Русская идея в протяжении многих веков не нуждались в артикуляции. Преобладали невербальные формы её манифестации. Прежде всего, это, конечно, узнаваемые силуэты бесчисленных церквей –  больших и малых - архитектурных доминант не только городов,  но любого русского населённого пункта до антихристианского погрома первой половины

20-го века. Художественным выражением Русской идеи является и русская икона.  Как показал П. Флоренский, едва ли можно сыскать более убедительное, глубокое и  точное «высказывание» национальной идеи, чем иконы Андрея Рублёва. Русский мелос, возможно, не так явно, но тоже выражает национальную идею.  Из речевых форм отметим пословицы, поговорки, народные сказки.

Впервые потребность в анализе, рационализации Русской идеи, в создании её развёрнутого нарратива, возникает в середине 19-го века в связи с агрессивным западничеством части дворянской аристократии – в основном потомков немцев, массово приглашавшихся на русскую службе в 18-м веке и в связи с началом естественной секуляризации сознания русских. Взявших на себя эту заботу назвали тогда славянофилами и почвенниками. Нынче же в эпоху уже завершенной секуляризации сознания и самого уклада жизни в результате векового подавления русской традиционной культуры и духовности, и русского национального самосознания в начале коммунистами, а в последние два десятка лет тайными и явными русофобами, объявившими себя либералами, демократами, европейцами, центристами,  некими мутными консерваторами, модернизаторами и т.п., осмысление Русской идеи не просто насущно и актуально, но должно было бы в идеале стать содержанием школьной программы.

Однако современным социологическому, политологическому и родственным им  сообществам  данная тема не  дорога. В конце 80-х – начале 90-х тема Русской идеи, правда, вызывала некоторый интерес у образованной публики. Но занимала она больше русофобски настроенную еврейскую интеллигенцию, боявшуюся актуализации смыслов русской истории после краха идеи коммунистической. Самым активным в этой среде был патриарх еврейской академической русофобии А. Янов, посвятивший борьбе и ненависти к  Русской идеей отдельный труд. Из собственно русских авторов отметим книги и статьи  М. В. Назарова,  публицистику В. В. Кожинова, работы И. Р. Шафаревича,  а также труды   А. С. Панарина, возрождавшего в конце 20-го века традицию русской религиозной философии. Панарин довольно удачно соединил современный политологический и религиозно-философский дискурс. Однако никто из имеющих лёгкий доступ к серьёзным  издательским мощностям и эфиру записных «властителей дум» на его инициативу не откликнулся. И, хотя, многочисленные реестровые эксперты время от времени охотно мудрствуют на тему национальной идеи в студиях центральных каналов, автору известна только одна более-менее объёмная работа за последние несколько лет на эту тему –  В. Аксючица. Так что здесь не будет зазорным в чём-то и повториться.

Содержание, заключенное в словах - «православное христианство», бездонно и предельно не выразимо. Но духовно-религиозное содержание Русской идеи имеет соответствие  во всех сферах земного бытования народа. И здесь оно вполне определенно. Об этом теперь и скажем.

В сфере культуры в широком смысле Русская идея есть органичность, почвенность, народность, историзм, традиционализм, общинность, принятие иерархического принципа  - соподчиненности духовно-религиозных, национальных, государственных, хозяйственных, социальных задач и целей, наконец, моральность, укорененная в христианской совести.  В сфере социальной этики это солидарность и взаимовыручка, первенство идеалов над интересами, приоритет долгосрочных общенациональных задач над сиюминутными личными эгоизмами, и при этом абсолютное уважение к личности, каковая всегда остается самоценной для Создателя. Такое непротиворечивое соединение всенародного и личного в православной традиции является одним из существенных моментов того, что называют соборностью. В хозяйственной сфере наша национальная идея - предприимчивость без отступлений от норм христианской морали, взгляд на хозяйственную деятельность как на особую форму социального и религиозного служения, примат общенациональных экономических интересов над частными и корпоративными, и конечное подчинение предпринимательства общественным задачам. Наконец, отношение в процессе хозяйственной деятельности к кормящему ландшафту - к родной природе не как к объекту завоевания, покорения и эксплуатации, но как к живому творению Создателя, имеющему сакральную ценность и препорученному нашим заботам.

Здесь, впрочем, заметим, что подобного рода задание можно отнести к любому христианскому народу. То есть мы, пока, даём определение не собственно Русской идеи, но призвания всякого народа, принимающего христианство и, следовательно, христианскую этику. Чтобы эта «идея» стала русской, она должна лечь на конкретную русскую почву - русский психологический тип, русскую географию и русскую традицию, в которой сконцентрирован весь исторический опыт народа. Так, в сфере личной и коллективной этики особенность Русской идеи заключается не просто в её христианских источниках, но именно в акценте на любовь, как главенствующий морально-этический принцип, превозмогающий даже столь важный для русских принцип справедливости.

Православная вера зовёт к  преображению мира не волей и холодным разумом, не жёстким блюдением законности и даже не утверждением  в первую очередь справедливости, но именно любовью и милосердием. Не случайно без любви к ближнему, в подоплёке которой с необходимостью любовь к Богу, то есть вера в любовь как таковую, русский человек ощущает свою жизнь как временное, неестественное и неполноценное состояние. Но ещё разрушительнее для русского потеря самой веры в любовь, поскольку душа его в этом случае опустошается,  ведь вера в любовь есть основной «наполнитель» русской души, всё прочее в ней лишь «приправы и специи». Без этой веры он лишается  и такой, свойственной русской натуре черты, как потребность в творческой самореализации - творческое отношении  даже к незначительным рутинным делам, отвергающее заорганизованность, стереотипность, механицизм.  Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою, - замечает в этой связи И.А. Ильин.

