В ноябре 2011г. в Чернигове состоялась конференция «Церковное подполье в СССР». Данное событие можно по праву назвать историческим, ибо такого рода мероприятий прежде не проводилось никогда. Тема церковного подполья, Катакомбной Церкви до сих пор остаётся под негласным запретом, до сих пор эти страницы нашей истории мало известны. Тем выше значимость прошедшей конференции, т.к. именно для обсуждения этой темы на ней собрались российские и зарубежные учёные, много лет посвятившие изучению церковного подполья, и клирики различных юрисдикций. Трудами этих людей открываются и возвращаются нам сокрытые под спудом в течение долгих лет страницы истории Русской Церкви, без знания и понимания которой невозможно подлинное духовное возрождение нашей страны. Журнал «Голос Эпохи» начинает публикацию докладов, прозвучавших на Черниговской конференции.  

В статье рассматриваются ключевые положения экклезиологии петроградских иосифлян по трудам митрополита Иосифа (Петровых), архиепископа Димитрия (Любимова), протоиерея Феодора Андреева и М. А. Новоселова. В приложении даны материалы, свидетельствующее о преемственности иосифлянской экклезиологии в Русской Православной Церкви за рубежом.

Исповедническое движение в Российской Православной Церкви,  возникшее в конце 1920-х годов вследствие неприятия Декларации митрополита Сергия (Страгородского) и основанной на ней церковной политики,  состояло из разнообразных течений и церковных групп. Значительное место в этом движении, именуемом в церковно-исторической литературе  «антисергианской», «правой» оппозицией, занимало движение иосифлян. Свое название иосифляне получили по имени возглавлявшего Петроградскую кафедру с августа 1926 года  митрополита Иосифа (Петровых).

К сожалению, иосифлянство как составляющая антисергианского движения еще мало изучено; целый ряд аспектов деятельности иосифлян и их экклезиология до сих пор недостаточно освещены в церковно-исторической литературе. Между тем, подобные исследования необходимы и важны, поскольку именно экклезиологические вопросы разделили митрополита Сергия и его противников. Тема эта требует не только исторического, но и глубокого богословского анализа, и, надеемся, что со временем она дождется своих достойных и компетентных исследователей. Ни в коей мере не претендуя на полное раскрытие заявленной темы, в данной статье попытаемся выделить лишь основные положения экклезиологии иосифлян по их наиболее значимым и известным на сегодняшний день трудам.

Конечно, подробного и систематического изложения экклезиологии как развернутого учения о Церкви, в форме цельного научного трактата  в трудах иосифлян  мы не найдем.  Экклезиология иосифлян формировалась не за столами, не в кабинетах, не в написании солидных научных трудов. Она возникла и выросла как необходимый ответ на разрушение Церкви не только снаружи, со стороны богоборческой власти, но, и может быть, даже в большей степени – в противостоянии  возникающей лжецеркви, изнутри разлагающей и уничтожающей Истинную Церковь Христову. Возможно, именно поэтому большую часть трудов иосифлян составляют полемические статьи и письма, в которых содержатся ответы на нападки со стороны  сторонников митрополита Сергия, защита собственной позиции, опровержение обвинений в расколе и т. д. 

К такому роду апологетических произведений относится известное письмо митрополита Иосифа (Петровых)  архимандриту Александро-Невской Лавры Льву (Егорову), впервые опубликованное за рубежом в сборнике протопресвитера Михаила Польского («Новые мученики Российские» Ч. 2. 1957 год). Это письмо – фактически единственный документ, в котором  достаточно четко выражены взгляды самого митрополита Иосифа. Письмо имело широкое хождение  в церковных кругах, его машинописные копии, изъятые при арестах, находятся в различных следственных делах, оно неоднократно цитировалось в исторической церковной литературе.

