ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАШАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

1
- Оборони нас, Царица Небесная, спаси и помилуй!
Голос отца долетал до слуха Петруши словно издалека, и теплело от него на дремотою окутанной душе. За окном в непроглядном мраке бушевала настоящая стихия, выла с какою-то отчаянной, яростной злобою вьюга, бешеным круговоротом заверчивая испуганные снежинки, цепляющиеся в страхе друг за друга и хлопьями летящие на землю. А землю запуржило уже так, что не только дорог, но и хат иных не разглядеть под сугробами – лишь по дымку, из труб тянущему, угадать их можно. Страшно попасть путнику в этакую непогоду! Так и замерзнешь ни за что, ни про что…
Слава Богу, успел Петруша домчать до родного дома аккурат накануне бури, а не то – пропадай каникулы! Пришлось бы все их провести в изрядно опостылевшем бойкому мальчику Харьковском духовном коллегиуме, куда отец, сельский священник из обедневших малороссийских дворян, определил его для изучения наук. По рассуждению батюшки путь его сыну один – идти по духовной стезе. Правда, взыгрывало родительское честолюбие, радуясь успехам чада: глядишь, повыше поднимется Петруша по стезе этой, да архиерея дослужится! С такую-то светлой головушкой…
К наукам Петруша был прилежен, и давались они ему легко. Да только скучал он в коллегиуме, и к чему-то совсем иному стремилась созревающая душа 10-летнего отрока… К чему? Он и сам не знал ещё точно. Зато точно знал, что счастливое время каникул лучше всего провести в родной Ольховатке! Второй день радовался мальчик уюту родного дома. И теперь полнилась тихой радостью душа от света лампад перед странными семейными образами, от треска печи, жарко, до духоты в доме растопленной, от негромкого голоса отца, читающего часы, от с младенчества знакомых запахов и звуков… Мышь заскребёт, половица ли скрипнет – всё родно дома, всё греет.
Внезапно раздался стук в дверь. Петруша тотчас очнулся от дремоты и соскочил с печи, встал с колен и отец, перекрестившись.
- Кого это Бог привёл в такой час?
- Отворите, люди добрые! Не дайте пропасть христианским душам! – раздалось из-за двери.
Отец отодвинул засов. В натопленную избу тотчас ворвался ледяной ветер с хлопьями снега и три человека, точно втолкнутых вьюгой в двери священнического жилища. Белые от снега и инея, замёрзшие, они поклонились хозяину.
- Ну, батюшка, думали уже – пришла пора Богу души отдавать! Хуже, чем турка бороть, с этакою стихией сражаться! – воскликнул один из путников, сбрасывая шубу, под которой обнаружился военный мундир с немалым числом наград, что сразу восхитило Петрушу. – Честь имею рекомендоваться: командир 4-го батальона Кубанского егерского корпуса подполковник Иван Петрович Лазарев!
Его спутник, старший годами и явно замёрзший сильнее, уже измученно сидел на лавке, ожидая, когда денщик – третий из ночных гостей – сумеет стянуть валенки с его замёрзших ног.
- Нешто отморозил… - едва слышно говорил он, сокрушённо качая головой.
- Губернатор Харьковской губернии Фёдор Иванович Кишенский! – представил его бравый подполковник.
Губернатор вскинул голову:
- И покорный данник добрых хозяев, - чуть улыбнулся он. – Думали мы и впрямь, что конец наш пришёл. А, вот, Господь милостивый к слуге Своему привёл!
- Ваше превосходительство! – всполошился отец. – Какая честь для моего скромного дома! Петруша, что же ты стоишь? Помоги немедля гостям, а я сейчас соберу на стол…
Перво-наперво батюшка подал гостям собственного приготовления настойку «ото всех простуд», после чего принялся за ужин. Тем временем Петруша, отстранив также закоченевшего и оттого нерасторопного Фимку, проворно стащил с ног губернатора валенки и, убедясь, что ноги важной особы целы, растёр их водкою.
Отвечеряв, Фёдор Иванович тотчас завалился спать, Фимка последовал его примеру. А, вот, подполковник Лазарев, бодрый и подтянутый, не спешил отходить ко сну. Много и вдохновенно рассказывал он о своих былых походах, о победоносных схватках с турками, о великом Суворове, под началом которого привелось ему сражаться… Отец клевал носом, а Петруша слушал с замиранием сердца и будто бы наяву видел все те славные битвы, о которых повествовал гость.
…Буря затянулась на целую неделю. И все эти дни Петруша, мечтавший провести каникулы в играх с деревенскими приятелями, проводил с Иваном Петровичем, о многом расспрашивая его и охотно отвечая на вопросы подполковника, который точно экзаменовал бойкого мальчугана.
- А что, братец, не скучно ли тебе в твоём коллегиуме штаны протирать? – спросил однажды Лазарев, испытующе глядя на Петрушу.
- Науки мне занимательны, - отозвался мальчик, - но быть священником или монахом призвания в себе я не нахожу вовсе.
- К чему ж лежит душа твоя? – осведомился Лазарев.
Глаза Петруши вспыхнули и он, неожиданно для себя, ответил горячо:
- Сражаться за Отечество!
Иван Петрович рассмеялся и потрепал мальчика по голове:
- Верное стремление, юноша! Ведь ты дворянин, а первый долг дворянина – защищать Отечество!
На другой день впервые проглянуло солнце, и буря, измотавшая саму себя, наконец, сникла, стихла, в изнеможении улеглась, оставив после себя радость детворе – громадные, переливающиеся в солнечных лучах сугробы. Но погожий день не обрадовал Петрушу. Конец бури означал и конец гощеванию постояльца, к которому успел он уже привязаться, а заодно и конец неожиданно озарившей душу мечте…
Однако, Иван Петрович относился к тем людям, у которых слово никогда не расходится с делом. В тот же день после обеда он напрямик спросил хозяина:
- А не хотели бы вы, отец Стефан, чтобы ваш сын, как и подобает дворянскому отпрыску, посвятил себя служению Царю и Отечеству?
Отец, удивлённый вопросом, замялся в смущении:
- Так ведь вы сами видите наше положение. Чтобы Петруше выйти в офицеры и служить, нужны немалые средства, а мне неоткуда их достать.
- А что бы вы сказали, если бы я пообещал сделать из вашего сына образцового офицера? Он смышлёный и крепкий мальчик, у него есть все задатки для это. Я общался с ним целую неделю и могу говорить об этом уверенно. Теперь, как вы знаете, я следую в Моздок к новому месту службы. По устройстве своём там, я мог бы взять Петра к себе, и он бы начал службу под моей командой.
