Пасха Христова, 1924 г.
Христос Воскресе!
С светлым Праздником поздравляю вас, дорогие друзья мои. Непредвиденные обстоятельства долго отвлекали меня от беседы с вами: прошло ровно полтора месяца со времени последнего моего письма к вам, в котором шла речь об авторитете в вопросах веры, иначе – о критерии истины в Церкви.
Настоящее письмо, являясь прямым продолжением и дополнением предыдущего, будет заключать в себе, с одной стороны, суждения на ту же тему некоторых небезызвестных вам лиц, с другой, церковно-исторические иллюстрации к этим суждениям, как и к суждениям Ю. А. Колемина, изложенным в предшествующей беседе.
Прежде всего предлагаю вашему вниманию замечательное письмо Ю.Ф. Самарина к баронессе Раден. Несмотря на свою краткость, оно представляется чрезвычайно ценным в смысле уяснения занимающего нас вопроса. Привожу его почти целиком.
«В вашем последнем письме, – писал Юрий Федорович своей корреспондентке, – есть место, на котором я хотел бы остановить ваше внимание: «Думаете ли вы, что Хомяков, сын и поборник Церкви видимой и непогрешимой, мог бы и т.д.»
Предлагаю вам не опровержение, но анализ двух подчеркнутых выражений. Знаете ли вы, почему вы их отвергаете, как противоположность вашему исповеданию веры? Это потому, что вы и все протестанты устанавливаете между ними такое отношение, какого на самом деле не существует. Ничто из видимого в Церкви не есть непогрешимо само по себе и ничто непогрешимое в Церкви не различается видимым образом.
Для большей ясности попробую выразить это иначе: то, что по справедливости возмущает ваши инстинкты христианской свободы, – это какой бы то ни было внешний знак, как пребывающее указание, связанное со всяким проявлением непогрешимости, или как критерий истины. У вас есть чувство (и в этом, на мой взгляд, великая заслуга протестантства), что всякий внешний знак можно отобрать и извратить в пользу заблуждения.
Совесть ваша говорит вам, что Господь требует от нас не только большего, но совсем иного, нежели акт внешнего принятия или подчинения известному знамени, вождю, собранию, даже книге. Еще раз, – в этом вы правы и принадлежите к Церкви, сами того не зная.
Помимо знака, с которым ее предполагают связанною, что такое непогрешимость? Это внутреннее чувство истины, всегда тождественное с собою, как сила, пребывающая в состоянии скрытом или деятельном. Отрицать эту силу значило бы признать, что врата адовы могли бы одолеть Церковь Божию299, или, другими словами, это значило бы предать на произвол случая будущность христианского человечества.
Слово «деятельное» предполагает способность проявляться каким-либо образом, и я сомневаюсь, чтобы в этом смысле она могла стеснять свободу. Слова Писания: «Дух Божий дышит, где хочет» (Ин.3:8) – не означают, чтобы Он сам существовал только под условием не проявляться; они не означают также, что всякий предмет, подлежащий чувствам, есть в одинаковой степени прямое проявление Духа; они означают, напротив, что Дух проявляется, и что Он это делает со всею свободою, – или, другими словами, что всякая форма, всякое действие, всякое слово может по Его избранию служить Ему орудием. Почему же, – возвращаясь к Церкви, – предположим мы, что она не может быть иною, как невидимою, т.е. лишенною способности проявляться, или же, напротив, привязанною в применении этой способности к одной осязательной и видимой форме с исключением всякой другой?
Между тем вопрос всегда сводится именно к этим двум терминам: Церковь как отвлеченность или Церковь как авторитет, распознаваемый по внешнему знаку. Признаете же вы, однако, одно произведение Церкви, как нравственного существа, всегда тождественного с собою, или, другими словами, непогрешимого – одно единственное, именно известный изборник летописей, проповедей, стихотворений и посланий, которому вы даете название Писания. Почему же одно это проявление с исключением всякого другого? Почему автор Писания, который не есть ни Моисей, ни св. Лука, ни св. Павел300, а Церковь*********************************************************************** (?)301, потерял бы слово, как только книга окончена?
Я не настаиваю на этой стороне вопроса, которую считаю достаточно выясненною, но я должен объяснить вам причины, заставляющие меня отвергать внешний знак во имя Церкви... Предполагают вообще, что между латинскою церковью и нашею разногласие здесь состоит в том, что одна принимает за орган божественного вдохновения (?)************************************************************************ особу преемника св. Петра, тогда как другая приписывает ту же силу совокупности епископов, соединенных во вселенский собор. Таким образом, с обеих сторон было бы признание внешнего знака в принципе и разногласие лишь относительно факта.
