В январе 1928 года, когда дедушку сочли выздоровевшим, сообщений с Соловками не было, и дедушку отправили в Кемь, на Попов остров. Там он и пробыл весь срок.
Мне рассказывали гр. Андрей Александрович Гудович и Владимир Алексеевич Казачков, что они встречались с ним там.
Бабушку поездом этапом довезли до Новосибирска, оттуда по Оби их пароходом должны были отправить в Тобольск. И уж оттуда опять пароходом в Берёзово. Это более двух тысяч километров.
А пока в Новосибирске, в ожидании парохода на Тобольск, их поместили в тюрьму.
Наконец пароход пришёл, и началась водная часть эпопеи.
Несмотря на то, что это был конец августа - начало сентября, на пароходе было очень холодно. Ведь это была Сибирь, и двигались они на Север.
В селениях по Оби, куда приставал пароход, на пристани приходили ранее сосланные туда, в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых, а то и родных.
На одной из пристаней бабушка увидела знакомую - кажется кн. Горчакову, она отбывала там ссылку. Видимо, на пароходе был не очень строгий режим и на время стоянки бабушка пошла к Горчаковой домой, чтобы согреться и помыться. Оказалось, что та живёт с де Ласси. Он был хорошо знаком бабушке.
Де Ласси был женат на её двоюродной сестре Людмиле Дмитриевне Бутурлиной. У неё был брат Василий Дмитриевич. Когда умер их отец, бабушкин дядя генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Бутурлин, его дети получили в наследство по миллиону рублей. Де Ласси показалось мало того, что получила его жена, он решил прибрать к рукам и деньги её брата. Он подговорил какого-то врача, который под видом прививки заразил двадцатишестилетнего Василия Дмитриевича дифтеритом. В.Д. очень тяжело болел, но выздоровел, тогда его заразили снова. В этот раз он умер.
Дело это вскрылось, был громкий процесс, де Ласси, и врач пошли на каторгу.
И вот, спустя много лет, далеко в Сибири, бабушка встретила убийцу своего брата.
Де Ласси подошёл к ней и сказал:
- Варвара Александровна, не будем вспоминать то, что было давным-давно. Советская власть нас уровняла. Оставайтесь у нас, отдохните.
Мама говорила, что бабушка потом с гордостью приводила свой ответ:
- Нет, подлость останется подлостью всегда.
И ушла из тёплого дома на промороженный пароход.
До Тобольска они добрались только 15 сентября.
Мне удалось в архиве ФСБ в деле Истоминых найти следующий документ:
Утверждаю
Нач. Тобокруга ОГПУ
/Заикин/
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
1927 г. сентября 15 дня, я, п/уполномоченного ИНФ Тобокротдела ОГПУ Назарова, рассмотрела л/д а/с:
-- Хайкина Меера Мовшевича
-- Зотикова Петра Михайловича
-- Фейгина Лейба Хацкелевича
-- Раскина Шлема Нахимовича
-- Каплан Лейзера Ханоновича
-- Савицкина Ефима Яковлевича
-- Шерстинского Абрама Мордуховича
-- Шерстинского Моисея Мордуховича
-- Вадбольского Авенира Авенировича
-- Раскина Моисея Нахимовича
-- Истоминой Варвары Александровны
-- Фейгина Самуила Хацкелевича
-- Ковалевского Георгия Дмитриевича
-- Романова Василия Михайловича
и, усматривая из таковых, что указанным выше а/с местом для дальнейшего отбывания срока ссылки назначено с. Берёзово, а потому
ПОСТАНОВИЛ:
А/с в числе 14 человек заключить под стражу в Тобизолятор с/н и с первым отходящим из гор. Тобольска этапом направить в с. Берёзово.
Копии настоящего постановления направить нач. Тобизолятора с/н и Ст. Пом. Облпрокурора по Тобокругу для сведения
п/уполномоченного /Назарова/
"Согласен"
нач. ИНФАГО /Фокин/
Я не знаю, когда этот этап добрался до Берёзова.
В нем из четырнадцати человек только пятеро русских. В те годы Советский Союз ещё не обвиняли в антисемитизме. Скорее всего, это отголоски борьбы Сталина с Троцким. Наверное, они и держались отдельно - русские и евреи.
Во всяком случае, все пятеро русских поселились в Берёзове вместе. Жили коммуной.
Судьбы Зотикова и Романова мне неизвестны, но по аналогии с судьбами других людей, арестованных в те годы, они должны быть трагичны.
