ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

1.

Конная команда мчалась по тульским дорогам в парадном строю. Кто знает, где удастся настигнуть Государя? Нужно во всякий миг быть как на Высочайшем смотре! Промчался Его Величество по тульской земле что вихрь, не дав знать о приезде своем, не сделав остановки. Совсем в своем обычае! Не любил Самодержец пышных встреч и кортежей, колесил по всей стране, как простой путешественник. Даже конвоя не брал с собой, а лишь жандармского генерала Орлова. На станциях попутных никто и не ведал, что сам Государь проезжать мимо изволят…

- Эй, любезный! Не проезжала ли здесь бричка с двумя генералами?

- Так точно, ваше превосходительство, часа два тому изволили проследовать!

Шибко забирает Его Величество, попробуй догони! Но догнать надо. Хотя не сделал Государь остановки в Туле, а адъютанта с дороги послал к губернатору: мол, разговор есть срочный, поезжай следом. Вот, и мчался Муравьев с командой по пятам царским, недоумевая странному Высочайшему распоряжению.

Наконец, к вечеру, у станции Сергиевская разглядел Николай Николаевич бричку и высоченного роста генерала, дававшего какие-то распоряжения. Это, конечно, не Государь был, а его неизменный попутчик Орлов[1]. Увидев подъезжающих всадников, он широко раскинул руки в приветствии:

- А, догнали все-таки, Николай Николаевич!

- Не без труда, Алексей Федорович, не без труда! – отозвался Муравьев, спешиваясь. – А где же…

Орлов предупредительно поднял руку: Император не желал раскрывать инкогнито.

- Пройдите в дом, вас ждут!

Еще более озадаченный Муравьев, велев своим людям языками не трепать и устраиваться покамест до распоряжений, прошел в избу станционного смотрителя. Там, за накрытым по русскому обычаю столом с самоваром да разною выпечкой, сидел, о чем-то весело беседуя с хозяйкой, сам Государь. Завидя губернатора, он сделал ему знак рукой подойти:

- Рад тебе, Николай Николаевич! Проходи, почаевничай со мной, - и повернувшись к хозяйке, прибавил: - Прости, матушка, должно нам теперь о важном деле потолковать!

Смотрительша, дородная, румяная баба, тотчас поднялась из-за стола и, пожелав «их высокопревосходительствам» доброй трапезы, ушла.

- Прелюбопытная бабенка! – сказал Государь. – За то время, что я здесь, насказала мне столько всяческих историй, что был бы я писателем, на книгу бы достало. Про всех тутошних помещиков, чиновников, заезжих путников вроде нас с тобой… И ведь как говорит! Не язык, а перец! Но, клянусь тебе, дольше получаса я бы этого перца уже не выдержал. Так что ты как нельзя более ко времени.

- Рад служить, Ваше Величество!

- Знаю, что рад, - кивнул Николай. – Потому и звал тебя, что радость и ревность твою вижу. Знаешь ли, какой шум в Совете наделал твой доклад о необходимости отмены крепостного права?

- Могу себе представить.

- Конечно, можешь. Иные уже записали тебя в якобинцы, называют опасным либералом и даже бунтовщиком. И требуют, между прочим, твоей отставки, как опасного для государства элемента.

- Ваше Величество желает удовлетворить эти требования? – приподнял бровь Муравьев, силясь понять, что же сулит ему этот Высочайший прием.

Государь не ответил, принявшись вместо этого с основательностью намазывать маслом румяный блин.

- Ты не пренебрегай трапезой, - сказал он. – Наша хозяйка страшная болтушка, но прекрасная кухарка. Не обижай ее стряпни.

Муравьев покорно отдал должное хозяйкиной кулебяке. После долгого пути она была весьма кстати.

- Знаешь, - Николай отер руки салфеткой и посерьезнел, - я согласен с твоими хулителями. Такому якобинцу как ты не место в таком мирном и тихом захолустье, как твой самоварный рай.

- Я готов вновь отправиться на Кавказ! – воскликнул Муравьев.

- Кавказ… - задумчиво промолвил Государь. – Хорошее место для укрощения слишком пылких сердец. Но есть место и получше. Сибирь, например.

Николай Николаевич нахмурился:

- Неужели я имел несчастье до такой степени прогневить Ваше Величество?

- Именно, - кивнул Император, наполняя водкой две рюмки. – Ты до такой степени прогневил меня, что я решил отправить тебя в Сибирь… генерал-губернатором! С чем тебя и поздравляю! – с этими словами самодержец приподнял свою стопку, и Муравьев, от неожиданности на мгновение потерявший дар речи, едва сообразил чокнуться с Августейшим сотрапезником. Он готов был ко всему и в том числе к опале, но такого поворота ожидать не мог никак! Глаза Николая, между тем, смотрели весело, и красивое лицо его выражало явное удовольствие произведенному впечатлению.

- Что скажешь? Как тебе идея сменить Тулу на Иркутск?

- Скажу, что о лучшем поприще я не мог бы и мечтать! – с жаром воскликнул пришедший в себя Николай Николаевич. Это и впрямь было больше, чем мог он мечтать. Получить под свою власть громадный, едва обжитой и толком неисследованный край – какое необъятное пространство для деятельности! От Красноярска до Охотского моря! Это, действительно, не Тула и даже не Кавказ! Там будет, где развернуться, где приложить все недюжинные силы свои, которым уж конечно тесно приходилось в самоварном раю!

- Лучшее поприще? – Государь усмехнулся. – Дикий край, потонувший в произволе и лихоимстве…

- Как старший блюститель законов и первый защитник казны, я искореню и произвол, и лихоимство, - твердо сказал Муравьев.

Николай внимательно посмотрел на него, кивнул:

- Вот, поэтому я тебя и выбрал. У тебя есть воля и решимость. И бесстрашие. Даже в отношении меня. Мне нужен в Сибири человек железный и неподкупный. Который наведет там порядок. Я видел тебя на Кавказе и здесь. И думаю, что ты именно тот человек, который нужен Сибири. И мне.

- Это великая честь для меня, - ответил Муравьев. – Выходит, Ваше Величество согласны с изложенным в моем докладе?

