ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:
http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/
СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ
https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/
Елена Семенова. Слава России. Рожденный с душой птицы (Александр Прокофьев-Северский). Ч.1.
***
Гидропланы – самолет сезонный. Усмирили льдовые оковы Балтику, и хоть медведем засыпай! Но дорвавшемуся до неба сквозь столько преград Прокофьеву менее всего хотелось теперь в берлогу. Он ведь только-только ощутил вкус к воздушной охоте, поднаторел в ней, сбивая самолеты противника!
Однако же, кто сказал, что нельзя летать зимой? Ведь, вот, к примеру, колеса – заменяют на зиму полозья саней? Отчего же и самолетам полозья не приладить?
Чертежи «самолетных лыж» Александр выполнил сам и сам же испытал свое изобретение, изготовленное на родном щетининском заводе под чутким контролем Григоровича. Новая модель лодки, получившая название М-11, зарекомендовала себя блестяще и была признана лучшим изобретением 1916 года. Отныне и зима не могла подрезать крылья русским «птицам»!
Зима не могла, а, вот, люди…
- Александр Николаевич, поговорите с рабочими! Они вас знают, доверяют вам, вы единственный человек, которому они поверят! – начальник морской авиации Дудоров не мог скрыть растерянности и отчаяния. Замутилось на душе и у Прокофьева… Если уж щетининцы взбунтовались, наученные большевистскими пораженческими прокламациями, то куда дальше?.. А, впрочем, после избиения офицеров Балтики, учиненного матросами, чему удивляться? Сколько славных моряков было растерзано в эти страшные дни! И среди них благодетель Непенин, всегда так заботившийся о нижних чинах…
Страшно и отвратительно разнуздание черни! Самые темные силы замутненных и невежественных душ выплескиваются тогда наружу, испепеляя и уродуя все, что окажется на пути. А эти петроградские болтуны и вздорные барышни щеголяли красными бантиками и поздравляли друг друга с «освобождением»! От чего – «освобождением»? Кто и в чем теснил этих пресыщенных людей?! Все они праздновали предательство собственного Отечества и соучаствовали ему! И ведь даже иные офицеры увлеклись революционной химерой. Слышал Александр одного такого витию при погонах:
- Вот, теперь без распутинцев быстрее немцев обломаем!
- С милюковцами и керенцами обламывать будете? И с пьяной от офицерской крови сволочью?!
Ох, и тошно было Прокофьеву на это безумие смотреть! Пожалуй, единственный раз только и было так тошно – когда в госпитале без ноги лежал… Но ногу человеку можно вполне удовлетворительно заменить деревяшкой. То ли дело голову! А России-матушке аккурат голову и оторвали без жалости, и теперь билось в страшных конвульсиях тело… Улететь бы навсегда от зрелища жуткого!..
На завод Щетинана он, конечно, поехал. Бушевал завод! Требовал! Ми-ра. В разгар войны… Теперь везде – митинг! Везде – требования! Комитеты! Хотим работаем, хотим пишем резолюции и бастуем, и пусть пропадают братья наши без боеприпасов. Да и те такую же моду завели. Хотим идем в бой, хотим бузу бузуем – а сколько своих же боевых товарищей поляжет без подмоги, плевать хотели! Свобода! Всем отныне право даровано – иудами быть!
Закипела кровь, застучала в висках от глупости и подлости митинговой. Вскочил Александр на крыло одного из самолетов, крикнул, перекрывая гул толпы:
- Тихо! Я старший лейтенант Прокофьев-Северский, и вы все хорошо меня знаете!
Неужто и эти рабочие зверями обратились? Неужто способны растерзать, как матросы Непенина?
- Знаете или нет?!
- Точно! Знаем! Говори, Алексан Николаич!
И он стал говорить. О тех, кто погибал на фронте и продолжал бить немцев. О тех, кто так нуждался теперь в поддержке, и кому безжалостно бьет в спину митинговая анархия и саботаж.
- Вы все умные, честные люди! Вы же прекрасно понимаете, что у мира может быть лишь один фундамент – победа! Наша или неприятельская. Хотите ли вы, чтобы немцы победили, чтобы они пришли к стенам Петрограда, чтобы самолеты, сделанные вашими руками, достались врагу или были уничтожены?!
- Нет! Нет! Не хотим!
- Значит, у нас есть только один путь – победить врага!