Дядя Юра Ковалевский
Георгий Дмитриевич Ковалевский, это наш дядя Юра, он попал в ссылку по глупости, это поняли даже в те суровые годы. Его вскоре освободили, он вернулся в Питер. Впоследствии женился на маминой сестре тёте Ире и был отцом нашего недавно умершего двоюродного брата Сергея, которого мы все очень любили.
В 1935 году после убийства Кирова Ковалевских выслали в Самару. Дядя Юра в центре города сумел построить квартиру для семьи, но в 1940 году в возрасте тридцати шести лет он умер от туберкулёза горла, которым заразился, судя по всему, от Вадбольского ещё в Берёзове.
кн. Авенир Авенирович Вадбольский
Князь Авенир Авенирович Вадбольский, выпускник Пажеского корпуса, бывший поручик лейб-гвардии Егерского полка, до Берёзова пробыл три года на Соловках. В 1930 году, когда кончился срок его ссылки, его снова арестовали на пароходе, на котором он возвращался из Берёзова, привезли на Лубянку, где обвинили в принадлежности к каким-то мифическим контрреволюционным организациям, придуманным ОГПУ, и расстреляли через несколько дней после того, как ему исполнилось тридцать два года. Это был очень близкий нашей семье человек.
В "Летописи Историко-Родословного общества в Москве" за 2009 год напечатана моя статья о нем.
Я доволен, что мне удалось рассказать об Авенире Авенировиче людям.
Большую помощь девочкам оказывала приятельница бабушки Софья Александровна Тюрберт. Это была одинокая немолодая женщина. В самом начале двадцатого века она вышла замуж за офицера, но он погиб то ли на русско-японской, то ли во время мировой войны.
Жила Софья Алексеевна в одной квартире с внучкой Льва Николаевича Толстого Софьей Андреевной и ее матерью Ольгой Константиновной.
Весной 1925 года Софья Андреевна вышла замуж за Сергея Есенина. Бывая вместе с бабушкой у С.А. Тюрберт, мама несколько раз видела Есенина. Он приходил домой пьяный, скандалил, матерился, дрался, его жена пряталась от него под кроватью. Особенно неприязненные отношения были у него, как водится, с тёщей.
Мама всегда очень любила стихи Есенина, но о нем самом отзывалась, мягко говоря, с прохладцей.
Но именно от мамы я узнал о Есенине ещё тогда, когда имя его было, фактически, под запретом. Она же читала мне наизусть его стихи. Особенно любила "Письмо к матери".
Софья Алексеевна Тюрберт преподавала французский язык жене Сталина - Н.С. Аллилуевой. Когда она рассказала Аллилуевой о трёх девочках, у которых арестовали обоих родителей, та ей не поверила, сказала, что сама хочет в этом убедиться. Как-то, в конце 1927 года, она приехала к ним, расспрашивала. Судьба девочек её затронула.
По её совету, тётя Варя написала письмо на имя Сталина. Аллилуева говорила, что она никогда ничего не принимает для передачи Сталину, но тут случай особый. Передали письмо Аллилуевой все через ту же С.А. Тюрберт.
Навещал девочек и митрополит Трифон (кн. Туркестанов). С семьёй мамы он был связан двойным свойством: он был братом жены Сергея Сергеевича Бутурлина - дяди бабушки Вари - Веры Петровны (ур. Северцовой), а его племянник Пётр Александрович Туркестанов женился на маминой двоюродной сестре Наталье Дмитриевне Истоминой.
Особенно тёплые отношения у владыки были с тётей Ирой. Она старалась посещать почти все его службы. Он отслужит в одном храме, у выхода его ждут верующие и тётя Ира в первых рядах. Он благословит всех, и персонально тётю Иру, садится на извозчика и едет в другой храм. А тётя Ира, где на трамвае, где бегом, успевает туда раньше его. И стоит уже, ждёт в толпе встречающих. Он увидит её, погрозит ей пальцем, улыбнётся. И так не раз.
Почти ежедневно приходил к ним их двоюродный брат, как его называла мама, Андрейка Урусов. И, по её словам, торчал он у них с утра до вечера. Мама говорила, что иногда им хотелось бы побыть одним, но как не пытались они спровадить Андрейку, все было бесполезно. Он добросовестно демонстрировал свою солидарность с ними. Мама подозревала, что кроме всего прочего, ему нравилась тётя Варя. Но, вообще-то, она была на три года старше его. Хотя, тринадцатилетние мальчишки порой влюбляются в шестнадцатилетних девушек.
