 Замечательное явление нашего времени представляет несущееся отовсюду отрицание церкви со всеми ее догматами и установлениями, соединенное с проповедью христианства без Христа. Никем не призванные учителя разных толков, объединяясь лишь в этом отрицании, проповедуют с ревностью, доходящею до фанатизма и до глумления над всяким возражением, туманное, неприведенное в систему, но повелительное применение к жизни начал, произвольно извлеченных и произвольно истолкованных из Евангелия; но вместе с тем отрицают Евангелие во всей его целости и отрицаю вместе с церковью главу церкви — Иисуса Христа — Богочеловека.
Они называют это свое христианство истинным, а то, которое от начала проповедывалось церковью, — ложным.
В отрицании людям всего легче объединиться: их влечет к этому общий дух недовольства и смутного стремления к лучшему. Всякий, сосредоточась на своем я, всегда себялюбивом, самочинном, исключительном, отрешаясь в духе от мира своих собратий, приходит к отрицанию. Возмущаясь против неправды и зла в человеческих; отношениях, забывает притом о своей неправде, ищет водворения; правды в человечестве и забывает притом, что всякий человек раздвоен в себе — хочет чего не делает и делает чего не хочет, что жизнь человечества совершается тысячами и миллионами годов д впадает в вечность; что тем же ходом идет в человечестве, прерывистая и мучительная эволюция правды, коей вечные законы, от века начертанные, от века нарушаются и подвергаются поруганию. Хранительницей этих законов, говорят они, поставила себя церковь: она не умела водворить их в действительности; здание ее обветшало, дело ее преисполнено мертвых формальностей, суеверий, обманов и злоупотреблений. Надо разрушить это здание и новый закон любви и правды объявить человечеству: разрушим церковь. Самый легкий способ усовершения учреждений, по мнению новаторов, есть разрушение существующих. С этого начинает и неохристиане, но на место разрушенного учреждения не в силах они построить новое; ставя закон своего изобретения, ничего не хотят и не умеют создать для хранения и возможного в природе человеческой осуществления закона, как будто сам закон должен самостоятельно действовать и сам собою объединить человечество для новой жизни.
Прежде чем отрицать церковь и ее верования, надобно знать ее. А для того чтобы знать ее, мало изучить внешним образом догматы ее, учреждения и обычаи. Церковь есть живой организм, совокупность верующих душ; и для того чтобы познать церковь, надобно войти в душу народа, который составляет церковь, надобно жить одной жизнью с народом, как с равными собратиями, не ставя себя выше народа, не относясь к нему с одним отрицанием, как к толпе невежественной и дикой. Но к этому неспособны самочинные пророки неохристианства; и потому, когда они обличают пороки и зло и ложь в жизни церковной, в этих обличениях нет любви, а слышится только гордость самодовлеющей мысли и злоба раздражения; нет того пламенного стремления к исправлению и усовершению, той горячей надежды на победу любви и правды, — что слышится в речах Христа, а обличения, исполненные гордого духа, приводят лишь к голому отрицанию.
Откуда все это? Невольно думается, что идеалом нынешнего века, конечным пунктом прогресса в человечестве становится теперь самодовлеющее я, стремящееся в человеческом образе возвыситься над человечеством и самому быть законом. Таковы, по-видимому, идеалы новейших философских учений, таковы герои излюбленных романов, драм и поэм в новейшей литературе. Идеальным представляется человек, кто сам себе ставит конечною целью своих действий и на других людей смотрит как на орудие для своего возвеличения. Быть самим собою, слушать только своей воли и своего хотения, ничего и никого не признавать над собою, сверх себя — таков идеал человека, стремящегося быть сверхъчеловеком. Под эту мысль, в сущности чудовищно нелепую, иные подкладывают в основание другую мысль: всего этого должен достигнуть человек посреди общества для того, чтобы, овладев им, подчинить его себе для его же блага, и водворить в нем царство любви и братства. Но такого основания никакая философия признать не может. Что исходит из эгоизма и на эгоизме основано, в том не может быть никаких зачатков любви и преданности, и тот, кто сознательно заключил себя в своем я, не может сбросить его с себя и освободить Правда, для деятельности, посвященной общественному благу, потребны не бездушные, равнодушные и бесхарактерные люди, а лица с характером и совестью, и такое лицо всякий, желающий служить обществу, должен воспитать в себе. Но и личность нравственном смысле может образоваться и достигнуть развития не иначе, как через сношение человека с подобными себе: так толы человек может выработать в себе достоинство. Но когда человек начинает с того, что, чуждаясь общества, посреди коего живет подвергает его презрению, для того чтобы в отчуждении воспитать в себе свое гордое, причудливое я, и затем присвоить себе миссию разорить это общество вконец и на место его создать новое по своему плану; в этом нет никакой мудрости, а одно лишь безумие.