Притом, русским, как отмечали многие исследователи,  как никакому другому народу свойственны любовь милосердие и любовь - самопожертвование.  В свою очередь, из любви -  милосердия вырастает русское отношение к страданию – умение принять страдание из сострадания – ко всякой страдающей душе, всей Божьей твари  и ко всему миру целиком.  Смыслом этого является окончательное избавление мира от страдания. Русская душа как бы готова исстрадать все страдания за весь мир, то есть пройти, по выражению Достоевского, путь крестоношения и принять сораспятие Христу. И  не просто готова, но именно нуждается в этом, поскольку без этого не может надеяться на гармонию и успокоение внутри себя. Силу же  для перенесения страданий  русскому придаёт твёрдое убеждение, что сам Спаситель сострадает ему и с ним - отсюда характерная русская смиренность перед невзгодами и несчастьями,  и лаконичная, отрицающая всякую дискуссию манифестация русского терпенья, представляющего часто загадку для иностранцев:  «Христос терпел и нам велел». Эта смиренность, стоит заметить, не редко служила в истории и служит русским дурную службу в борьбе за свои народные интересы и элементарное выживание.

В сфере мироустроительной русский идеал – Святая Русь – царство веры и правды -  в котором  все должно устраиваться  по Божией правде – земное отображение Царствия Небесного. Сама формула «Святая Русь» означает не претензию на святость всех русских, русской жизни и русского мира, но то, что святость Русь принимает своим идеалом. Именно в святости видит высшее состояние жизни. Не в процветании материальном, не в  могуществе государства, не в достижении максимального знания, «покорении природы» и прочих формах  господства человека, не в установлении справедливых законов и совершенного общественного порядка,  не в раскрытии творческих потенции человека, не в цветении  культуры в узком смысле, но именно в святости, то есть  в до некоторой степени надмирном  смирении перед Богом, в религиозной любви к Богу и Божьему миру. Притом для русской религиозной души, по замечанию А. Н. Бердяева, «святится не столько человек, сколько сама русская земля». То есть здесь происходит абсолютизация двух  ключевых  постулатов христианства – о любви и о приоритете горнего над дольним  - Царствия Небесного над земной юдолью.  

Хотя этот идеал был чётко сформулирован приглашённым Василием 111 афонским  учёным монахом  Максимом Греком в начале 16 века, в русском сознании он  начал формироваться уже в середины века 15-го, то есть раньше, чем концепция Москвы - Третьего Рима, которая его лишь дополняла. Святая Русь – порождение глубоко  религиозного мирочувствования, выходящего за границы эмпирического бытия,  потому  у Святой Руси, по словам С.С.Аверинцева, «нет локальных признаков – в её пределы или в её беспредельность вмещается и ветхозаветный Эдем и евангельская Палестина», и у неё  две главные задачи – «быть в некотором смысле всем миром, вмещающим даже рай; второй - быть миром под знаком истинной веры».

В концепции Святой Руси и Москвы - Третьего Рима предполагается осуществление  принципа, который В. Соловьёв считал главным содержанием  Русской идеи – единение церкви, государства и народа. И одновременно здесь отразилось сознание русскими  своего призвания к разрешению общечеловеческих проблем, та самая всечеловечность,

универсализм русского православия, которые  Достоевский полагал в русских отличительной глубинной  чертой характера – «личной способностью нашей нации». Заметим, вселовечность русского не имеет ничего общего с космополитизмом диаспоры и либеральствущей публики,  вообще. Она означает не отрицание национальных особенностей, но, напротив, признание права народов на  самобытность, самоценность всех национальных  культур. Примечательно, что  коммунистический проект в России, как отмечают многие исследователи, также носил квазирелигиозный характер,  и многие народы мира воспринимали его не как атеистический, но  именно как альтернативу торжества бездушному и бездуховному «капитализма», который суть проявление апостасии в хозяйственной и социальной сферах. И не вина России, а трагедия всего человечества, что это оказалось иллюзией.

Однако русская надмирная религиозность, и русский универсализм отнюдь не помешали нашим предкам крепко стоять на грешной земле здесь и сейчас и хорошо ощущать таковую под ногами. Русская идея, безусловно, идея государственническая, державная  и, более того, идея, имперская -  отнюдь не буржуазна демократия, но имперская историческая  и, одновременно, священная государственность.

В части державного строительства Русская идея это идея Третьего Рима –  вечного града – хранителя и защитника истиной веры. Не просто земля, но именно Держава Правды Божией,  наследующая  властный авторитет исторических мировых монархий. Удержание мира от окончательного скатывания в духовный мрак апостасии, в бытиё без нравственного идеала и нравственного критерия – именно так наши предки полтысячлетия назад осознали свою вселенскую миссию и вселенскую ответственность. Задание и призвание Третьего Рима не господствовать к своей корысти, но дать возможность человекам и народам сохранить бессмертную душу в виду наступления апостасийных сил. Русские, по крайней мере, до Петровской эпохи, осваивали и присоединяли новые земли и новые народы, в первую очередь,  к истинной вере и истинной церкви,  и уже, как следствие –  к русскому царству. При этом аксиомой было то, что нести православную благовесть миру следует не  путём насильственного навязывания,  но через положительный пример христианского  отношения к жизни и к миру.

В 16-м веке с расширением ареала, в котором утверждали себя русское имя  и русская государственность, первоначальная исконная идея православного царства оказалась недостаточно объемной, чтобы вместить все содержание реальных исторических процессов на просторах Евразии. Когда в 18-м веке она с необходимостью была заменена идеей Российской империи, в которой под справедливой и крепкой дланью православного государя  - «белого царя» могли спастись от враждебных соседей и не погибнуть от внутренних распрей и племенных междоусобиц десятки малых, коренных народов Евразии разных исповеданий и относящихся к разным культурным кругам, это было уже констатацией факта, а, в известной мере, и искажением самой идеи православного царства.

Идеал православного царства при этом не был отброшен, но сохранялся в концепте Российской империи, что называется, в снятом виде. Тем более что в народной, в ту пору глубоко религиозной душе он и не мог быть ничем заменен. В 20-м веке этот идеал нашёл своё выражение в категории державности. Русский человек, которому «за державу обидно», ведь не о какой-то политической конструкции печалуется. Не о пушках и танках. Но о собственной душе, о своей глубинной русскости, в которой державное чувство неистребимо, потому что является элементом нерасчленимой целостности. О своём пусть не до конца осознанном русском религиозном призвании.