В этом письме митрополит Иосиф объясняет, почему он, изначально принявший решение подчиниться беззаконной расправе (имеется в виду указ об увольнении митрополита с Петроградской кафедры и перемещение его в Одессу) и устраниться от церковных дел, все-таки к ним вернулся. Он отвечает на упреки в расколе, в отходе от митрополита Сергия до соборного решения и суда, справедливо указывая на невозможность проведения церковного собора в настоящих условиях жизни,  и предполагает, что еще придет время, когда их с митрополитом Сергием рассудит настоящий Суд:

            «И кто тогда будет более обвиняемым, еще большой вопрос. А пока дело обстоит так: мы не даем Церкви в жертву и расправу предателям и гнусным политиканам, и агентам безбожия и разрушения. И этим протестом не сами откалываемся от нее, а их откалываем от себя и дерзновенно говорим: не только не выходили, не выходим и никогда не выйдем из недр истинной Православной Церкви, а врагами ее, предателями и убийцами ее считаем тех, кто не с нами и не за нас, а против нас. Не мы уходим в раскол, не подчиняясь М<итрополиту> Сергию, а Вы, ему послушные, идете за ним в пропасть Церковного осуждения».

В этом же письме владыка Иосиф отвечает на главный аргумент защитников митропо­лита Сергия о том, что каноны позволяют отлагаться от епископа только за ересь, осужденную собором:

            «Деяния митрополита Сергия достаточно подводятся и под это условие, если иметь в виду столь явное нарушение им свободы и достоинства Церкви, единой, Cвятой, Cоборной и Апостольской. А сверх того, каноны ведь многое не могли предусматривать. И можно ли спорить о том, что хуже и вреднее всякой ереси, когда вонзают нож в самое сердце Церкви –  ее свободу и достоинство. Что вреднее: еретик или убийца?»

Заканчивает свое письмо митрополит Иосиф  словами из  8-го правила III Вселенского Собора: «Да не утратим помалу, неприметно, той свободы, которую даровал нам Кровию сво­ею Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков»[1].

Этими же словами завершали свой исторический акт от 13/26 декабря 1927 года и петроградские викарии митрополита, епископы Димитрий (Любимов) и  Сергий (Дружинин).  Отделившиеся от митрополита Сергия (Страгородского) вместе с несколькими петроградскими священниками, они действовали  самостоятельно и уже постфактум известили об этом отделении владыку Иосифа. Примечательно,  что митрополит Иосиф, считавшийся главой иосифлянского движения, непосредственного участия ни в самом движении, ни в его руководстве принимать не мог (власти  не допускали его в Петроградскую епархию, а в феврале 1928 года и вовсе отправили в ссылку)[2]. И хотя  к митрополиту Иосифу постоянно обращались за советами и держали в курсе всех дел,  непосредственно руководство иосифлянским движением осуществлял заместитель митрополита на Петроградской кафедре, епископ (с декабря 1928 года – архиепископ) Гдовский Димитрий (Любимов), а также сподвижники владыки Димитрия. Именно в их трудах наиболее полно и были выражены  взгляды и экклезиология иосифлян. 

Так, владыка Димитрий в своем известном письме духовенству станции Сиверская объяснял, что они (петроградцы)  отделились от митрополита Сергия не сразу, но лишь после того, как убедились, что его послание (Декларация) оказывает сильное влияние на церковные дела и производит не только канонические, но и догматические нарушения:

            «После письменных  и устных переговоров с ним, не давших ничего, кроме новых подтверждений неизменности нового направления церковной жизни, часть здешнего духовенства заявила о своем отказе  считать митрополита Сергия действительно Заместителем митрополита Петра и главы Русской Церкви ввиду допущенных им правонарушений,  а так как последние искажают и догматическую сторону Церкви (соборность, святость и др.), о чем сказано в  обращении к митрополиту Сергию, и самое преступление митрополита Сергия – не что иное, как падение и, следовательно, отпадение от св. Церкви, то согласно 15 правилу Двукратного Собора, мы и должны  были еще до соборного решения порвать духовное общение с митрополитом Сергием, оставшись в каноническом единении с митр. Петром и ближайшим законным единомысленным епископатом»[3].  

Обращение от петроградских клириков, на которое ссылается владыка Димитрий, было составлено в ноябре/декабре 1927 года петроградским протоиереем Феодором Андреевым и его московским сподвижником, церковным писателем, впоследствии, как и многие иосифляне, мучеником Михаилом Александровичем Новоселовым. Текст  этого Обращения  хорошо известен, он неоднократно публиковался. Искажения догматической стороны Церкви, допущенные митрополитом Сергием, о которых упоминал владыка Димитрий, в нем подытожены следующим образом:

            «Итак, Единство Церкви, имеющее, по словам свящ. муч. Игнатия Богоносца, свое внешнее выражение в епископе,  а для целой Русской Церкви, следовательно в патриархе, уже поколеблено в целом Вашим единением с синодом, превысившим свои права до равенства с Вами, по отдельным епархиям – незаконными смещениями местных епископов и заменою их другими, Святость Церкви, сияющая в мученичестве и исповедничестве, осуждена посланием, Ее Соборность поругана, Ее Апостольство, как связь с Господом и как посольство в мир (Иоанн. 17, 18), разрушено разрывом иерархического преемства (отвод М. Петра) и встречным вторжением в нее самого мира».