- Я считаю освобождение крестьян своей главной задачей, но, увы, не все делается так быстро и так просто, как нам бы того хотелось. И не думай, что с Сибирью у тебя получится справиться просто. Там ты наживешь врагов куда больше, чем здесь.

- Я не боюсь врагов, Ваше Величество. Они атрибут всякого порядочного человека.

- Понимаешь ли ты, с каким необъятным числом трудностей и задач предстоит тебе столкнуться?

Для сколь-либо достаточного понимания требовалось, разумеется, собрать как можно больше сведений о своей будущей вотчине, но и не вовсе же без ведома о ней был Муравьев, а потому стал перечислять:

- Золотопромышленность и торговля. Столь богатый край должен обогащать государство Российское, а не карманы нечистых на руку дельцов. Недаром Ломоносов писал, что Россия Сибирью прирастать будет!

- Да, в Сибири народ распущенный, возьми их хорошенько в руки.

- Необходимо исследование Амура на предмет выхода к Великому океану и решение пограничного вопроса с Китаем.

- Наши ученые мужи утверждают, что Амур несудоходен.

- Наши ученые мужи не могут этого утверждать, так как ни один из них не прошел по нему, не исследовал порядком этого края. Не составил описания Сахалина и Камчатки…

- Полагаю, что до Камчатки и тебе не добраться. Слишком много потребуется времени и весьма затруднительно, - заметил Государь.

- Постараюсь и туда добраться! Добрался же туда мой прадед, Степан Воинович, вместе с Берингом[2], - уверенно отозвался Муравьев, уже наметивший экспедицию на Камчатку первой из других по вступлении в должность. Что это за генерал-губернатор, который не знает своих владений, а одну лишь свою столицу? Какой толк от него? Нет, он, Николай Николаевич, не будет полагаться на непроверенные сведения, на чужие голоса, он сам изучит вверенный его попечению край, дабы доподлинно знать и нужды его, и возможности. Только тогда можно будет вполне отвечать за него и обустраивать его по уму, а не по отвлеченным теориям, как делал то прежний сибирский губернатор Сперанский, заведший в медвежьем углу почти республиканские установления с совещательными органами и прочей беспочвенной ерундой.

- У тебя возьмут Камчатку, а ты только через полгода узнаешь, - вздохнул Государь, взглянув в окно, за которым окончательно смерклось.

- Никто не возьмет у меня Камчатки. И найду способ защитить наши территории от любых посягательств. И прежде всего – английских. Восточный океан с его морями, как известно мне, обращает на себя внимание европейских морских держав. Овладение Амуром англичанами может дать им прекрасную возможность для экспансии во внутренние провинции Китая, на наш Дальний Восток и далее в Сибирь! Мы обязаны использовать наши географические преимущества и не допустить этого. Поверьте, Государь, у меня довольно твердости и постоянства, чтобы выполнить все то, что я вижу и представляю. Единственное, против чего я не умею бороться, это неблагонамеренность… А все дела Камчатки и Охотского моря, особенно после всеобщего европейского мира в 1815 году, положительно свидетельствуют, что в последние 35 лет враждебный дух руководствовал всеми нашими действиями в этой стороне!

Николай с любопытством посмотрел на Муравьева:

- Ты очень самоуверен. Посмотрим, насколько это хорошо в деле. Если ты оправдаешь мои надежды и свои заверения, то можешь быть уверен, я сумею вознаградить тебя по достоинству.

- Государь, лучшей наградой будет, если Вы разрешите мне направлять некоторые мои обращения на Ваше Высочайшее имя. Я полагаю ехать быстро, как то и требуется, но не хотелось бы, чтобы мои кони увязли в болоте бюрократии, утягивая за собой и всадника.

- Я даю тебе такое право, Муравьев, - кивнул Император. – Но будь осторожен и не гони своих коней чересчур быстро, ведь их можно и загнать…

- Прошу также дозволения доводить до Вашего Высочества с полной откровенностью о безобразиях, какие потребуют Вашего Высочайшего вмешательства!

Последовал еще один кивок, и Муравьев почувствовал, что поймал главную жар-птицу своей жизни!

- За официальным назначением поедешь за мною в Петербург. Конвой свой отпусти назад, нам эскорт не нужен.

В ту ночь глаз Николай Николаевич не сомкнул. Шутка ли сказать, в 38 лет он сделался хозяином территории, равной целой Европе, но при том толком неизвестной. Со времен Ермака обживали ее вольные люди, они же пролагали первые пути по ней. Но так и осталась Сибирь для России краем непознанным. Спросите самого просвещенного человека, и что ответит он? Снега, холода, пушнина, каторга… И ведь даже ни искры любопытства к краю, одна только карта которого восторг внушает! Реки, скалы, озера – чего только нет там! А чиновникам пришлым да дельцам местным только бы пенки снять, хозяйствовать никто не хочет. Золота намыли, пушнины набили и веселись душа! Да и что взять с этих разбойников, если сам военный министр Чернышов изволил мнение высказать, что сибирский люд к России, де, относится худо, и сама эта Сибирь России лишь обуза, а потому надобно отложить ее. И это человек, доблестно защищавший Отечество от французов, успешно выполнявший секретные миссии в Париже!

