Страшная картина. Грандиозный нынешний кабак ООН, безответственный, на пристрастных голосованиях, не способный ни на какой конструктивный шаг и за 40 лет не решивший ни одной серьёзной задачи, — да наделить его кроме парламентарных прав ещё и исполнительными? Если даже в малых странах, где всё обозримо, то и дело от­крываются коррупции, скандалы, — то кто ж докричится мировому зевлу о нуждах своего отдалённого края? Всё бу­дет — в чужих, равнодушных, а то и нечестных руках. Это уже — конец жизни на Земле. Если серьёзно уважать «швей­царский» принцип, что местное управление должно быть сильнее центрального, то в этой иерархии что остаётся всемирному правительству? Ноль. Тогда — и зачем оно?

Но — снова же об интеллигенции. Дело в том, что интеллигенция «самим фактом своего существования ут­верждает права личности» — и «именно поэтому всегда была и остаётся чужда народу»... Да и вообще: «протест их индивидуален, они никого не хотят вести за собой». И даже: «Вести за собою массы могут лишь демагоги, вы­брасывающие "народу" вовсе не те лозунги, которые на­мерены осуществить». Вот те раз. А как же тогда с ценно­стью демократии, и из чего состоят демократические вы­боры? Да не волнуйтесь, успокаивает нас запредельный демократ: даже «самые обманчивые, демагогические, подкупные выборы в каком-нибудь американском шта­те—в моральном, этическом, духовном и христианском смысле несравнимо выше всей (курсив автора) многовековой истории русского самодержавия». Потому что «идео­логия демократического общества определяема стремле­нием к Богу»... (И тот же самый автор убеждал нас, что марксистско-ленинская идеология ни в чём не виновата, ибо «идеология ничего не определяла».) А например, «вполне законно сомневаться, что монополия католичес­кой церкви в Польше была бы намного лучше, чем моно­полия коммунистической партии». И вот: «Террористы появляются только там, где в самом деле под видом демо­кратии скрывается какая-либо форма неравенства перед законом, а значит и скрытый авторитаризм». А так как террористы кишат более всего в Западной Европе — то и...? Разбирайтесь сами.
Всё говоримое тут о плюралистах отнюдь не отно­сится к основной массе третьей, еврейской, эмиграции в Штаты. В их газетах на русском языке круг авторов, а значит и читателей, далеко обогнал наших плюралис­тов в понимании Запада. Они — всё яснее видят язвы Америки и всё отчётливей о них говорят. Приехав в эту страну, эти люди хотели бы прежде всего не теоретизи­ровать о демократии, а видеть тут элементарный госу­дарственный порядок. Но тем вопиюще обнажается тыл плюралистов, в котором они были уверены! И теперь они публично жалуются на еврейскую эмиграцию, что та находит американские свободы избыточными до опасности. Нельзя без улыбки читать жалобы Шрагина, его возмущение трезвыми пожеланиями новой эмигра­ции: ограничить вмешательство общественного мнения в дела правительства; усилить административную власть за счёт парламентаризма; укрепить секретность государственных военных тайн; наказывать за пропа­ганду коммунизма; освободить полицию от чрезмерных законнических пут; облегчить судопроизводство, при явной виновности преступника, от гомерического адвокатского формализма; перестать твердить про пра­ва человека, а сделать упор на его обязанностях; воспи­тывать патриотическое сознание у молодёжи (караул! что это делается? куда мы попали??); запретить порно­графию; усилить сексуальный контроль; искоренить наркотики из молодёжного употребления; и ещё о многом подобном — о гибели школы, о моральной гибели детей. Но это идёт в полный развал идей высочайшего и широчайшего демократизма, с которыми наши плюра­листы приехали из Москвы! Они-то привезли, что «Аме­рика через Вотергейт очищалась от грязи вьетнамской войны», а тут — отчаяние: «большинство эмигрантов на­строены антидемократически», «антидемократическое настроение как единственно возможное...», «почему среди выходцев из Советского Союза антидемократы берут верх?». Увы, и ещё я должен отличить: иные авто­ры эмигрантских еврейских газет и журналов не скры­вают, что навек пронзены русской культурой, литерату­рой, и нападки на Россию в целом у них заметно реже, они открыли в себе глубину сродства с Россией, какой раньше не предполагали. Не то плюралисты. «Выбрав свободу», они спешат выплеснуть в океан самовыраже­ния, что русские — со всей их культурой — рабы, и на­всегда рабами останутся.