В  Обращении  прозвучало и еще более серьезное обвинение:

«Итак, послание все предусмотрело, чтобы придать себе вид законности, и все же оно стоит на песке. Ни патриарх, ни собор, ни соборный разум Церкви в действительности вовсе не с ним. Послание не только не является их выразителем, но напротив, лишь предварительно отступив от них и подменив их лживыми их подобиями, оно облеклось в свои призрачные права. Скажем прямо, не Церковь Русская изнесла из недр своих это послание,  а, обратно, оторванное от истинной Церкви, оно само легло краеугольным камнем в основание новой “церкви лукавнующих” (Псал. 25, 5)»[4].

Подобные категоричные оценки деяний митрополита Сергия были  выражены и в работе М. А. Новоселова «Ответы востязующим», написанной  весной 1928 года, вскоре после отхода петроградцев от митрополита Сергия[5]. В параграфе XV на вопрос: «Что преступного совершил м. Сергий против Церкви?», Михаил Александрович писал: «М. Сергий вступил в блок с антихристом, нарушил каноны и допустил равное отступничеству от Христа малодушие или хитроумие».

 В параграфе IX этой же работы читаем следующее: «Но преступление м. Сергия заключается не в одних канонических правонарушениях в отношении церковного строя, как было уже не раз показано в различных “обращениях” к нему и, в особенности, в одном подробном ученом разборе всего дела м. Сергия (см. также и здесь пар. XV), оно касается самого существа Церкви. Именно, в своей декларации м. Сергий как бы исповедал, а в делах осуществляет беззаконное слияние Божьего и Кесарева, или лучше, Христова с антихристовым, что является догматическим грехом против Церкви и определяется как грех апостасии, т. е. отступничества от Нея»[6].

Еще подробнее этот вывод обосновал протоиерей Феодором Андреевым в письме  епископу Иннокентию (Тихонову) в июле 1928 года. В ответ на довод еп. Иннокентия, что митрополит Сергий – не еретик, следовательно, отходить от него на основании 15-го правила Двукратного Собора нельзя, отец Феодор заявил:

 «А мы утверждаем, напротив, что грех его горше всякой, анафематствованной, ереси. В самом деле, св. Василий Великий, в своем знаменитом 1-м правиле говорит, что "еретиками назвали они (древние отцы) совершенно отторгшихся, и в самой вере отчуждившихся". Но таково и есть сергианство: в нем видимо целы все догматы, и снаружи –  это церковь, но внутренне это – легализованная организация мистически пустая»...

«Ведь легализовать Церковь так, как это сделал м. Сергий – это значит, употребляя его выражение, сообщить ей вид "всякого публичного собрания"; но это и значит лишить ее подлинной мистической сущности, и благодати, и веры, и совершенно отторгнуться и отчуждиться от нее, т. е. подпасть 1-му Правилу Св. Василия Великого, и быть осуждену 2-й половиной правила 15-го Собора Двукратного. Воистину, Владыка, сергианство для многих потому и ускользает от обвинения его в еретичности, что ищут какой-нибудь ереси, а тут – самая душа всех ересей: отторжение от истинной Церкви и отчуждение от подлинной веры в ее таинственную природу, здесь грех против мистического тела Церкви, здесь замена его тенью и голой схемой, костным остовом дисциплины. Здесь ересь как таковая, Ересь с большой буквы, ибо всякая ересь искажает учение Церкви, здесь же перед нами искажение самой Церкви со всем ее учением»...

«Итак, м. Сергий подменил не какой-нибудь отдельный догмат еретической ложью: он подменил саму Церковь: вот почему за деревьями его обманчивых слов не видят леса его церковной неправды. Вот почему и мы отреклись и "лица и дел его", т. е. отреклись от сергианства в целом, а не от административной, ритуальной ("непоминовение"), дисциплинарной и других подобных связей с м. Сергием и его синодом, каковые все противуканоничны, т. к., допуская его, как главу, отказывают ему в канонических правах всякого законного церковного возглавления»[7].