Что касается имперскости Русской идеи, она вытекает из двух предпосылок. Во-первых, из тех же самых, о которых сказано выше – а именно из универсализма православия. которому чужд всякий партикуляризм. Во-вторых, из объективных характерстик самой Евразии. Географически и геоэкономически  Евразия представляет собой – единое цельное пространство, и с необходимостью требует высокой степени политической, экономической, культурной и, шире, цивилизационной  внутренней  интегрированности. А империя суть воплощение таковой. Потому истории остаётся лишь подыскать субъект  имперской парадигмы среди народов населяющих данное пространство или претендующих на контроль за ним.  

Собственно, империей Россию ведь сделал вовсе не Пётр Великий. Русское царство уже с конца 15 века было империей, хотя оно ещё оставалось монорелигиозным, но уже тогда было полиэтничным и вмещало в себя различные субкультуры. Помимо финно-угорских народов, имевших заметные этнокультурные отличия,  в русский мир в 15-м веке вливалось много тюрок - татар из разлагавшейся орды. После же присоединения Иваном 1V Астраханского и Казанского ханств русское царство стало и, как принято выражаться, хотя это не совсем корректно, многоконфессиональным.  Пётр Великий же лишь некоторым образом изменил  характер изначальной имперскости русской державы. Умалив до некоторой степени  духовно-религиозную обусловленность её интегрированности, он усилил роль государственных, в частности, формально-правовых институций в качестве интегрирующих инструментов.   

Но так или иначе  русское национальное сознание изначально формировалось как сознание имперское. Имперскость – то есть восприятие своей ответственности за упорядочение - конституирование некоего полиэтничного и поликонфессионального географического и исторического пространства, формирование в границах  этого пространства культурно-политической целостности является  неотъемлемым  элементом целостного национального  русского сознания. Подрывать имперскую составляющую русского сознания  – значит подрывать русскость, как таковую.

В социально-политической и социокультурной сферах Русская идея заключается в соборности, в солидарности в деле государственного и общественного строительства органически складывавшихся сословий и всех социальных групп  русского общества, составляющих сложную этносоциальную структуру русского мира. И, что существенно, в несении ими  четко определенных для каждой этносоциальной группы функций - обязанностей пред обществом, в целом, что ограничивает обострение  классовых антагонизмов. Поддержание в надлежащем порядке государства было одной из таких функций, а права каждой группы вытекали исключительно из их обязанностей и только таковыми оправдывались.

Государство не было социальным в нынешнем понимании, то есть не было большим собесом, где коррумпированные чиновники от мала до велика перераспределяют бюджетные средства -  пенсионная система, образование, медицина и т.д. Напротив, социум, точнее, народ был государственным, в том смысле, что имел развитое государственническое чувство. Государство воспринималось русскими  не как некая самоценная сущность,  враждебная гражданскому миру, как учат записные либералы, а как необходимая форма политического оформления единого монолитного русского мира,  как  инструмент защиты своей этнокультурной самобытности,  духовной свободы, то есть православной веры.

«Русское государство, - замечает выдающийся русский ум С. Н. Булгаков, - дорого мне не как государство, или известная определенная форма правового порядка вообще (мы знаем, как велики его несовершенства в этом отношении), но как русское государство, в котором моя народность имеет свой собственный дом».  Под этими словами мог подписать каждый русский.  Именно поэтому русский человек, чем мог, тем и служил государству или, точнее, служил всем, чем мог. При этом считалось, что в государственных институциях должны концентрироваться силы и средства для обороны и крупных проектов по освоению обширной территории, как сейчас сказали бы инфраструктурных. «Собесом» же, теперь уже в положительном смысле являлась церковь. Помощь сирым и убогим дело церкви, которая являла собой, среди прочего, форму самоорганизации гражданского общества. Церковь же занималась и образованием, и воспитанием, и тем, что нынче называют идеологией.

Этот принцип всеобщей ответственности, когда крестьянин пашет, а дворянин служит, был, как известно, грубо нарушен в 18 веке немцами Петром III и Екатериной II, которые в поисках поддержки буйного и гораздого на дворцовые перевороты русского дворянства в начале императорским указом «О вольности дворянской» 1762 г., а затем «Жалованной грамотой...» 1885 г. освободили верхнее сословие от обязательной службы. Но и тогда данный принцип государева тягла – специфического  для каждого сословия, но обязательного для всех, то есть всеобщий принцип служения общенациональным интересам, целям и задачам продолжал определять представления русских о справедливом и должном социально-политическом укладе. Как только Екатерина избавила дворянство от крепости у государства, помещики-дворяне начали терять в глазах крестьян моральное право на их труд и на саму землю, что повело к отмене уже и крестьянской крепости. И хотя дворяне как сословие продолжали и весьма успешно исполнять свои функции по управлению государством, но даже формальное нарушение принципа всеобщей ответственности спустя полтора столетия помогло так называемым интернационалистам на содержании у западной финансовой олигархии совершить революцию, которая обернулась трагедией и для самого крестьянства.

В политической сфере  соответствие русскому православию имеет выражение в трёх основных позициях:

- симфонии властей,

- соборности,

- понимании и восприятии высшей государственной власти,  как особой формы социального и, что особенно важно и существенно, религиозного служения.

Поясним эти позиции. Принцип симфонии властей, светской и духовной, обосновывавший практику «премудрой двоицы» царя и патриарха в управлении страной,  был заимствован у Царьграда, где его развили Иоанн Златоуст и Амвросий Медиоланский. В эпоху Святой Руси данный принцип и данная практика получили едва ли не более полное воплощение, чем в самой Ромейской империи. Но и  позднее они осознавались русскими как христианский мироустроительный идеал.

Кстати,  двуглавый орёл на российском гербе, который иногда трактуют как обращённость России одновременно на Запад и Восток, в действительности, обусловлен именно представлениями о симфонии церкви и царства. Этот символ возникает впервые в конце 15-го века. В ту пору к востоку от Московской Руси, последовательно укреплявшей свою автономию и государственный суверенитет, лежала  орда - конкурент русских в борьбе за лидерство в Евразии, а на западе – Литовское княжество, чьи князья, тяготевшие к католицизму, претендовали на доминацию в Восточной Европе, и сами латынники – ещё более принципиальный противник, точнее, злейший враг русских. Именно генуэзские купцы с благословления папы снаряжали в ту пору полчища Мамая для нападения на Русь и усмирения молодого московского князя Димитрия. Так что Московской Руси смотреть ни на Запад, ни на Восток не было никакого резона.  Она должна была искать в себе и смыслы своего бытия, и ресурсы для претворения своих идеалов в жизнь.