- Ваше предложение честь для нас, - помедлив, отозвался отец, поглядывая на разгоревшегося румянцем и уже теперь готового в бой сына.
- Но вас что-то смущает?
- Я хотел бы, чтобы мой сын был образованным человеком. Чтобы он познал не только искусство воевать, но и науки.
- Помилуйте, батюшка, я ведь обещал сделать из вашего сына офицера, а не солдафона, - рассмеялся Лазарев. – А офицеру науки потребны не менее, чем служителю Церкви. Можете не сомневаться, я лично буду следить за его обучением. Да и у него самого голова светлая, и он не забросит наук, и будет прилежен к ним. Так ведь, братец?
- Я обещаю, что пройду полный курс наук, и служба никак не помешает этому, - с волнением отозвался Петруша, просительно глядя на отца.
Тот помолчал некоторое время, то ли размышляя, то ли молясь, чтобы Господь вразумил его, как поступить. Затем перекрестился троекратно, вымолвил:
- Знать, Богу так угодно, и недаром он привёл вас в наш дом. А коли так, то не мне, смиренному рабу, противиться. Если вы обещаете позаботиться о моём Петруше, то я готов поручить его вашему милостивому попечению и буду молиться за вас, как за второго отца ему.
Петруша порывисто опустился на колени и облобызал руки отца.
- Вот, и поладили, - довольно кивнул Лазарев.
С того знаменательного дня минул год, в который Петруша исправно продолжал постигать науки в коллегиуме. Иногда на него нападал страх: что если Иван Петрович забудет о нём? Передумает? Или просто что-то переменится в службе его, и уговор расстроится? Мысль о военном поприще уже настолько завладела мальчиком, что ни о какой иной стезе он не мог больше и помышлять.
Даже очередные каникулы не могли вытеснить из сердца Петруши тревоги. Он вспоминал все свои продолжительные разговоры с Лазаревым и томился неизвестностью о нём и о своей судьбе. А что если уже и нет в живых бравого Ивана Петровича? Ведь служба на Кавказе куда как тяжела и опасна…
От этих мыслей отвлекали игры с деревенской детворой. Зима – прекрасная пора для игр! Штурмы снежных крепостей, салазки, снежные горки… Вот, скатились с самой высокой из них гурьбою, подскочив на рытвине, вывалились в сугроб, забарахтались, швыряя друг в друга снежками. В этот момент Петруша увидел на дороге сухопарую фигуру отца, а с ним неизвестного военного. Тотчас забыв игры, мальчик опрометью бросился им навстречу.
Отец, прежде чем заговорить, отряхнул с него снег, поправил сбившуюся шапку, затем указал на своего спутника:
- Вот, сынок, сержант за тобой прибыл. Иван Петрович велит тебе собираться и ехать к нему в Моздок. Там ты уж и на службу зачислен… как бишь…
- Фурьером 4-го батальона! – по-военному отчеканил сержант.
Волна радости ударила в голову Петруше и дал лихого антраша, но тотчас устыдился своего мальчишества и выпрямился, стараясь придать себе военную выправку. Радость, впрочем, быстро умерила и примешавшаяся к ней печаль. Жаль было покидать любимого отца, жаль было видеть, в какое огорчение повергает его эта разлука. Кто знает, придётся ли свидеться вновь? Ведь не к тётке на блины едет мальчик, не в корпусе кадетском постигать науку ратную, а на переднем крае, в диких кавказских землях.
На другой день отслужил отец Стефан напутственный молебен, со слезами обнял и благословил сына и с тем отпустил юного фурьера к его второму наречённому отцу, навстречу своей судьбе.  

2
- Ох, чувствую, и намаемся мы с этим семейством царьков, - раздражённо говорил Лазарев, направляясь во дворец грузинских царей. – Экая неблагодарная змеиная порода! Папаша их матушке-императрице, а затем Павлу Петровичу челом бил – примите, де, под державную длань свою, защитите от проклятых басурман, пока они нас всех не зарезали, не дайте сгинуть христианскому племени! Кой год обороняем мы их от тех басурман, и что же? Стоило Георгию отдать Богу душу, как его наследнички готовы запродать нас кому угодно, чтобы захватить себе трон!
Пётр согласно слушал своего отца-командира и всецело разделял его негодование. Вся пока ещё недолгая служба юного адъютанта доселе была отдана защите терзаемой персиянами Грузии. На третьем году службы он в звании сержанта, которое было им получено двенадцати лет, участвовал в своём первом походе.
В 1796 году граф Зубов предпринял поход против Персии. Перейдя через Кавказский хребет, русские войска осадили крепость Дербент. 14-летний Пётр одним из первых влез на стены вражеской цитадели при взятии ее. За проявленную доблесть сержант Котляревский был представлен к офицерскому чину, но… в это время в Петербурге скончалась матушка-Императрица, а её сын подверг всесильного графа Зубова опале, в результате чего все его представления остались без утверждения.
Свой офицерский чин Пётр получил лишь три года спустя, когда его родной 4-й батальон был преобразован в 17-й егерский полк, шефом которого стал Лазарев. Одновременно Иван Петрович назначил своего воспитанника адъютантом. Он сдержал слово, данное родному отцу Петра, и все эти годы заботился о нём, как о сыне, хотя и без каких-либо поблажек по службе. Пётр же прилагал все усилия, чтобы эти поблажки и не требовались, показывая образцовое усердие. Лазарев сделался для него вторым отцом, и эти узы ещё прочнее укрепила трагедия – гибель жены и дочери Ивана Петровича. С потерей их у него в целом свете не осталось никого, кроме Божиим Промыслом взятого из далёкой Ольховатки на воспитание мальчика…
Производство в офицеры совпало с началом нового похода против Персии, предпринятого по просьбе грузинского царя Георгий XII. Егеря генерала Лазарева вновь перешли Кавказский хребет и спустились в долину Арагви. Поход был предпринят в ноябре, в холод и метели, когда в горах нельзя было отыскать ни дорог, ни просек. Но русские чудо-богатыри вынесли этот поход и даже не потеряли в нём ни одного орудия. Тифлис встречал героев пушечной пальбой, колокольным звоном и всенародным ликованием! Георгий XII вместе с царевичами и многочисленной свитой лично встретил Лазарева хлебом-солью за городскими воротами. Грузия была спасена, и с этого дня именно Иван Петрович, ставший командующим отрядом русских войск в этой стране, отвечал за её судьбу. Своему адъютанту он поручил не только отслеживание военно-политической ситуации в крае и ведение всей официальной переписки, но даже сношения с грузинским царем. Пётр, которому в ту пору исполнилось лишь семнадцать, сперва немного оробел от возложенных на него обязанностей, спросил прямо:
- Не слишком ли я молод для таких поручений? Ведь у меня нет опыта, я многого не знаю.