Признаюсь, что я сам долгое время держался этого учения, но по зрелом размышлении оставил его. Что меня сначала поразило, это то, что на этой почве мы всегда были побиваемы папистами. Если только допустить этот принцип, – они одни последовательны, предлагая в качестве знака определенную личность, видимый характер которой бесспорен.
Приглядываясь ближе, я заметил, что никогда Церковь не усвояла заранее никакому собору характера вселенскости. Никогда она не говорила: такое-то учение истинно, потому что его провозгласил такой-то вселенский собор; напротив, только признавши учение истинным, она усвояла формулировавшему его собранию титул вселенского. Если понадобится, я берусь доказать, что не существует никакого юридического указания, по которому можно было бы различить вселенский собор, как орган непогрешимости, от всякого другого собрания епископов. Этого указания – никто его даже не искал, и в этом отношении нельзя не признать огромной важности Флорентийского собора.
Мы его отвергаем, и однако же торжественность созвания, число присутствовавших епископов, громадное большинство принявших постановления, исчезающее меньшинство протестовавших, все это, казалось бы, оправдывало притязания на абсолютный авторитет. Провидению как будто было угодно, чтобы в этом достопамятном собрании все внешние знаки отсутствовали у истины и поставили бы себя в услужение заблуждению.
Дух Божий не отвлеченность. Он существует и проявляется; Он говорит и действует. Ищите Его добросовестно, ищите Его всегда, и вы узнаете Его между всем (что не есть Он). Если же, в утомлении, вы возмните актом внешнего подчинения удовлетворить гласу вашей совести, которая хочет, чтобы все ваше существо прониклось истиной, Дух Божий уклонится от вас, и вы очутитесь перед каким-нибудь идолом. Вот, кажется мне, поучение, которое вытекает из всей истории Церкви*************************************************************************.
Усердно прошу вас, дорогие мои, тщательно продумать это небольшое, но многосодержательное письмо, подтверждающее, как вы легко, полагаю, заметили, рассуждения Ю.А. Колемина, с которыми вы познакомились в предыдущем моем письме к вам. Оба автора, очевидно, стоят на одном основании, которое, нужно думать, положено было третьим поборником православия, Алексеем Степановичем Хомяковым. Уместно вспомнить здесь следующие строки этого славного борца с римским еретическим расколом:
«Бывали соборы еретические, каковы, например, те, на которых составлен был полуарианский символ302; соборы, на которых подписавшихся епископов насчитывалось вдвое более, чем на Никейском, соборы, на которых императоры принимали ересь, патриархи провозглашали ересь, папы подчинялись ереси303. Почему же отвергнуты эти соборы, не представляющие никаких наружных отличий от соборов вселенских? Потому единственно, что их решения не были признаны за голос Церкви всем церковным народом, тем народом и в той среде, где в вопросах веры нет различия между ученым и невеждою, церковником и мирянином, мужчиною и женщиною, государем и подданным, рабовладельцем и рабом, где, когда это нужно, по усмотрению Божию, отрок получает дар ведения, младенцу дается слово премудрости, ересь ученого епископа опровергается безграмотным пастухом, дабы все были едино в свободном единстве живой веры, которое есть проявление Духа Божия»304.
Наконец, мысль об отсутствии в Церкви общеобязательного иерархического авторитета в вопросах веры мы встречаем в известном послании восточных патриархов от 6-го января 1848 года305. Вот что провозглашено было вслух всего мира высшими иерархами Востока:
«У нас ни патриархи, ни Соборы никогда не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель веры у нас есть самое тело Церкви, т.е. самый народ»306.
Отвергая, в частности, горделивые претензии римского епископа на непогрешимость, восточные патриархи поучают: «он (т.е. римский епископ. – М.Н.) не Апостольским исповеданием своим украшает свой престол, но апостольским престолом старается доказать свое достоинство, а на самом деле это иначе Научают нас св. Отцы, чтобы мы судили не о Православии по святому престолу, но о самом престоле и седящем на нем по соборным постановлениям и определениям и по исповеданию веры, т.е. по Православию неизменно содержимого учения»307.
Перехожу к церковно-историческим примерам, которые должны подтвердить и уяснить вышеизложенные рассуждения и умозаключения (настоящего письма и предыдущего).