Следует отметить, что именно протоиерей Феодор Андреев так же, как его  единомышленник и друг М. А. Новоселов много сделали для экклезиологического обоснования  иосифлянского и, в целом, антисергианского движения. Недаром в следственных документах они именуются «идеологами иосифлянства», дававшими  «основу и направление как самому епископу Дмитрию, так и всему контрреволюционному ядру организации иосифлян»[8].

        Приведенное письмо о. Феодора Андреева ссыльному епископу Иннокентию (Тихонову) было написано им по благословению епископа Димитрия (Любимова)[9]. Можно сказать, что в этом письме наиболее полно выражены экклезиологические воззрения иосифлян. Письмо это весьма пространно и в отличие от иных документов,  довольно непросто для восприятия. Предназначалось оно не для широкого распространения, а для еще недавно близкого  по духу  архиерея и равного собеседника с богословским образованием. Как уже было сказано, написано оно было протоиереем Феодором в ответ на  большое письмо епископа  Иннокентия,  в котором тот постарался («потщался») разобраться во всем происшедшем. Выводы еп. Иннокентия оказались неутешительными. Осуждая то, что совершил митрополит Сергий (Страгородский) со своим Синодом, он не мог, между тем, согласиться с отходом от митрополита  Сергия иосифлян. Так он и писал об этом  епископу Димитрию: «Не подумайте, дорогой Владыка, что я собираюсь оправдывать перед Вами слова и действия м. Сергия. Признаюсь Вам: я его не понимаю, не понимаю того, что им сказано и сделано. Не нахожу сказанное и полезным для Церкви Христовой. Я бы и вообще не взялся богословски и канонически его оправдывать или защищать. Бог ему судья. Не м. Сергия я защищаю здесь, а церковное единство и церковное благо».

В результате епископ Иннокентий в своем письме выдвинул целый ряд обвинений в адрес иосифлян. Так он заявил, что иосифляне находятся в разрыве с Кафолической Церковью («Вы - не церковь, Вы – “секта”. Само же Тело церковное осталось там, где м. Сергий и кто с ним» (стр. 39 письма)). Безусловно, о. Феодор вместе со всеми иосифлянами стоял на противоположной точке зрения: «Мы не ушли никуда и не изменились, мы остались там, где были, пребываем теми же, какими были, это м. Сергий изменился, он уходит от чистоты православия и, следовательно, из Церкви. Мы находимся в церковном общении и храним апостольское преемство через м. Петра». (Здесь стоит вспомнить и приведенные нами выше слова митрополита Иосифа на подобные обвинения: «... не только не выходили, не выходим и никогда не выйдем из недр истинной Православной Церкви...»).

Кроме того, епископ Иннокентий обвинил иосифлян в нарушении самого церковного единства и, даже в нарушении Догмата о Церкви, который для него, как отметил это  о. Феодор, тоже сводился к догмату о единстве Церкви. Представляется, что именно понятие церковного единства было особенно значимым для еп. Иннокентия, впрочем, как и для многих других защитников митрополита Сергия. Протоиерей Феодор, разбирая это понятие, показывает, что употребление и понимание его защитниками митрополита Сергия весьма от­лично от истинного понимания церковного единства, и, в их трактовке, скорее соответствует понятию «дисциплины». Отец Феодор спрашивает владыку Иннокентия, в чем же единство его с епископом Сергием, если он ни понять, ни оправдать последнего не может ни богословски, ни канонически, а с иосифлянами, при всем внутреннем сочувствии к ним, должен разойтись, подчиняясь м. Сергию?

Далее о. Феодор приводит множество выписок из письма епископа Иннокентия о единстве и резюмирует:  «Вы не будете отрицать, что в них заключается одна мысль, что эта мысль вообще главная (согласитесь – единственная) в Вашем письме, и что это – мысль о Единстве Иерархии, как основании единства церкви (не о преемстве Апостольском, о кото­ром Вы едва упоминаете, а именно о Единстве, как крепкой сплоченности, на основе послу­шания высшему церковному правлению; хотя, конечно, и необходимость Апост. преемства Вы не отрицаете) - и вот мне кажется, Владыка, что эта мысль Ваша, будучи односторонне понятой, может привести почти к еретическому представлению о Церкви. В самом деле, ведь ересь, как "выбор", что значит это слово по-гречески, может означать и незаконный отбор од­ного догмата из живой связи его с другими – напр., "савеллианство" – предпочтение – отбор – Единства Божия перед Его Троичностью, монофизитство, что ясно и из греч. слова, – одно­сторонний уклон в Божественную природу Господа, с затенением человеческой /природы/... Поэтому и против Вашего неосторожного суждения я должен всемерно восстать, как против учения, могущего привести к несогласию с Православным Догматом о Церкви».