Прежде Прокофьев не знал за собой особых ораторских дарований, но тут не иначе, как высшая сила помогла, вложив в уста доходящие до простых сердец слова. Услышали их, вняли, еще не совсем пропащими были русские души…
***
И все же не мог фронт сопротивляться ударам собственного тыла. Русская армия, оплеванная и осмеянная тыловой сволочью, отступала. Отряду Прокофьева, базировавшемуся на родной базе острова Эзель, было приказано прикрывать отход отступающих частей с островов Моонзундского архипелага.
Ирбенский пролив – ключ к господству над Балтикой. Путь на Ригу… Именно к ней рвалась теперь немецкая армада, и четырехорудийная батарея Эзеля препятствовала этому прорыву. Немецкие самолеты изо дня в день осыпали остров бомбами, ища уничтожить батарею, и каждый раз новенький ньюпор Прокофьева поднимался им навстречу, ведя за собой остальную стаю – всего 12 аэропланов, хорошее библейское число, но какое же недостаточное для противостояния все более наглеющему врагу!
Больше эзелевских орудий немецкой эскадре мешали русские мины, которыми был вымощен Ирбенский пролив. Неприятельские тральщики под прикрытием корабельных орудий без устали разминировали его.
- Скоро наша песенка будет спета, - лейтенант Сафонов сделал несколько глотков кипятка, прогревая простуженное горло.
Немецким работам уже не препятствовали, и вражеская эскадра в любой час могла вторгнуться в Рижский залив. Тогда ее орудия всей мощью обрушатся на изможденный Эзель… Ввиду создавшегося положения командование приказало перебазировать эскадрилью на авиабазу Кюваст на восточном побережье острова Мун. Но как оставить на погибель гарнизон Эзеля?
- Если и вы улетите, мы погибнем…
Эти слова ножом по сердцу полоснули, и снова встал перед глазами пеной революционного бешенства захлебнувшийся Петроград… Проклятые! Гибли из-за них теперь усилия стольких лет, стольких славных героев, пропадали пропадом все жертвы, принесенные на алтарь Отечества… Погибнем! Да, уж не спасти Эзеля – с самолетами или без. Не спасти… Но это – знание рассудочное, а есть и иные мотивации, безрассудные… Например, честь, высшее из безрассудств в бесчестное время!
Эскадрилью с обреченного острова Прокофьев отправил, а сам с разрешения командования остался в компании еще одного благородного самоубийцы – Сафонова. Вместе теперь всякий день на разведку летали и адмиралу Бахиреву[2] доносили о продвижении германской армады.
- Полно, Миша, кому что на роду написано, то и будет. Я уже умирал один раз, а этот опыт, знаешь ли, располагает к фатализму.
Сафонову, конечно, трудней. Он едва-едва успел жениться на очаровательной Людочке Чеботаревой, сестре милосердия, выходившей его после ранения. Жаль навеки разлучаться с любимой женой, не успев даже порядком узнать друг друга! Хотя и Прокофьеву очень даже есть, о чем жалеть. Целая папка чертежей и еще больше идей ждали своего воплощения! Да где уж теперь воплощать… Так и пропадут, пожалуй, дорогие сердцу изобретения…
Невеселые размышления и чаепитие пилотов было прервано сильнейшим грохотом, сотрясшим Эзель. Еще залп… Еще…
- Ну, поздравляю, брат! – усмехнулся Сафонов. – Кайзер нам салютовать начал!
Немецкая эскадра преодолела минные заграждения и теперь била по беззащитным укреплениям Эзеля…
Прежде чем связь оказалась перебита, с большой земли успела прийти радиограмма с приказом лейтенантам Прокофьеву и Сафонову немедленно покинуть Эзель. Начальство дорожило своими асами и самолетами (где-то теперь новые возьмешь в наступившем хаосе?). К этому времени большая часть острова уже была захвачена противником. Тошно было бежать, оставляя на гибель и плен гарнизон, но приказ есть приказ, а два самолета бессильны перед целой эскадрой… Снаряды уже рвались на летном поле, когда Александр и Михаил заводили моторы. Вылетали по густому туману, чтобы противник не заметил их с земли. Впереди – точно молоко разлитое – ничего не разглядеть! А снизу громыхает, а внизу рвется нещадно плоть земли…
Сафоновский самолет, шедший впереди, скоро растворился в тумане[3]. Прокофьев остался один. Плотная пелена со всех сторон, и едва можно разобрать, не сбился ли с курса, осталась ли позади захваченная противником территория. Грохот, однако же, стих – значит, самая опасная часть пути пройдена. Теперь бы только не нарваться на немецких охотников!