Основное положение, развиваемое в обоих письмах, это – отсутствие в Православии внешнего (юридического) общеобязательного авторитета в вопросах веры, отсутствие видимого знака истины. Но с этим основным положением тесно связаны другие, хотя и второстепенные, тем не менее чрезвычайно важные вопросы. Если в Церкви не имеется видимого знака истины, то где и как искать разрешения религиозных недоумений и затруднений, к кому обращаться за этим разрешением и т.д.?**************************************************************************
Прислушаемся к нескольким урокам истории, которые я распределяю в двух письмах, так как поместить их в одном письме значило бы сделать его непомерно длинным.
Начну с события, о котором упоминает в своем письме к баронессе Раден Ю.Ф. Самарин, – с Флорентийского собора.
Я не имею возможности, да и не вижу надобности, говорить подробно об этом соборе: достаточно напомнить основные моменты этого церковно-исторического события.
Флорентийский собор был созван в начале 1438 года по инициативе Константинопольского двора, возглавляемого императором Иоанном Палеологом, и римского папы Евгения***************************************************************************. Целью собора было воссоединение православного Востока с католическим Западом. Главным побуждением к этому воссоединению для императора служило давнишнее печальное политическое положение Византийской империи вообще и, в частности, Константинополя, угрожаемых со стороны турок. Ища союза с папой, император надеялся на военную помощь западноевропейских государей; папе уния с Востоком была нужна вследствие крайней, также давнишней запутанности церковно-политических дел на Западе, когда, независимо от папы и даже в противовес ему, созван был собор в Базеле308, грозивший отторгнуть от римского престола значительную часть Запада. Объединившись с православным Востоком, папа надеялся укрепить свое положение на Западе. После немалых трений и споров собор созван был сначала в Ферраре, а затем, в начале 1439 года, перенес свои заседания во Флоренцию, почему и получил наименование Флорентийского.
Византийский император, Константинопольский патриарх, представители других патриархов, митрополиты, епископы и клирики, видные сановники, выдающиеся богословы и церковные витии – с одной стороны, римский первосвященник, кардиналы, ученейшие теологи и представители западного клира – с другой, – сошлись, чтобы общими усилиями прекратить многовековое разъединение между Римом и церквами Востока. В частных заседаниях и общих собраниях рассматривались и обсуждались все спорные вопросы христианской веры, разделявшие Восток и Запад на два духовно-враждебных лагеря309. Лучшие богословские силы выступали в этих спорах с той и другой стороны. При этом со стороны императора (внутренне, может быть, и не очень сочувствовавшего унии, а действовавшего по мотивам внешнего характера) оказывалось значительное давление на представителей Православия, с целью сделать их более уступчивыми и склонить к унии с Римом, от которой император ожидал для своей империи значительных политических выгод. Со своей стороны папа соблазнял противников разными посулами и одновременно вынуждал к соглашению материальными стеснениями, так как средства на содержание членов собора шли от папского двора.
Близкое ознакомление с «деяниями» этого собора может, правду сказать, смутить и не очень маловерного человека: так много было в этих деяниях чисто человеческого, чтобы не сказать – низко-человеческого.
Обоюдные воздействия императора и папы видимо достигли своей цели: выдающиеся представители Востока, даровитейшие богословы, блестящие ораторы склонились в сторону унии и увлекли других. Но один человек, все время неутомимо боровшийся за святую истину Православия, разивший противников и глубиною богословской мысли, и силой красноречия, и воодушевлением веры, оставленный по корыстным, низменным побуждениям своими бывшими единомышленниками и соратниками, перешедшими на римскую сторону, один человек до конца не склонился перед римской курией: ни прещения императора, ни уговоры и соблазны со стороны папы, ни хитросплетенная, отточенная аргументация римских богословов, ни гнусная измена самых видных собратий не возымели ни малейшего влияния на бесстрашного, неподкупного, имевшего ум Христов и апостольскую ревность поборника Православия, митрополита Ефесского, Марка Евгеника.
На фоне властолюбия, малодушия, всяческой корысти, хитрости, предательства и иных страстей, насыщавших атмосферу собора, блаженный Марк явил себя тем, «кто среди всех опасных преткновений, как мраморный колосс, незыблемо стоял, стезею правды шел, сражался с каждым злом, сражаясь – побеждал»310. Вот что читаем мы о нем в кратком предисловии к русскому переводу одного небольшого его сочинения, озаглавленного: «Изъяснение церковного последования».