Утверждение у наших предков этого древнего, знакомого ещё древним русичам языческой Руси, символа – двуглавого орла связано с женитьбой Василия II на племяннице последнего Византийского василевса, убитого турками-османами при захвате Константинополя, Софье Палеолог. Это был герб византийских императоров, который ещё в 4-м веке принял Константин Великий. Он имел много различных смыслов в древних культурах, но в Византии символизировал церковь и царство, как два инструмента утверждения на земле истины Христовой и два столпа, на которых зиждилась Восточная Римская империя - первая православная держава.

Принцип симфонии властей, в подоснове которого лежит фундаментальный христианский принцип всеединства, гармонии и синергии, противостоит либеральному  принципу разделения сакрального – духовного и светского, имеющему источником гностический  дуализм духа и материи, объявляющий враждебность одного другому. А.С. Панарин принцип симфонии считал теократическим и оспаривал обвинения западных либеральных теоретиков в адрес Византии, где был развит принцип симфонии, в раболепии духовной власти перед светской. По словам Панарина «принцип теократии означает не алиби и не карт-бланш, выдаваемый государству, а повышенный нравственно-религиозный спрос с него, приложение к нему универсальных христианских заповедей».

Соборность суть принцип принятия решений не на основе компромисса групповых - партийных и клановых корыстных интересов, а на основе согласия и единства всех здоровых народных сил в том числе, в понимании общенациональных задач. Земский собор также вполне оригинальное русское явление. Он, принципиально отличался, скажем, от ранних европейских парламентов, о чем мы ещё скажем в другом месте. Собор был институтом подлинной демократии. Здесь стоит заметить, что попытки объявить современную западную демократию едва ли не единственной формой  выражения народовластия это, конечно, обычная для Запада вульгарная пропаганда и невежественная самонадеянность.  Демократию знали и в древнем Китае эпохи Чжоу, и в полисах античной Греции, и в античном Риме в республиканскую эпоху,  и в Византии, и в средневековой Европе. Но, пожалуй, полнее всего - на всех уровнях политической организации крупного этносоциального тела  демократия была воплощена русскими в эпоху Святой Руси - 14-й - 15-й века.

В ту пору все сколь-нибудь важные вопросы государственного строительства решались церковными соборами. Церковь, помимо собственно религиозных функций, являлась институтом гражданского общества, притом вмещавшим в себя, почти всё население. Ещё с Киевского периода Русь была очень терпима в этническом плане, Киевские князья принимал в свою дружину храбрецов любой народности. Но в религиозном плане со времён Крещения Руси было строго - от желавшего поступить в дружину требовалось креститься.  Эту традицию возобновил на Москве Иван Калита. Инородцы, поступавшие на службу московским князьям и царям, как уже замечено,  в обязательном порядке принимали православие. По сути, русские тогда воплотили в жизнь христианский идеал  народа-церкви.

На низовом же уровне имела место демократия крестьянской общины, демократия ремесленных цехов и артелей, уличных концов, торговых рядов и т.д. Таким образом, демократический принцип был реализован, повторюсь, на разных уровнях политического уклада. И он отнюдь не исключал  применения принципа монархического, о котором скажем чуть ниже. Напротив, демократия в русской традиция, в соответствие с древней концепцией Полибия, предполагала твёрдое монархическое начало власти, а монархия предполагала выраженные элементы народовластия. Не случайно при прерывании династии новый государь избирался в России именно всесословным Собором. Даже Самозванец и «боярский царь» Шуйский в пору Смуты вынуждены были имитировать свое Соборное признание.

Нынешняя же западная демократия продукт борьбы европейского ассимилировавшегося еврейства с романо-германской национальной аристократией за власть и собственность. Начало этой борьбы ознаменовали буржуазные революции 17-го века, и продолжается она до сих пор. В ходе неё, по сути, в тёмную были использованы низшие классы романо-германцев. Только уж очень наивный человек может думать, что Западом правят народы и там реализованы прописные принципы демократии. Вообще, как мы имеем нынче возможность убедиться, в одёжки формальной демократия могут рядиться самые разные типы реальной власти, включая самые вульгарнешие из вульгарных  олигархии, автократии и диктатуры.  В последние годы многие считали, что само апокалипсическое Царство Зверя будет осуществлено именно в форме постбуржуазной демократии западного толка, которая столь усердно навязывается Америкой и Западом, в целом, миру. Но подлинная демократия может существовать только в форме идеократии, поскольку без универсальной идеи-идеала, вокруг которой сплачиваются люди, нет субъекта демократии - демоса или, по-русски, народа.

Наконец, третья и ключевая позиция - понимание  высшей государственной власти,   как особой формы служения, многотрудного и предполагающего самоотречение и жертвенность,  в Русской идее нашла своё выражение в феномене самодержавия. В отличие от узкополитических понятий «абсолютизм», «суверенитет», русское понятие «самодержавие» имеет духовные основы и его  содержание и наполнено религиозным содержанием.  Государь - самодержец - всегда именно помазанник Божий, «царь, - замечает известный русский социальный мыслитель, историк и публицист  Г.П.Федотов,  - живая икона Бога, так же как вся православная империя - это икона Царства Божьего». Царь добровольно подчиняет себя  власти Бога,  воспринимает своё служение, как особую форму послушания, именно,  как  крестоношение.

Ни о каком абсолютизме в русском христианско-православном политическом мировоззрении речь отнюдь не идёт. Но и на практике монархия как политический институт была самым жёстким образом ограничена традицией и религиозными нормами, по сути, она оформляла идеократию - власть мироустроительных и душеустроительных принципов, сформулированных в православной философеме. Вне православной традиции и православной вероисповедальной трактовки монархия для русских не имела сколь-нибудь значимой ценности. Можно сказать, что в формуле «православная монархия» «существительным» является слово «православная». В этом корневое  отличие русского самодержавия от европейского абсолютизма и прочих форм авторитаризма.  У русского самодержавия  принципиально иная природа, и не только в части процедуры принятия решения, на что обычно обращают внимание, но, что более важно,  в части духовных оснований. Детальным и подробным обоснованием самодержавия,  как института власти,  органичности его русскому миру с успехом занимались славянофилы, позже К.П. Победоносцев и Л.А. Тихомиров, в частности, в  своём объёмном трактате «Монархическая государственность».  Мы здесь остановимся на этом вопросе лишь очень кратко.