- Ты знаешь вполне довольно, - отрезал Лазарев. – А самое главное, имеешь голову на плечах. Возраст твой тут не причём. Довольно я знаю убелённых сединами болванов, которым ничего нельзя доверить… А опыта набирайся, пока я жив. Он тебе пригодится.
Опыт сей был куда как посложнее военного! Однажды царь Георгий даже подал русскому посланнику жалобу на дерзкого адъютанта, который «ворвался» в его опочивальню, требуя предъявить отчёт, почему срывается снабжение русских войск. Посланник, впрочем, оставил жалобу без последствий.
Намаявшись «дипломатической службой», Пётр был безмерно рад новому походу, в коем пришлось наломать бока поддерживаемым Персией лезгинам. Перед победным сражением у селения Кагабет Котляревский несколько дней с отрядом казаков проводил разведку в горах, благодаря чему русское командование получило все необходимые сведения о передвижениях и составе сил противника.
У Лазарева было всего 500 солдат, против которых правитель Аварии Умма-хана выставил 15 тысяч воинов. Такое огромное преимущество не остановило Ивана Петровича, генерал сделал ставку на свою артиллерию и не ошибся. Огонь русских батарей расстроил ряды войска Умма-хана, а затем русские ударили в штыки и обратили неприятеля в бегство. Лезгины потеряли в тот день более полутора тысяч человек, сам аварский правитель был тяжело ранен. За это славное сражение Котляревский, под огнем врага обеспечивавший взаимодействие русских и грузинских войск, был произведен в штабс-капитаны и награжден орденом Святого Иоанна Иерусалимского.
Увы, поход был краток, и юному адъютанту пришлось вновь вернуться к дипломатии… В те дни Грузия лишилась своего царя. Перед смертью Георгий завещал свою страну в подданство Российской империи, но карталинские князья подняли мятеж. Котляревскому было поручено склонить мятежников на русскую сторону. Задача для умудрённого дипломата, а не для юноши… Но распоряжения начальства не обсуждают, а выполняют. Тем более распоряжения Лазарева! Раз Иван Петрович так верит в способности своего адъютанта, то как можно эту веру обмануть? Из кожи вылезай, но оправдывай, чтобы не пришлось отцу названному краснеть за воспитанника!
Уже и не помнил Пётр порядочно, что такое говорил он князьям, но говорил с изрядным вдохновением и, по-видимому, с не меньшей убедительностью. Само собой, среди прочего посулил печальную судьбу аварского хана, память о нападении и бесславии которого ещё так жива была... В итоге карталинцы заявили о своем желании «пролить кровь за русского государя».    
Но волнения в Грузии на этом не улеглись. Новый командующий кавказскими войсками генерал князь Павел Дмитриевич Цицианов, грузин по происхождению и русский по духу, начал с того, что для укрепления границ потребовал от местных владетельных князей выслать в его распоряжение большую часть надворной охраны, запретив при этом под страхом ссылки в Сибирь и конфискации имущества решать местнические споры вооруженным путем. Это мера положила начало формированию в грузинской среде принципиально нового военного сословия на русской службе. Однако, наследники царя Георгия были не довольны тем, что вся власть в их маленькой стране оказывалась в руках русских наместников. Они стремились вернуть утраченное влияние, при этом не умея прийти к соглашению, кому же из них наследовать опустевший трон. То и дело составлявшиеся заговоры с вовлечением в них Дагестана, Турции и Персии вынудило русское правительство принять решение о вывозе членов семьи бывших грузинских царей в Россию, где они должны были проживать на правах российских помещиков с сохранением привилегий, соответствующих их высокому званию.
Однако, вдовствующая царица Мариам и её дети не пожелали подчиниться этому решению. Более того, Цицианову донесли, что непокорное семейство готовится бежать в Персию, которая обещала ему помощь в борьбе за престол. Подобный оборот грозил самыми пагубными последствиями для положения дел в регионе. Поэтому Павел Дмитриевич приказал генералу Тучкову незамедлительно задержать царевичей, а генералу Лазареву - арестовать царицу с дочерью с целью их высылки в Россию.
С этою-то миссией и направлялся теперь Иван Петрович с верным адъютантом и небольшим отрядом в сделавшейся рассадником антироссийских интриг дворец грузинских царей. Прибывшим было объявлено, что царица больна и не может подняться с постели. Однако, Лазарева это не остановило.
- Я имею приказ донести до царицы волю моего Государя, и приказ сей я исполню, - решительно заявил генерал и, не слушая лепет растерявшейся челяди, направился прямо в спальню Мариам в сопровождении Котляревского и поручика Мартынова.
Царица, действительно, лежала в постели, до подбородка укрытая одеялом. Её ещё не старое и сохранившее следы прежней красоты гордое лицо было исполнено ненависти к вошедшим. Рядом с ней стояли её дети – сын Джебраил и дочь Тамара. Их лица и тяжёлые взгляды исподлобья также не обещали незваным гостям радушного приёма.
- Ваше величество, я имею предписание проводить вас в Мцхет, откуда вы с подобающими вашему царскому достоинству почестями будете доставлены в Россию.
- Вы же видите, что я не здорова.
- Я распоряжусь, чтобы вам прислали врача. Он осмотрит вас и, уверен, найдёт средство для вашего скорейшего излечения.
Смуглое лицо царицы вспыхнуло:
- Благодарю вас, генерал, но у меня есть свой врач, и он не велел мне вставать.
- Полагаю, что наш эскулап будет даровитее вашего и поднимет вас на ноги куда быстрее, - усмехнулся Лазарев.
- Способности вашего эскулапа не важны, - резко ответила Мариам. – Ни я, ни мои дети не покинем Родины. И вы не имеете права требовать от нас этого. Мы не порабощённая вами страна, не ваша провинция, не рабы вашего царя!