Внезапно «птичка» хрипло закашлялась и стала терять высоту. Ох, ты, дьявол! Мотор! Да неужто не мог ты, милый, выбрать иного времени, чтобы заглохнуть?! До рези в глазах напряг Прокофьев зрение – что-то там внизу? Как будто бы поле какое-то… Не летное, конечно, но для посадки сгодится.
- Ну же, родной, не подведи!
Обессилившая, но все еще подчиняющаяся пилоту «птичка» тяжело коснулась земной тверди. На этом ее покорность была исчерпана. Все попытки Александра оживить самолет и вновь запустить мотор оказались тщетными. Прокофьев взглянул на безмятежную обезьянку, припрятанную за пазухой:
- Ну, что скажешь? Опять влипли… Не хватало теперь еще в плен угодить!
Мартышка-талисман смотрела, как обычно, озорно и, видимо, нисколько не сомневалась, что ее хозяин справится и с этой напастью.
- И то правда, - кивнул ей Александр. – Где наша не пропадала! Нельзя лететь, значит, придется топать пешком… - подумав несколько минут, он добавил: - Самолет уже не выручить, а, вот, оружие врагу мы не оставим.
С этими словами Прокофьев вытащил из кабины тяжеленный «Викерс», а затем облил не подававший признаков жизни «Ньюпор» керосином и со вздохом бросил в него зажигалку:
- Прости, друг!
Самолет вспыхнул жертвенным костром, а пилот перекрестился, глядя на него. Взвалив на плечи пулемет, он захромал прочь, боясь, что немецкие крылатые разведчики могут увидеть полыхающий «Ньюпор» и обнаружить его самого.
Сколько он шел? Никак не меньше нескольких часов… Хотя с такой кладью – час за три! Семь потов сошло… Да и протез, не привыкший к столь продолжительным пешим прогулкам, начинал тереть ногу.
- Pea kinni! Kes sa oled selline?[4]
Александр остановился и опустил на землю пулемет. Перед ним стояло несколько человек – мужики и бабы. Судя по одежде, эстонские поселяне. Вид у них был встревоженный и грозный одновременно. Эстонского Прокофьев не знал, но когда один из поселян ткнул его в грудь пальцем и, вскинув острый подбородок, повторил:
- Kes sa oled selline? – догадался, что окружившие его люди хотят знать, кто он.
- Я русский летчик. Русский! Свой!
Черт знает, как еще объяснять… Ведь по-русски они, похоже, ни бельмеса. А как на языке мимики и жестов объяснить, что ты русский?
- Рус-ский! Рос-си-я!
Должны же они хоть это слово понимать… Названия стран на разных языках обычно звучит сходственно.
С большим трудом Прокофьеву удалось донести до эстонцев, что он не враг им. Для того же, чтобы объяснить, каким ветром занесло его в их края, и куда он направляется, язык мимики и жестов пришлось дополнить рисованием «перстом на песке». Название острова Мун поселянам оказалось понятно. Один из мужиков начал что-то энергично говорить своим соплеменникам, в чем-то убеждая их. Немцам, что ли, выдать намереваются? Легко может статься! Нынче все малые народности национальной гордостью исполнились, а по этому случаю готовы служить любой более крупной, кроме русской… Может, лучше было немцем представиться? Хоть бы в общих чертах понять, что говорит этот детина, и потребуется ли использовать пулемет по назначению…
Наконец, эстонцы, по-видимому, вняли убеждениям своего «предводителя», закивали согласно головами:
- Hästi! Õige![5]
«Предводитель» подошел к Прокофьеву с видом благожелательным, ткнул пальцем сперва себя, потом его, а затем изобразил пальцами по ладони пешую ходьбу. Кое-как Александру удалось понять, что этот добрый эстонец вызывается быть его проводником. Поскольку слова благодарности на эстонском ему были неведомы, оставалось лишь изобразить благодарный полупоклон.
Через трое суток пути изможденный, перепачканный грязью Прокофьев с «Викерсом» на плечах подошел к авиабазе Муна. Здесь его остановили часовые:
- Кто вы?