По словам мамы они не раз говорили ему:
- Андрейка, не ходи ты к нам, можешь загреметь вслед за нашими мамой и папой.
Он только махал рукой и говорил:
- А, пускай.
Тогда его не тронули, но потом, в проклятом 1937, расстреляли и его, ему было двадцать три года, и его старшего брата Петра Петровича Урусова тридцати двух лет с женой Ольгой Владимировной (ур. Голицыной) двадцати шести лет.
Андрей Петрович Урусов в тюрьме передрасстрелом
Вся их вина перед советской властью состояла лишь в том, что они родились князьями.
В том же году расстреляли маминого дядю Петра Владимировича Истомина, а потом, в мае 1938, и тётю - Варвару Владимировну Истомину.
Пётр Владимирович Истомин
Не так уж безосновательны были опасения тёти Иры, которые она высказала по поводу мемуаров С.Л. Толстого, хотя вряд ли это они повлияли. Просто принято тогда было в СССР таким радикальным способом избавляться от "социально чуждых элементов".
Мамины дядя и тётя Володя и Варя Истомины. Выпускник Лицея Цесаревича Николая прапорщик Белорусского гусарского полка Владимир Владимирович Истомин погиб в августе 1914 года, Варвара Владимировна Истомина была расстреляна в Минусинске в 1938 году.
Когда девочки жили ещё в Крестовоздвиженском переулке, школа была в нескольких шагах, в старом Бутурлинском доме, но, тем не менее, мама в школу постоянно опаздывала - очень уж не хотелось рано вставать, а родители, которые не давали бы расслабляться, были, как говорится, "в местах отдалённых".
Мама выскакивала из дома, когда раздавался звонок на начало уроков и, естественно, все время опаздывала. Учительница благоволила маме, особенно, после ареста родителей. Даже порой советовала ей, с кем дружить, а с кем лучше не стоит из её "непростых" одноклассников. За опоздания она тоже довольно мягко выговаривала маме. Но когда эти опоздания стали ежедневными, не выдержала и она:
- Оля, я не пущу тебя на урок, пока ты не напишешь стихотворение о том, что нельзя опаздывать в школу.
Мама тут же выдала экспромт:
Динь-динь, динь-динь
Звенит звонок,
Бежим скорее на урок...
Продолжения не помню, но смысл такой, что нельзя опаздывать ни на минуту, потому что каждую минуту мы узнаем в школе что-то новое.
Растроганная учительница, смахнув слезу, разрешила ей сесть на место.
А мама говорила:
- Я ведь так и делала, бежала на урок по звонку. Другое дело только, что не успевала войти в класс раньше учительницы.
В этой же школе учился и некий Борька (иногда мама говорила, что звали его Петькой) Реми, который был неравнодушен к маме. Он поджидал её после уроков, брал её портфель и провожал до дома. Идти, правда, было совсем недалеко.
Мать Борьки говорила ему:
- Зря стараешься. Оля твоя родственница, ты не сможешь жениться на ней. (Мамин дедушка Владимир Константинович Истомин был женат на Наталье Александровне Реми)
Но Борька-Петька упорно продолжал ухаживать за мамой.
Приходили письма от бабушки. В одном из них была фотография их "Берёзовской коммуны": бабушка, Вадбольский, дядя Юра, Зотиков.
Тётя Ира в девяностых годах, теперь уже прошлого века, рассказывала мне:
- Мы с Варенькой выбрали себе женихов. Варенька - Вадбольского, я - Ковалевского. А Оленьке оставили пожилого Зотикова. Ведь мы были совсем девчонки и, несмотря ни на что, шутили, смеялись.
Потом их переселили в Большой Гнезднековский.
Как-то пришло письмо от Вадбольского.
По словам тёти Иры начиналось оно так: "Позвольте, с разрешения Вашей матушки, благословить ваше существование на зеленеющем ныне континенте..." Видимо, это было весной.
Приходили письма и позже, в некоторых были стихи.
Перед Пасхой в 1928 году ещё раз приехала к ним Аллилуева, вместе с "рыжим Васькой", как говорила мама. Она привезла им кулич, ветчину, пасху. "Денег не дала", - уточняла мама.
Аллилуева сказала:
- Девочки, ваша мама скоро будет с вами...