- Нашего Царя, ваше величество, - поправил Иван Петрович. – Ваш покойный супруг, если вы не забыли, завещал Грузию в подданство русского Государя. Вы, как и мы, не рабы ему, это так. Но все мы – его верноподданные, призванные исполнять его волю ко благу нашего Отечества. А оно теперь одно у нас. Или, быть может, вы хотите, чтобы ваш несчастный край опять разоряли персияне, проливая здесь потоки крови?
- Я всё сказала, - перебила царица. – Мы не покинем наш край. Либо вам придётся действовать силой!
- Напрасно, - холодно откликнулся Лазарев. – Поручик, - обратился он к Мартынову, - останьтесь здесь. А вы, Котляревский, идёмте со мной.
Выйдя из покоев царицы, Иван Петрович раздражённо выругался:
- Экая же змея, дьявол её возьми! Хочет предаться персиянам за право любимого сынка сидеть на отцовском троне! Рабство Грузии Персии с бумажной короной для Джебраила лучше для этой безумной женщины, нежели быть верноподданными русского Царя, вельможами в России!
- Что же мы станем делать с нею? – спросил Пётр. – Ведь всё-таки царица, за волосы не потащишь…
Лазарев досадливо поскрёб подбородок:
- Признаться, у меня большой искус поступить с этой злобной бабой именно так, но ты совершенно прав: так мы поступить не можем. Поэтому для начала ты сейчас поедешь и привезёшь нашего врача, чтобы он осмотрел сию «больную» и засвидетельствовал, что она может отправляться в дорогу. А дальше…
Генерал не успел договорить, так как из спальни вдруг раздался страшный шум и крики.
- Что там ещё? – Лазарев шагнул к дверям и, распахнув их, остановился поражённый увиденным. Поручик Мартынов, окровавленный и прижатый к стене, отбивался шпагой от Джебраила и Тамары, напавших на него с кинжалами. При этом бедняга Мартынов явно старался не поранить высокородных противников. Котляревский рванулся было на помощь товарищу, но Лазарев удержал его и, быстро подойдя к кровати Мариам, потребовал:
- Ваше величество, немедленно прикажите вашим детям сложить оружие! Или, чёрт побери, я позову сюда моих людей и прикажу применить оружие им! Пожалейте ваших детей!
- Пожалейте самого себя, генерал! – с ненавистью выкрикнула царица, и взметнувшаяся из-под одеяла рука с кинжалом ударила Ивана Петровича в бок. Генерал застонал и зажимая рукой рану повалился на пол. В следующий миг смертельный удар настиг и Мартынова.
Котляревский бывал во многих сражениях, видел много ужасов войны, но никогда не испытывал страх. Теперь же, видя стоящую на постели, страшную в своей ненависти царицу с окровавленным кинжалом, её бешеных от злобы детей-убийц с такими же клинками и два окровавленных трупа, одним из которых был его названный отец, Пётр впервые испытал это леденящее душу чувство.
Он не стал дожидаться, пока руки убийц дотянутся и до него, и выбежав из покоев Мариам, позвал на подмогу солдат. Дальнейшее происходило как во сне… Прибежавшие на клич егеря окружили ощетиневшееся кинжалами семейство, подавляя в себе желание тотчас отомстить подлым убийцам за гибель любимого командира. Приехавшие затем грузинские вельможи и полицмейстер Сергунов тщетно уговаривали последних сложить оружие. Наконец, Сергунов, завернув руку в толстую папаху, приблизился в царице и вырвал кинжал из ее рук. Но в этот миг стоявшая рядом царевна Тамара бросилась на него, но, по счастью, промахнулась и вонзила свой кинжал в плечо матери… Увидев мать истекающей кровью, царевич Джебраил разрыдался, как ребёнок, и бросил оружие на пол.
Вечером того же страшного дня царское семейство было вывезено в Россию. Грузия была спасена от смуты, но за это была заплачена бесконечно дорогая цена… Всю ночь Котляревский провёл у гроба своего отца-командира, выставленного в тифлисском Сионском соборе, горько оплакивая его. Как истинный воин, он по примеру Лазарева презирал слёзы, считая их недостойной слабостью. Но здесь, под сводами древней грузинской святыни, он впервые в жизни дал слезам полную волю, не стыдясь их.
- Иван Петрович, Иван Петрович… Вы для меня были больше отца, вы дали мне всё, научили всему. А я не смог защитить вас, принять этот вероломный удар в свою грудь. Вы вышли невредимым из стольких сражений, и, вот, жало змеи оказалось опаснее ядер и пуль… Простите, Иван Петрович! Клянусь, я не забуду ничего из того, чему вы учили меня, и буду достойно служить нашему Отечеству. Так, чтобы вы могли гордиться мной, своим названным сыном!
Утром тело славного генерала было погребено здесь же, в соборе, под гром артиллерийского салюта, в присутствии войск и большого количества простого народа. Искренни ли были слёзы этого народа или просто опасались они, привыкшие к варварству, что русские ответят жестокими карами на такое вероломное убийство? Напрасно. Русские не карают невинных…
Первую горсть земли бросил на гроб князь Цицианов.
- Прощай, брат Иван Петрович! Упокой Господь в селениях праведных твою отважную душу.
После погребения, Павел Дмитриевич отозвал бледного, но уже овладевшего собой Котляревского и, отечески положив ему руки на плечи, участливо спросил:
- Что, штабс-капитан, осиротели вы нынче?
- Точно так, ваше превосходительство, - отозвался Пётр.
- Примите искренние соболезнования, я знаю, как дорог вам был Иван Петрович.
- Благодарю вас!
- Зная вашу службу при нём, я хотел бы предложить вам быть отныне моим адъютантом.
Котляревский на мгновение задумался. Быть адъютантом командующего, да ещё столь достойного воина, каким был любимый войсками князь Цицианов – предложение это было немалой честью для молодого офицера. Но…
- Благодарю за оказанную честь, но осмелюсь, ваше превосходительство, доложить вам со всей искренностью: я очень устал от штабной службы. И потому хотел бы просить назначения в любую из строевых частей!
Павел Дмитриевич внимательно посмотрел на Котляревского, будто угадывая его душевное состояние и стремление:
- Что ж, Пётр Степанович, понимаю ваше стремление! Обещаю, ваше просьба будет удовлетворена, и в ближайшее время вы получите новое назначение.
