И навек потерявши покой,
За чужим очутившись порогом,
Я кочую, кочую душой
По родным недоступным дорогам...
М. Волкова
Имя выдающейся поэтессы русского зарубежья Марии Волковой, ее творчество по сей день практически неизвестны. Между тем о М. В. Волковой в превосходной степени отзывался знаток художественной литературы генерал П. Н. Краснов1. Ее стихи высоко ценили литераторы и общественные деятели русской эмиграции: Георгий Гребенщиков, Алексей Ачаир, Таисия Баженова, Борис Зайцев, Владислав Ходасевич и другие. В зарубежье вышли три книги ее стихов: «Песни Родине» (Харбин, 1936), «Стихи» (Париж, 1944), «Стихотворения» (Мюнхен, 1991). Она публиковалась во множестве русскоязычных сборников, газет и журналов: «Возрождение» (Париж), «Муза диаспоры» (Франкфурт-на-Майне), «Содружество» (Вашингтон), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Родимый край» (Париж), «Русская мысль» (Париж), «Современник» (Торонто), «Сибирский казак» (Харбин).
Первым рассеял мрак неведения вокруг ее имени журналист, представитель Союза Православных Граждан Казахстана в Санкт-Петербурге Максим Николаевич Ивлев, опубликовавший в 2002 г. в журнале «Простор» (Алматы) страницы воспоминаний Марии Волковой, датируемых 1980 г. Эти воспоминания писались для Владимира Андреевича Рудинского, журналиста, литературоведа и писателя, проживавшего во Франции и работавшего над предисловием к сборнику ее стихов.
Оригиналы упомянутых воспоминаний, а также письма Марии Волковой М. Н. Ивлев недавно любезно передал в наш Областной историко-краеведческий музей (Казахстан, г. Усть-Каменогорск).
Итак, что же на сегодняшний день нам известно о творческой и трагической личной судьбе поэтессы?
Много, много родная страна
Мне открыла своих благолепий.
Я иртышской водой крещена,
Первый путь мой — сибирские степи…
Мария Вячеславовна Волкова — гласит запись в метрической книге усть-каменогорской Троицкой церкви — родилась 2 (15) октября 1902 г. в городке Усть-Каменогорске Семипалатинской области (теперь — Восточно-Казахстанской. — О. Т.) в семье сотника 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка Вячеслава Ивановича Волкова и его законной жены Анны Сергеевны [5].
Будущая певица казачьей доли могла гордиться своей родословной. Ее отец (1877 г. р.) принадлежал к роду, ведущему начало, по семейной легенде, от одного из казаков дружины Ермака. Он окончил Омский (Сибирский) кадетский корпус (1895) и московское 3-е военное Александровское училище (1897). В 1913 г. В. И. Волков успешно отучился в Офицерской кавалерийской школе. В истории сибирского казачества Вячеслав Иванович известен как русский военачальник, генерал-майор, участник Первой мировой и герой Гражданской войн, кавалер ордена Св. Георгия IV ст., Георгиевского оружия и множества других наград. Мама Марии, Анна Сергеевна, родилась в Уральске в 1881 г. Она происходила из знатного старинного казачьего рода Толстовых: была дочерью генерала от кавалерии Сергея Евлампиевича Толстова, казака станицы Гурьевской, и Марии Павловны, в девичестве Сычуговой, — дочери войскового старшины Уральского войска.
Будущие родители Маруси познакомились в Семиречье, где отец Анны Сергеевны в 1895—1899 гг. командовал Отдельной Западно-Сибирской казачьей бригадой. Как свидетельствует омский краевед, историк и писатель В. А. Шулдяков, именно дедушке Марии Волковой принадлежит идея защиты русской госграницы сплошной линией казачьих земель и создания нового, двенадцатого по счету, Тихоокеанского казачьего войска [11]. Во время Гражданской войны, после разгрома Уральской армии красными, С. Е. Толстов отказался покинуть Родину, в итоге был отправлен в концлагерь на Северной Двине, где его расстреляли. Мария Павловна Толстова умерла в 1921 г. в Баку.
П. Н. Краснов в книге «На рубеже Китая» (Париж, 1939), вспоминая боевых товарищей в бытность свою командиром 7-го Сибирского казачьего полка, писал: «…4-ю сотню при мне принял подъесаул Вячеслав Иванович Волков. <…> Он был женат на уральской казачке. <…> У них была единственная дочь — Маруся. <…> Застал ее восьмилетней девочкой с густою темною косою и громадными пытливыми глазами. Кто мог подумать тогда, что в кабинете командира 4-й сотни, на тахте, в углу, наблюдая за нашим спором, лежит будущая незаурядная русская поэтесса, певица казачьей доблести, скорби и неизбывного горя?» [цит. по: 9, с. 1].
Маруся обожала отца, он представлялся ей «идеальным воплощением всего истинно русского». «Влиянию его на меня не было границ. Вера в Бога, любовь к родине и преданность казачеству — вот оставленное им духовное наследство. Никогда ни наказания, ни резкого слова — недовольно сдвинутых бровей было мне достаточно, чтобы понять сразу сделанную ошибку и в ней глубоко раскаяться». «Мама, — вспоминала Мария, — была не только ко всем доброжелательна, но и попросту добра, приветлива, сердечна, откровенна, способна на самопожертвование и как будто излучала тепло. Более преданной дочери мне за всю жизнь не пришлось встретить. Долгой разлуки с родителями она, живя уже своей семьей, переносить не могла и по меньшей мере раз в два года непременно отправлялась с Китайской границы в Петербург их навещать» [1, с. 111]. В Петербурге на Измайловском проспекте у семейства Толстовых было «родовое гнездо».