Это было радостное известие.
Действительно, где-то в апреле в Берёзово пришло распоряжение, об отмене ссылки в отношении Истоминой В.А.
Но выехать бабушка смогла только в середине мая, когда открылся водный путь.
Девчонки оставались девчонками. Весной, чуть стало теплее, они забирались на крышу дома загорать. И хотя на улице было ещё прохладно, от нагретой крыши веяло теплом. Эффект раннего загара они усиливали и тем, что мазались разведённым водой раствором йода.
Загар, видимо, давал о себе знать. Как-то, придя с Тверской, тётя Варя пожаловалась находившейся у них С.А. Тюрберт:
- Невозможно пройти по улице, на каждом шагу вяжутся ребята.
- Что ты, Варенька, нужно уметь вести себя. Я сколько хожу, ни один ко мне не привязался, - ответила пятидесятилетняя Софья Александровна.
Позже тётя Ира рассказала мне о судьбе Тюрберт. В 1941 году она поехала к кому-то из знакомых в Ленинград, не смогла выехать обратно после начала войны и погибла в блокаду.
Мама в те годы
Раньше бабушки в Москве по дороге домой, в Ленинград, появился освобождённый от ссылки дядя Юра Ковалевский. Ему очень понравилась тётя Ира, и он задержался в Москве на гораздо больший срок, чем первоначально собирался.
Где-то в конце мая - начале июня возвратилась в Москву бабушка Варя. Причём, даже без "минус шести" или "минус десяти", как давали в те годы людям, вернувшимся из ссылки. Это означало запрещение жить в шести или десяти крупнейших городах СССР (список их приводился).
После возвращения бабушке, которая раньше никогда нигде не работала, пришлось искать работу. Правда, у неё был диплом "домашней учительницы". В конце концов, она стала обучать французскому языку детей какого-то богатого американского специалиста, работавшего в СССР.
Мама вспоминала, как они с бабушкой с семьёй этого американца ездили в Екатеринбург. Ехали в шикарных двухместных купе, диваны в которых были оббиты красным бархатом, у дверей были бронзовые ручки. В каждом купе была ванная комната - все это тогда произвело на маму неизгладимое впечатление.
Не знаю, с какой целью ездил американец в Екатеринбург, но они побывали там и в ипатьевском доме, где в июле 1918 года чекистами под руководством Янкеля Юровского была убита царская семья. Спускались по знаменитым 23 ступеням в подвал. Мама говорила, что она видела отметины от пуль на стенах и на потолке подвала.
Американцы хорошо платили бабушке, причём, часть платы она получала в долларах, благодаря чему появилась возможность покупать продукты в Торгсине - существовала тогда система магазинов торговли с иностранцами, отсюда - Торгсин, где за валюту или за золото можно было купить продукты и деликатесы, которых не было в обычных московских магазинах. Кроме того, американцы дарили бабушке вещи для неё и для девочек.
Как сказал, правда, позже и по другому поводу, Сталин, "жить стало лучше, жить стало веселее".
Все это не могло не вызвать нехорошие чувства у некоторых их соседей по коммуналке, которым трудно было пережить, что кому-то стало хорошо. Кто-то написал донос в ГПУ.
Приходили письма от Вадбольского. Часто в них были стихи.
Бабушка знала, что Вадбольский в Берёзове нуждался, решила сходить к его матери, сказать, что её сыну нужно помочь деньгами, вещами. Пошла бабушка с мамой. Княгиня Вадбольская встретила их неприветливо, насчёт Авенира Авенировича сказала, что ничего не хочет знать об "этом типе", что это "скелет их семьи". Мама говорила, что её поразил нос княгини, который был красного цвета и наводил на размышления не в её пользу.
Потом письма от Вадбольского перестали приходить. Бабушка пошла к Пешковой, узнать, не случилось ли с ним чего-нибудь. Пешкова предложила прийти через несколько дней.
Когда бабушка пришла снова, Пешкова сказала:
- Варвара Александровна, забудьте о Вадбольском, ему ничем помочь нельзя. Если у вас есть его письма, уничтожьте их.
В те годы к таким советам относились очень серьёзно. Все письма и стихи Авенира Авенировича были сожжены. В памяти у мамы и тёти Иры осталось лишь несколько стихотворений.
В 1930 году освободили дедушку, но после лагеря его отправили отбывать трёхлетнюю ссылку в Архангельск.