Смысл монархии как таковой иногда полагают в том, чтобы осуществить принцип единоначалия – в большой стране и, особенно, в критических ситуациях, таких, как война или стихийное бедствие, единственно эффективный. Однако это утилитарное объяснение совершенно недостаточно, в русском самодержавии есть более глубокий смысл - сообщить власти нравственную, следовательно, и именно религиозную христианско-православную природу, дать высшей власти православное обоснование, православную обусловленность, православное измерение. Дело в том, что вера и нравственность - атрибутивные признаки не всякой, но лишь определённого рода органической целостности. А именно целостности с высокой внутренней интегрированностью, способной к саморазвитию и рефлексии, осмысленно совершающей то, что в термодинамике называют работой против энтропии, а в бытовой лексике - созиданием.  Организмом, является, к примеру, народ, или индивид. А, скажем, правительство, то есть собрание министров, равно как и парламент, это уже не организмы, но всего лишь механизмы - целостности с низкой степенью внутренней интегрированности,  нравственной природы они лишены. То есть  никакой коллективный орган, никакой институт, даже трижды демократический не может в данном случае соответствовать. 

Оперативно зафиксировать для принятия политического решения  волю народа, как коллективной личности сложно, и не только технически, но, прежде всего,  потому, что и  сама эта воля далеко не всегда очевидна и не всегда может быть чётко выражена. К примеру,  механический подсчёт голосов на выборах или референдуме отнюдь не всегда раскрывает волю народа. В постсоветскую эпоху в этом было достаточно возможностей убедиться. Остаётся личность. И именно самодержавие, предполагающее препоручение высшей власти личности, позволяет реализовать упомянутые выше принципы, обеспечивает  нравственно-религиозную обусловленность власти, и открыто декларирует свою христианскую природу. То есть самодержавие – следствие религиозного доверия к боговдохновенной личности, в котором, собственно, суть христианства.  Именно поэтому, а вовсе не в связи с какими-то частными пороками монархического принципа, самодержавие было так ненавистно русофобам всех мастей и внутри страны и за её границами. Тем более что под самодержавием, среди прочего, подразумевалось, что Россия в лице государя самадержит всю полноту власти над собой. То есть её богатства оказывались в недосягаемости для сложившегося на Западе космополитичного наднационального олигархата.

Что касается династического, родового характера  монархии, это  всего лишь акциденция, не выражающая сущности феномена, и отражающая культурные  реалии конкретной исторической эпохи. Искать здесь какие-то религиозные смыслы всегда было натяжкой, скажем, в православной империи - Византии монархия не была наследственной.

Преувеличение значения династийного принципа давал моральные основания для критики принципа самодержавия, в частности, так называемым «декабристам» и прочим инфантильным или, наоборот, чересчур искушённым и далеко смотрящим антирусски настроенным субъектам.

Кстати, знаменитая формула «Православие, самодержавие, народность» не выдержала испытанием времени среди прочего и потому, что её второй член «самодержавие» нагружался искажённых содержанием. Царской власти приписывалось непосредственно божественное происхождение. Преувеличивалась роль рода Рюриковичей в основании русской государственности, дома Романовых и светской власти, в целом. Это пошло ещё от Иоанна IV Грозного, нуждавшегося в дополнительной легитимизации царской власти в эпоху борьбы с боярской фрондой. Затем при Алексее Михайловиче исконная идея премудрой двоицы - симфонии духовной и светской власти, унаследованная от Византии, была подорвана в связи с делом Никона. А при Петре, проникнутый протестантским духом Феофан Прокопович - автор «Правды воли монаршей» и протестантского по духу Духовного Регламента, еще сильнее акцентировал самородность царской власти. Он стремился также интерпретировать самодержавие в духе европейского абсолютизма, Гуго Гроция и других протестантских идеологов Европы, где эта идея развивалась ещё с 14-го века Джоном Уиклифом. Что было уже и вовсе чуждо русской традиции государственного строительства и православно-христианскому пониманию власти как религиозного служения.

Однако божественное происхождение самодержавной власти опосредовано церковью. Она же - подлинный собиратель земли русской и основатель русской государственности. Русь объединял отнюдь не Иван Калита. Калита всего лишь приращивал свои владения. Древнее Московское княжество было вполне локальным, об его общерусском характере не приходиться и говорить. К тому же Древняя Русь в 13-м веке погибла, завершился древнерусский культурогенез. Идея новорусского единого государства - православного царства возникает спустя век не в княжеских дворцах, но в монастырских скитах. Русское государство создаётся во второй половине 14-го - в 15-м веках именно церковью. Преподобный Сергий Радонежский, митрополит Алексий и другие церковные авторитеты увещевали князей, в том числе и Московских, чье политическое сознание ещё долгое время оставалось узким и удельным. Не единолично князем, и не на  земских, но на церковных соборах решались в ту пору все ключевые вопросы государственного строительства. И это вполне закономерно, учитывая универсалистский потенциал христианства. К тому же церковь в ту пору заключала в себе, как уже замечено, всё русское общество. Здесь, в церкви была и наибольшая концентрация пассионарности - важнейший ресурс для оформления и утверждения общенациональной идеи. Монах-воин стал героем эпохи становления русской государственности. Символично, что легендарные Пересвет и Ослябя - герои Куликовской битвы были монахами.