Будущее поприще не внушало Муравьеву робости. С юных лет он был уверен в себе и своем предназначении к чему-то великому. Да и почему было ему не питать такой уверенности? Сын родовитых и достойных родителей, он окончил Пажеский корпус первым в своем выпуске, после чего вот уже 20 лет служил Отечеству сперва на военном, а затем на статском поприщах. Боевое крещение было принято им в русско-турецкой войне при осаде крепости Варны. Затем последовало подавление польского восстания и Кавказ. На Кавказе Николай Николаевич участвовал в нескольких походах против горцев, а затем был назначен начальником одного из отделений Черноморской береговой линии. Здесь понадобилось действовать уже не только мечом, но и дипломатией. Именно дипломатией удалось Муравьеву склонить к миру в Абхазии три прибрежных племени и покорить убыхов… Ранение помешало Николаю Николаевичу продолжить военную службу, и после лечения он был определен на должность тульского губернатора. И, вот, наконец, свершилась судьба! Открылась дорога, из глубины веков завещанная прадедом – сподвижником Беринга! И захватывало дух перед нею…

Все же удивляло Муравьева столь внезапное доверие к нему Императора. Доблестной службы на Кавказе и смелого доклада против крепостничества как будто бы маловато для оного? Но подсказывало сердце разгадку – знать, не обошлось дело без доброй феи, без той, кого Государь называл самым ученым человеком в Августейшем семействе, и кому с отроческих лет отдано было сердце Николая Николаевича…

Ему было пятнадцать, когда его, первого ученика Пажеского корпуса, определили пажом к юной Великой княгине Елене Павловне. Трудно было вообразить себе женщину более совершенную, более прекрасную наружностью, нежели она. К наружности же присовокуплялась изумительная мудрость. 16-летняя вюртенбергская принцесса, приехав в Россию, тотчас очаровала всех. Девушка на удивление хорошо владела русским, довольно знала историю и словесность своей новой родины. Это позволило ей с основанием хвалить «Историю Государства Российского» и рассуждать об особенностях древнеславянского языка, покорив вечных антиподов – Карамзина и Шишкова. Она умела найти общую тему с каждым, ее такт и обаяние решительно никого не могли оставить равнодушным. Михайловский дворец, подаренный Государем ей и ее мужу, Великому князю Михаилу Павловичу, стал сердцем культурной жизни Петербурга, все просвещенное и талантливое стекалось туда… Муж много уступал своей удивительной жене, круг их интересов был весьма различен, и душевной близости между супругами так и не явилось. Таким образом юная Великая княгиня была в сущности одинока при всей пышности окружавшего ее общества.

Возможно ли было не полюбить такую женщину? Когда 15-летний паж стоял за спинкой кресла своей повелительницы, сердце его сладостно трепетало, когда же она говорила с ним, лицо его покрывалось краской до самых ушей… Доглядчивые фрейлины вовсю тешились над бедным воздыхателем, а сама повелительница смотрела ласково-сочувственно. И в этом сочувствии был приговор. Что-то вроде «Но я другому отдана, и буду век ему верна»… Паж мог только служить своей обожаемой госпоже. Но это была совсем не та служба, о какой грезил он. Пылкому юношескому сердцу мечталось защищать свою прекрасную даму с мечом в руках и умереть у ее ног со словами последнего признания на устах! Но от кого было защищать окруженную всеобщим почитанием повелительницу? Случая доблестно умереть у ее ног (а еще лучше – на ее руках! Под градом ее запоздалых слез!) ничто не предвещало… И оставалось лишь мечтать, поедать глазами предмет обожания и терпеть хихиканья фрейлин. Счастье еще, что пажеские мучения завершились вместе с Пажеским корпусом, и молодой офицер поспешил остужать пыл на театр военных действий.

Ныне, получив назначение в края недосягаемо далекие, Николай Николаевич счел необходимым нанести визит предмету своей отроческой страсти. Достигнув столицы, он направился прямиком в Михайловский дворец, где был тотчас принят его хозяйкой.

Минувшие 20 лет мало изменили Елену Павловну. Высокая, стройная, но не худая, с плечами плавными и округлыми, с шеей, которую в старину непременно назвали бы лебяжьей, она была совершенством. Греческие богини непременно уступили бы ей в грации и идеальности пропорций… А лицо!.. Красота – пустое слово для такого лица! Лучится оно и умом, и природной жизнерадостностью… И какое замечательное сочетание королевского достоинства и человеческого обаяния…

- Счастлива видеть вас, генерал, и приветствовать в новой должности!

Муравьев поклонился и поцеловал протянутую руку, ощутив в груди давно забытый трепет:

- Я почел своим долгом проститься с вами, Ваше Высочество, перед дальней дорогой! Мне показалось, что я сделался бы невеждой, уехав, не попрощавшись.

- Вам показалось верно… - мягкая улыбка коснулась филигранно очерченных губ. – И я ждала вас.

Опять дрогнуло позабытым чувством сердце. Ждала! Значит, он угадал: это ее слово стало решающим в его судьбе. Все знали, что Государь неизменно прислушивается к мнению Великой княгини, а мнение это всегда клонилось к пользе России. И ныне увидела она эту пользу в своем бывшем паже. Знать, не так глуп он бывал, как казался сам себе, когда удостаивала она его долгих бесед? Краснел, трепетал, но мундира – пусть и пажеского в ту пору – не опозорил. И память оставил по себе добрую, не омрачив ее и в дальнейшем…

- Разобрались ли вы уже хотя отчасти с теми задачами, что будут стоять перед вами?

- Для того, чтобы разобраться порядком, должно сперва оказаться на месте. А покамест я могу лишь заключить, что канцелярия Сперанского создала страшную путаницу в делах. Бумаги перемарано много, а толку решительно нельзя разобрать. И что за блажь была в диком краю прививать английские формы?

- Покойный Николай Михайлович справедливо замечал, что даже самые идеальные формы идеальны лишь для того народа, в котором сложились они, но для другого могут быть совершенно губительны.

- Карамзин был мудрец, жаль, что к мудрецам у нас далеко не всегда прислушиваются!

- Что же вы намерены делать?

- Да ничего особенно, - пожал плечами Муравьев. – Разгоню эту чиновную писучую ораву и займусь делом! Иначе они мне все заболтают.

- Будьте осторожны, генерал. Есть обычаи, которые опасно нарушать…

- Есть. Например, круговая порука. Вот, такие обычаи я не только нарушу, но и искореню. И осторожничать в этом я не намерен. Полагаю, Государь ожидает от меня именно таких решительных действий. А как находите вы?

Синие глаза Елены Павловны засветились радостью – она явно была довольна услышанным ответом. И уж точно именно таких действий ожидала от своего протеже.

- Должно быть, вы правы. Но все же не натягивайте узду слишком сильно. Помните, что Государь не Бог, и не всегда свободен в своих действиях и решениях.

- Я помню об этом, Ваше Высочество. Но могу обещать вам лишь одно: я сделаю так, что Россия будет прирастать Сибирью, и этому отныне будет посвящена моя жизнь.