Комично печальное впечатление от того, как плю­ралисты несут и слагают свои жалобы и надежды к сто­пам Запада, ослеплённо не видя, что Запад сам себя уже не способен защитить.
Кто активнее, кто менее, они спешат преподнести Западу свои советы, как держаться относительно комму­низма. Но вместо ожидаемого плюралистического спект­ра мы и тут встречаем довольно унылое однообразие. Мы уже видели, что по их оценкам либо не коммунизм вино­ват в том, что делается в СССР, либо даже это вообще не коммунизм. — «Борются против коммунизма и тем расхо­дуют силы впустую.» Чёрную и опасную работу — снова, и впредь, и вечно выстаивать против живого коммуниз­ма — они оставляют другим. Себе они видят более акту­альные задачи. — «Логически невозможно доказать, что русский вариант коммунизма единственно возмо­жен.» — «Кто знает, возможен и бархатный коммунизм?» «Чего нам бояться? Зачем рисовать грандиозный
образ мирового зла? ... Они тоже начинали с борьбы за добро.» (Померанц. И даже я бы добавил: во скольких странах прямо сегодня на наших глазах начинают с борьбы за до­бро при помощи автоматов и ракет.) А вот европейские марксистские компартии — это «грозная опасность Со­ветскому Союзу». — «Мне не хочется встречать анафемой первые шаги еврокоммунизма.» «Такое важное явление, как еврокоммунизм.» (А меж тем — он уже и испарился.)
Еврокоммунизм — надежда, а угроза — это русская «националистическая банда», которая всё уже пригото­вила, чтобы сменить Брежнева в СССР. И когда касается этого — ещё острее сужается весь ожидаемый спектр плю­рализма. «Проблема национализма» — любимейшая для их изданий, и даже когда вот сейчас собрались в Бостоне на литературную вроде бы конференцию — то сразу же и сбились на проблему «национализма». И — одиноко, и — осуждаемо прозвучали отдельные голоса (да и совсем не тех философов, кем наполнена эта глава), что, может быть, этот пресловутый «национализм» — попытаться бы понять? и даже войти с ним в союз? Нет! нет! — отрезали вершители, выступая и по дважды. И — восстановили то единомыслие, какое беспомешно течёт все эти годы по их плюралистическим каналам и в западные уши. Не дать, не дать русским очнуться к национальному со­знанию!    
Где Западу разобраться? Почему ему не верить — ес­ли сами русские предупреждают: будет «православный фа­шизм»! «Крест над тюрьмой вместо красного фла­га»! — Синявский, по «Штерну» — «кроткий христианин из СССР», «через него в Россию возвращается Бог», по «Вельтвохе» — славянофил, а сам себя публично не раз называл православным, — так зря на своих не скажет? До него осторожно указывали плюралисты: «У нашей интел­лигенции есть все основания быть предубеждённой про­тив православия», православная Церковь прежде должна «вернуть себе доверие интеллигенции», — то есть право­славию ещё надо заслужить себе место в плюрализме. А тут — «Сны на православную Пасху», название вызыва­ет особое доверие, православие так и выпирает из груди автора. А он — эссеист не простодушный, не однослой­ный, вот умеет вовремя увидеть и нужный сон, умеет и пропользовать слово, так вывернуть абзац и фразу, что как бы совсем не от него, неизвестно от кого, вдруг вы­ползают эти нужные каракатицы: «Крест над тюрьмой вместо красного флага». Кто это? где это? А — лови. Уме­ет как-нибудь так состроить, пугануть: «Альтернатива: ли­бо миру быть живу, либо России» (и в языке раскоряка: древ­няя форма рядом с «альтернативой»). И каждый здраво­мыслящий откинется в ужасе: ах, вот как} И нас о том предупреждает русский? Какой же выход, какой же выбор подсказывается прочему миру, если он хочет жить?..