«Святитель Ефесский был непобедимым противоборцем латин на Флорентийском соборе, когда происки римских пап и малодушие Константинопольского двора подготовили было насильственное соединение Церкви восточной с погрязшим в нововведениях Римом. С непреоборимою силою ревности по истине, с непоколебимой решимостью – стоять за Православие до последнего издыхания, выступив на бессмертный подвиг защиты Православия, блаженный Марк твердо устоял против льстивых увещаний и угроз двора Константинопольского и победоносно отразил все лжеухищрения проповедников и защитников латинства. Доказательства истины и опровержение лживых мнений и догматов папских были так у него неотразимы, красноречие так пламенно, что латины, которых он прямо называл еретиками, и ненавидели его, и прямо боялись, как единственного в то время, страшного для них, врага своего. Святитель остался верен своему долгу и призванию до конца и – один не подписал беззаконного акта, собора, беззаконно составленного.
Один... но недостаток подписи этого одного епископа, бывшего, впрочем, представителем патриархов антиохийского и иерусалимского, – сделал безуспешными все усилия папства, ничтожными все действия собора. «Итак, мы ничего не сделали», – воскликнул папа Евгений, когда узнал, что подписи**************************************************************************** митрополита Марка под актами собора нет.
Не считаем нужным усиливаться объяснять, какую прекрасную похвалу святителю Марку и какой жестокий суд над своим собором высказал папа в этих немногих, невольно вырвавшихся у него, словах»311.
Пессимистическое восклицание папы оправдалось в ближайшее по закрытии собора время. Уния не была признана и принята православным народом и той частью клира, которая шла по стопам славного Марка Ефесского.
Как видите, друзья мои, само олицетворение юридического начала в «христианстве» (я ставлю в кавычках это слово, так как в подлинном своем значении оно неприложимо к католицизму) – папа инстинктивно признал неизмеримое превосходство в Церкви нравственного авторитета над юридическим: в неподписании блаженным Марком почти всеми членами собора подписанного акта римский епископ прочел смертный приговор фальшивому соединению, а между тем, как справедливо говорит о Флорентийском соборе Ю.Ф. Самарин, «торжественность созвания, число присутствовавших епископов, громадное большинство принявших постановления, исчезающее меньшинство протестовавших, все это, казалось бы, оправдывало притязания на абсолютный авторитет». – Да, скажем опять словами Самарина, «провидению как будто было угодно, чтобы в этом достопамятном собрании все внешние знаки отсутствовали у истины и поставили бы себя в услужение заблуждению».
Не признал этого «абсолютного авторитета» за Флорентийским собором православный Восток, сначала в лице Марка Ефесского и горсти его единомышленников, а вскоре и в лице всего церковного тела; отвергла этот авторитет и русская церковь, показавшая себя по отношению к Флорентийской унии достойной дочерью Православной Восточной Церкви. И здесь, в России, начало решительному отвержению беззаконной унии положено было одним человеком, и даже не принадлежащим к клиру. Дело было так:
Бывший на Флорентийском соборе представитель русской церкви митрополит Исидор вернулся в Россию «с именем Легата Апостольского для всех земель северных .
Весною 1441 г. Исидор прибыл в Москву с учтивым посланием от Папы к Великому Князю. Духовенство и народ с нетерпением ожидали Митрополита в Успенском Соборе. Исидор явился, окруженный многими сановниками; пред ним несли крест Латинский312. Митрополит надеясь на простоту и малообразованность своей паствы*****************************************************************************, поступил решительнее, нежели его собратия в Константинополе313. На первой Литургии уже возносимо было имя Папы Евгения, а по окончании службы Архидиакон Исидоров с амвона прочитал определение Флорентийского Собора. Все сии новости, неслыханные в Церкви Русской, сильно изумили и духовных и мирян. Никто не знал, что и думать о виденном и слышанном.
Но Великий Князь Василий Васильевич, одушевляясь ревностию к чистому учению Церкви******************************************************************************, торжественно в храме стал обличать изменника Исидора314, называл его лжепастырем, губителем душ, еретиком, наконец, велел низвести недостойного Митрополита с престола и, посадив под стражу в Чудове монастыре, созвал на Собор Епископов и знатнейшее духовенство для рассмотрения Флорентийской соборной грамоты. Когда сие определение признано было противным древнему православному учению и от спутника Исидорова Аврамия узнали весь ход дел на Соборе Флорентийском, тоща Великий Князь повелел склонять Исидора к раскаянию и исправлению. – Но все было напрасно *******************************************************************************.
Так Флорентийский собор, вместо того, чтобы сблизить Великороссийскую Церковь с Римом или отклонить ее от Православия, подал только случай сей Церкви показать свое отвращение от Латинства»315.