- Я не сомневаюсь в этом, Николай Николаевич, - прозвучал ответ. – И обещаю вам все возможное содействие в этом деле, которое лишь одному вам может быть по силам.

Низко-низко склонился бывший паж перед своей повелительницей, стремясь скрыть волнение. Как, оказывается, свято и непреложно верила в него эта удивительная женщина! И от этой веры ее, взгляда, голоса вдруг, как в отроческие годы, захотелось вновь сделаться рыцарем своей прекрасной дамы и погибнуть у ее ног, сражаясь. Впрочем, это уже мальчишество! Рыцарю дарован куда лучший жребий – оправдать веру своей повелительницы и принести к ее ногам не свою жалкую жизнь, но куда большее - неведомый край, манящий своими загадками! Великая битва предстоит теперь рыцарю с легкой руки прекрасной дамы, и в битве этой, сражаясь с бесчисленными врагами, не романтическим героем, стрелою пронзенным, должно выйти, но победителем! Куда как более вдохновительна эта мечта!


2

- Нет, нет и еще раз нет, Катрин! – Николай Николаевич буквально дрожал от негодования на «женский каприз». В такие моменты он походил на разъяренного тигра. Рыжеватые баки, словно становящиеся дыбом, дополняли сходство, и оно казалось Катрин очень забавным. – Вы останетесь дома и будете ждать моего возвращения!

- Если бы я пожелала остаться дома, то была бы сейчас на берегах По, а не Амура! – возразила Екатерина Николаевна, сохраняя в противоположность вспыльчивому мужу совершенное спокойствие. – Когда я решилась бросить все и ехать за вами в Россию, мой отец говорил мне почти тем же тоном: «Вы останетесь дома и будете ждать…» …Когда ваш суженный сам вспомнит о вас и приедет просить вашей руки. Но я не стала ждать. Может быть, я поступила неправильно?

Этот довод заметно охладил гнев Николая Николаевича. И то сказать, что мог он возразить ей? Несколько лет назад отец Катрин, барон де Ришемон, познакомился на водах с молодым русским генералом, лечившимся от полученного на Кавказе ранения и там же нажитой лихорадки. Барон так сошелся с новым знакомцем, что пригласил его погостить в своем фамильном замке… Там-то и увидела Екатерина Николаевна, а в ту пору еще Элизабет, своего будущего мужа.

Генерал в тридцать с лишком лет, невысок, подтянут, стремителен. Необычайная живость в движениях и речи. Рука на черной перевези… Элизабет сразу почувствовала сердечное влечение к этому герою. А он? Он сперва просто отдыхал от тяжелых военных будней, оттаивал, изучая под руководством юной баронессы красоты Парижа. Его интересовало абсолютно все, он вникал в премудрости архитектуры, погружался в вехи французской истории, расспрашивал знатоков о тонкостях живописного искусства. В нем было столько энергии, что, казалось, хватило бы на десятерых, и она передавалась другим, вдохновляя их. Рядом с ним Элизабет всегда находилась в состоянии вдохновения, а ведь это, в сущности, и есть любовь. Прекрасное чувство, наполняющее сердце и озаряющее жизнь…

Однако, Николя настало время возвращаться в Россию. А просить руки богатой наследницы знатного рода он, не имеющий состояния, вынужденный покинуть военную службу и еще не получивший места на службе статской, не решился. Место он вскоре получил – Тульского губернатора. Но оно не отвечало его амбициям, его безграничным возможностям… Элизабет понимала это. С самого отъезда Николя между ними завязалась оживленная переписка, и оба все яснее понимали, что должны быть вместе. Но Николай Николаевич был все время занят на службе, тогда как юная баронесса целыми днями предавалась мыслям о возлюбленном, вспоминая счастливые дни в Ришемоне и прогулки по Парижу, мечтая о новой встрече, инстинктивно ревнуя неведомо к кому, перечитывая письма… Как она ждала каждое из них! Как воды! Как воздуха! Без этих весточек жизнь становилась тусклой и бессмысленной.

Наконец, Элизабет устала ждать. Ее характер был не менее решителен, чем характер ее генерала, и она, оставив попечения о приличиях, поехала в Россию, упредив Николая Николаевича о своем скором прибытии. С замиранием сердца ждала она долгожданной встречи, но в Туле ее встретили совсем незнакомые люди, оказавшиеся братом и сестрой Николя… Они смущенно пояснили, что сам он отбыл по делам в губернию и наказал им встретить гостью. Так и оборвалось сердце тогда! Подумалось: раз даже встретить не счел должным после столь долгой разлуки, значит, и вовсе не нужна она ему, и, пожалуй, уже и не рад он такой навязчивости своей парижской зазнобы… Еле удержалась, чтобы не разрыдаться, представив свое позорное возвращение в Париж к отцу…

Но через несколько дней Николя приехал и буквально накрыл невесту волной нежности, растворил, расплавил в лаве своей страсти. Не откладывая дела, баронесса де Ришемон была крещена в Православие с именем Екатерина, а следом и обвенчана. А на следующий день после венчания муж с извинениями вновь уехал по делам службы…

- Николя, помните, что вы обещали мне на другой день после нашей свадьбы?

- Разумеется, я обещал, что буду любить вас вечно!

- Да, а еще, что у нас непременно будет медовый месяц, но несколько позже. Так, вот, я решила, что путешествие на Камчатку – это очень хороший способ провести наш медовый месяц!

Николай Николаевич схватился за голову:

- Вы хотя бы представляете себе, что вас ждет, Катрин? Вам придется многие версты ехать верхом, а то и идти пешком! Тайга, непроходимые скалы, горные реки, звери, наконец! Мы сами не знаем толком, с чем столкнемся в этом путешествии! Это тяжело и опасно даже для мужчины, Катрин!

- Скалы, реки, звери… Это очень романтично, Николя.

- В самом деле? Я не заметил, чтобы местные коровы показались вам романтичными созданиями. Вы едва ли не каждый день прибегаете в страхе, встретившись с ними у реки!