И — никто из плюралистов не возразит, не остано­вит. Да ведь — истины же нет, и никто не знает «как надо» и «как не надо».
Нераздумчивым американцам как угодно вывора­чивают нашу старую историю, чтобы состроить эстакаду Грозный-Пётр-Сталин, а все века русской жизни пото­пить в болотной невыразимости. А чего стоит нечестное, неосмысленное употребление термина «неославянофи­лы» (как и в XIX веке «славянофилы» изобретено оппо­нентами, кличкой-дразнилкой), — вот уж ни одного живо­го «славянофила» сейчас в России не знаю (пардон, кро­ме Синявского). Есть патриоты умирающей родины — так так надо и говорить, не юля. А если «профессиональному историку» потребуется срочно под перо славянофил XX века, так не глядит на ведущих — Дмитрия Шипова, Александра Самарина — а хватает ничтожного Шарапова и сдувает с него пыль в глаза. Вот так и мотают нам «исто­рию» на шарапа. А произошла кровавая революция в Иране — наши честные и образованные плюралисты за­дули во все трубы, что православие — это и есть ислам­ский фундаментализм, и даже ещё кровавей. Лепят басен­ки о «голубях» и «ястребах» в Кремле, об обещательной смене старого поколения вождей на молодых, и как СССР можно обуздать и направить торговлей с советски­ми «динамичными менеджерами», лавочный анализ, и на этом строят прогнозы на тараканьих ножках, — а в их компетентности вольная американская демократия не смеет усумниться. Так и читаем мы в видных американ­ских изданиях: то «Брежнев — миротворец» (Янов, перед вторжением в Афганистан), то «советская агрессия — ста­рая сказка», «от коммунизма остались одни слова». Наш плюрализм до того не имеет объемного взгляда, что, вме­сте с Западом, не видит, как коммунизм шагает через горные хребты и океаны, с каждым ступом раздавливает но­вые народы, скоро придушит и всё человечество вместе с плюрализмом, — нет! При таких мировых событиях у наших плюралистов: то злокозненный мессианизм, ко­торым якобы пылала масса русского народа от XV века до XX; то тёмное православие; то гнилость русской исто­рии (обновлённой лишь идеалистическими ленинскими годами); мракобесие всех национальных течений и уче­ний, извечная скотскость народа; и новая опасность для всего человечества — русского выздоровления, которое непременно станет ещё страшнейшим тоталитаризмом.
А забегливые спешат забежать перед Западом и многобрызно: у русских националистов — «братское со­единение с режимом»! «Сближение "правых диссиден­тов" и официальной Новой Правой»!
Сближение — через кандалы. «Брата» Огурцова догноили 15 лет до конца и послали умирать в лесоповальную глушь. И второй восьмёркой, до тех же 15 лет, догнаивают «брата» Осипова. И посадили на второй срок «брата» Бородина. Не как врагов-плюралистов, не как тех свободомыслящих журналистов отпускали на Запад, не как враждебного Синявского, «единственно опасного из писателей эмигрантов» (как понял из интервью с ним «Штерн»), — освободили из лагеря досрочно. (Предлага­емые им аспекты двоятся: «Монд», 7 июля 79 — «находил­ся в плохих отношениях с лагерной администрацией»; «Штерн», октябрь 81 — «благодаря хорошему поведе­нию».)
