День этот остался в памяти на всю жизнь; на всю жизнь запечатлелся в ней глубоким шрамом. Уже какие, кажется, смерчи были. Как рвало, кружило, било о жестокие камни ее -- жизнь эту бредовую! Какие горы падали на память, покорную, бессильную клеточку мозга нашего. А шрам четок, как никогда. И с каждым годом все яснее и глубже запекшиеся края его.
Широкий двор, политый июльским зноем. Столб гигантских шагов с разлетающимися канатами. Я где-то высоко, выше крыш и куполообразных лип, лечу в воздухе, описывая быстрый круг. Канат со свистом режет полдневную тишину, натягиваясь в трос, звенит, как струна. Ласточка, юркая, скользящая, камнем падает вниз, у самой земли, у травы, замирает, выравнивается и черно-белой точкой, крутящимся мячом прыгает вверх. За крышами, за куполообразными липами зелеными шарами качаются незрелые яблоки в саду, астры пестреют, песок дорожек порой струится по ветру желтым дымом. Зной. Пыльная зелень. Скрипящий круг гигантских шагов.
Он был бы бесконечен, этот круг, -- до вечера, до ночи. Любо, вместе с ласточкой, взлетать и падать, чувствовать разгоряченным лицом свист ветра! Но вошел кто-то в чугунную калитку, протянул раскрытый лист засыпанной буквами бумаги, сказал просто, будто ничего необычного не случилось:
-- Война.
Канат сразу упал вниз, ласточка взметнулась ввысь и скользнула в сад. Газета -- измятый, тысячами глаз измеренный "Полтавский вестник", листок наивный, старосветский -- как-то особенно значительно, по-новому, по-страшному зашелестел в моих руках.
-- Война. Война Австро-Венгрии с Сербией. Сербии с Австро-Венгрией. России с Австро-Венгрией. Германия, Франция, Англия...
Тогда это показалось жутким, но великим. Не потому, что "шапками закидаем", а духом закипаем, в грудь примем смерть. Тогда это взволновало, как старое вино, мнилось таинственным, жданным, почти священным. Тогда хотелось благословить этот знойный июльский день.
Теперь я проклинаю его самым черным проклятием. Теперь я знаю, что в радости его был трупный яд. Что вино священное было отравой. Теперь я знаю, все мы знаем, что день этот сгубил Россию.
О прошлом говорить надо покойно. Тихо и мудро. Но даже немудрые -- разве не скажут они: не будь войны, была бы Россия. А России ведь нынче -- нет. Пусть горько, очень горько, но -- нет. СССР -- не Россия, это надо признать и понять. Война превратила нашу страну -- какая это была страна! -- в царство крови и блуда.
Тогда это было бы пораженчеством, почти изменой, теперь это только мучительная правда: не надо было ее, этой бессмысленной войны. Скажут, погибла бы Сербия. Но почему во имя спасения десятимиллионного народа был принесен в жертву стомиллионный? Почему мне, нам, дороже должна быть Сербия, а не Россия, край мой и ваш обезглавленный?
Не помочь уже. Только вот вспомнить можно, подвести итоги, подчеркнуть утерянное и полученное. Актив: спасена и преувеличена Сербия, спасена и преувеличена Франция, спасена и преувеличена Англия. Пассив: погибла Россия. Просто до страшного. Будто мировой бухгалтер списал со счета вселенной цифру -- 100 000 000. Сто миллионов русских, проигравших свою жизнь, государство, землю, кровь свою и слезы, сколько, Боже, слез!
Если Вам, читающим эти строки, тоже больно теперь, то -- подумайте, день, обещавший России небывалую славу, крушение обнаглевшего врага, православный крест на Ай-Софии, много большего, огромного, кажущегося теперь, в сущности, мелким, ненужным -- разве и так не была Россия славной и огромной? -- день этот принес ей, России, и нам, сынам ее, -- смерть. Огонь войны разросся в зарево революции, первый бой в Пруссии, у Карпат, в преддверии Эрзерума был только эхом с "Авроры", направившей русские дула на русский город. Трехцветные флаги в Перемышле, во Львове -- как непонятно, странно это -- уготовили путь кровавым тряпкам над Кремлем. Война родила революцию и всех гадов ее.
Георгий Победоносец упал в грязь, в кровь, в плевок, и на месте его распустилась красная звезда. Руль мирового государства сквозь пальцы ничтожного перешел в руки Лениных, Зиновьевых, Троцких, всех тех, кто с полным правом могут сказать, перефразируя Петра Великого:
-- А о России заботиться не стоит, были бы живы мы.
И они живы. Живы смертью России. И родились они тогда, в знойный июльский день 1914 года. Мы не заметили их, не уловили их склизкого, жабьего смеха в общем гуле напрасной радости и подъема.
Как же вспомнить добрым словом этот черный день? Как не сказать ему теперь, через десять лет, гнойных лет:
-- Будь ты трижды проклят!

    (Новые русские вести, 1924, 1 августа, No 184)