без наличия в стране конкурентной среды производителей, то есть свободу монопольных производителей как угодно высоко и сколь угодно долго повышать цены. (Автор реформы сперва выражал необдуманную надежду, что цены стабилизируются "вот, через два месяца”, "вот, через полгода” — но не было причин, зачем бы им останавливаться. И никто не нашёл мужества объявить о своём близоруком промахе.) Вот когда нам до конца отрыгнулись все последствия коммунизма. Производство ничем не стимулировалось, резко падало, цены резко росли, народ повергался в глубочайшую нищету — и за два протекших года это пока и есть главное действие реформы.
Нет, и ещё не главное. Самое-то страшное следствие этой безумной "реформы” — даже не экономическое, а психологическое. Беззащитный ужас, потерянность, которые охватили нашу народную массу от гайдаровской реформы и зримого торжества резвых акул беспроизводственной коммерции (в безумии самодовольства они не стесняются выставлять своё ликование и по телевизору), можно сравнить только с тем, по Глебу Успенскому, "ударом рубля”, которого не выдержал пореформенный мужик — и с тех-то пор поползла Россия в Катастрофу.
Самоё отчётливое отображение и оценка нынешних реформ — в нашей демографии. Вот данные, уже известные теперь и мировой статистике. В 1993 смерти в России превзошли рождаемость на 800 тыс. В 1993 на 1000 чел. пришлось 14,6 смертей — на 20% выше, чем в 1992 ("реформа”!), рождений 9,2 — на 15% ниже, чем в 1992. Именно за последние два года ("реформа”!) резко возросло число самоубийств — до трети от всех неестественных смертей. Отчаявшиеся люди не видят: зачем жить? и зачем рожать? Если в 1875 в России приходилось в среднем на одну женщину 7 детей, перед второй мировой войной в СССР — 3, ещё 5 лет назад — 2,17 ребёнка, то сегодня — чуть больше 1,4. Мы вымираем. Вероятная долгота жизни взрослого мужчины опустилась до 60 лет, т. е. как в Бангладеш, Индонезии и частично в Африке53. От демографов слышим: "трудно в это поверить, даже видя реальные цифры”; "такое явление впервые наблюдается в индустриальной стране вне войны и эпидемий”, "такое драматическое снижение длительности жизни никогда не происходило в послевоенном мире. Это воистину потрясает”; "Россия стоит перед лицом небывалого демографического кризиса”54.
Нынешний "удар доллара” — это ещё одна, ещё одна (и последняя ли?) расплата за наше остервенение и крах Семнадцатого года. Мы сейчас создаём жестокое, зверское, преступное общество — много хуже тех образцов, которые пытаемся копировать с Запада. Да можно ли вообще копировать уклад жизни? — он должен органически слиться с традициями страны; вот Япония — не копировала, вошла в мировую цивилизацию, не потеряв своеобразия. Как определял Густав Ле-Бон: национальную душу составляет сочетание традиций, мыслей, чувств и предрассудков; этого всего — не отбросить, и не надо. Мы третий год ни о чём другом не слышим, как об экономике. Но кризис в нашей стране сейчас — намного глубже, чем только экономический, — это кризис сознания и нравственности, настолько глубокий, что не посчитать, сколько десятилетий — или век — нам нужны, чтобы подняться.
Однако сузимся на нашей теме — на "русском вопросе” (потому беру в кавычки, что их часто так употребляют).
Русском — или российском?