Победа «Новой Правой» будет — «конец детанта и усиление гонки вооружений» (да куда ж ещё усиление?), их цель — «реставрация сталинизма», «сочетать лени­низм с православием». И громко срывается метучая журналистическая чета (Соловьёв и Клепикова): «Секретная Русская Партия — очень мощная и всё захватывает», «у неё есть свой ЦК, теневой кабинет, железная связь между Москвой и провинцией», даже «защита памятни­ков старины связана с Госбезопасностью», «в этом обще­стве особенно видна зловещая роль Русской Партии». И даже добавим: только эта националистическая банда и могла задумать уничтожить русский Север — повернуть реки, затопить пространства, а сам русский народ так отечески привести к вымиранию. — «КГБ и Русская Пар­тия имеют тенденцию перекрываться», хотя «большин­ство основателей Русской Партии — журналисты и лите­раторы». (Что-то соскользнули, тут уже не так страшно.) Да жми железку до конца: «Русские националисты — по­просту фашисты и используют немецкие приёмы», «Рус­ская Партия переходит в национал-фашизм». (Всё та же чета.) — «Они нагло следуют аргументам и процедурам (очевидно, газовым камерам?), которыми пользовались их германские братья по оружию.»
Тут уже — сердце Запада не откажет, в реакции мож­но быть уверенным: русских надо уничтожать! А комму­низм меж тем — вовсе затмен и исчез.
Эти настойчивые призывы — уже не по-русски пе­чатаются, не для эмигрантов, а — для американских про­стаков, и формируют же мнения, и обещают действия. Афганистан? Польша? — на Западе шлются проклятия не советскому имени, но русскому, и плюралисты не попра­вят, но сами то и создают. «Русский империализм», «за жёсткую внешнюю политику СССР ответственна "Рус­ская Партия"», этот гибрид лагерников с маршалами... Так — неразумно, безумно толкают Запад повторить гит­леровскую дорожку: воевать не против коммунизма, а против русского народа.      
Никак не обещали нам в спектре плюрализ­ма — лжи и обманных приёмов. Уж их-то можно было ос­тавить советской пропаганде? Нет, прихвачены по на­следству.
Отчасти по московско-ленинградской нечувстви­тельности к страданиям деревни и провинции (эти два города полвека были усыплены и подкуплены за счёт ог­рабления остальной страны), наша образованщина слепа и глуха к национальному бытию, не научилась видеть и не тянется видеть процессы истинные, грандиозные: вода, воздух, земля, еда, отравленные продукты, семья, выми­рание, новое брежневское наступление на деревню, уничтожение последних остатков крестьянского уклада; что 270-миллионный народ мучается на уровне африкан­ской страны, с неоплаченной работой,  в болезнях,при кошмарном уровне здравоохранения, при уродливом образовании, сиротстве детей и юношества, оголтелой распродаже недр за границу, — но читайте журналы и сборники плюралистов: об этом ли они пекутся? Если бы действительно заботились о России — то почему ни о чём об этом? Для многих народов нашей страны дума се­годня упёрлась в простое: они вымирают, ещё останутся ли на земле? Но ни у кого из плюралистов мы такой кру­чины не встречаем. Как их предшественники и отцы спо­койно пропустили тотальное уничтожение ещё ленин­ских лет, тотальное вымирание Поволжья, потом геноцидную коллективизацию, голод на Украине, на Кубани, послевоенные потоки Гулага (только заметили вовремя партийные чистки 37-го года, «космополитов» и «дело врачей»), так и сегодня наши плюралисты не замечают, что Россия — при смерти, что она уже — обмерший полу­труп, — а кружится на павшем теле хоровод оживлённых гномов, всё нащебечивая своё. Для доверчивого Запада переписывают нашу новейшую историю по вехам дисси­дентских выступлений. Преувеличением столичного дис­сидентства и эмиграционного движения отвратили вни­мание мира от коренных условий народного бытия в на­шей стране, а лишь: соблюдает ли этот режим-убийца свои собственные лживые законы? После своевременной эмиграции их забота теперь: возликует ли неограничен­ная свобода слова на другой день после того, как кто-то (кто??) сбросит нынешний режим. Их забота — над каки­ми просторами будет завтра порхать их свободная мысль. Даже не одумаются предусмотрительно: а как же устро­ить дом для этой мысли? А будет ли крыша над головой? (И: будет ли в магазинах не подделанное сливочное мас­ло?)