- Старший лейтенант Прокофьев-Северский прибыл к месту прохождения дальнейшей службы…
- Прокофьев?! – воскликнул один из часовых. – Сын артиста Северского?! Герой на протезе?!
- Показать протез? – усмехнулся Александр, опуская на землю пулемет.
- Помилуйте, да ведь вас считали мертвым! Уже четыре дня, как…
- В самом деле? А я, видишь, как Лазарь четырехдневный, из мертвых восстал! Второй раз.
***
Люди нередко боятся неба, считая его опасным и жестоким. Так считала мачеха, противясь, чтобы муж и пасынки посвятили ему жизнь. Она и все другие просто не знали, что бояться надо (если вообще стоит чего-либо бояться в жизни) земли, что земля куда более опасна и безжалостна…
Об этом размышлял Прокофьев, когда «братишки»-конвоиры, матерясь и дыша перегаром, гнали его, «контру», в свой «штаб» - для вынесения окончательного приговора. А в остановленном на середине Трансиба поезде обмирала от страха за него мать, которую вывез он из Петрограда…
Впрочем, спасибо «братишкам», что сразу на штыки не подняли, не пристрелили прямо на глазах у матери, у вагона, как генерала Репьева, заводчика Колокольцева и других… Знать, мандат Троцкого слегка охладил пыл борцов за революционную справедливость. Не то, чтобы персона Льва Давидыча вселяла страх в разбойную ватагу, плевавшую на всякую власть, но все-таки имени большевистского военмора хватало на то, чтобы заменить бессудную расправу на «законную» (по приговору заседавшего в «штабе» «трибунала»).
Еще при недолгой жизни бездарного Временного правительства Прокофьев получил приглашение в США. Воспользоваться им он не успел, да и не желал, считая долгом оставаться в строю, пока идет война. Но большевики войну закончили – фактическим поражением России. По Брест-Литовскому договору немцы получали огромные русские территории, и их войска бодро замаршировали по улицам Киева и Минска. Такого позора Империя не ведала в своей истории! Впрочем, Империи уже не было… Ее подло зарезали ножом в спину, когда она почти победила в единоборстве с открытым противником…
Балтийский флот также мог достаться немцам или – в лучшем случае – быть уничтожен. Но… капитан Щастный, последний командующий Балтийским флотом, не допустил этой беды и на свой страх и риск, торя путь сквозь льды ледоколом, увел эскадру к берегам Петрограда. Троцкий капитану этого Ледового похода не простил. Щастный был расстрелян в июне того же, 1918 года, его обвинителем на т.н. «суде» выступал лично военмор.
Демобилизованный после подписания мира-капитуляции Прокофьев понимал, что в большевистской России ему оставаться нельзя, служить предателям и насильникам своей Родины он не мог. Отец и брат к тому времени уже покинули столицу, дабы бороться за Россию в рядах белых армий. Тут-то и вспомнил Александр о приглашении в США! Наудачу как раз в эту пору у большевиков стали портиться отношения с немцами, и они предприняли попытку наладить их со странами Антанты. В Вашингтоне как раз пустовало место помощника морского атташе по авиации… Троцкий подписал Прокофьеву разрешение на выезд вместе с матерью в США. Само собой, работать на советское представительство Александр не собирался, но это был единственный легальный способ покинуть страну и вывезти мать из голодного и погружающегося в пучину террора Петрограда.
Худо лишь, что террор отнюдь не ограничивался одною лишь столицей…
- Пшел!
Очередной удар в спину был столь силен, что Прокофьев едва удержался на ногах. Его втолкнули в грязную, залузганную, провонявшую сивухой, табаком и неведомо чем еще комнату, где за столом восседал пьяный здоровяк-матрос. Стол украшала изрядная и уже початая бутылка самогона… Это и был «штаб».
- Митрич! – рявкнул один из конвоиров. – Глянь-ка! Взяли тут одного буржуя, брешет, что летун и что мандат у него от Троцкого!
- Плевал я на Троцкого! – махнул волосатой лапой главарь и метко плюнул сквозь брешь в зубах в пепельницу, погасив тлеющий там остов папиросы.
- Шлепнуть?! – радостно уточнил конвоир, уже снимая с плеча винтовку.
- Погодь… - поморщился главарь. – Кажь сюды мандат. Посмотрим, что за фря.