Обратите внимание, что лицом, авторитетно протестовавшим против унии, оказался мирянин, правда – великий князь, но сила его протеста определялась не его великокняжеским титулом, а тем, что его религиозное самосознание совпало с церковным самосознанием верующего православного народа, – и он явился лишь первым ярким и ревностным выразителем этого самосознания. Мы легко можем представить на его месте ревнителем веры отеческой и обличителем еретического нечестия и рядового боярина, и скромного инока, и юродивого простолюдина. Раздайся в соборе их убежденный протест против церковного осоюжения с еретическим Западом, – этот протест был бы услышан и принят всем церковным телом, как неподкупный голос подлинного Православия.
Предоставляя вам, дорогие мои, продумать все вышесказанное в связи с основной темой нашей беседы, я перехожу к другому церковно-историческому событию, подтверждающему, как и Флорентийский собор, отсутствие в Православии внешнего авторитета в вопросах веры. Событие, о котором я кратко хочу сказать, имело место в Константинополе, за 100 лет до Флорентийской унии. Я разумею Константинопольский собор, созванный против св. Григория Паламы его высокопоставленными противниками.
Я не буду излагать вам учения св. отца, за которое он был привлечен к ответу и подвергся суровой каре316, так как для нас важна не догматическая сторона в этом деле, а каноническая, ясно показывающая, что критерием истины владеет Церковь, а не собор********************************************************************************. Вот что читаем мы в сочинении магистра-игумена Модеста, посвященном св. Григорию Паламе.
«Несмотря на то, что св. Палама, оставив Константинополь, около двух лет спокойно подвизался в одной из обителей Гераклии и нисколько не вмешивался в дела политики, Патриарх*********************************************************************************, конечно, по наветам Акиндина, вызвал его в 1343 году в Константинополь и заключил в темницу, будто за распространение учения о многобожии и за связь с Кантакузеном. Впрочем, чтобы дать законный вид осуждению Паламы, Калека просил Антиохийского Патриарха Игнатия рассмотреть его учение. Игнатий прибыл в Византию 1344 года и, переговорив с Калекою, без всякого суда написал обвинительное сочинение против Паламы и вручил оное Калеке. Патриарх обнародовал это сочинение того же года, а в следующем 1345 году составил в Византии собор против св. Паламы. Приведенный из темницы на соборный суд, св. Палама с прискорбием увидел, что и те, которые некогда вместе с ним подвизались за Православие против Варлаама, как то Никифор Григорас, теперь сделались его обвинителями и врагами, что все против него, и никто за него, или, лучше, за Православие. Долго он защищался и спорил со своими обвинителями; наконец, увидев, что они желают только осудить его, за лучшее счел не отвечать более на обвинения. Тогда Патриарх Калека обвинил св. Паламу в многобожии, отлучил от Церкви и снова отослал в темницу»317.
Так порешили дело с Григорием Паламой два патриарха и собор. На чьей же стороне была правда?
Если бы мы и не знали, что «в заключение соборных деяний Калека признал догматы Римской церкви и главенство папы»318, то и тогда без колебания признали бы, – как и признали и патриархов, и собор служителями лжи, а скромного, одинокого среди врагов инока – богомудрым и богоугодным провозвестником небесной истины: ибо такой приговор о великом тайнозрителе, св. Григории, изрекла святая Церковь, этот «столп и утверждение истины». Оправданный еще при жизни людьми, исповедник Христов спустя сравнительно немного лет после своей кончины (в том же столетии) был причислен Церковью к лику святых: его память празднуется дважды в году – 14-го ноября и во вторую неделю четыредесятницы. Вот как ублажает Церковь этого ревностного стоятеля за Христову истину: «Православия светильниче, Церкве утверждение и учителю, монахов доброто, богословов поборниче непреборимый, Григорие чудотворче, фессалонитская похвало, проповедниче благодати, молися выну спастися душам нашым»319.**********************************************************************************
Этот светильник Православия и доселе озаряет души верующих красотою подвижнического и исповеднического жития своего и благодатным светом своих тайнозрений, коими запечатлены его писания. Память его в род и род320, а судившие и осудившие его патриархи и соборяне с шумом погибли.
Внемлите, друзья мои, сей истории, не менее, может быть, назидательной, чем история Флорентийского собора, хотя последняя более или менее известна всякому и не очень образованному человеку, а о первой могут не слышать и люди солидного образования.