 
3
Глаза Котляревского зорко вглядывались во тьму, а слух ловил всякий шорох. Томилась душа Петра Степановича тем, что из-за ранения ноги не смог он сам произвести рискованную и самим им разработанную вылазку, а пришлось отрядить на неё молодых офицеров, ещё не имевших достаточного опыта. Как-то справятся они? А ведь от их успеха жизнь отряда зависит! По крайности в части грозящей ему смерти от нестерпимой жажды…
Восемь дней назад, узнав о появлении крупных неприятельских сил, князь Цицианов отправил навстречу им отряд в 493 человека при двух орудиях под командой полковника Карягина. Отряду надлежало соединиться с занимавшим крепость Шушу гарнизоном полковника Лисаневича и совместно любой ценой задержать продвижение персиян – до той поры, пока Павел Дмитриевич соберёт рассыпанные по всему Кавказу основные силы и сможет выступить в поход сам.
Все силы Русской армии были брошены в эту пору на противостояние бешеной собаке Бонапарту. Кавказ, окружённый другими, более мелкими бешеными собаками, почти выпал из поля зрения русского правительства, помочь его защитникам оно не могло. Защитников же этих осталось лишь шесть тысяч пехоты да полторы тысячи кавалерии – и всё это по огромной территории рассеяно, и всё это не снимешь, не соберёшь в кулак, потому что нельзя оголить пограничья и разбойные гнёзда, которые караулят они!
А персияне вторглись, как водится, целой ордой – 20 тысяч воинов! И, вот, всё, что смог выставить против них Цицианов – менее пятиста солдатских и офицерских душ. Что ж, приказ был ясен: умереть, но не дать врагу прорваться в Тифлис, прежде чем Павел Дмитриевич сможет оборонить его. Умирать нам не привыкать, а персиянина бивать в пропорции один против десятерых – и того паче. Правда, пропорцию один против сорока отведывать ещё не доводилось…
А всё ж бодро шли в поход смертный. Кавказский солдат – особый солдат, такими тропами ходить ему доводилось, в таких передрягах бывать, что ко всякому лиху притерпелся он. Раньше смерти не помрёшь, а пока живёшь – тешь душу песнею бодрой да прибауткой весёлой. Так и шли-поспешали, надеясь прежде встречи с неприятелем до Шуши дойти – всё ж с Лисаневичем и его солдатами крепче стоять будет!
Но не вышло. Уже на середине пути показались впереди песиянские тьмы. Карягин немедленно распорядился расположить обоз в форме каре, создав таким образом импровизированную «крепость». За её «стенами» и принял бой маленький отряд. Успел Павел Михайлович отослать гонца в Шушу с письмом к Лисаневичу срочно идти на выручку. Но подмога так и не пришла… Боялся Лисаневич крепость оставить, боялся, что в его отсутствие вспыхнет там мятеж, и тогда уж ещё и Шушу назад штурмом брать придётся – а какими силами? И не откажешь полковнику в своей правоте. Но карягинскому-то отряду что ж, помирать теперь?
За три дня беспрестанных отражений атак треть отряда выбыла из строя. Правда, и басурманам досталось изрядно. Котляревский, бывший заместителем Карягина, трижды прогонял персиян с занимаемых ими возвышенностей. Отличились также капитаны Парфенов и Клюкин.
Но подвиги эти не могли спасти положения. К бомбардировкам с четырёх фальконетных батарей и периодическим атакам неприятельской конницы добавлялся нестерпимый зной и отсутствие воды, особенно губительное для раненых. Поэтому, едва дождавшись темноты, Карягин отправил группу под командой поручика Клюпина и подпоручика Туманова на рискованное задание – уничтожить батареи противника, прорваться к реке и доставить воду. Этих-то смельчаков и ждал теперь Котляревский с нарастающим волнением, за которым забывалась даже боль в распухшей ноге. Славно ещё, что кость не задета, авось заживёт царапина, лишь бы до «антонова огня» дело не дошло, иначе пропадай нога, а то и голова с нею.
Многострадальная нога! Первая пуля досталась ей два года назад. Тогда при штурме крепости Ганжа Котляревский первым взобрался на её стену, но неприятельская пуля повергла его на землю. Там подхватил его славный егерь Богатырёв, но тотчас пал, сражённый пулею в сердце. Пожалуй, и сам бы Пётр Степанович не вышел живым из того побоища, если бы не вынес его на себе молодой граф Воронцов… Теперь этот отважный воин, с которым неожиданно сердечно сошёлся Котляревский, сражался на европейских полях с наполеоновскими разбойниками, а Петру Степановичу достались разбойники здешние…
Наконец ночную тишину нарушил грохот, и яркие вспышки заполыхали там, где у реки располагалась батарея противника. Ай-да молодцы соколики! Следом грянул ещё один взрыв, третий, четвёртый… Задрожало сердце майора ликованием. Все четыре батареи вражеские уничтожили лазутчики! Лишь бы возвратились теперь! И воды, воды достали… Иначе раненым – смерть!
И они возвратились. И Туманов, и Клюпин. Оба раненые, оба чёрные от копоти, но неизменно молодцеватые и развеселившиеся собственным лихим делом! Солдаты, правда, не все с ними были, несколько героев сложили головы в схватке с орудийной прислугой…
- Батареи уничтожены, фальконеты сброшены в реку, прислуга перебита! – коротко отрапортовал Клюпин. – Вода доставлена…
При этих словах он зашатался от потери крови, и подхватившие его солдаты поспешно унесли славного поручика, призывая доктора.
- Вода! Вода! – как благая весть пронеслось по лагерю, и всё зашевелилось, ожило, потянуло руки: - Вода!
Котляревский и Карягин лишь несколько глотков разрешили себе, уступая драгоценную воду раненым более тяжело, чем они сами.
- Сегодня – спасены, - вымолвил устало Павел Михайлович, морщась от боли в простреленной спине. – Что-то завтра нас ждёт?
А назавтра к месту неравного сражения подошли основные силы противника во главе с наследником персидского престола Аббас-Мирзой. Эти тьмы раз за разом лавиной обрушивались на русское каре, но всякий раз вынуждены были отступать. Около полудня к полуразрушенной «обозной крепости» подъехали три парламентёра с нахальным предложением сдаться. Павел Михайлович лишь презрительно сплюнул:
- Передайте вашему Аббас-Мирзе, что русские не сдаются!
Правда, и среди русских нашлись предатели… Испугавшись неизбежной гибели, дезертировал поручик Лисенко с шестью нижними чинами, следом неприятелю предались ещё 19 солдат.