Сказанное выше, ставит под сомнение  фантазии и поползновения, имевшие место некоторое время назад в  нынешнем российском политикуме, учредить монархию в современной России. Подлинная русская самодержавная монархия – религиозная категория, она возможна лишь в случае сакрализации монархического института, в известной мере и фигуры монарха. А таковая сакрализация возможна лишь при условии сакрализации сознания людей, и самого уклада жизни, воцерковления, если не всего, то по крайне мере, большинства активной части народа. Сегодня этого нет. И было бы верхом инфантильности рассчитывать,  что в обозримом будущем в России может появиться власть, вполне подчинившая себя Богу, и  «плоть государственности, по выражению А. С. Панарина,  насытится благим духом», что является непременным условием осуществления в полной мере идеи  Москвы - Третьего Рима.  Монархия нынче была бы таким же искусственным и  формальным институтом, как и нынешняя западного толка постбуржуазная парламентская демократия – ведь только полностью неадекватный человек может всерьёз, не  лицемеря, говорить о том, что в России ныне имеет место власть народа, даже хотя бы фрагментарная. Реальность политическая и духовная не даёт ни малейших поводов рассчитывать, что учреждение монархии в современной России может быть осуществлено в интересах страны, а не какого-е то клана или олигархической группы. Учитывая отсутствие традиционного религиозного сознания, твердых и универсальных, религиозных в своей основе норм общежития,  монархия в России нынче  имела бы все шансы превратиться либо в полную фикции, либо в вульгарную диктатуру.

Но и авторитарный принцип как таковой невозможно обосновать русской историей и традицией. В русской традиции авторитаризм самодержавия был оправдан и обусловлен тем, что самодержец  выражал общенародные идеалы и защищал интересы не отдельных сословий, но всего русского мира. Вплоть до конца 17-го века в этом не было сомнений.  И даже, когда в 18-м веке это фундаментальное положение было нарушено, и монархия стала выражать интересы, прежде всего, дворянского сословия,  принцип авторитарной власти, действующей в общих интересах, продолжал ощущаться как временно искажённый идеал.  Крестьянин продолжал воспринимать царя – батюшку, как защитника и выразителю своих устремлений. Сегодня же, когда пропасть во всех отношениях между элитой и рядовым населением колоссальная, когда власть обеспечивает в первую очередь интересы компрадории, причём в основном нерусской,  а всё остальное население рассматривает как досадную обузу, а заботы об его элементарном  выживании как внеурочную нагрузку, говорить о том, что у нынешнего авторитаризма есть какие-то основания  в русской традиции – банальное лукавство.

Теперь продолжим тему соответствия православию и выражения Русской идеи в различных сферах и практиках. В сфере культурно-исторической русская идея заключается в утверждении самобытности русской культуры, как культуры византийско-христианской по своим духовным источникам и евразийской по источникам этногеографическим. В сфере культуры в узком смысле - художественного творчества, эстетики русская идея - это органичное взаимодополнение и взаимодействие самобытной народной и вырастающей на её почве высокой классической культуры. Первая  связывает русских с природой родной стороны,  ландшафтом, как сказал бы Гумилёв, и традициями, выработанными многими поколениями  предков, а вторая отмечена вселенским универсализмом, но обе есть ни что иное, как художественное выражение православия. Высокая культура, рефлексируя и обобщая, не позволяет русским впасть в профанность, местечковость, узкий этницизм и партикуляризм, а низовая  народная даёт возможность русской душе, особенно,  в мелосе, в песенной культуре, в полной мере почувствовать связь с народной почвой, ощутить под ногами твердь матери-земли русской, надёжно охраняет от  космополитической безродности. При этом и низовой народной, и высокой классической русской художественной культуре конституционально присущи простота и ясность смыла, дисциплина и гармония формы, и глубокое – религиозной глубины содержание.  

Если говорить о хозяйственной сфере, то русская традиция не стремится жёстко индокринировать хозяйственную деятельность, в частности, её институциональные формы, подобно тому, как это происходит в западной культуре, или в находящейся под её влиянием дерусифицированной России, где капитализм, коммунизм или социализм это именно умозрительные доктрины, концепты которых императивно прилагаются к практике хозяйствования.

Дело в том, что хозяйственная деятельность больше, чем какая-либо другая зависит от конкретных условий, в которых развивается то или иное общество. А, именно, от характера ландшафта и природно-климатических особенностей, от наработанного предыдущими поколениями  хозяйственного и, шире, социокультурного опыта, от особенностей товарного обмена и разделения труда между регионами внутри страны и с соседями, от особенностей индивидуального и коллективного сознания людей в данную конкретную эпоху, в частности, от уровня пассионарности населения, от внешнеполитических условий, в значительной мере обуславливающих характер товарного обмена, от уровня развития производительных сил и средств, от качества сложившейся социальной структуры, которая, в свою очередь, сама зависит от хозяйственного уклада, но искать здесь, что первично, а что вторично не имеет смысла, и т.д. и т.п. Поэтому никакая узкая доктрина не может претендовать на универсальность во всех уголках планеты и во всех сферах хозяйственной деятельности. Одни сферы требуют частной инициативы, другие  общинных или артельных усилий, третьи государственного регулирования, четвертые прямого участия государства, пятые полной государственной монополии, шестые международной кооперации и т.д.

Если по обыкновению выдумывать для данного уклада латинизированный термин, его можно обозначить как органицизм. Он предполагает, что методы хозяйственной деятельности, равно институциональные формы, то есть отношения собственности, и шире, связи и отношения участников хозяйственного процесса, складываются, исходя из постоянно меняющихся наличных условий бытия - главное, чтобы они были органичны той национальной культуре, которая сложилась на данной территории, ментальности созидающей её народа. А также органицизм предполагает органичность взаимодействия хозяйственной сферы со всеми иными сферами человеческого бытия. В свою очередь социальная, культурная, политическая сферы адаптируются к переменам в хозяйственной сфере, которые обусловлены, к примеру, техническим прогрессом или изменениями ландшафта. Чем сложнее система, многообразнее ландшафты и разнообразие человеческий «ресурс», тем адекватнее хозяйственный полиморфизм, многослойность и многоцветие хозяйственных связей и отношений.

Собственно, подобного рода отношение к хозяйственной деятельности вытекает из христианского миропонимания. Здесь заметим, что расхожие представления будто  христианскому идеалу соответствует коммунистический уклад с полным обобществлением собственности, являются ошибочными. Эти представления возникли в связи с тем, что ранние христианские общины 2-го-3-го веков по Р.Х. были организованы на принципах коммуны. Однако тут нужно иметь в виду, что раннехристианские общины возникли внутри сложной культуры Средиземноморья, и существовали с известной степенью обособленности. Их уклад не являлся ни массовым, ни типичным, ни доминирующим, ни, тем более, универсальным.