Сколько среди них специалистов-гуманитаристов — но почему ж нам не выдвигают конкретных соци­альных предложений? — да разумными давно бы нас убедили! Чем восславлять себя безграничными демокра­тами (а всех инакомыслящих авторитаристами), да рас­шифруйте же конкретно: какую демократию вы рекомен­дуете для будущей России? Сказать «вообще как на Запа­де» — ничего не сказать: в Америке ли, Швейцарии или Франции — всё приноровлено к данной стране, а не «во­обще». Какую вы предлагаете систему выборов: пропор­циональную? мажоритарную? или абсолютного боль­шинства? (От выбора системы резко меняется состав парламента, и большие меньшинства могут «проглаты­ваться» бесследно, либо, напротив, никогда не составит­ся стабильное правительство.) Должно быть правитель­ство ответственно перед палатами или (как в Шта­тах) — нет? — ведь это совсем разно действующие схемы, и если, например, парламентское большинство обязано поддерживать «своё» правительство из одних партий­ных соображений — то это опять власть партии над на­родным мнением? А степень децентрализации? Какие вопросы относятся к областному ведению, какие к цент­ральному? Да множество этих подробностей демокра­тии — и ни об одной из них мы ещё не слышали. Ни одно­го реального предложения, кроме «всеобщих прав чело­века».
Они — демократы «вообще». Но должны ли мы по­верить, что они жаждут власти реального народного большинства, а не своего «культурного круга», чьё управ­ление и будет «демократия»?
А — переходный период? Любую из западных сис­тем — как именно перенять? через какую процеду­ру? — так, чтоб страна не перевернулась, не утонула? А ес­ли начнутся (как с марта 1917, а теперь-то ещё скорей начнутся) разбои и убийства — то надо ли будет разбойни­ков останавливать? (или — оберегать права бандитов? мо­жет, они невменяемы?) и — кто это будет делать? с чьей санкции? и какими силами? А шире того — будут вспыхи­вать стихийные волнения, массовые столкновения? как и кто успокоит их и спасёт людей от резни?
Ни о чём об этом наши плюралисты не выражают забот.
Ну, скажут, и пусть их? Там, в России, их здешний гулок не воспринимается как имеющий значение, а тем более как угроза нашему реальному будущему.
Если бы опыт Семнадцатого года не пылал у меня под пальцами — вероятно, и я не придал бы значения. Но что-то становится — весьма похоже. Уже основательно мы испытали один раз, как нас заболтали и проторили «стране рабов» дорогу в светлое будущее.
                                        Вот рыскают по свету, бьют баклуши,
                                               Воротятся — от них порядка жди.
Они наворачивают, наворачивают — а как бы опять не вокруг нашей головы, как бы опять не затмить нам гла­за. Прежде чем Россия придёт в сознание — уже напра­вить это сознание. И уже сейчас, где могут, наталкивают по русскоязычному радио, чтобы правильно повести ос­тавшееся там население.
Скажут: ну, не такие ж это крупные фигуры, как те прежние. Да а те, разобраться, нешто было крупные? Ка­ких история выпускает на арену — те и действуют. Да не верстаются нынешние и к либерально-демократической эмиграции 20-х годов, ни по масштабу, ни по уровню мыс­ли, ни по общественному опыту, — а ведь насколько пре­восходят тех по возможностям. Те — перебивались с кор­ки на корку, убивались заработать сотню франков, не зна­ли где голову приклонить, а напечатать статью в крупном французском или американском издании им было много лет недоступно. Эти — основывают собственные изда­тельства, журнал за журналом (уже сейчас их выходит в эмиграции столько, что хватило бы на всю Россию), ез­дят по конференциям, открыты им и западные газеты, открыты и университетские кафедры без подробного спроса о научном багаже, их слушает Запад, молодой и не молодой. Их влияние на Западе несравнимо с влиянием всех предыдущих эмиграции из России.