Когда наступила ночь, и атаки неприятеля прекратились, Карягин собрал у себя всех уцелевших офицеров. Лицо его было черно от усталости, глаза глубоко запали. Вдобавок полковника мучила лихорадка от полученной раны.
- Итак, господа, что будем делать? – коротко спросил он. – Мы все понимаем, что если не завтра, то послезавтра нас неизбежно уничтожат. Это понимают и наши солдаты, и пример Лисенко и других стал для них крайне растлевающим.
Командир мушкетёрского полка капитан Татаринцев резко взмахнул рукой:
- Погибать так с честью! Завтра с утра ударим на противника оставшимися силами! По крайности, погибнем в бою, а не от жажды и ран!
- Не горячитесь, капитан, - покачал головой молодой командир артиллеристов Гудим-Левкович. – Красивая и благородная смерть – это не всегда лучший выход… К тому же, если мы погибнем, то откроем Аббас-Мирзе путь на Тифлис.
- Где ещё не собраны силы для отражения нападения этих полчищ, - прибавил капитан Парфёнов.
- Гудим-Левкович и Парфёнов правы, - кивнул Карягин. – Наша гибель сейчас погубит не только нас, но и Тифлис. Нам дан приказ задержать наступление противника, и мы должны его выполнить!
- Вы сами сказали, Павел Михайлович, что мы не продержимся дольше двух дней, - слабым голосом заметил едва держащийся на ногах от тяжёлой раны Клюпин. – И солдаты… Они не хотят гибнуть в этой мышеловке… За мерзавцами, что удрали сегодня, последуют другие. А это позор, господа!
- Поэтому я и говорю, что лучше всем погибнуть с честью! – воскликнул Татаринцев. – Иначе эти дезертиры, будь они прокляты, покроют позором весь наш отряд! У кого-то есть предложения лучше?
Котляревский, сидевший на снарядном ящике и до времени не вмешивавшийся в спор, чертя что-то на песке, поднял голову и ответил утвердительно:
- Есть.
- И каков же ваш план? – осведомился Татаринцев.
- Недалеко от нас расположена крепость Шах-Булах, стоящая прямо на реке. Единственный наш путь – вырваться из окружения, добраться до крепости и укрыться в ней.
Карягин, молча, расстелил карту, и все офицеры обступили её, без лишних рассуждений согласившись, что из трёх вариантов погибнуть – лобовая атака на позиции противника, смерть от жажды и неприятельского огня в лагере и прорыв в крепость – лишь последний оставляет хоть какую-то надежду на спасение.  
- Мы недостаточно знаем местность, а идти придётся ночью, - заметил Парфёнов.
- У нас есть проводник, - тотчас вспомнил Карягин о перебежчике-армянине. – Приведите сюда Мелика Вани!
Мелик Вани, родившийся в этих краях, подтвердил, что знает дорогу к Шах-Булаху и готов провести туда русских.
- Господа, медлить нельзя, - решительно заявил Павел Михайлович. – Завтрашний день может стать для нас последним. Поднимайте ваших людей и готовьтесь выступать в поход через час. Обоз оставляем неприятелю. Трофейное оружие приказываю зарыть в землю. С собой берём лишь наши пушки и наших раненых. Этой ноши нам достанет с избытком…
Дополнительных огней при сборах не зажигали, дабы не привлечь внимание противника. Скоро и бесшумно собрался небольшой и сильно потрёпанный отряд в дорогу. Мало было в нём воинов, не имевших хотя бы малой царапины, полученной в последние адские дни. Легко раненые несли на своих плечах раненых тяжело. Здоровые тянули, выбиваясь из сил, пушки. Неприятель не ожидал столь дерзкого предприятия, а потому русским удалось беспрепятственно покинуть лагерь…
Гарнизон крепости Шах-Булах составлял полторы сотни человек. Прежде чем персияне, не ожидавшие нападения, успели спохватиться, ядро, метко пущенной артиллеристами Гудим-Левковича, разнесло ворота замка, и солдаты с хриплым криком «ура» ворвались внутрь, переколов штыками всполошённых часовых. Навстречу им выбежало ещё несколько десятков персиян во главе с комендантом крепости Эмир-ханом.
Карягин, выступив вперёд своих людей, обратился к нему с усталым вопросом:
- Хан, вы сами покинете замок или предпочтёте сражение?
Силы русских явно превышали гарнизон маленькой крепости, а собаки-персияне привыкли нападать, лишь превосходя противника не менее, чем вдесятеро. Тем не менее, Эмир-хан, боясь гнева Аббас-Мирзы, предпочёл сражение. С яростью ринулись басурмане на незваных гостей, и получили не менее яростный отпор. Котляревский, несмотря на раненую ногу, скрестил клинки с правой рукой Эмира – одноглазым Фалей-ханом. Бились ожесточённо и сосредоточенно. Ни русское «ура», ни магометанское «алла» практически не нарушали ночного безмолвия. Лишь крики и стоны раненых тревожили небеса в предрассветный час.
Когда солнце стало над крепостью, её гарнизон был уже мёртв. Лишь немногим удалось бежать. Убиты были и оба хана. Об этой победе Карягин незамедлительно отправил депешу Цицианову и приказал солдатам срочно восстановить и укрепить взорванные ворота.
- Да, Пётр Степанович, - обратился он к Котляревскому уже в замке, где расположились они в бывших покоях коменданта, - здесь отражать атаки всё же приятнее, чем в нашем обозном гнезде. Однако, в строю у нас осталось 170 штыков, а в арсенале 45 снарядов.
- И практически никакого продовольствия, - добавил Котляревский, успевший проинспектировать подвалы крепости. – Эти собаки весьма дурно заботились о своих запасах… - он помолчал, борясь с наваливающимся сном. – Мелик Вани говорит, что можно попытаться добыть продовольствие…
- Наш добрый гений…
- Слава Богу, хотя бы вода теперь есть.
- Вы, кажется, смертельно устали, майор, - заметил Карягин.
- Как и мы все.
- Да… И полагаю, прежде чем готовиться к новым испытаниями, мы должны хотя бы пару часов отдохнуть. Или сон свалит нас прямо в бою.