Мама говорила, что они получили письмо от некого Бо?яра (ударение на "о"), который вместе с дедушкой был в лагере и тоже попал в Архангельск. Он писал, что дедушка тяжело болен - в Кеми он обморозил лёгкие и у него начался туберкулёз. Кроме того, надвигалась зима, а у него не было тёплой одежды.
Бабушка запаслась продуктами, американцы снабдили её "промтоварами", как говорила мама, для дедушки, и поехала в Архангельск.
А несколько дней спустя, ночью за ней пришли чекисты. Доносы соседей не остались без внимания. Не обнаружив бабушки, они поначалу были несколько озадачены, но, узнав, что она уехала в Архангельск, сказали:
- Вот и отлично. Мы сообщим, чтобы её там и оставили.
А девочкам приказали утром явиться на Лубянку.
Там их встретил уже знакомый им следователь Трубников и сказал, что в течение трёх дней они должны покинуть Москву. "Убирайтесь, куда хотите" - примерно так сформулировал он поставленную перед ними задачу. Позже они узнали, что в их опустевшую комнату въехал брат Трубникова.
В это время в Москве были только тётя Варя и мама. Тётя Ира, которая работала на кинофабрике, незадолго до этого вышла замуж за кинорежиссёра, как называла его мама, Додку Шевченко и проводила медовый месяц на юге. В Москву она вернулась на следующий день после визита девочек на Лубянку. Вошла весёлая, загорелая. Узнав, как обстоят дела дома, она сказала:
- Девчонки, меня здесь не было. Кому будет лучше, если в Архангельск покатят трое, а не двое. Не обижайтесь, провожать не приду.
Рассказывая это, мама её не осуждала.
Благодаря тому, что тётя Ира носила фамилию Шевченко, её не тронули.
Тётя Варя решила ехать в Ленинград. Ей нравился дядя Юра, хотя он был влюблён в тётю Иру. А мама, с максимально возможным количеством вещей, загрузилась на третью полку вагона поезда Москва - Архангельск. Сколько времени поезд должен был идти до Архангельска, не знаю, но однажды ночью её разбудил голос:
- Есть кто в вагоне?
Мама открыла глаза, в вагоне темно, только в проходе стоит мужчина с фонарём. Увидев маму, он спросил:
- А ты чего здесь делаешь?
- Еду в Архангельск.
- Какой Архангельск. У вагона буксы сгорели. Всех пассажиров распихали по другим вагонам. Поезд сейчас отходит, а этот вагон бросают. Что ты будешь делать здесь, в вологодских степях. (Рассказывая об этом, мама всегда именно так говорила, хотя Вологда ассоциируется скорее с лесами, чем со степями). Бери вещи и беги.
Он помог маме выгрузить вещи, и они побежали вдоль состава, но ни в один вагон маму не пускали - все переполнено, мест нет. А паровоз уже гудки даёт, вот-вот состав тронется.
Наконец добежали до вагона, где ехали красноармейцы. Их командир сказал:
- Сюда нельзя, это воинский вагон.
Но солдаты закричали:
- Разрешите взять девчонку, не оставлять же её в этой глуши, тут её волки съедят.
- Запрещаю брать посторонних.
А из вагона уже тянулись руки солдат:
- Давай, девочка, залезай.
- Я вас на губу посажу.
- Сажай куда хочешь, а девчонку не оставим пропадать.
Поезд начал двигаться, побросав часть вещей, мама успела вскочить в вагон. Дальше до Архангельска доехала без приключений.
Вид дедушки поразил маму. Она помнила его, как она говорила, весёлым, искристым, с темными волосами, а увидела совсем седым и каким-то погасшим.
Ещё её поразили деревянные тротуары Архангельска. Да и вообще, весь город в те годы был деревянным. Гигантские штабели брёвен лежали по берегам Двины, это был основной продукт экспорта СССР в те годы. Заготавливалось это "зелёное золото страны Советов", в основном, рукам заключённых. Тысячи человек гибли от непосильного труда на лесоповалах и других "стройках коммунизма", но товарища Сталина эти жертвы не волновали. Ему была нужна валюта на индустриализацию страны. А "бабы ещё нарожают", как издавна говорили на Руси. Петровская "европеизация" России сократила население на четверть. Кто считал жертвы "индустриализации".