В нашем многонациональном государстве оба термина имеют свой смысл и должны соблюдаться. Александр III говорил: "Россия должна принадлежать русским”. Но с тех пор историческая эпоха стала взрослее на столетие — и неправомерно бы уже сказать так (или, копируя бы украинских шовинистов, — "Россия для русских”). Вопреки предсказаниям многих мудрецов гуманизма и интернационализма — XX век прошёл при резком усилении национальных чувств повсюду в мире, и этот процесс ещё усиляется, нации — сопротивляются попыткам всемирной нивелировки их культур. И национальное сознание надо уважать всегда и везде, без исключений. (Я и писал в "Обустройстве”: в России "утвердить плодотворную содружность наций, и цельность каждой в ней культуры, и сохранность каждого в ней языка”.) — И "российский” и "русский” — имеет каждое свой объём понимания. (Лишь слово "россиянин”, может быть и неизбежное в официальном употреблении, звучит худосочно. Не назовёт себя так ни мордвин, ни чуваш, а скажут: "я — мордвин”, "я — чуваш”.)
Справедливо напоминают, что на просторах российской равнины, веками открытой всем передвижениям, множество племён перемешивалось с русским этносом. Но когда мы говорим "национальность”, мы и не имеем в виду кровь, а всегда — дух, сознание, направление предпочтений у человека. Смешанность крови — ничего не определяет. Уже века существует русский дух и русская культура, и все, кто к этому наследству привержены душой, сознанием, сердечной болью, — вот они и суть русские.
Ныне патриотизм во всякой бывшей окраинной республике считается "прогрессивным”, а ожесточённый воинственный национализм там — никто не посмеет назвать ни "шовинизмом”, ни, упаси Бог, "фашизмом”. Однако к русскому патриотизму — ещё от революционных демократов начала XX века, прилипло и сохраняется определение "реакционный”. А ныне всякое проявление русского национального сознания — резко осуждается и даже поспешно примежуется к "фашизму” (которого в России и не бывало никогда и который вообще невозможен без расовой основы, однорасового государства.)
Мне приходилось давать определение патриотизма в статье "Раскаяние и самоограничение” (1973). Спустя и два десятилетия я не берусь его поправить: "Патриотизм — это цельное и настойчивое чувство любви к своей родине и к своей нации со служением ей не угодливым, не поддержкою несправедливых её притязаний, а откровенным в оценке пороков и грехов”. На такой патриотизм — имеет право любая нация, и русские — никак не меньше других. Иное дело, что после пережитых русскими кровопусканий, потерь от "противоотбора”, подавления и обморочения сознания — сегодня патриотизм в России раздроблен в разрозненных единицах, не существует как единое, осознавшее себя движение, а многие из тех, кто зовут себя "патриотами” — прислонились за подкреплением к коммунизму и измазались в нём. (А то ещё и — поднимают, слабыми ручёнками, снова призрак панславизма, уже столько раз губившего Россию, и уж вовсе непосильный нам ныне.)
С. Н. Булгаков однажды написал так: "Те, сердце которых истекало кровью от боли за Родину, были в то же время её нелицемерными обличителями. Но только страждущая любовь даёт право на это национальное самозаушение; там же, где её нет... поношение родины, издевательство над матерью... вызывает чувство отвращения...”55
В таком сознании и в таком праве я и пишу сейчас здесь.
Краткий и частный обзор русской истории четырёх последних веков, сделанный выше в этой статье, мог бы показаться чудовищно пессимистическим, а "петербургский период” несправедливо развенчанным, если бы не нынешнее глухое падение и падшее состояние русского народа. (Под обаянием этого блеска "петербургского периода”, — да уж по сравнению с периодом большевицким, три года назад жители города на Неве с большим энтузиазмом восстановили — совсем не в лад и к XX веку, и к нашей растерзанной стране в лохмотьях — как белое крахмальное жабо название "Санкт-Петербург”...) Как же некогда могучая и избывающая здоровьем Россия — могла вот так пасть? Три таких великих болезненных Смуты — Семнадцатого века, Семнадцатого года и нынешняя — ведь они не могут быть случайностью. Какие-то коренные государственные и духовные пороки привели к ним. Если мы четыре века растрачивали народную силу на ненужное внешнее, а в Девятьсот Семнадцатом могли так слепо клюнуть на дешёвые призывы к грабежу и дезертирству, — то когда-то же пришло время и платить? Наше сегодняшнее жалкое положение — оно как-то накоплялось в нашей истории?