Не входя в ближайшее обсуждение этих двух церковно-исторических событий, я предлагаю вам применить к ним и сличить с ними уже известные вам рассуждения Ю.А. Колемина, Ю.Ф. Самарина, А.С. Хомякова и восточных иерархов. В следующем письме я предполагаю познакомить вас еще с двумя чрезвычайно поучительными повествованиями из церковной истории, имеющими ближайшее отношение к основному предмету нашей теперешней беседы, а сейчас, в заключение письма, я хочу поставить в связь приведенные мною рассуждения и церковно-исторические иллюстрации к ним с современной нам церковной действительностью.
Я указывал в предыдущем письме на роль православного народа в борьбе с «Живою церковью», на то, что святыню истинной Церкви против живоцерковного нечестия отстаивал главным образом народ – миряне и иноки, гораздо менее – пастыри. Народу пришлось решать глубоко жизненный и увы! для многих архипастырей и пастырей оказавшийся неясным вопрос: «где истинная Церковь?» И народ своим духовным чутьем избрал истинный путь и пошел за истинными Христовыми пастырями, полагавшими души свои за стадо Христово, а не за самочинным сборищем волков в овечьей шкуре.
Труднее оказалось положение русских православных людей, когда пришлось решать другой вопрос – о введении в богослужебную практику нового стиля. В вопросе живоцерковном все-таки видны были не запорошенным пылью глазам вехи в лице некоторых архипастырей и пастырей, поднявших и высоко державших знамя истинной Церкви, из которых многие запечатлели свое стояние за святыню Церкви тяжкими страданиями. С выходом же на свободу Святейшего Патриарха321, заявившего о своем отношении к «Живой Церкви» и ясно показавшего ее неканоничность, вопрос о ней перестал быть вопросом: для людей, не потерявших совесть и имеющих хотя в минимальной мере страх Божий, стал непререкаем раскольничий характер обновленческого движения вообще и «Живой церкви», в частности.
Иначе обстояло дело, когда возник вопрос о новом стиле. Не говоря о том, что вопрос этот был для весьма многих не ясен по существу и не представлялся столь важным***********************************************************************************, как вопрос обновленческий, трудность отношения к нему усугублялась тем обстоятельством, что инициатива введения нового стиля исходила от канонически законного Высшего Церковного Управления, возглавляемого патриархом, к тому же недавно – на радость православных людей – освобожденным из заключения. Вопрос осложнился колебаниями самой церковной власти, которая в своих распоряжениях то переходила на новый стиль, то возвращалась к старому322. Наконец, противоречивые вести с православного Востока и его отношении к вопросу о стилях увеличивали трудность его решения (не говоря уже об отдельных местностях, как например, Тверская епархия, где самовластие и бесцеремонность епископа, не гнушавшегося и обманом для введения нового стиля323, окончательно сбивали с толку словесных овец). И вот, несмотря на исключительную сложность и запутанность вопроса, народ с достоинством вышел из трудного положения и оправдал знакомые вам слова восточных патриархов: «У нас ни патриархи, ни соборы не могли никогда ввести что-нибудь новое, потому что хранитель веры у нас – самое тело Церкви, т.е. самый народ».
И у нас народ, отвергший обновленчество в согласии с законной церковной властью и новый стиль – вопреки распоряжениям этой власти, явил себя и в том и в другом случае «хранителем веры», действуя и там и тут одинаково православно: порукой этому и живым свидетельством является то, что вы, мои дорогие, прочитали в этих двух последних моих письмах к вам.
Умолкаю в надежде на скорое возобновление беседы с вами в следующем письме.
Как и всегда, усердно прошу молитв ваших о неизменно любящем вас брате о Господе...
299 Ср.: «...Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф.16:18).
300 По преданию Моисей является автором первых пяти книг Библии («Пятикнижия»); св. Лука – своего Евангелия, а также книги «Деяния святых апостолов» (и потому иногда именуется «дееписателем»); св. Павел – большей части апостольских посланий.
*********************************************************************** Ю.Ф. хочет сказать, что приняв в свой канон и санкционировав своим авторитетом то или иное писание, Церковь является, в известном смысле, как бы автором данного произведения – прим. М. Новоселова.
301 Взятые в скобки вопросительные знаки принадлежат Вл. Соловьеву.
************************************************************************ Правильнее сказать: «за безусловно-авторитетного выразителя религиозной истины» – прим. М. Новоселова.