- Так то коровы… - смутившись, развела руками Катрин. – Они и впрямь выглядят очень… суровыми. Но я уже привыкла к ним. Привыкну и к другому.

- Вы сумасшедшая!

- Конечно, иначе я не поехала бы за вами, - улыбнулась Екатерина Николаевна. – Я не хочу вновь жить в разлуке и тревоге за вас. Я поеду с вами. Я так решила, а вы знаете, что я упряма!

- Как сто ослов… - покачал головой Николя, но сопротивление его было сломлено.

- Мадемуазель Христиани тоже поедет.

Николай Николаевич нервно усмехнулся:

- С виолончелью?

- Разумеется!

- Прекрасно! И вы вместе будете сплавляться на ее Страдивари по горным рекам, лучшего плота не придумать! - рыкнул с досадой муж и, хлопнув дверью, удалился.

Так начался «медовый месяц»… В дальний путь отправились небольшим отрядом в 16 человек. На Качугской пристани губернатора встречала масса бурятских всадников с тайшами во главе. Бурятский шаман по традиции окропил три баржи, и караван отчалил от берега – к Якутску. Плавание вызвало восторг обеих француженок, никогда еще не приводилось им видеть столь прекрасной природы, необузданно дикой, могущественной, величественной…

Никто из прежних правителей Сибири не бывал дальше Якутска. Все, что лежало позади него, считалось территорией недоступной для путешествий. Древний летописец, составивший первое описание «Сибирского царства» упреждал слишком отчаянных путешественников: «от Байкала-моря пошел пояс камень великой и непроходной позаде Лены реки». Этот «камень великой» означал Яблоновый или же Становой хребет, опоясывавший Сибирь с северо-востока. И его наперекор летописцу вознамерился покорить Николя…

- Предупреждаю вас, мадам, в последний раз: вернитесь назад в Иркутск!

- Вы знаете ответ!

- Что ж, в таком случае извольте затем не жаловаться.

- Я обещаю вам, Николя, что мы с мадемуазель Христиани выдержим все тяготы пути и не будем вам обузой!

Николай Николаевич лишь усмехнулся этому самоуверенному заверению…

В том, что оно самоуверенно, Катрин убедилась после первых же двадцати пяти верст пути. С трудом спустившись с лошади, она, чуть не падая, с большим трудом дошла до станционной избушки и без сил повалилась на первую попавшуюся лавку. Все тело разламывалось от нестерпимой боли, в глазах темнело. Где-то рядом стонала не менее измученная виолончелистка…

Хлопнула дверь, и над Катрин возникло бодрое лицо мужа:

- Не теряйте времени, мадам. Лучше подкрепитесь хорошенько. До темноты нам предстоит сделать еще один переход. Выступаем через полчаса!

Екатерина Николаевна содрогнулась всем телом:

- Николя, прошу тебя! Давай останемся здесь хотя бы до утра! Мы совсем выбились из сил…

Лицо мужа исполнилось сочувствия. Ласково погладив ее по руке, он сказал:

- Отдохни, Катенька. А утром тебя проводят двое казаков до Якутска и дальше, до Иркутска.

- О чем ты говоришь?! – вскрикнула Катрин, не имея сил даже подняться.

- Я все сказал, - отрезал Николай Николаевич и ушел, оставив жену в полнейшем отчаянии.

Ровно через полчаса стук копыт возвестил о том, что отряд продолжил путь…

- Вставайте, моя милая, - окликнула Екатерина Николаевна подругу. – Нам надо ехать…

- Но я не могу! – раздался жалобный возглас.

- Я тоже. Но иначе нам придется возвращаться в Иркутск.

- Ваш муж тиран!

- Это правда. Но ведь мы дали ему слово терпеть и не жаловаться…

Шаткой походкой Катрин вышла на улицу и окликнула оставленных для ее сопровождения двух казаков:

- Подавайте лошадей! Едем за его высокопревосходительством!

И снова взбирались кони по горным кручам, и жутко было взглянуть кругом: отвесные скалы, ущелья, на дне которых гремят бурливые речные потоки. Иногда тропинки становились столь узкими, что одно стремя касалось отвесного склона, а другое парило над пропастью. Одно неверное движение и гибель! Но лошади хотели жить не меньше людей, а потому шли осторожно…

- Ах, Элизабет, я сейчас лишусь чувств, - с ужасом шептала бледная Христиани, но Катрин, уже преодолевшая первую слабость, отвечала с улыбкой:

- Полно, моя дорогая! Много ли найдется людей, которым довелось созерцать такую божественную красоту? Мы, вероятно, первые женщины в мире, которые добрались до этих краев, до этих высот! Давайте же гордиться этим!

Самое трудное – принять решение, преодолеть себя, свой страх, свою слабость. Когда решение принято, и сомнения отринуты, то препятствия расступаются сами, и все преграды становятся преодолимы. И в награду за дерзость даруют небеса упрямцам второе дыхание, не позволяя изнемочь от натуги.

Ночевать остановились в горной долине. Казаки проворно разбили палатки и принялись варить похлебку в походных котлах. Екатерина Николаевна с наслаждением расположилась у костра, дым которого немного отпугивал тучи гнуса, изъязвившие ее лицо, тщетно закутываемое башлыком.

- Ну, как ты, Катенька? – послышался ласковый голос мужа.

Он был бодр и весел, и, казалось, мог легко одолеть еще десяток таких переходов.

- Прекрасно, друг мой! – улыбнулась Катрин.

Николай Николаевич поднес к губам ее руки:

- Я горжусь тобой, Катя! Ты самая удивительная женщина из всех! – тигриные глаза при этих словах заблестели, и Екатерина Николаевна почувствовала себя абсолютно счастливой – она победила, она доказала ему, что ее желание путешествовать с ним вовсе не каприз взбалмошной женщины. И гордость, восхищение в его глазах – лучшая награда ей!

- Мадмуазель Христиани, может быть, вы порадуете нас вашим творчеством? – окликнула Катрин подругу.

Виолончелистка, полулежавшая на расстеленном шерстяном одеяле, встрепенулась и велела принести ей ее инструмент.

- Только осторожнее! Это Страдивари!