            А по поводу сергианского «единства церкви» на самом деле являющегося единством иерархии, связанной одной бездушной дисциплиной, о. Феодор прямо заявляет, что «это один из главных догматов сергианства», и что настоящие сергиане в отличие от епископа Ин­нокентия,  не стесняясь, предпочитают употреблять  вместо слова «единство» слово «дисци­плина». Яркое  свидетельство тому – послание  одного из членов Синода митр. Сергия, прео­священного Вятского Павла (Борисовского) от 1/14 декабря 1927 года. В этом послании ар­хиепископ Павел призывал вятскую паству  содействовать  «восстановлению по вверенной мне епархии внутренней служебной дисциплины» и далее разъяснял:

            «Ведь эта дисциплина, эта организация, ведь есть необходимейший остов, костный стан мистического тела Церкви. Поэтому, кто необдуманными выступлениями, ревностью не по разуму, или беспринципным, неосмысленным упорством разрушает этот стан, наносит своим неподчинением законному священноначалию, или обманом, удары в остов дисциплины Церкви, тот является врагом Христа, содействует разорению вселенского Тела Церкви Его... Паки призываю Вас быть гражданами, законопослушными предлежащей (предержащей?) Соввласти (так!) не за страх, а за совесть, и добрым поведением своим и честным трудом содействовать ей в заботах ее о гражданском благоустройстве и мирном преуспеянии дорогой родины нашей. Вознесем же песнь хвалы и благодарения Господу Богу за Его великую милость к нам, явленную в даровании вполне легализованного и открыто действующего Временного священного Патриаршего Синода и т. д.».

«Что сказать на все это, Владыка? – пишет протоиерей Феодор Андреев. –  Первое то, что дисциплина церковная, в сергианском смысле, мыслится не отдельно от какой-то другой, а, второе, – обратно, что она представима именно лишь в полном разобщении с "мистиче­ским телом Церкви", т. к. костный стан обнажается и может быть рассматриваем отдельно, вне органической связи с телом, лишь тогда, когда тело уже сгнило, т. е. –  в том повапленном гробе, куда сергианцы тщатся уложить св. Церковь.

Вы, вероятно, возразите, что епископ Павел допустил лишь простое сравнение и до­вольно неудачное, и, м. б., сами совершенно отречетесь от такого представления Иерархии в виде костного остова, поддерживающего мистическое тело Церкви. Я и сам, Владыка, не хочу быть придирчивым к отдельным и случайным выражениям, но в данном случае я имею основание видеть не простое сравнение, а роковое признание сергианской души. Лишь при утрате подлинно мистического восприятия мистического же, воистину, Тела Церкви, становятся возможными такие наглядные представления о ней. Ведь, действительно, точно на позор всему сергианству с его всепроницающею лживостью и измышлениями земной, душевной и бесовской мудрости, явилось это, по своему замечательное, изображение Иерархического строя Церкви. Можно сказать с уверенностью, что если оно дано по вдохновению, то это вдохновение от прелести, т. к. на такую анатомию мистического восприятия способны лишь самообольщенные мистики»... 

«Итак, перед нами, несомненно, очередное человеческое измышление, столь обычное в среде сергиан, не соответствующее богооткровенной и святоотеческой правде. Но я, Владыка, повторяю, считаю его роковым, т. к. оно, по-своему точно, воспроизводит иную правду, которая есть неправда сергианского нечестия»...