В христианские общины приходили люди определённого психологического строя, зачастую это были именно пассионарии, для которых достижение христианского идеала было непосредственной целью и единственным смыслом жизни. Во всяком случае, уровень пассионарности христианских общин был выше, чем у окружающего их языческого мира, потому-то они и сумели пережить этот мир, стать точками роста, созданной на его руинах процветающей христианской цивилизации, политически оформившейся позже в могущественную Ромейскую империю или, иначе, Византию. Когда же в 4-м веке христианство постепенно стало превращаться в доминирующую религию, а христианские общины стали разрастаться и вбирать в себя целые народы, города и страны, людей с разным психологическим складом разного уровня пассионарности, сохранение коммунного уклада в таких крупных общинах было попросту не возможным. Поэтому возникли монастыри, в них стекались люди, готовые к жизни в коммуне, которая отменяла помимо собственности и семью, и родственные связи. Монастыри органично вписывались в окружающую многосложную действительность, но отнюдь не исчерпывали это многообразие. Вокруг монастырей кипела жизнь с самыми разнообразными хозяйственными формами, что соответствовало и разнообразию психологических типов, и разнообразию ландшафтов, и форм хозяйственной деятельности.

Тут и самоуправляемая соседская община - митрокомия, члены которой были свободны юридически и имели права собственности на свои земельные участки, с небольшими ограничениями на отчуждение, при этом община имела в коллективной собственности ещё и общественную землю. Тут и частное землевладение крупных помещиков и средних городских собственников - куриалов. Их земли обрабатывались колоны, чьи предки были  рабами, ставшими в христианском мире юридически свободными. Они наделялись участками - пекулиями на правах аренды по договору. На господскую землю сажались и мелкие земледельцы, потерявшие свою землю, они были жёстко приписаны к земле и назывались колонами-энапографами. Тут и государственная собственность, состоявшая из земель фиска и императорских доменов. Эти земли сдавались в долгосрочную аренду - эмфитевсис. Зачастую такая аренда превращалась в наследственную, причем, арендатор мог продавать свои права на аренду или сдавать землю в субаренду более мелким земледельцам. Тут и церковное, и монастырское землевладение. Монастырскую землю обрабатывало монастырское братство, а церковные земли сдавались в аренду светским земледельцам. Тут и муниципальная земля, то есть коллективная собственность городской общины, как правило, вокруг города.

Городская община имела  в собственности постройки и участки в городе. Вокруг городов находились поселения куриалов, свободных ремесленников и торговцев. Внутри городских стен также жили торговцы и ремесленники, владевшие мастерскими - эргастериями. Большая часть из них были объединены в корпорации, В эргастериях помимо семейного труда использовался и наёмный. Существовали также государственные мастерские - фиска и императорские, в которых работали как наёмные мастера, так и пожизненно прикреплённые к своему ремеслу. В городах также жили гражданская аристократия, сенаторское сословие, главы аристократических семейств входили в сенат или, иначе, синклит, армейская аристократия, имперская бюрократия - префекты, диоцезы - викарии и мелкие чиновники, крупные купцы, ведшие на свой страх и риск заморскую международную торговлю, а также люди свободных профессий - врачи, юристы, учителя, наконец, городской плебс, а в столице – ещё и многочисленные придворные. Рабский труд также использовался, но не широко, в основном в эргастериях, так как христианство осуждало рабство - в Византии впервые была законодательно оформлена теория естественного права, в соответствие с которой все люди от природы равны, а поскольку человек есть образ и подобие Творца, рабство не совместимо с человеческой природой.

Вот эта-то многообразие хозяйственных форм, и отношений субъектов хозяйственной практики, их органичность - глубинная, первичная и основополагающая в христианском миропонимании концепция хозяйственной, и не только хозяйственной, жизни, более значимы, чем коммунность, хотя последняя и кажется столь близкой христианскому идеалу. Монастырская монашеская коммунность, действительно, выражает христианское стремление преодолеть собственное эго, но на универсальность в хозяйственном укладе никак не претендует, скорее, на известную исключительность. В этой органичности и главное отличие христианского миропонимания от разного рода доктринёрства. Приверженцы той или иной доктрины, когда её пытаются прилагать ко всем обществам безразлично к перечисленным выше факторам, вынуждены прибегать к насилию, для того чтобы приспособить и применить эту доктрину к самым разным реальным условиям.

Те рассудочные оппозиции, которыми привыкли мыслить коммунисты и либералы: только государственная собственность и государственное регулирование, либо, напротив, частная собственность и рыночные джунгли,  следствие особого рода патологии сознания - рационалистического доктринёрства в манихейском варианте – когда мир делиться на белое и чёрное.

Если говорить об особенностях русского социально-экономического уклада в рамках христианского органицизма, то они хорошо известны. Русская традиция не поощряла погоню за максимальной прибылью в спекулятивных торговых авантюрах, но предполагала обеспечение хозяйственной независимости и экономической безопасности страны за счёт разумной меры автаркии. Подобный хозяйственный уклад реализовывался в России до начала 18-го века.  До той поры крестьянин заключал с землевладельцем срочный контракт, и мог в любую пору, а с конца 16 века по окончании сельскохозяйственного годового цикла воспользоваться своим правом уйти на все четыре стороны, хоть к другому хозяину, хоть на государеву службу, хоть на Дон или на восток - в казачью вольницу.

Социальная структура была весьма сложной, как и в Византии, в русском хозяйственном укладе было место и для патронимических отношений с различными формами зависимости, и для контрактных отношений, когда работник был свободен от работодателя лично, и стороны определяли условия его труда в ходе переговоров и согласования интересов.

Впрочем, контрактные отношения, весьма широко распространённые в деревне до Петра, а в городах на фабриках вплоть до указов Анны Иоанновны и реформ Екатерины, отличались от европейских.  В Романо-германской Европе контрактным отношениям присуща известная отчужденность между сторонами соглашения, казавшаяся русским неестественной. Всё же русским всегда было ближе и понятнее идеология служения. Элементы договора здесь также присутствуют, но они чётко не прописаны и не артикулированы, хотя и отрефлексированы в контексте обычая и традиции. Служили русские Отечеству в лице царя-батюшки, либо общему делу, артельному или общинному, либо боярину, или рядовому помещику, которого также воспринимали как своего рода отца-покровителя. Так или иначе, в этом укладе органично сочетались сильное государство, индивидуально-семейный, общинный и корпоративный субъекты хозяйственной жизни, а госмонополии благополучно соседствовали с частной инициативой и рынком.