И это русские матросы! Краса и гордость, судя по всему, родного Балтийского флота! Должно быть, знаменитые хитровские обитатели выглядят порядочнее!
- Прокофьев-Северский Александр Николаевич… - по складам прочитал, между тем, «судья». Внезапно багровое лицо его с бешено выпученными от хмеля глазами прояснело. – Постой, постой! – взглянул он на Александра. – Ты летун с Балтики? Тот, что с протезом летал?
- Да, это я, - отозвался Прокофьев.
- Вот же, едрить твою…! – выругался главарь, вставая. – Так это ж другое дело! Ну-ка кажь протез!
Делать было нечего, и Александр закатал штанину, демонстрируя свою деревяшку.
- Точно! Тот самый Прокофьев! – возрадовался отчего-то главарь, и в его зверином облике даже проступило что-то от прежнего человеческого облика. – Я матрос с эсминца «Быстрый»! Ты спас нам жизнь, когда сбил немецкий самолет. Он уже нацелился бомбить нас. Тебя уважали все матросы Кронштадта!
Надо же, он еще не забыл понятия «уважение»… Значит, что-то человеческое и впрямь осталось в этой беспутной душе…
- Братва, отпустите его! Он хоть буржуй, а нашинский! Жизнью я ему обязан!
Мать еще долго дрожала и принималась рыдать, не в силах успокоиться от пережитого ужаса, а Александр обнимал ее, заверяя, что больше ничего страшного не произойдет с ними в их путешествии. Сам он, впрочем, отнюдь не был в этом уверен. Путь через охваченную пламенем гражданской войны, погрязшую в терроре и анархии Россию опаснее всякого полета! И как долог был этот путь от столицы до Тихого океана! А на всем пути орудуют шайки головорезов, жаждущих крови буржуев… Добро, если просто пристрелят, а то ведь и запытают, как иных…
- Ох, Сашенька, может, лучше бы в Петрограде остались?
Кто его знает, что теперь лучше? Но сыну и брату белых офицеров оставаться в красном Петрограде равносильно самоубийству. Чуть раньше, чуть позже, а пустят «в распыл». Значит, не о чем и сокрушаться.
- Ты же сама всякий день боялась за меня в столице, от каждого стука в дверь вздрагивала…
Она и приехала-то в столицу – от страха за сына. Боясь, что его, как других офицеров, убьют, растерзают… Приехала – будто бы могла защитить! И этот страх ее вернул Александру мать. За недели, проведенные в большевистском Петрограде, она вновь сделалась для него родным и необходимым человеком. Да и не переставала быть! Просто за годы он успел немного забыть об этом, а теперь – вспомнил…
- И почему мы столько лет провели в разлуке? Кто в этом виноват…
- Никто не виноват, Сашенька, так судьба сложилась…
Судьба! Странная птица, траекторию полета которой не предсказать и не угадать…
- Пшел!
На этот раз перед ним были не матросы, а солдаты. До границы уже оставалось подать рукой, когда два разбойника в шинелях вошли в вагон «проверять документы». Походка вразвалку, морды небриты и наглы… И, конечно, сивухой разит за версту! Революционная «гвардия» - во всей красе! Кто такой Троцкий, эта шпана, почему-то командующая станцией, слыхом не слыхивала. Надеяться встретить среди нее земляка-балтийца тоже не приходилось… Мать пронзительно закричала и лишилась чувств. Броситься ей на помощь никто не посмел, а Прокофьева уже гнали к выходу:
- Шагай, контра! Трибунал разберется, какой там еще Троцкий!
В тамбуре солдаты оказались впереди Александра. Времени на размышления не было… Схватившись обеими руками за горизонтальную стойку наверху, он со всей силой ударил ногами в спину стоявшего ближе к нему солдата. Тот не удержал равновесия и повалился на своего товарища. «Принцип домино» сработал – мерзавцы, вереща и заходясь бранью, рухнули на платформу. Прокофьев быстро закрыл дверь – и вовремя! На выручку «патрульным» из здания станции уже бежали их товарищи и, не разбирая, что к чему, палили в поезд. Теперь бы старый-добрый «Викерс» в помощь! Нараз бы разбежалась эта банда! Но «Викерса» не было. Не было даже револьвера…
На счастье, машинист не стал дожидаться побоища и дал полный ход.