Котляревский, не смыкавший глаз более трёх суток и получивший в последнем бою ранение картечью в правую руку, согласился с этим предложением. Отдых его, однако, продолжался недолго, будучи прерван орудийными залпами. Аббас-Мирза, обнаружив, что русские бежали под покровом ночи, бросился в погоню, и теперь его полчища занимали позиции у Шах-Булаха, а его пушки начинали пристрелку, готовясь к бомбардировке крепости…
Очнувшись ото сна, Пётр Степанович с досадой почувствовал, что старая рана, залечивать которую не было никакой возможности, и добившаяся к ней новая вкупе с измотом последних дней сделали своё дело: голова его горела в лихорадке, а в глазах чернело при малейшей попытке подняться.
Жар не отпускал его трое суток, но на четвёртые высохший ещё более обыкновенного, дрожа от озноба и слабости, он всё же нашёл в себе силы подняться и явиться на совещание к Карягину. Первое, что бросилось ему в глаза – отсутствие некоторых офицеров.
- Жудковский погиб при взятии батарей, Гудим-Левкович сражён на батарее нашей… Все канониры его были изранены, и он сам заряжал орудия… - пояснил Павел Михайлович, поняв вопрошающий взгляд своего заместителя.
- Что Тифлис?
- Тифлис «в отчаянии неслыханном» просит нас подкрепить солдат, а Бога подкрепить нас, - Карягин поморщился. – Скоро подкреплять станет некого… И подкрепляться – также.
- Мелик не смог достать провиант?
- Смог. Но мало. Он с нашими охотниками уже две продовольственных вылазки провёл. Но на второй раз чудом ушли от погони. В третий раз тем же путём соваться – верная гибель. Конину уже изрядно поели, траву подъедаем… Ещё одна мышеловка, майор, и, если мы не найдём из неё выхода, то эти стены станут нашей могилой.
- Я полагаю, господа… - со свойственной ему решительностью начал Татаринцев.
- Прошу вас, капитан… - устало отозвался Парфёнов. – Только не предлагайте опять выйти из крепости в количестве ста человек, неся на плечах наших раненых, и ударить в штыки…
- А я думаю, что нам как раз придётся выйти из крепости, - сказал Котляревский, прикрывая глаза, чтобы расходившиеся перед ними круги не мешали работе мысли. – В количестве ста человек и неся на плечах наших раненых… Только без ударов в штыки.
- Мухрат? – догадался Карягин, уже склонившийся над картой. – Я сам думал о нём.
- До него, если я не ошибаюсь, будет вёрст двадцать пять? – приоткрыл один глаз Пётр Степанович.
- Около того.
- Мухрат почти не имеет гарнизона, но может иметь запасы. Если мы сможем пробиться туда…
- О Шах-Булахе вы говорили то же самое! – заметил Татаринцев.
- И что же? Вам кажется, что наша прежняя диспозиция была лучше? – живо откликнулся Котляревский.
- Наша задача – тянуть время, - произнёс Карягин. – Пока Цицианов не соберёт основные силы… И любой способ, который служит этой цели, должен быть использован. Мы уже находимся в худшем положении, чем герои Фермопил. Но кто знает, может быть, Бог явит нами милость, и наша судьба окажется счастливее?
- По крайней мере, вряд ли о нас сложат столь поэтические легенды, - усмехнулся Парфёнов.
- Полно, не до легенд теперь, - махнул рукой Павел Михайлович. – Давайте-ка господа поразмыслим лучше, как нам покинуть нашу мышеловку с наименьшим риском. Пётр Степанович, я ошибаюсь, или у вас уже есть соображения на этот счёт?
Котляревский открыл оба глаза, сумрачные круги перед которыми рассеялись, и коротко ответил:
- Мы обманем наших сторожей. Расставим часовых, которые будут вести положенную перекличку и создавать видимость нашего присутствия в крепости, а сами уйдём из неё.
- Часовыми придётся пожертвовать, - заметил Карягин.
- Возможно, если им не хватит прыти нагнать нас, когда мы будем на довольном расстоянии. Я сам отберу людей, расставлю их и дам им необходимые инструкции.
- Справитесь? – спросил Павел Михайлович. – Вы, кажется, ещё очень слабы.
Пётр Степанович резко поднялся:
- Среди нас мало таких, кто не был бы ранен. Мои раны не тяжелее иных и выбывать из строя я покамест не намерен.
К ночи охотники, вызвавшиеся на призыв Котляревского, заняли свои посты, и Пётр Степанович, дав им последние наставления, поспешил к основным частям. Нелёгок был для измученных людей пеший поход через горную местность, по извилистым тропинкам, через мелководные, но бурные потоки… Да ещё с ранеными, с подводами да с орудиями…
- Стой! – остановились артиллеристы перед рвом глубоким. Остальная колонна, минуя их, проворно сползала вниз по склону, а затем карабкалась наверх. Не тратить же время на наведение мостов, когда того гляди неприятель позади покажется!
- Да… Но орудия-то этаким порядком не перетащишь… - заметил Карягин, остановившись позади артиллеристов. – И бросить нельзя – неприятелю достанутся. Да и нам ещё сгодиться могут.
Пока командиры пытались придумать, как и из чего наскоро организовать переправу для орудий, у солдат-артиллеристов шло своё совещание. Оно оказалось короче командирского.
- Ребята, спины-то наши на что? – воскликнул Гаврила Сидоров и первым прыгнул в ров. За ним последовало ещё три охотника. – Давай, ребята! Кати пушки по нам! Наши спины крепкие, выдюжат!
Солдаты тотчас подскочили к орудиям, навалились на них. Первая пушка с лёгкостью перелетела на другую сторону, сопровождённая победным «ура». Настала очередь второй. С силой толкнули её солдаты, но она, пойдя по живому мосту как-то накренилась, провиснув правым колесом. Из рва раздался глухой стон. Испуганные солдаты ещё раз толкнули орудие, и оно также оказалось на другой стороне.
В тот же миг все бросились ко рву. На его дне лежал окровавленный Гаврила Сидоров, над которым в слезах склонились его уцелевшие товарищи.
- Убило Гаврилу, - всхлипнул один из них. – Колесо это клятое прямо в висок его ударило…
Героя похоронили здесь же, а когда заравнивали свежую могилу, увидели догоняющих отряд часовых. Хоть эти спастись сумели! Но кроме радости тревога читалась на их лицах.
- Персияне следом идут, увидели, что крепость пуста и в погоню рванули. Скоро будут здесь! – доложили, не успевая отдышаться. – Поспешать надо!    