И вот, мы докатились до Великой Русской Катастрофы 90-х годов XX века. За столетие многое вплеталось сюда, — Девятьсот Семнадцатый год, и 70 лет большевицкого развращения, и миллионы, взятые на Архипелаг ГУЛаг, и миллионы, уложенные без бережи на войне, так что в редкую русскую деревню вернулись мужчины, — и нынешний по народу "удар Долларом”, в ореоле ликующих, хохочущих нуворишей и воров.
В Катастрофу входит — прежде всего наше вымирание. И эти потери будут расти: в нынешней непроглядной нищете сколькие женщины решатся рожать? Не менее вчислятся в Катастрофу и неполноценные и больные дети, а они множатся от условий жизни и от безмерного пьянства отцов. И полный провал нашей школы, не способной сегодня взращивать поколение нравственное и знающее. И жилищная скудость такая, какую давно миновал цивилизованный мир. И кишение взяточников в государственном аппарате — вплоть до тех, кто по дешёвке отпускает в иностранную концессию наши нефтяные поля или редкие металлы. (Да что терять, если предки в восьми изнурительных войнах лили кровь, пробиваясь к Чёрному морю, — и всё это как корова слизнула в один день?) Катастрофа и в расслоении русских как бы на две разных нации: огромный провинциально-деревенский массив — и совсем на него не похожая, иначе мыслящая столичная малочисленность с западной культурой. Катастрофа — в сегодняшней аморфности русского национального сознания, в сером равнодушии к своей национальной принадлежности и ещё большем равнодушии к соотечественникам, попавшим в беду. Катастрофа и в изувеченности нашего интеллекта советской эпохой: обман и ложь коммунизма так наслоились на сознание, что многие даже не различают на своих глазах эту пелену. — Катастрофа и в том, что для государственного руководства слишком мало у нас людей, кто б одновременно был: мудр, мужественен и бескорыстен, — всё никак эти три качества не соединятся в новом Столыпине.
Сам русский характер народный, так известный нашим предкам, столько изображённый нашими писателями и наблюдённый вдумчивыми иностранцами, — сам этот характер угнетался, омрачался и изламывался во весь советский период. Уходили, утекали из нашей души — наша открытость, прямодушие, повышенная простоватость, естественная непринуждённость, уживчивость, доверчивое смирение с судьбой, долготерпение, долговыносливость, непогоня за внешним успехом, готовность к самоосуждению, к раскаянию, скромность в совершении подвига, сострадательность и великодушие. Большевики издёргали, искрутили и изожгли наш характер — более всего выжигали сострадательность, готовность помогать другим, чувство братства, а в чём динамизировали — то в плохом и жестоком, однако не восполнив наш национальный жизненный порок: малую способность к самодеятельности и самоорганизации, вместо нас всё это направляли комиссары.
А рублёво-долларовый удар 90-х годов ещё по-новому сотряс наш характер: кто сохранял ещё прежние добрые черты — оказались самыми неподготовленными к новому виду жизни, беспомощными негодными неудачниками, не способными заработать на прокормление (страшно — когда родители перед своими же детьми!) — и только с растаращенными глазами и задыхаясь обкатывались новой породой и новым кликом: "нажива! нажива любой ценой! хоть обманом, хоть развратом, хоть растлением, хоть продажей материнского (родины) добра!” "Нажива” — стала новой (и какой же ничтожной) Идеологией. Разгромная, разрушительная переделка, ещё пока никакого добра и успеха не принесшая нашему народному хозяйству и не видно такого, — густо дохнула распадом в народный характер.
И не дай Бог нынешнему распаду стать невозвратным.