Тем не менее в наши дни это безумие возводится в иде. художественно изображаемый мыслителями и поэтами. А за ни" не рассуждая, увлекаемая талантом, стремится стадным движение толпа, восхищаясь героями и героинями идеализованного эгоизма. Один за другим появляются самозванные пророки безумной автономии мышления и действия, пророки социальной реформы, пророки анархии и злодейства, пророки новых верований, отрицающих религию. А когда берется за это художник мышления и слова, он привлекает к себе толпу поклонников. Многие увлечения, при внутренней несостоятельности учения доходящие нередко до энтузиазма, объясняются силой художественной его конструкции. Ко да идея — какая бы ни была — овладевает гениальным художнике мышления и слова, он может приложить к ее развитию всю с" своего таланта и воздвигнуть на ней здание, поражающее красок и стройностью логических выводов из мысли, в существе свс ложной. Но к распознанию этой основной лжи неспособна толпа увлеченная своим восторгом. А творец-художник, увлекаясь и своим созданием, и восторгами своих поклонников, сам входит мало-помалу в роль пророка, призванного обновить человечество новой иде и рассылать во все концы восторженных ее проповедников учеников своих.
Наше время изобилует учениями, основанными на началах крайнего материализма, отрицающего духовную силу в жизни человечества. Разделяясь на множество отдельных систем и толков под разными названиями (позитивизм, натурализм, агностицизм, утилитаризм, крайний социализм, анархизм и пр.), эти учения сложившись в научно-художественное построение, расплодивши в обширной литературе, приобрели себе множество восторженных поклонников, располагают бесконечными средствами пропаганды, посредством печатного и устного слова и мало-помалу овладевав умами возрастающего поколения. Так создается почва для неверия, для легкомысленной критики на церковь и легкомысленного от не отчуждения.
Но отойдя от своей церкви, в коей родились, люди не мог отрешиться от многих ощущений и впечатлений своего общества порожденных и воспитанных веками христианского учения. Опыт показывает, что где засохли корни веры, там еще остаются корни суеверия, повсюду нередко смешанного с неглубоко сидящею верою. Остается какое-то ощущение духа в жизни, какой-то страх перед чертою, отделяющею дух от материи. Отсюда замечаемое повсюду наш век, подобно тому, что происходило в веке разложения римско-языческой культуры, искание какой-нибудь веры: с одной стороны, размножение суеверий, иногда диких и чудовищных, создающих себе особливый культ; с другой — стремление найти ответ на запросы духа в магометанстве и буддизме; и наконец, стремление создать новую религию на рациональных началах, вложив в нее по внушению фантазии нравственные правила, взятые из Евангелия, — религию любви под названием очищенного христианства. Отрицаясь от церкви, разрушая всякую ограду церковной веры и церковного единения, апостолы этих учений хотят вместо церкви создать какое-то расплывающееся в любви всемирное братство мнимых последователей Христа — без веры во Христа. Осудив церковь, не сумевшую в течение веков осуществить царство Божие на земле, сами они мечтают достигнуть этого своим учением, водворив любовь, общее довольство, равенство без порока и преступления: вот, проповедуют они, истинная цель нашего учения — осуществление на земле царства любви и мира.
Напрасная мечта, напрасная смута умов и сердец человеческих. Религия не может быть без веры, а это новое мнимое христианство — в кого и во что верует, и на чем, кроме бедного слова человеческого, утверждает и свои заповеди и свое мечтательное чаяние царства любви и правды на земле? Это учение ходит по земле и не имеет того, чем живет церковь Христова — стремления к небу. В церкви это стремление — не праздно и не мечтательно, потому что иметь живую цель, живой образ Христа Спасителя — Богочеловека.
Вера не может держаться на одном учении, как бы ни было оно чисто и возвышенно; не может держаться и на одном собрании догматов. Могут они проповедывать жизнь, но жизни в них еще нет. Жизнь христианской церкви — в лице Христа, Богочеловека, в коем вечно идеальное существо Божества воплотилось и явилось человеку. Он, явившись, овладел всей душой человека и явил ему Отца Небесного. Христианство без Христа быть не может, а завет Христа не в том состоит, чтобы водворить на земле царство от мира сего, царство всеобщего довольства, благополучия и мира: царство Его не от мира сего. В существе бытия по закону Его поставлена радость, но не счастие, не покой, не материальное благосостояние, а с радостию духа — и со служением ближнему — жертва, поношение ига Христова, крест, блаженство нищих духом и плачущих, освобождение от греха и жизнь вечная. Кто хочет изъять все это из христианства, тот уничтожает его в самом корне, и льстивое мечтание гордой мысли воздвигает на место вечной правды Христовой.
|