************************************************************************* Я заимствовал это письмо из 5-го тома соч. В.С. Соловьева. Включив его в одну из своих статей (Соловьев В.С. Из вопросов культуры. I. Ю.Ф. Самарин в письме к баронессе Э.Ф. Раден // Собр. соч. 2-е изд. Т.6. СПб., б.г. С.405–408.), В.С. делает по поводу его следующее, не лишенное значения, замечание: «Несмотря на некоторые ошибки, происшедшие, быть может, от недосмотра, извинительного в частном письме (я отметил их вопросительными знаками), это рассуждение в общей своей связи не может быть серьезно оспариваемо, и ту дилемму, к которой оно приходит: папизм или духовная свобода, – можно обойти только путем недостойных и бесплодных сделок с совестью» (Там же. С.408 (курсив М. Новоселова).) – прим. М. Новоселова.
302 Полуарианский символ веры (выражение св. Епифания Кипрского, активного борца с арианством и другими ересями) был принят на Анкирском соборе 358 г.: в нем хотя и отвергалась никейская формула единосущие, но одновременно утверждалось, «что Сын подобен Отцу не только по энергии, но и по существу, и что Бог родил Сына не только по своему хотению, но и по своей сущности... Лишь от испуга перед савеллианством задерживались на «подобии по сущности»: «имеет сущность свою не в тожестве с Отцом, а только в подобии» (Карташев А.В. Вселенские Соборы. Париж, 1963. С.124–125).
303 См. прим. XIV,11.
304 Хомяков А.С. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г-на Лоранси. 1853 // Полн. собр. соч. 3-е изд. Т.2. М., 1880. С.71–72.
305 В действительности, 6 января 1848 г. – дата окружного послания папы Пия IX, восшедшего на престол в 1847 г. Оно имеет надписание «К Восточным» и призывает православных «вернуться в истинную Церковь», т.е. в католичество. Ответом на него является цитируемое Новоселовым послание восточных патриархов; оно датируется 6 мая 1848 г.
306 Окружное послание единой, святой, соборной и апостольской церкви ко всем православным христианам, §17 Христианское чтение». 1849. Ч.II. С.162. В указанном источнике используется выражение «хранитель благочестия», и приведенная цитата имеет следующее окончание: «народ, который всегда желает сохранить веру свою неизменно», из чего следует, что и под словом «благочестие» разумеется «вера» (разъяснение Ю.Ф. Самарина – см.: Хомяков А.С. Полн. собр. соч. 4-е изд. Т.2. М., 1900. С.157).
307 Окружное послание, §11 // Там же. С.145–147.
************************************************************************** Посильный ответ на эти вопросы я постараюсь дать в следующих письмах – прим. М. Новоселова.
*************************************************************************** Задуман и подготовлялся собор гораздо раньше – прим. М. Новоселова.
308 Базельский собор (1431–1449) проводил политику ограничения папской власти, что привело к резкому конфликту собора с папой Евгением IV и отлучению последнего от церкви как еретика; однако в конечном счете Евгению удалось одержать верх над собором (в частности, благодаря успешному, как тогда казалось, завершению Флорентийского собора и принятию греко-римской унии) и подавить его попытку стать постоянно заседающим органом, своего рода церковным парламентом.
309 Главными вероучительными разногласиями между православными и латинянами были признаны: 1) проблема Filoque – учение об исхождении Святого Духа (от Отца через Сына у греков и от Отца и Сына у латинян); 2) учение о чистилище; 3) вопрос о первенстве папы; 4) практика совершения таинства Евхаристии – на квасном хлебе у православных и пресном (опресноки) у латинян; 5) вопрос о моменте пресуществления в Евхаристии (момент призывания на св. дары Св. Духа у православных и момент произнесения слов «приимите, ядите» у латинян).
310 Источник цитаты не установлен.
**************************************************************************** Марку, зная его твердость, и не предлагали подписываться, но «большая часть епископов греческих, уступая желанию папы и воле императора, дали письменное, хотя и невольное, согласие на незаконное соединение. Освободились от подписи только те, кто или не дожил до конца собора, как-то патриарх Иосиф и митрополит Сардийский, или кто успел скрыться из Флоренции, как сие известно об Исаии Ставропольском и об Иверском епископе"(История Флорентийского собора. М., 1847. С.173.) – прим. М. Новоселова.
311 Изъяснение церковного последования // Писания свв. отцов и учителей Церкви, относящиеся к истолкованию православнаго богослужения. Т.3. СПб., 1857. С.251–252.