Конечно, казак, принесший виолончель, не ведал имени великого мастера, но отнесся к поручению со всей ответственностью. Вскоре в освещенной лишь кострами и звездами ночи раздались дивные звуки, каких еще никогда не слышали окрестные скалы… Не слышали их и казаки, которые сперва притихли, а затем стали «подпевать» дрожащему в хрупкой руке смычку. Катрин сидела на земле, склонив голову на плечо мужа, и думала, что более прекрасного концерта она в своей жизни еще не слышала.

Самая ли удивительная женщина она? Вряд ли. Но несомненно, что небеса дали ей в мужья самого удивительного мужчину. Он едва успел ступить на сибирскую землю, а уже ощутилось всеми – у Сибири появился хозяин. Не временщик, а хозяин, рачительный и твердый. Он начал с того, что пренебрег приемом, который готовили в его честь иркутские чиновники, и вывел в абшид почти всех сотрудников прежнего губернатора, ибо были они поголовно взяточниками, заменив их малым числом своих доверенных людей. Затем раскрыл и пресек махинации с золотодобычей: нечистые на руку чиновники за мзду записывали богатые месторождения в исчерпанные и передавали их золотопромышленникам. Многих лишил прибыли Николя и во многих нажил врагов, неустанно славших на него доносы в столицу. Доносили среди прочего о дружбе его со ссыльными декабристами, проживавшими в Иркутске – Волконскими, Трубецкими. Этот вопрос был закрыт самим Императором, заявившим, что он устранил бунтовщиков из столицы, но вовсе не намерен портить им жизнь в ссылке, и губернатор Муравьев совершенно точно понял его, Государево, желание, дав этим людям возможность приносить пользу Отечеству.

Но даже Государеву волю умудрился Николай Николаевич нарушить в короткий срок. В Петербурге положили закрыть пограничный вопрос с Китаем, приняв за основу границы, определенные Нерчинским договором во времена Царя Алексея Михайловича. Однако, Николя заявил, что таковых границ не существует вовсе, а потому договариваться о чем-либо с Китаем преждевременно, нужно сперва досконально изучить территории, которые предполагается делить с соседом, дабы не вышло от незнания ущерба Государству Российскому…

С тем, не обращая внимания на гнев придворной камарильи, кипящий за тысячи верст, и снарядился губернатор в нелегкий поход до самой Камчатки. Сам не разведаешь своих владений – на кого полагаться тогда? Не раз слышала Катрин этот довод от Николая Николаевича и всегда соглашалась с ним. Ныне же, пересекая с мужем его необъятные владения, чувствовала она не без гордости, что заслужила, претерпевая все тяготы, именоваться вслед за ним – хозяйкою Сибири. Она уже всею душой полюбила этот край, столь не похожий на ее милую Францию, край, рядом с которым вся Европа видится крохотною…

Одно из труднейших препятствий похода – горные реки, бешено ревущие, неудержимые… А уж когда выходят они из берегов, грозно пенясь, то и вовсе пиши «пропало»!

- Не можно ехать! Пропадешь! – говорили проводники-якуты, остановившись у разъяренной реки Белой.

Не можно! Не знал Николя слова такого…

- Где брод? – крикнул он.

Проводники указали направление брода.

- Покроет спину лошади?

- С полбрюха будет.

- Сначала едем с тобой вдвоем, - велел Николай Николаевич своему помощнику, чиновнику для особых поручений Бернгарду Струве. Этот молодой человек, выпускник Царскосельского лицея, сам выбрал Иркутск местом службы, желая служить под началом генерала Муравьева. И теперь готов был по первой команде идти за своим генералом хоть в стремнину, хоть в полымя…

- Николя, ты с ума сошел! – воскликнула Катрин.

- Пропадешь! – вновь предупредили якуты.

Но Николай Николаевич уже пустил своего коня в воду. Струве последовал за ним. Замерло сердце Екатерины Николаевны – так и ревела река, норовя смести дерзких всадников! Вот, уже почти достиг Николя берега, и тут пошатнулся конь, не выдерживая напора воды. Всадник тотчас хватил его нагайкой и, крепко натянув повод, поставил против течения. Шаг, еще один, и рывком выскочил конь на противоположный берег! Ликующий возглас казаков и якутов пронесся над рекой.

Всадники, между тем, тронулись в обратный путь, который был преодолен также благополучно.

- А теперь, Бернгард Васильевич, сопроводим наших дам! – приказал Николай Николаевич.

Жутко было Екатерине Николаевне ступить в бушующую стремнину, но иного пути не было. Николя ехал сбоку, сбивая напор воды своим конем. Следом таким же манером шли Струве и перепуганная Христиани. А за ними отважились на переправу и казаки с вьючными лошадьми. Лишь проводники-якуты предпочли возвратиться на свое стойбище.

Одна из лошадей оказалась слаба, и ее унесло течением. А с нею и мешок с сахаром.

- Ничего не поделаешь, - пожал плечами Николя. – Придется теперь без сахара чаевничать!

Невелика беда, и не к таким трудностям притерпелись!

К началу июля путешественники добрались до Охотска. Здесь завершилась конная часть «прогулки», дальнейший путь лежал по воде. Пароход «Иртыш» взял курс на Петропавловск, но, не дойдя до него, сел на мель.

- Растяпа! – обругал Николай Николаевич капитана. – Разжалую к черту! В матросы!!!

- Полно, Николя, взгляни лучше, какой изумительный вид, - защитила Катрин бледного капитана, уже привыкнув гасить вспышки мужниного гнева.

Вид и впрямь открывался удивительный. Морская пучина обнимала отроги гористого берега, разбивая о них тяжелые волны. Горы… Из морской синевы вырастали они, покрываясь зеленью лесов, и белоснежными пиками упирались в синеву небесную… А меж ними высилась – гора необыкновенная, выбрасывающая клубы дыма…

- Что это? – спросила мадмуазель Христиани, изумленно созерцая невиданное зрелище.

- Ключевская сопка, - отозвался Николай Николаевич. – Наш русский Везувий. На Камчатке много действующих и уже потухших вулканов и сопок. Под этой землей словно гигантская доменная печь заключена.