(Отразилось всё и в языке, зеркале народного характера. Наши соотечественники весь советский период неизменно теряли, а сейчас — обрушно потеряли собственно русский язык. Не буду говорить о биржевых дельцах, ни о затасканных журналистах, ни о столичных комнатных писательницах — но даже литераторы из крестьянских детей с отвращением отталкиваются: кбк это я смею использовать коренные сочные русские слова, от веку существовавшие в русском языке? Даже им теперь понятнее, не вызывают ничьего нарекания такие дивные новизны русского языка, как брифинг, прессинг, маркетинг, рейтинг, холдинг, ваучер, истеблишмент, консенсус — и многие десятки их. Уже полная глухота...)
"Русский вопрос” к концу XX века стоит очень недвусмысленно: быть нашему народу или не быть? Да, по всему земному шару катится волна плоской, пошлой нивелировки культур, традиций, национальностей, характеров. Однако сколькие выстаивают против неё без пошата и даже гордо! Но — не мы... И если дело пойдёт так и дальше — то ещё через век слово "русский” как бы не пришлось вычёркивать из словарей.
Из нынешнего униженного, потерянного состояния мы обязаны выйти — если уж не для себя, то в память предков и ради наших детей и внуков.
Сегодня мы слышим толки об одной лишь экономике — и наша загнанная экономика вправду душит нас. Однако экономика сгодится и для безличного этнического материала, — а нам надо спасти и наш характер, наши народные традиции, нашу национальную культуру, наш исторический путь.
Русский эмигрант проф. Н. С. Тимашев как-то отметил, верно: "Во всяком общественном состоянии есть, как правило, несколько возможностей, которые, становясь вероятными, превращаются в тенденции общественного развития. Какие из этих тенденций осуществятся, а какие нет, — предсказать с абсолютной уверенностью нельзя: это зависит от встречи тенденций друг с другом. И поэтому человеческой воле принадлежит гораздо большая роль, чем это допускается старой эволюционной теорией”. Материалистической.
И это — христианский взгляд.
Наша история сегодня видится как потерянная — но при верных усилиях нашей воли она, может быть, теперь-то и начнётся — вполне здравая, устремлённая на своё внутреннее здоровье, и в своих границах, без заносов в чужие интересы, как мы навидались в начальном обзоре. Ещё раз напомним Успенского, как он написал о задачах школы: "Превратить эгоистическое сердце в сердце всескорбящее”. Нам и предстоит построить такую школу: в первый класс её сядут дети уже развращённого народа — а из последнего чтобы вышли с нравственным духом.
Мы должны строить Россию нравственную — или уж никакую, тогда и всё равно. Все добрые семена, какие на Руси ещё чудом не дотоптаны, — мы должны выберечь и вырастить. (Поможет ли нам православная церковь? За годы коммунизма она более всех разгромлена. А ещё же — внутренне подорвана своей трёхвековой покорностью государственной власти, потеряла импульс сильных общественных действий. А сейчас, при активной экспансии в Россию иностранных конфессий и сект, богатых денежными средствами, при "принципе равных возможностей” их с нищетой русской церкви, идёт вообще вытеснение православия из русской жизни. Впрочем, новый взрыв материализма, на этот раз "капиталистического”, угрожает и всем религиям вообще.)
Но из многочисленных писем из русской провинции, с просторов России, я эти годы узнаю рассеянных по этим просторам духовно здоровых людей, и часто молодых, только разрозненных, без духовной подпитки. С возвратом на родину я надеюсь многих из них повидать. Надежда — именно и только на это здоровое ядро живых людей. Может быть, они, возрастая, взаимовлияя, соединяя усилия, — постепенно оздоровят нашу нацию.
Минуло два с половиной столетия — а всё так же высится перед нами, по наследству от П. И. Шувалова неисполненное Сбережение Народа.
Ничего для нас нет сегодня важней. И именно — в этом "русский вопрос” в конце XX века.
World copyright ©1994 by Aleksandr Solzhenitsyn.
Но разрешается перепечатка в любом русском периодическом издании со ссылкой на "Новый мир”.
1 С. Ф. Платонов. Смутное время. Прага. 1924.