В вагоне перепуганные дамы приводили в чувство мать, давая ей нюхательные соли, прикладывая ко лбу смоченный водой платок…
- Ничего, мама, скоро все это кончится, скоро мы будем в безопасности, - ласково говорил Прокофьев, целуя ее руки.
- Мне кажется, ты никогда не будешь в безопасности, - слабо откликнулась мать.
- Твоими молитвами я в безопасности всегда! – улыбнулся Александр.
В этот раз его обещание исполнилось. Вскоре белоснежный лайнер отплыл от берегов Владивостока… Мерно плескались волны, разбиваясь о борта судна, и их мелодичный говор сливался с перекличкой чаек. Вот, растаяли в тумане контуры прибрежных холмов, и с ними растворилась Россия. Надолго ли? Навсегда ли?..
Впереди, за океаном, лежала неведомая страна, с которой решила связать его судьба. Как-то сложится эта судьба на дальнем берегу, на чужом континенте?
***
9 мая 1945 года бывший рейхсмаршал Германии Герман Геринг, сдавшийся в плен американцам, был впервые доставлен на допрос. Его проводили генералы Спаак и Ванденберг. Однако, кроме них на допросе присутствовал какой-то майор – примерно одних с Герингом лет. Майор сперва молчал, а потом стал задавать вопросы, сразу обнаружившие знатока авиационного дела. Как ни прискорбны были обстоятельства, а не удержался от любопытства рейхсмаршал:
- Могу ли я узнать ваше имя?
- Александр Прокофьев-Северский.
Геринг удивленно приподнял бровь:
- Постойте-постойте, я, кажется что-то припоминаю… Не тот ли вы Прокофьев, о котором писали газеты в дни прошлой войны? Летчик на деревянной ноге?
- Да, это я.
Рейхсмаршал тяжело вздохнул. В ту войну и он был асом, героем Германской империи… И с этим одноногим Северским они вполне могли встречаться в воздухе…
- Да, много воды утекло с поры нашей молодости. 30 лет… 30 лет… Жаль, что мы встречаемся с вами при таких обстоятельствах!
Александр не спорил. Хотя ему в отличие от «толстого Германа», перед которым зримо маячила петля или расстрел, никак не приходилось пенять на обстоятельства! Приехав в США нищим изгнанником, он сделался одной из влиятельных фигур рождающейся заокеанской Империи, одним из родоначальников ее авиации, крупным предпринимателем… Но самое главное – он смог реализовать свои самые безумные идеи, самые смелые проекты! И небо всегда оставалось открыто ему.
Америка не знала Александра Прокофьева, но узнала Александра де Северского. Еще в России чиновник, оформлявший ему документ на выезд, заявил, что двойная фамилия Прокофьев-Северский слишком длинна и не помещается в нужную графу.
- Давайте мы вас просто Северским запишем!
- Ну уж нет! Я дворянин!
Чиновник хмыкнул, но, подумав, нашел решение:
- Тогда мы вас де Северским запишем. Годится?
Звучало забавно, и Александр согласился.
Его путь в США начался с родной стези – летчика-испытателя и конструктора. Однажды на маневрах он познакомился с генералом Митчеллом, создателем американских стратегических ВВС. По протекции Митчелла не имевший гражданства русский летчик был назначен советником ВВС США при военном министре. Вскоре Александр основал собственную компанию «Северски Аэркрафт Корпорэйтед», главным конструктором в которой стал его земляк-тифлисец авиаконструктор Александр Картвели. Наступили благодатные годы! Сконструированный Северским цельнометаллический трехместный моноплан-амфибия SEV-3 установил мировой рекорд скорости для амфибий, а истребитель «П-35» был признан лучшей разработкой на конкурсе ВВС США. Много, много было замечательных изобретений, новых, оригинальных моделей…
Все дело испортили назревавшая на европейском континенте война, большевики и… Картвели… После «П-35» Александр разработал истребитель сопровождения «П-43», но близорукая американская военщина сочла, что их высокоскоростные бомбардировщики обойдутся и без сопровождения! Близорукость руководителей всегда оплачивается жизнями подчиненных. Ее и оплатили – жизнями летчиков в дни войны…
Между тем, «П-43» закупила Япония, а следом явился и нежданный покупатель – СССР. Северский продавать что-либо большевикам категорически не желал, а руководство США традиционно предпочитало принципам наличные… В это время был смещен с поста покровитель Александра Митчелл. Следом пришла очередь Северского. Совет директоров созданной им компании, его детища, сместил его с поста председателя и выбрал на освобожденное место – Картвели… Компанию переименовали, самолет большевикам продали. Попытки отстоять свои права через суд успехом не увенчались.