Жили дедушка с бабушкой в холодном сыром бараке. Рядом с ними жили, так же высланные из Москвы, Кристи и их родственники Глебовы. В семье Марии Александровны Кристи накануне мировой войны произошло несчастье, о котором тогда говорил весь Петербург. И Кристи, и Глебовы были близкими родственниками Михалковых. Мама помнит, как приезжал навестить их будущий известный поэт, тогда совсем ещё юный Сергей Михалков. Он ходил в длинной шинели, будёновке и юнгштурмовке - кажется, это вид гимнастёрки, с портупеей.
В Архангельске было много ссыльных, как тогда говорили, "бывших дворян". Молодёжь общалась между собой, многие были знакомы ещё по Москве, по Питеру. Летом в выходные все вместе ездили купаться на Двину, у мамы сохранилось несколько групповых фотографий, сделанных на пляже. В своё время я не попросил её подписать, кто на них изображён, а теперь уже поздно.
Один из Кристи, Сергей, отбывал ссылку в Архангельске после тюрьмы. Он переписывался со своими бывшими сокамерниками, это была, в основном, дворянская молодёжь. Как-то в компании он прочитал полученные оттуда стихи:
Сергею Кристи
Атлет с цыганскими глазами,
С улыбкой греческих богов,
Он принял лязг и звон оков,
Тряхнув волнистыми кудрями.
Он внёс в тюрьму, не расплескав,
Златокипящей жизни чашу,
Тот будет тридцать раз неправ,
Кто не восславит встречу нашу.
Наш на прогулках коновод,
Болтун и ум черезвычайный,
С Карлушей ссорой театральной
Он нас и нынче развлечёт.
А чуть ударит в пол носком
Чечётки такт Кологородцев,
Он тут как тут, и вот вдвоём,
Трясутся парой иноходцев.
Он и художник, и актёр,
Он и поэт и архитектор,
И тренированный боксёр,
Любовного любимый лектор.
Так пусть же вянут за окном,
Шурша, желтеющие листья,
Сияет солнечным лучом
У нас в тюрьме курчавый Кристи.
Он внёс в тюрьму, не расплескав,
Златокипящей жизни чашу,
Тот будет тридцать раз неправ,
Кто не восславит встречу нашу.
Мама говорила, что читал он их с гордостью, но, надо сказать, что гордость, судя по стихам, была обоснованной. Ведь некоторых тюрьма и все эти невзгоды ломали. Сергей Кристи был не из этой породы людей.
Архангельск, лето 1933 или 1934 года, на берегу Сев.Двины. Сидит слева третья - тётя Ира (Ирина Леонидовна Истомина), стоит в центре - мама. Насколько помню по словам мамы, сидит первый справа - С.Кристи
Дедушка работал в Севводстрое, бабушка - швеёй в какой-то артели. Зарабатывали они, видимо, совсем немного, потому что пришлось искать работу и маме. Ей даже переправили год рождения на 1916, чтобы она могла пойти работать.
Помог все тот же Бояр. Чрезвычайно энергичный человек, он в Архангельске стал работать директором столовой и взял маму к себе официанткой.
Вообще, мама очень тепло вспоминала Бояра. Он помогал многим. Например, нуждающиеся ссыльные получали в его столовой бесплатно суп из солёных зелёных помидор. Не деликатес, конечно, но когда голодаешь, будешь рад и этому. К сожалению, дальнейшая судьба Бояра неизвестна.
Как-то в столовую зашла группа лётчиков полярной авиации. Весёлые молодые ребята, в те годы отношение к полярникам было почти такое же, как в наши дни к космонавтам. С мамой они шутили, смеялись, а потом сказали:
- Что ты, такая молодая, красивая, тут с тарелками бегаешь. Полетели с нами на Диксон, будешь там королевой.
И стали расписывать ей прелести жизни на Диксоне. И, хотя в СССР пропаганда насаждала резко отрицательное отношение к монаршим особам, перспектива стать королевой хотя бы на Диксоне, прельстила маму, и она благосклонно отнеслась к этой идее. Но резко против выступил дедушка. То ли он действительно отрицательно относился к монархии, как таковой, как он утверждал в своё время на допросах в ГПУ, то ли ему не внушили доверия сами лётчики, но на Диксон самолёт, в конце концов, полетел без мамы.
Ближе к зиме семье удалось перебраться в более тёплую комнату в добротном доме.
Работала мама на другом берегу Двины, мост был далеко, и ей приходилось каждый раз делать большой крюк по пути на работу. Когда Двина замёрзла, она, как и большинство архангелогородцев, стала ходить напрямик через реку по льду. Зимой в Архангельске нет полярной ночи, но светает днём всего на два-три часа, остальное время темно.