2 Л. А. Тихомиров. Монархическая государственность. Изд. "Русское слово”. Буэнос-Айрес. 1968.
3 С. Ф. Платонов. Москва и Запад. Изд. "Обелиск”. Берлин. 1926, сс. 111 — 114.
4 С. Зеньковский. Русское старообрядчество. Wilhelm Fink Verlag. Mьnchen. 1970, сс. 290 — 339.
5 Иван Солоневич. Народная монархия. Изд. "Наша страна”. Буэнос-Айрес. 1973.
6 С. М. Соловьёв. История России с древнейших времён. М. 1963, кн. XI, с. 153.
7 В. О. Ключевский. Сочинения. Курс русской истории. 1958, т. 4, сс. 190, 198.
8 Там же, с. 304.
9 С. Соловьёв, ук. соч., кн. X, с. 282.
10 Там же, с. 547.
11 С. Соловьёв, кн. XIII, с. 58.
12 Там же, с. 66.
13 В. О. Ключевский, ук. соч., т. 4, с. 319.
14 С. Соловьёв, кн. XIV, сс. 54 — 56.
15 Сочинения Г. Р. Державина, с объяснительными примечаниями Я. Грота. 2-е Академическое изд. СПб. 1878, т. VII, сс. 627 — 632.
16 И. Солоневич, ук. соч.
17 В. О. Ключевский, ук. соч., т. 5, с. 60.
18 Державин, ук. соч., т. VII, с. 718.
19 С. Соловьёв, кн. XIII, с. 438.
20 Державин, ук. соч., т. VII, сс. 723 — 753.
21 "История XIX века”. Под ред. Лависса и Рамбо. ОГИЗ. М. 1938, т. 1, сс. 125 — 140.
22 Лависс, Рамбо, ук. соч., т. 2, с. 269.
23 В. О. Ключевский, т. 5, сс. 454 — 455.
24 Лависс, Рамбо, т. 2, сс. 351 — 352.
25 Лависс, Рамбо, т. 3, с. 163.
26 В. О. Ключевский, т. 5, сс. 272, 275, 460 — 461.
27 Там же, сс. 273, 278 — 279.
28 Лависс, Рамбо, т. 4, сс. 373 — 376.
29 Лависс, Рамбо, т. 5, с. 212.
30 Там же, сс. 212, 220.
31 "Русский вестник”, май 1896.
32 Лависс, Рамбо, т. 5, с. 227, примеч. Е. Тарле.
33 В. О. Ключевский, т. 5, сс. 283 — 290, 390.
34 Лависс, Рамбо, т. 6, с. 73.
35 Лависс, Рамбо, т. 6, с. 81.
36 Лависс, Рамбо, т. 8, с. 297.
37 Журн. "Красный архив”, т. 74, с. 175.
38 Лависс, Рамбо, т. 7, сс. 417 — 418.
39 "История Сибири с древнейших времён до наших дней”, т. II. Изд. "Наука”. Л. 1968, с. 99.
40 Там же, с. 55.
41 Там же, сс. 181 — 282.
42 Там же, сс. 323 — 331, 343 — 353.
43 Из фонда Всероссийской Мемуарной Библиотеки.
44 "Красный архив”, т. 74, сс. 165 — 177.
45 Там же, т. 38.
46 Газ. "Слово”, 9 — 25 марта 1909.
47 "Новый мир”, 1991, № 3, с. 227.
48 Н. А. Бердяев. Философия неравенства. ИМКА-пресс. Париж. 1923, с. 20.
49 Цит. по "Время и мы”, № 116, с. 216.
50 "Документы внешней политики СССР”. М. 1959, т. III, с. 675.
51 Там же, сс. 664 — 665, 676 — 681.
52 Там же, т. IV, с. 774.
53 "Нью-Йорк Таймс”, 6.3.94.
54 Там же.
55 С. Булгаков. Размышления о национальности. "Два Града”, вып. II, с. 289. |