Впрочем, американцы не привыкли разбрасываться нужными людьми. Лишенный своей компании, Северский был привлечен военным ведомством в качестве консультанта. И наступая на горло своей ненависти к большевизму, Александр с началом войны призвал США помочь России, указав, что, хотя советская система преступна, но русский народ никогда не покорится иноземным захватчикам.
Кроме консультаций, он написал несколько книг. Одна из них, «Воздушная мощь - путь к победе», посвященная стратегии воздушной войны, была сразу же экранизирована студией Диснея. И, вот, теперь в качестве ведущего эксперта в области авиации его пригласили к участию в допросах Германа Геринга…
9 мая клонилось к концу. Где-то далеко-далеко праздновала победу страна, в которую Александр не мог вернуться. Такая родная и такая бесконечно чужая… Россия… Или СССР? Почти тридцать лет назад большевики украли у России великую победу, до которой оставалось так немного! И русский народ принял это, соблазнившись правом на бесчестье, позволив ввергнуть себя в кровавый хаос междоусобицы. А теперь русские солдаты вошли в Берлин… Или советские? Теперь и не распутать этого. Русские солдаты в советских мундирах… Они победили… Но далеко-далеко отсюда, в красной Москве, продолжала сидеть преступная большевистская гидра, записавшая на свой счет победу русского солдата и этой победой лишь утвердившая свое иго.
Смутно было на душе у Северского. Радость окончанию войны и гордость за свой народ смешивалась в нем с горечью о судьбе этого народа и тоской по Родине, которую никогда не увидеть ему вновь.
Вернувшись в гостиницу, он затворился в своем номере и, выпив рюмку водки, принялся за письмо жене… Послал же Бог в спутницы такую же окрыленную душу! Красавица, потомица знатнейшего семейства Нового Орлеана, Эвелин, как и Александр, влюбилась в небо. Втайне от него она стала учиться летать в одном из аэроклубов. Северский узнал об этом нечаянно. На удивленный вопрос, зачем она скрывала свои занятия, жена потупилась:
- Я боялась, что ты рассердишься.
Александр рассмеялся:
- Напротив, я счастлив, что мы с тобой из одной стаи! Я сам буду твоим инструктором!
Эвелин оказалась способной ученицей, установив несколько женских авиационных рекордов… Теперь они нередко совершали совместные авиапрогулки на собственном самолете. Северский мечтал катать на нем и своих детей, но их Бог не дал. Пришлось катать собаку. Говорят, что четвероногие друзья перенимают привычки хозяев. Спаниель, получивший шутливую кличку «Водка», вполне оправдал это утверждение, оказавшись собакой с окрыленной душой! Он не боялся самолета, но счастливо повизгивал, когда его сажали в кабину, и обижался, если оставляли на земле…
- Геринг рассказывает много любопытного, но, признаюсь, у меня нет большой охоты слушать его, - писал Северский. – Надеюсь, что скоро я смогу вернуться домой и обнять тебя. Поцелуй за меня Водку! Люблю вас обоих.
[2] Бахирев Михаил Коронатович — российский морской военачальник, флотоводец, один из храбрейших и популярнейших адмиралов Российского флота. Командовал силами русского флота в Моонзундском сражении. С приходом к власти большевиков уволен в отставку без права получения пенсии. Отказался от предложения бежать в Финляндию и осенью 1919 г. был арестован и расстрелян в Петрограде.
[3] Михаил Иванович Сафонов в 1918 г. бежал из красного Петрограда вместе женой и четырьмя боевыми товарищами, угнав свои самолеты, в Финляндию. Служил в финской авиации К.-Г. Маннергейма, сражаясь против финских большевиков. После победы Маннергейма продолжил службу сперва в Добровольческой армии, а затем, по оставлении Белыми Крыма, на Дальнем Востоке. Эмигрировал в Китай. Поступил на службу в армию маньчжурского губернатора Чжан Цзолиня, участвовал в китайской гражданской войне и был сбит в бой. Останки самолета и летчика найдены не были.
[4] - Стой! Кто ты? (эст.)
[5] - Ладно! Правильно! (эст.)
| 