А если оглядеть круг личностей шире, чем цитиро­ванные здесь: ведь десятилетиями жили в столицах, и многие служили на деликатном идеологическом фрон­те — марксистскими философами, журналистами, очер­кистами, лекторами, режиссёрами кино и радио, даже пропагандистами ЦК, референтами ЦК, даже прокурора­ми! — и нам, с лагерного и провинциального дна, справед­ливо казались неотличимы от цекистов и чекистов, от коммунистической власти. Они жили с нею в ладу, ею не наказывались и с нею не боролись. И когда я в окружа­ющей советской немоте 50-х годов готовил свой первый прорыв через стену Лжи — то именно через них прорыв, через их ложь, — и ни от кого из них нельзя было ждать поддержки. И вдруг — открылась возможность некоторым двинуться на Запад, и они двинулись, где-то по пути тихо роняя свои партийные билеты. И по другую сторону Ат­лантического океана вдруг стали исключительно смелы в суждениях о советской жизни, вчера успевали там, сего­дня здесь, и громко рассказывают, как они, чистые и не­подкупные, тяжело страдали в грязных гнёздах пропаганды ЦК, или прокуратуры, или союза писателей и журналис­тов, опубликовавши в СССР кто по три, а кто и по десятку книг и множество статей, и записывают себе в послужной список поставленные в СССР пьесы, фильмы, — а что это всё было, если не ложь, ложь и ложь? И никто из них — ни о д и н! — не раскаялся, не заявил публично, что это он и за­плёвывал наши глаза ложью, не рассказал ни о каком своём соучастии, как он, хотя бы часть своих лет, укреплял и про­славлял коммунистический режим и получал от него на­грады. Их философия: это — скотская народная масса виновата в режиме, а не я. Им и в голову не приходит, что настоящее творчество начинается не с безопасного (или даже опасного) сатирического разоблачения других, а с поисков своей собственной вины и с раскаяния.
Сегодня от Февраля то различие, что перед тем нельзя было «проговориться», тогдашние плюралисты вещали совершенно открыто в 50 газетах и с 50 трибун, и можно было заранее видеть, что они готовят (но, по не­опытности, не понимал почти никто, и даже многие сами они). А теперь, в СССР, все истинные взгляды, процессы, мысли, настроения, желания скрыты под казённой вме­няемой однообразностью режима, под его чугунной кор­кой. И обнажиться могут только в эмиграции — но и как же откровенно! История вот произвела и показала нам предупреждающую пробу.
Чем крупней народ, тем свободней он сам над со­бой смеётся. И русские всегда, русская литература и все мы, — свою страну высмеивали, бранили беспощадно, по­читали у нас всё на свете худшим, но, как и классики на­ши, — Россией болея, любя. А вот — открывают нам, как это делается ненавидя. И по открывшимся антипатиям и напряжениям, по этим, вот здесь осмотренным, мы мо­жем судить и о многих, копящихся там. В Союзе все пока вынуждены лишь в кармане показывать фигу начальст­венной политучёбе, но вдруг отвались завтра партийная бюрократия — эти культурные силы тоже выйдут на по­верхность — и не о народных нуждах, не о земле, не о вымираньи мы услышим их тысячекратный рёв, не об от­ветственности и обязанностях каждого, а о правах, пра­вах, правах, — и разгрохают наши останки в ещё одном Феврале, в ещё одном развале.
И в последней надежде я это всё написал и взываю, и к этим и к тем, и к открывшимся и к скрытым: господа, товарищи, очнитесь же! Россия — не просто же географи­ческое пространство, колоритный фон для вашего «са­мовыражения». Если вы продолжаете изъясняться на русском языке, то народу, создавшему этот язык, несите же и что-нибудь доброе, сочувственное, хоть сколько-ни­будь любви и попытки понять, а не только возвышайте образ, как (Амальрик, «Синтаксис», № 3, стр. 73) «у пивной, размазывая сопли по небритым щекам, мычит»... — а мат оставляю докончить вашим авангардным бестрепетным перьям.