Крепостное право, которое чёткого юридического оформления в России так никогда и не получило, а в своих вульгарных формах начинало оформляться при Петре, шло вразрез с русской традицией хозяйствования и социального устройства. Но оно вводилось в связи с нуждами военного времени - тяжёло протекавшей на ранних стадиях и потребовавшей напряжения всех сил Северной войной. То есть перемены в экономической сфере были обусловлены влияниями другой сферы - военно-политической. Однако после победного окончания войны крепостнические указы Петра не были отменены. Напротив, крепостничество усугубилось, а при Екатерине 11 оно окончательно оформилось - теперь уже в связи с переменами, которые произошли в социальной сфере. А именно в связи с тем, что пассионарное дворянство ощутило в себе силы контролировать государство не в союзе с иными сословиями, а единолично.

Специфическим русским феноменом было также повышенная ответственность, делового класса равно перед обществом и государством. По мере того как купец или промысловик богател, на него накладывались всё больше обязательства. При определённом уровне богатства он вынужден был прибыть в Москву, становился здесь гостем и обременялся целым списком повинностей. А помимо этого он еще за свой счёт строил церкви, сиротопиталища, сиротские и инвалидные дома. Строил безо всякого принуждения, по собственной воле, точнее по велению собственной совести. Нигде не было так распространено храмостроительство по инициативе и на частные средства деловых людей как в России. Это считалось нормой. При этом нужно иметь в виду, что в христианстве нет положения, что жертвователю гарантировано или даже обещано спасение за сам факт участия в богоугодном деле. Тем более, надувать щёки и трубить на каждом углу о своих меценатских заслугах, как это принято у нынешних жуликов, укравшие миллиарды и истратившие на благотворительность мизерную долю от своего воровского «табаша», было не принято. Даже на закладных камнях церквей выбивали чаще имя перового настоятеля, нежели имена купцов, жертвовавших на строительство.

В заключение разговора о преломлении Русской идеи в хозяйственной сфере заметим, что описанный органический уклад отнюдь не является идеальным. Институциональные перемены не могут поспевать за переменами в тех сферах, которые так или иначе определяют хозяйственный уклад, что обуславливает известную социальную напряжённость. Таковая всегда присутствует в любом обществе. Подробнее мы говорим об этом в трактате «Законы истории и локальный культурогенез». Но проблемы здесь решаются по мере их поступления, конфликты снимается, что называется, в рабочем порядке без радикальной ломки, крушения и резкого порывания наличных хозяйственных связей. Причем на основе компромисса между справедливостью и хозяйственной целесообразностью. Что же касается воспринятого от Европы в 19-м веке спекулятивного капитализма, то он  имел все признаки доктрины. К примеру, рынок ценных бумаг и спекуляции на нём были внове для России и абсолютно не органичны, противны духу русского предпринимательства, которое до той поры никогда не было спекулятивным. Но у российских доктринёров - западников спекулировать на бирже считалось прогрессивным и современным.

Наконец, в сфере права  Русская идея исходит из ограниченности формального права и невозможности устроения жизни на началах лишь формальной законности. Поскольку русский православный человек был убеждён, что помимо земного человеческого суда есть Высший Божий суд, и только он может обеспечить в мире сём  Высшую справедливость. Закон – лишь плод человеческого ограниченного ума и игралище в руках человеческой же воли. Поэтому важнее, чтобы всё решалось по Божьей правде.

А также Русская идея исходит из  недостаточности  формальной регламентации общественных отношений. Соблюдение общественной морали, поведение человека должны  регулироваться прежде всего не внешними установлениями и страхом наказания, но  внутренним нравственным чувством. Православие ориентирует на то, что добродетель, праведность, благочестие  должны быть внутренней душевной потребностью – следствием , принятия в душу высокого религиозный идеала.

Не страх понести наказание,  нарушив закон,  не рассудочное желание найти взаимоприемлемый компромисс между своим эгоизмом и эгоизмом окружающих людей, но внутренняя установка на доброделание и праведность – вот главные регуляторы поведения человека.  В, частности, поэтому русская традиция предавала столь важное значение понятию святости и с особым усердием почитала святых, ведь они подавали живой пример праведности. Поэтому же отношения в русском мире регулировалась не столько писаными законами, сколько неписанными нормами, обычаями, традициями, в которых запечатлелся вековой опыт и мудрость народная.  Притом, «общественный договор», зафиксированный в обычаях и традициях, сориентирован на защиту не частных интересов, как у идеологов европейского секулярного Просвещения, но, прежде всего, утверждение общих идеалов и  преследование общих интересов.

Право, по убеждению русского, должно быть подчинено Высшей правде, и служить ей. Если же право приходит в противоречие с правдой то русский человек, отдаст приоритет правде. Отсюда, кстати, и русский так называемый «правовой нигилизм», на который русским всегда пеняли западники. Таковой есть ни что иное, как понимание, что суд человеческий не является последней инстанцией в определении истины. Однако правовой нигилизм русских  отнюдь не тождественен  нигилизму как таковому. Ведь, принижая право, он признаёт приоритет совести.

Другое дело,  если русский теряет глубинную духовную связь со Спасителем – то есть теряет совесть. Тогда и человеческий Закон не служит ему сдержкой. Массовый характер такие примеры  приобретают в эпохи, когда рушится традиционный уклад. Традиционализм – конституализация бытия  не формальным писаным законом,  но неписанным обычаем, когда те или иные нормы и стереотипы передаются  из поколения в поколение, входят в кровь и плоть людей - очень важный принцип в русском мире. Разрушение традиционного жизненного уклада -  инициатива в этом деле обычно исходила от представителей высшего привилегированного слоя, а зачастую к нему  прилагали усилия и внешние силы, русскими переносится особенно болезненно. В такие эпохи русские обманываются химерическими доктринами,  увлекаются  утопиями, доверяются  ложным авторитетам,  впадают в искушения и идут вразнос,  начинается то, что в русской традиции определяется как смута, а на вульгарном жаргоне 90-х называется «беспредел».