- Страшно, - прошептала Катрин, не в силах оторвать глаз от завораживающего зрелища.

- Это, Катенька, нестрашно, - хмуро отозвался Николя. – Страшно, что в этих водах ходят вражеские эскадры, а мы спим! Спим!!! И даже порт у нас расположен кое-как, так что нельзя пристать к нему, не напоровшись на мель.

- Смотрите-смотрите, кит! – прервал рассуждения Николая Николаевича восторженный крик виолончелистки.

И впрямь замелькала в волнах громадная рыба. Вот, подпрыгнула она над волнами грозной тушей, и вновь обрушилась в волны, поднимая фонтаны брызг…

- Экое морское чудовище, - промолвила Екатерина Николаевна.

- Это не чудовище, это сивуч, - улыбнулся капитан. – Самый крупный обитатель здешних вод! Много им, беднягам, достается от иностранных охотников.

- Сильно они здесь разбойничают? – тотчас насторожился Николя.

- Куда как сильно, ваше высокопревосходительство! – отозвался капитан. – У нас ведь нет никаких законов насчет китобойства. И, вот, все кому не лень, добывают наших китов, рыбу, морских котиков на мех… Барыши с такой охоты добытчикам сказочные! А казне ничего!

Николай Николаевич слушал сосредоточенно, и Катрин без слов знала, что в голове у мужа уже созревает план, как упорядочить «китобойное дело», защитить морских обитателей от разбойного истребления и поставить добычу их на службу казне.

- Дельфины! – возвестил звонкий голос Христиани об очередном чуде, и дамы, оставив мужчинам деловой разговор, принялись любоваться элегантными обитателями морских глубин, приветствовавшими их пронзительными криками.

Наконец, прилив снял «Иртыш» с мели, и пароход пристал к берегу Петропавловска…

К обеду пожаловал особый гость – Апостол Севера, епископ Алеутский и Камчатский Иннокентий, ученый и миссионер, имя которого известно было даже в Европе. Сын пономаря из иркутского села Агинского, он стал первым епископом Камчатки и еще с 1824 года посвятил себя просвещению местных народов. Он крестил тысячи людей, строил церкви и школы, учил детей, составил алфавит для алеутского языка… Якутия и Командоры, Курилы и Чукотка, охотское побережье, Камчатка, Аляска – такова была география служения этого выдающегося пастыря, и вряд ли можно было найти человека, знавшего этот край лучше него. Потому встречи с ним Николай Николаевич ждал с особенным нетерпением.

- Я много видел портов в России и в Европе, - спешил поделиться он с гостем своими впечатлениями от увиденного на Камчатке, - но ничего подобного Авачинской губе не встречал. Англии стоит только сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россией, чтобы завладеть ею, и потом заключить мир, но уж Авачинской губы она нам не отдаст, и если б даже заплатила нам миллион фунтов за нее при заключении мира, то выручит его в самое короткое время от китобойства в Охотском и Беринговом морях. Англия, разумеется, никого не пустит в эти моря беспошлинно…

- Это верно, - степенно кивал владыка, хлебая наваристую уху, - подлецы-англичане уже серьезно положили глаз на эти воды. Да и американцы также… Неужели в Петербурге не видят этой угрозы? Если только мы оставим Амур, то или американцы, или англичане немедленно завладеют им, и уж не будут так вежливы с соседями нашими… Да и ни с кем вежливы не будут, отношение их к туземцам хорошо известное.

- А где же туземцы? – живо полюбопытствовала Екатерина Николаевна. – Мы увидим их?

Епископ Иннокентий мягко улыбнулся, погладил окладистую серебристую бороду:

- Это вам, сударыня моя, вглубь Камчатки надо проехать, а еще лучше проплыть по окрестным островам – много диковинного они вам явят! Первобытная жизнь в своем девственном состоянии…

- Неужели здешние племена совершенно дики?

- Как сказать… Когда я приехал сюда, алеуты не ведали даже глиняной посуды. А дома иногда заменяли им собственные парки…

- Парки?

- Рубахи из птичьих или нерпичьих шкурок и перьев. Это была единственная их одежда, не считая шапок, которые они делали, долбя выброшенные морем корни пней…

- Мой Бог, как же вы нашли общий язык с этими дикарями? Ведь они, должно быть, вовсе ничего не понимают!

- С дикарями проще найти общий язык, чем с цивилизованными людьми. Они… чисты и бесхитростны и не знают зла нашего мира. К тому же их дикость вовсе не означает глупости. Напротив, алеуты очень способный и разумный народ. Поразительно, но эти люди, не ведающие самых простых предметов быта, знают шахматы и прекрасно играют в них.

- Откуда же они узнали эту игру? – удивилась Катрин.

- Вероятно, какой-нибудь китайский путешественник когда-то завез ее на их острова, и они обучились ей. Эти люди очень быстро учатся, поверьте.

- Думаю, что знакомство с алеутами мы оставим до иного случая, - произнес Николай Николаевич. – Сейчас важнее позаботиться о защите наших берегов… Если англичане займут устье Амура, то замкнут оное своей крепостью, и английские пароходы пойдут по Амуру до Нерчинска и даже до Читы...

- Тогда вся Восточная Сибирь сделается английской! – воскликнул епископ.

- Да, владыка… Но господин Нессельроде страшно боится ненароком задеть англичан! Их интересы он блюдет лучше русских! Ради призрака Священного союза он готов принести в жертву самое будущее России, - Николя нервно забарабанил пальцами по столу и, помолчав, прибавил решительно: - Но, клянусь, ему это не удастся! Потому что в устье Амура станет не английская, а русская крепость! Равно как и в Петропавловске. И когда между этими крепостями будет ходить флотилия, а для вящей предосторожности в крепостях расположатся наши гарнизоны, то этими небольшими средствами на вечные времена будет обеспечено для России владение Сибирью и всеми неисчерпаемыми ее богатствами. Лишь бы Невельской оправдал мои ожидания, и тогда на руках у меня будет козырь, который никто не сможет побить!