Как-то, получив зарплату, мама спешила домой. В темноте она не заметила, что по Двине незадолго перед этим прошёл ледокол, пошла обычной дорогой, и провалилась в полынью. Как ей казалось, она молча пыталась вскарабкаться на льдины, но они выворачивались из-под неё. Потом она потеряла сознание. Очнулась она в какой-то тёплой комнате в постели. Около неё были незнакомые люди. Мама спросила:
- Как я сюда попала?
- Мы тебя вытащили из реки.
- А как вы узнали, что я тону?
- Милая, да ты так кричала, что чуть ли не весь Архангельск сбежался.
Последствия этого зимнего купания дали о себе знать. У мамы началось сильнейшее воспаление почек. Никакие лекарства не помогали, ей становилось все хуже и хуже, и лечащие врачи уже намекали, что медицина не всесильна. Кто-то, кажется, опять же Бояр, посоветовал обратиться к гомеопату. Пришёл старичок, посмотрел, постучал согнутыми пальцами по спине и выписал маме какие-то мудрёные лекарства в мелких драже, которые она должна была принимать десятками по строго определённой схеме. Тем не менее, скоро мама пошла на поправку и все последующие почти восемьдесят лет жизни с почками у неё никаких проблем больше не было. С тех пор она свято поверила гомеопатам и каждому, кто тяжело заболевал, советовала обращаться именно к ним.
Как-то, из очередного письма от тёти Вари, они узнали, что в Ленинграде она вышла замуж за Игоря Николаевича Филимонова. Это был друг Юрия Дмитриевича Ковалевского, тоже бывший кадет. Они вместе с дядей Юрой работали на ленинградской кинофабрике.
Писала им и тётя Ира. С Шевченко она разошлась, но снова была замужем и у неё была уже другая фамилия.
Плохо чувствовал себя дедушка. Порой казалось, он потерял интерес к жизни. 27 ноября 1933 года в больнице дедушка умер. Мама пошла в морг, принесла вещи для дедушки. В морге она застала персонал за коллективным обедом. Ей сказали:
- Подождите, мы закончим и проводим вас к вашему отцу.
Мама не стала ждать и прошла в большую холодную комнату, где на столах, покрытые простынями, лежали тела умерших. Было их довольно много, и мама подумала:
- Как же я найду папу?
И вдруг ей показалось, что на одном из столов простыня шевельнулась. Она подошла, сдвинула простыню. Под ней лежал дедушка. Через некоторое время подошли санитары.
- Как вы нашли его? - удивились они.
И бабушка, и мама тяжело переживали потерю дедушки.
Вскоре мама познакомилась с Геннадием Бухоновым. Он был сыном бывшего воронежского то ли губернатора, то ли предводителя дворянства. В Воронеже Геннадий остался жить и после революции, кончил школу, поступил в институт. Но вскоре его арестовали и выслали в Архангельск. Это была первая мамина любовь. У мамы были голубые глаза, и Геннадий называл её Незабудкой.
Хотя, может быть, это была не любовь, а юношеское увлечение. Любили мама, как я понимаю, всю жизнь одного человека - нашего отца.
В июне 1934 года накануне своего дня рождения в Ленинграде умерла тётя Варя.
Эту дату её смерти я слышал не раз. Но недавно, после смерти тёти Иры 3 июля 2009 года, я был в Самаре. Внук тёти Иры Павлик Позняков нашёл в её бумагах запись, где говорилось, что тётя Варя умерла 19 августа 1932 года. Эта дата кажется мне более реальной, потому что в сентябре 1934 года папа женился на маме. Не могло же это произойти через месяц после смерти тёти Вари.
Похоронили тётю Варю на Смоленском кладбище в Ленинграде. Стоят слева направо:мама, папа, бабушка Лида -мать папы, бабушка Варя, тётя Ира, дядя Леля - брат папы. Двух стоящих справа, как тогда говорили, барышень, я не знаю.
Папа рассказывал мне, что умерла тётя Варя от перитонита. Она была физически очень сильным человеком, папа говорил, что они иногда в шутку боролись. Стали они как-то бороться и когда тётя Варя была беременной. Видимо, плод оторвался, началось заражение, и она умерла.