312 Т.е. четырехконечный крест, горизонтальная часть которого несколько смещена вверх относительно середины вертикального бруса креста – так называемый crux immissa vel capitata. Именно эта форма креста преобладает на католическом Западе, тогда как Русская Церковь допускает также восьмиконечную и шестиконечную формы. Латинский крест также отличается от православного тем, что «на нем ноги Спасителя, положенные одна на другую, прибиты одним гвоздем, а не двумя, и что руки Спасителя не протянуты прямо, но Он висит на них, несколько или значительно опустившись книзу» (Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. Т.2, 1-й полутом. М., 1900. С.452); по латинскому обычаю такой крест несли на длинном древке. Вопрос о форме креста имеет важное значение для Русской Церкви вследствие ее многовековой полемики со старообрядцами, отвергающими как ересь крест четырехконечный («латынский крыж») и признающими единственно правильным «осьмиконечный» крест. О том, что и для католической церкви вопрос о форме креста небезразличен, свидетельствует история создания храма св. Петра в Ватикане: вначале собор представлял собой в плане сочетание квадрата с греческим равноконечным крестом, но позже по требованию духовенства архитектор Мадерна превратил греческий крест в латинский, удлинив западную часть собора на три пролета.
***************************************************************************** Симеон пресвитер, бывший на соборе, пишет: «Сидор рече Евгениосу Папе, яко в моей руце вси Князи и Епископи; ни един со мною не может глаголати; сам Князь Великий млад есть и в моей воли есть; а инии князи и бояре боятся меня; а Епископи не книжни» (История Флорентийского собора. М., 1847. С.206.) – прим. М. Новоселова.
313 Греческие участники Флорентийского собора в большинстве своем, прибыв на родину, раскаялись в содеянном; дело унии поддерживал в основном император, да и то едва ли не скрытно, во избежании открытого народного бунта; так, сам акт о соединении был прочитан в первый раз в Константинополе (в храме св. Софии) лишь в 1452 г., за полгода до взятия города мусульманами (кстати, тем же Исидором, изгнанным к тому времени из России и получившим от папы сан кардинала).
****************************************************************************** Тот же Симеон пишет: «в та бо времена Великому Князю младу бывшу, но умом благоразумну и богобоязливу, и ни книжну, но теплою верою горящу» (История Флорентийского собора. С.207.) – прим. М. Новоселова.
314 В действительности быстрые и уверенные действия Исидора настолько смутили епископов, бояр и князя, что на них, хотя и предуведомленных о измене митрополита, «напал трехдневный столбняк молчания. Первым опомнился вел. кн. Василий Васильевич, объявил Исидора еретиком и – русская церковная душа как бы воскресла из трехдневного гроба» (Карташев А.В. Воссоздание Св. Руси. Париж, 1956. С.34).
******************************************************************************* «Пробыв в заключении все лето, осенью лжемитрополит бежал из Москвы в Тверь , но и здесь его приняли не лучше»: по распоряжению тамошнего князя, он был посажен под стражу. Бежав и оттуда, Исидор явился в Рим «с печальною вестию о неудавшемся замысле» (История Флорентийского собора. С.207.) – прим. М. Новоселова.
315 Там же. С.204–208.
316 Св. Григорий Палама защитил и богословски обосновал мистическую византийскую практику исихазма (от греч. ησυχια – безмолвие), согласно которой аскет-исихаст путем «умного делания» стремится достигнуть состояния экстаза, в котором он непосредственно воспринимает несотворенный Фаворский свет, увиденный апостолами во время Преображения Христа (Мф.17:1-8). При этом св. Григорий развил учение о различении сущности Бога и Его «энергий» (см.: Кривошеин В. Аскетическое и богословское учение св. Григория Паламы // Seminarium Kondakovianum. VIII. Praha, 1936. S.99–154).
******************************************************************************** Желающим познакомиться с житием и основными воззрениями св. Григория, навлекшими на него гонения, я предлагаю прочесть в Постной Триоди синаксарь во вторую неделю Четыредесятницы (Триодь постная. Ч.1. М., Издание Московской Патриархии, 1974. Л.188 об.–191 об.) – прим. М. Новоселова.
********************************************************************************* Калека – прим. М. Новоселова.
317 Игумен Модест. Святой Григорий Палама. Киев, 1860. С.19–20.
318 Там же. С.20.
319 Триодь постная. Ч.1. Л.185.
********************************************************************************** Рекомендую прочесть в Постной Триоди весь канон св. Григорию (Там же. Л.185–194.) – прим. М. Новоселова.
320 Выражение «память их в род и род», имеющее источником Пс.134:13, используется в последовании панихиды и как заупокойный причастен на литургии.
321 Патриарх был освобожден 27 июня 1923 г.
*********************************************************************************** Следует, однако, заметить, что он очень затронул народное религиозное чувство – прим. М. Новоселова.
322 См. прим. XI,16.
323 Тверской епархией управлял в то время архиепископ Серафим (Александров).