Капитан Геннадий Невельской появился в губернаторском доме вскоре по прибытии Николая Николаевича в Иркутск. Этот странноватый моряк, говоривший с такой увлеченностью, что то и дело хватал собеседника за пуговицу сюртука или мундира, представил Николя свой проект исследования Амура. Два века тому назад землепроходец Василий Поярков спустился по Амуру и проплывал вдоль Сахалина по проливу, существовали и карты, на которых Сахалин значился островом. Но с той поры отчего-то решено было считать его полуостровом. И это убеждение укоренилось так же, как и то, что Амур – «непроходимое болото», не приходное для судоходства, а потому для России бесполезное. Таков был вердикт Крузенштерна. Таково было заключение петербургских чиновников. Но Невельской имел дерзость не верить ни тому, ни другому и нашел себе в том неверии вернейшего единомышленника – нового генерал-губернатора.

На свой страх и риск, не имея на то разрешения столицы, отправил Николай Николаевич отважного капитана в экспедицию по разысканию устья Амура. Предпринимая свой поход на Камчатку, он рассчитывал в пути встретить Невельского, но напасть на его след до сих пор не удавалось, и это вызывало тревогу.

В недолгие дни пребывания на Камчатке Николя самолично определил места возведения артиллерийских батарей: на Петропавловской косе, на Сигнальном мысе и у озера Култушное. Батареи должны были охватить Петропавловск подковой и защитить порт от вторжения неприятеля. По горячей рекомендации Преосвященного Иннокентия был назначен и новый губернатор Камчатки – герой славного Наваринского сражения, в коем уничтожен был турецкий флот, адмирал Василий Степанович Завойко, человек отменной честности, деятельный и не боящийся трудностей.

По завершении дел в Петропавловске путешествие продолжилось. В поисках капитана Невельского «Иртыш» прошел вдоль северного берега Сахалина и, так и не найдя следов пропавшего мореплавателя, направился в порт Аян. Николай Николаевич был мрачен, его тревожила судьба Невельского.

- Уж не стряслось ли беды с ним? – хмуро качал он головой. – Тогда, пожалуй, будет карта наша бита…

- Ваше высокопревосходительство! На горизонте какое-то судно!

В рассветном тумане трудно было различить что-либо, и Николя сердито бранил свою подзорную трубу, упрямо не желавшую служить ему, как следовало.

- Должно быть опять какой-нибудь европейский хищник шныряет у наших берегов…

- Ваше высокопревосходительство, это не европейское судно, - покачал головой капитан. – Это… Не могу прочесть названия… Б… ба…

Николай Николаевич выхватил у капитана его подзорную трубу и, приставив ее к глазу, воскликнул:

- «Байкал»!

- «Байкал»? – устремилась к мужу Екатерина Николаевна. – Невельской?!

- Капитан, немедленно спустите шлюпку на воду! Плывем навстречу «Байкалу»! – приказал Николя. Он слишком долго ждал этой встречи, чтобы длить ожидание еще хотя бы какие-то минуты! Катрин последовала за мужем. Ей тоже хотелось услышать вести об итогах экспедиции из первых уст, и она не собиралась ожидать их на палубе «Иртыша»!

Матросы гребли быстро, и вскоре шлюпка приблизилась к заметно потрепанному штормами и оттого шедшему весьма медленно «Байкалу». На капитанском мостике легко было узнать характерную фигуру Невельского.

- Здорово, Геннадий Иванович! – зычно крикнул Николя.

- Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! – раздалось с мостика.

- Рад видеть тебя в здравии! Докладывай же, что наш Амур?!

- Докладываю! Старые карты не врут, и мы оказались правы! Амур судоходен, а Сахалин вовсе не полуостров, а остров, отделенный от материка проливом! Снабжение Камчатки по Амуру возможно судами с осадкой до пятнадцати футов, а по Татарскому проливу – до двадцати трех! – срывался голос, победительную весть сообщающий. Сбылись предчувствия! Оправдались расчеты! Слезы радости навернулись на глазах Катрин. Ей хотелось по-русски крикнуть «ура» и броситься на шею сияющему радостью мужу. Но шлюпка, матросы, экипаж «Байкала» - все это не дозволяло столь бурного проявления эмоций.

- Слава тебе, Геннадий Иванович! – крикнул Николай Николаевич. – Сам Крузенштерн[3] может завидовать тебе! Множество экспедиций достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по русскому смыслу! Россия не забудет службы твоей и подвига! Спасибо тебе!

Путешествие клонилось к завершению. Впереди предстоял еще нелегкий путь назад, но Екатерина Николаевна уже не боялась его тягостей. Сибирь заворожила ее, покорила ее сердце. Никакой самый прекрасный европейский город, творение гения человеческого, не мог соперничать с этим грандиозным творением Божиим.

- Знаешь, Николя, когда тебя отправят в отставку, я хотела бы остаться здесь, в Сибири…

- Ах ты, сибирячка моя! Погоди пока с отставкой, нам еще многое предстоит сделать!

Глаза Николя светились, и Катрин знала, что перед этими глазами теперь простираются не имеющие горизонтов планы… Сокращенная же их версия, пригодная для официального изложения, вскоре должна была лечь на стол Царю в виде обширного доклада. В нем Николай Николаевич, получив свой главный козырь, мог, наконец утверждать и требовать: «Соседний Китай, бессильный ныне по своему невежеству, легко может сделаться опасным для нас, и тогда Сибирь перестанет быть русскою. Потеря этих пространств не может вознаградиться никакими победами и завоеваниями в Европе; чтобы сохранить Сибирь, необходимо ныне же утвердить за нами Камчатку, Сахалин, устье и плавание по Амуру».

ОКОНЧАНИЕ


[1] Алексей Федорович Орлов - русский государственный деятель, генерал от кавалерии, генерал-адъютант; главноначальствующий III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии и шеф жандармов.

[2] Витус Беринг - российский мореплаватель, офицер русского флота, капитан-командор. По происхождению датчанин. В 1725-1730 и 1733-1741 годах руководил Первой и Второй Камчатскими экспедициями.

[3] Иван Федорович Крузенштерн - русский мореплаватель, адмирал. Происходил из остзейских дворян. Возглавлял в 1803-1806 годах первое русское кругосветное плавание.