Когда у меня в 1963 году лопнул аппендицит и развился перитонит, лошадиными дозами пенициллина его сумели заглушить. Помню, папа говорил тогда, что если бы в 30-х годах был пенициллин, тётю Варю тоже спасли бы.
Правда, когда я как-то завёл разговор о тёте Варе с тётей Ирой в девяностых годах, она сказала, что тётя Варя умерла от последствий криминального аборта. Якобы тётя Варя крепко поссорилась с папой и пошла делать аборт. Официально в СССР они были тогда запрещены. Сделали ей криминально, и неудачно.
Когда я рассказал тёте Ире папину версию, она сказала:
- Раз он так тебе говорил, значит, так оно и было. Видимо, у меня были неверные сведения.
Теперь уже не узнаешь, как оно был на самом деле, да и так ли это важно сейчас, спустя семьдесят пять лет. Во всяком случае, и для мамы, и для бабушки эта смерть была тяжёлой потерей.
Как я уже говорил, в сентябре 1934 года папа и мама расписались в Ленинграде.
Мама хотела сохранить свою девичью фамилию - Истомина, но папа, делая упор на то, что будущим детям будет непонятно кто они: Филимоновы или Истомины, убедил её стать Филимоновой.
Мама рассказывала, что для Бухонова её брак был тяжёлым ударом. Он прислал маме в Ленинград стихи:
Потерял я незабудку-цветок,
Так недавно здесь цвёл, голубея,
Сердце сжалось в сухой лепесток,
Печально осенью вея.
Зачем на пути своём встретил
Этот нежный голубой цветок,
Миг встречи был так радостно светел,
Как утром ранним восток.
Страшно было, долго, холодно,
И в груди трещал мороз,
Про себя я слышал: "Молод он,
Вывезет тяжёлый воз".
Слушал, вёз и улыбался,
Счастье, вот оно, пришло,
С незабудкой повстречался,
Стало вольно и светло.
А теперь вот, ночью звёздной,
Ветер стонет меж болот.
Ты стони со мною слёзней,
Стон цветок мой не вернёт?
Мне горька потеря эта,
Погоди-ка ты, не вой,
Будет ласкою согрета
Незабудка там другой.
Ну и что ж, была б счастлива,
Обо мне, что говорить.
Солнце светит пусть в час ливня,
Незабудке не грустить.
Пусть цветёт, где рожь смеётся,
Где родная сторона,
Жаворонка песня льётся,
Голубеет вышина.
Что ж теперь, сплясать, что ль, с горя,
С радости, что ль, трепака.
Эх ты, воля, моя воля,
Нет тебя и нет цветка.
Архангельск 1934 г.
К стихам была приписка, что если через 10, 20, 40 лет Вы окажетесь свободной, одной, сообщите мне, я все брошу и приеду к вам.
Что было дальше с Бухоновым, мама не знает. Скорее всего, ничего хорошего, даже если его освободили после ссылки. В конце тридцатых годов НКВД "подбирало" тех, кто сидел раньше. Потом была война, где он мог оказаться и мог погибнуть. А в сороковых годах уже МГБ опять-таки "подбирало" ранее сидевших. Шансов у него пройти живым через эту череду мясорубок было мало.
Я встречал людей, сидевших до войны, прошедших всю войну на фронте, и снова посаженных после неё. Это были не уголовники.
Во всяком случае, вспоминала мама "Гену Бухонова" всегда тепло.
Жить стали молодожёны в старой, ещё дореволюционной Филимоновской квартире в Ленинграде на Каменоостровском проспекте д.50 кв.2. Правда, раньше в ней Филимоновым принадлежали десять комнат, теперь остались две.Кроме папы с мамой обитали там бабушка Лида - папина мать Лидия Леонидовна Филимонова (ур. Дембовская), воспитанница и родственница Филимоновых - Вера Васильевна Страхова.
Папа учился на пятом курсе Политехнического института, и, хотя учился он на дневном отделении, он ещё где-то и работал. Жили неплохо по тем меркам, а с окончанием института, открылись бы неплохие перспективы.
Но 1 декабря 1934 года был убит С.М.Киров. Этот день изменил судьбу десятков, если не сотен тысяч людей. Наверное, изменилась и сама страна. Началась, если можно так сказать, репетиция Большого Террора.
Изменил он судьбу и моих родителей.
Олег Филимонов,
потомок одного из руководителей обороны Севастополя в 1854-1855 гг. контр-адмирала Истомина В.И. (1809-1855 гг.)