            Желая опровергнуть эту неправду  о. Феодор пишет о том действительно живом единстве в Церковном организме, о живой связи между епископом – истинным пастырем и его паствой, и о том, как оно разрушено  политикой митрополита Сергия; о том, как обезличивается Божественная Литургия, когда митрополит Сергий объявляет ее подлежащей «правилам всяких публичных собраний», когда из нее исключаются молитвы за гонимых и томящихся в узах пастырей, когда указом 8/21 октября 1927 г. введено поминовение имени м. Сергия и отменено поминовение м. Петра «Господином нашим». Протоиерей Феодор рисует в целом общий вид сергианской церкви,  по его собственным словам – «Церкви предателей Истинного Тела Христова», потерявшей все признаки истинной Церкви, как живого организма, как Тела Христова, и превратившейся в земную организацию, связанную лишь внешним единством, слепым подчинением своему главе и партийной дисциплиной.

            В ответ на призыв  епископа Иннокентия «вернуться в церковь», т. е. в такую земную организацию, о. Феодор возражает: «Мы – в Единой, Истинной, Святой, Соборной, Апостольской Церкви. Сергианство же –  труп, гниющий, распадающийся, как за последнюю скрепу держащийся за свой костяк, за свое внешнее единство... Ведь это единство есть, действительно, то единственное, что остается у сергиан для придания себе вида тела церковного, а слепая дисциплина и послушание –  единственная скрепа для него».

Давая оценку и этому внешнему единству, и дисциплине, которая на самом деле  оказывается таким же пустым и лживым понятием, как и все в сергианстве, протоиерей Феодор ярко пишет  о церковной лжи,  приведшей к отделению митрополита Сергия от Церкви, и  в целом, о том действии, которое  оказывает эта ложь, как и всякое лживое слово.

  Анализируя заблуждения своего оппонента  по отношению к словам  Св. Писания о последних временах, он доказывает правильность и согласованность иосифлянского их понимания с Церковным преданием, а также обоснованность использования иосифлянами образов Апокалипсиса.

 Конечно же, трудно кратко передать все глубочайшие  и духовно-проникновенные мысли  петроградского исповедника, изложенные им в этом обширнейшем  письме, да и в  пересказе  или сжатом цитировании  они неизбежно  упрощаются  и, возможно, до некоторой степени теряют свою суть. Безусловно, это письмо заслуживает самого пристального внимания вдумчивого читателя и нуждается в глубоком богословском исследовании. 

Основной же вывод, к которому приходит протоиерей Феодор в этом письме, весьма неутешителен для его оппонентов:

«Итак, нигде, ни в какой области [отрасли?] сергианства, не ощущается присутствие Духа истинного и животворящего, нет подлинной связи с лозою Тела Христова, нет места для исповедания тайны Боговоплощения не одними лишь устами, но и самим делом. Лестчий дух сергианства не исповедует Христа во плоти пришедша, поэтому нельзя верить и сергианским устам. Поэтому и само сергианство есть одна лишь воплощенная ложь и духовная пустота и бессилие. Это Ложь с большой буквы, это Лесть перед одними, обольщение других, это воистину "церковь лукавнующих". Это еще не антихрист, но это уже его Антицерковь».

Следует обратить внимание на тот факт, что к  тем же  выводам и почти в то же самое время приходят и другие исповедники Российской Церкви. Так весьма показательны в этом плане письма епископов-исповедников Виктора (Островидова), епископа Глазовского, и Павла (Кратирова), епископа Старобельского, которые совершенно единодушны с петроградскими иосифлянами в оценке декларации и деяний митрополита Сергия, и определяют их как явную измену Истине, отступничество, апостасию, и также видят в них ни что иное, как создание лжецеркви.  

Епископ Павел в письме от 31 декабря 1927 года, в ответ на любимые доводы сергиан «о спасении Церкви», заявил, что «митрополит Сергий спасает не Церковь Божию,  а тело блудницы и барахло ее»...[10], а в статье «Церковь в пустыне»  25 мая 1928 года подчеркнул, что митрополит Сергий возглавляет «ныне группу преосвященных вредителей, продавших свободу Церкви и создавших на основах модернизированного Богоотступления Церковь-Блудницу»[11]. 

Епископ Виктор в своем знаменитом письме вятскому духовенству от 28 февраля 1928 года также категоричен в своих суждениях: «Отступники превратили Церковь Божию из союза благодатного спасения человека от греха и вечной погибели в политическую организацию, которую соединили с организацией гражданской власти на служение миру сему, во зле лежащему (I Иоан. V, 19)...