Поспешали, как могли. Котляревский с инвалидною командой и подводами с ранеными шёл впереди, Карягин с остатками отряда и орудиями образовали арьергард. И всё же не измученным и израненным людям состязаться в скорости передвижения! Протяжное «алла!» заслышали русские в трёх верстах от Мухрата. Из облака пыли стремительно летела на отряд персиянская конница.
- Ребята! – крикнул Павел Михайлович, выхватив шпагу. – Защищайте пушки! Пушки развернуть! На передки!
Маленький отряд успел расположиться в каре и встретить противника ружейным залпом. В это время артиллеристы успели развернуть свои орудия и поставить их на передки.
- Снаряды беречь!
Этот приказ и не отдавать можно было. И сами знали пушкари, что снарядов осталось – по пальцам счесть. Каждый – на вес золота! А, значит, ни единого нельзя потратить без пользы. Целились точно, били метко. Конница без орудий в погоню мчалась, и отвечать ей на русский огонь нечем было.
- Молодцы, голубчики! Молодцы! Покажем басурманам, что такое русские солдаты, если доселе не поняли они! – подбодрял своих чудо-богатырей Карягин, время от времени с тревогой поглядывая в сторону Мухрата. – Надо раненых наших прикрыть! Если они успеют до крепости дойти, то все спасены будем! А они успеют! Там – Котляревский…
Инвалидная команда уже приближалась к крепости. В этот момент зоркий взгляд Петра Степановича заметил летевшую наперерез русским группу всадников. Это Аббас-Мирза отрядил их от основного отряда, чтобы защитить Мухрат от вторжения. Сразу поняв намерение противника, Котляревский скомандовал:
- Братцы! Кто из вас в силах держать оружие, вперёд! Сейчас судьба всего отряда зависит от нас!
Живые мертвецы, изувеченные, окровавленные, горящие от лихорадки, сползали солдаты и офицеры с подвод и занимали позиции. Выпрягли и уцелевших лошадей – тоже «кавалерия»! Рвавшегося к крепости неприятеля встретили оружейным огнём – пушки остались у Карягина и не могли помочь делу. Периянская конница замешкалась, и тогда Пётр Степанович, взобравшись на коня, крикнул:
- За мной, братцы! Не посрамим имени русского!
Нет, никак не могли ожидать персияне, что дюжина калек на голодных и вымотанных походом лошадях бросится атаковать их. Но калеки были русскими. А к тому отчаявшимися людьми, которым уже нечего было терять, и для которых единственным спасением был Мухрат, от которого пытались их отрезать на последних шагах похода.
- Бей-руби басурман! Ура!
У самых стен крепости крохотная кавалерийская группа Котляревского сшиблась с персиянскими конниками. Перебитая правая рука Петра Степановича болталась плетью, и он бился левой. Бился, как и его воины, с отчаянием и яростью обречённого, забыв о ранах и не зная пощады. Следом за передовой дюжиной ударили в штыки и пешие инвалиды. Они тащили персиян из сёдел, кололи штыками оказавшихся на земле, никого не оставляя в живых. Они, эти увечные полумертвецы во главе со своим командиром, были страшны в этот час. «Ура» уже не выговаривали пересохшие глотки, лишь утробный рык и хрип рвался из стиснутых зубов, лишь решимостью умереть или прорваться в крепость горели лихорадочно распалённые глаза, лишь ненавистью были перекошены запылённые, почерневшие, измождённые лица…
И конники Аббас-Мирзы не выдержали этой атаки отчаявшихся и обречённых и отступили прочь, открыв путь на Мухрат. Окровавленный Котляревский, получивший в этой схватке знатный сабельный удар, но ещё принуждавший себя держаться в седле, понимая, как важно это для его людей, крикнул из последних сил:
- Победа, братцы! Вперёд герои-молодцы! Мухрат и его запасы ждут нас!
И живые мертвецы, уцелевшие в последнем бою, также нашли в себе силы ответить своему герою-командиру хриплым рёвом, в котором можно было разгадать русское «ура».
Когда ворота крепости отворились, и первые русские воины ступили в неё, Пётр Степанович сполз с коня на руки подхвативших его офицеров, которые тотчас отнесли командира на одну из подвод.
- Доложите полковнику Карягину, что крепость взята! – распорядился Котляревский и потерял сознание.
Он пришёл в себя уже в Мухрате, ворота которого закрылись за остатками отряда Карягина, сумевшего отбиться от полуторатысячной конницы Аббас-Мирзы и даже сохранить свои пушки. Ядра, правда, были израсходованы в последней схватке, и теперь спасённые орудия могли служить лишь для чести осаждённых, но не для помощи им. Крепость, само собой, была уже окружена разъярённым неприятелем… Одно не могло не радовать: в своих надеждах Котляревский и Карягин не ошиблись – запасов в Мухрате оказалось несравненно больше, чем в покинутом Шах-Булахе, и унылая смерть от голода русским чудо-богатырям теперь точно не грозила.
Павел Михайлович отослал в Тифлис Малика Вани с очередным донесением Цицианову. Смельчаку-армянину, знавшему в родных краях каждый звериный лаз, было легче преодолеть становившийся всё более опасным для гонцов путь. С тревогой ожидали в крепости возвращения Малика и вестей из грузинской столицы, но вместо них…
- Цицианов! Братцы, ура! Ци-ци-а-нов! – этот крик дозорного, первым разглядевшего на горизонте русские знамёна, способен был поднять на ноги даже мёртвого.
Всё в Мухрате, что способно было двигаться, и не находилось на позициях, перестреливаясь с противником, высыпало на двор. Карягин и, с немалым трудом передвигавшийся Котляревский, заботливо поддерживаемый полковником, поднялись на стену крепости. В подзорную трубу Пётр Степанович увидел то, что все эти недели более всего жаждал увидеть: русские полки занявшие позиции на господствующих высотах, русские знамёна, гордо реющие в небесной лазури и обещающие скорую викторию и освобождение осаждённых, статную фигуру благородного князя Цицианова, лично предводительствующего войска.
- Наши! Наши! – разносились по крепости ликующие возгласы. – Наши идут нам на выручку! Братцы, спасены! Цицианов пришёл! Ура Цицианову! Да здравствует Цицианов! Ура!
Котляревский перекрестился:
- И впрямь – ура Павлу Дмитриевичу! Не оставил нас пропадать!
Перекрестился и Карягин:
- Слава Богу, спасены!     

Елена Семенова. Слава России. Цена победы (Петр Котляревский). Ч.2.