 ...Ведь ни у вас со своим епископом, ни у меня с М<итрополитом> Сергием никаких личных между нами недоразумений нет; дело наше не личное или местных интересов, или каких-либо спорных недоказанных мнений, а дело непосредственного практического разрушения нашего общего вечного спасения самою церковною властью через замену ею истинной Церкви ложною, Жены, облеченной в Солнце (Апок. XII, 1) великою блудницею (XVII, 1)»[12].

Этот же апокалиптический образ использовали  в своих трудах идеологи  иосифлянства. Протоиерей Феодор Андреев в вышеприведенном письме еп. Иннокентию, ссылаясь на Церковное предание[13], обосновывал правомерность употребления  образа жены, садящейся на зверя, в применении к лжецеркви митрополита Сергия. А Новоселов М. А. дал  развернутое  толкование  образа  апокалиптической блудницы в  своем знаменитом «Письме к другу»[14]:

«… И повел меня (один из семи ангелов) в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными… и на челе  ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя ее, дивился удивлением вели­ким». (Апокалипсис 17: 3,5,6).

И как было не дивиться св. Тайнозрителю, когда он узрел пред собою преображение «жены, облеченной в солнце», имевшей под ногами луну и на главе «венец из двенадцати звезд (Апок. 12, 1) в «великую блудницу» (Апок. 18, 2), «мать блудницам и мерзостям зем­ным», «упоенную кровию святых и кровию свидетелей Иисусовых»!

Друг мой! Не видим ли мы нечто подобное собственными глазами? Не проходят ли перед нами события, невольно приводящие на память духовные созерцания Новозаветного Тайновидца? Сопоставьте приведенные выше слова Апокалипсиса с делом и деяниями наших живоцерковников и обновленцев? Не приложимы ли они к ним, почти до мелочей?

Гораздо значительнее в указанном апокалиптическом смысле представляются события последних дней, связанные с именем Митрополита Сергия. Значительнее хотя бы по одному тому, что усаживается на зверя багряного с именами богохульными не самочинная расколь­ница, а верная жена, имущая образ подлинного благочестия, видимо не оскверненного пред­варительным отступничеством. В этом главная, жуткая сторона того, что совершается на на­ших глазах, что затрагивает глубочайшие духовные интересы чад Церкви Божией, что неиз­меримо по своим последствиям, не поддающимся даже приблизительному учету, но по суще­ству имеющим мировое значение, ибо таковое значение принадлежит изначала Церкви Хри­стовой, единой, истинной (православной), на которую  с небывалой силой ополчаются теперь силы ада, и с которой мы связаны не в сем веке только, но и в будущем, если действительно возлюбили век оный.

Как же нам быть в эти страшные минуты новой опасности, надвинувшейся по науще­нию вражьему на нашу Мать, Святую Православную Церковь? Как быть, чтобы не выпасть из Ее благодатного спасительного лона - и не приобщиться нечестию богохульного зверя и сидящей на нем блудной жены? Господи, скажи нам путь, воньже пойдем!» [15]

В отношении апокалиптического образа блудницы, применяемого к сергианской церкви, следует отметить, что этот образ в дальнейшем широко использовался  в предании ушедшей в катакомбы Российской Православной Церкви. Предание это сохранялось главным образом устно. Письменных источников в катакомбах ХХ века[16] было не много, а, если не принимать во внимание писания сомнительного характера, то оригинальных произведений катакомбных авторов и того меньше. И едва ли  следует искать в них систематического изложения богословских или экклезиологических взглядов. В условиях постоянных преследований и гонений, когда физически были истреблены почти все ее архипастыри и большая часть священства, Российская Катакомбная Церковь практически лишилась  богословов, учителей и  проповедников, и в великом  подвиге своего исповедничества, самим фактом своего существования и тайного служения,  молчаливо, но  убедительно и терпеливо свидетельствовала об Истине и Истинной Церкви Христовой. Голосом же ее для всего мира стала Русская Православная Церковь За границей  – та часть Российской Православной Церкви, которая промыслительно оказавшись за границами советского богоборческого государства, подобно  ушедшим в катакомбы, не поклонилась красному зверю,  но сохранила свою духовную свободу. Неудивительно, что зарубежные ревнители Православия были  единомышленны со своими гонимыми братьями на родине.

Подробное рассмотрение их экклезиологических взглядов  выходит уже за рамки обозна­ченной нами темы и может стать предметом для  отдельного изучения, (и, надеемся, также еще дождется своих серьезных и честных исследователей).