Самые счастливые воспоминания детства у Марии Волковой связаны с Джаркентом2, Верным и тышканским лагерем — местами, где служил отец.
«Когда слышу слово “Джаркент” — невольно хочется улыбнуться хорошей, светлой улыбкой», — писала Мария Вячеславовна в эмиграции в мае 1933 г. в очерке «Старые места».
Одноэтажные саманные домики, широкие улицы, пирамидальные тополя, благоухающие акации, день и ночь журчащие арыки и мелодичное, «как колокольчики, кваканье лягушек по вечерам». «Джаркент был почти исключительно военным городом», где все друг друга знали. Он располагал к себе тишиной и каким-то удивительным спокойствием: «Нега особенная, восточная, разлита повсюду…» [3, с. 271].
Жизнь в Джаркенте протекала открыто. Каждое «семейное событие с молниеносной быстротой делалось достоянием всего города. Каждое общественное начинание сейчас же находило здесь живейший отклик и поддержку повсюду». А как коротали досуги! «В наше время уже трудно себе представить, чтобы можно было так искренно, так непосредственно веселиться… Если танцевали, то до упаду, если устраивали любительский спектакль, то отдавались сцене самозабвенно, находя постоянное одобрение и неподдельную признательность публики» [3, с. 272]. Вообще же, между «офицерами и казаками вовсе не было той пропасти, на которую впоследствии любили указывать те, кому это было выгодно. Офицерские дети сплошь и рядом вырастали на руках казаков-денщиков». А потому самые трогательные впечатления сохранила Мария о своих «усатых нянях» [3, с. 273].
А потом был Тышкан, как «продолжение и завершение Джаркента». С наступлением весны, обычно в день 15 мая, начиналось «великое переселение» из Джаркента в тышканский гарнизонный лагерь — на Тышканское плоскогорье, к подножию Алатау. И это был своего рода праздник.
Как и в Джаркенте, в Тышкане «жизнь кипела, как в муравейнике»: шли походным порядком части; на тройках, «в объемистых тарантасах, ехали семьи офицеров со всеми пожитками… Скрипели арбами татары и таранчинцы — бойкий торговый люд, кормившийся около “урусов”». В предгорье наскоро, «по большей части на походную ногу», раскидывался военный лагерь, устраивался быт: складывалась русская печь или плита, наспех сколачивался примитивный стол под простым деревянным навесом, оживали заброшенные солдатские бараки. А после: строевые учения солдат, залихватское пение казаков и пехоты, учебная стрельба, резкие крики команды, ржанье лошадей, звуки трубы под немолчный шум кристально чистой Тышканки. Дым от походных кухонь смешивался со сладкими запахами варенья из клубники и малины, что готовили «полковые дамы»; шумные детские забавы…
Жар земли ощущает рука.
Я лежу за зеленой стеною.
Надо мной в высоте облака,
Волокнистая ткань их легка,
Словно перья из крыл,
Что, за солнце задев, обронил
Ангел счастья в пути над землею…
По праздникам «кишмя кишело собрание», разносились «томные звуки вальса и веселое притопывание мазурки. И была бесконечная красота в этой гармонии: темные силуэты гор, бархатное небо, испещренное падающими звездами, и рыданье серебряного корнета, ведущего мелодию под глуховатый аккомпанемент всего хора…» [3, с. 281].
В том же очерке «Старые места», написанном в Литве, вспоминала Мария Волкова и о днях своего пребывания в столице Семиреченской области — городе Верном (теперь — г. Алматы. — О. Т.). Не только светлые, но и трагические, связанные с землетрясением 1909 г., картины встают перед ней. «Воспоминание о нем и до сих пор свежо в моей памяти, несмотря на то что я была тогда семилетним ребенком...» [3, с. 282]. Первое, что запомнилось, — сильные руки отца, выхватившего дочь из постели, чтобы на нее не обрушилась печь, вблизи которой та спала. Далее Мария рассказывает, как металась в панике мать, порываясь выбежать на улицу «неодетою, как была». Как отец, со свойственным ему самообладанием, настояв на том, чтобы домашние тепло оделись, распорядился развести костры и «наметом помчался в сотню, чтобы узнать, как перенесли землетрясение его казаки». Вернулся он домой только утром следующего дня и рассказал, что в городе много несчастных случаев «и разрушения ужасны», что видел страшные развалины, «провалы без дна, через которые лошадь боялась перепрыгнуть», и взволнованно повторял: «Надо помочь, помочь немедленно». Затем он уехал с полковым
доктором — организовывать помощь голодным и обездоленным. Следом за ним по его распоряжению отправились в город походные кухни и «из улицы в улицу, с утра до вечера в течение первых трех дней после несчастья, ездили, дымясь», нуждающихся подкармливали «жирными горячими щами с кашей и вкусным солдатским хлебом» [3, с. 283]. Так сибирские казаки первыми пришли на помощь пострадавшим верненцам.
В 1913 г. отец был вновь направлен в Верный со своей любимой 4-й сотней 1-го полка под командованием есаула И. В. Водопьянова. Второе пребывание в верненском лагере было, как виделось Марии, особенно счастливым. Вместо неудобных бараков — красивые и благоустроенные дачи у самых гор Александровского хребта, утопавшие в зарослях яблонь, шиповника, терновника и калины. «Всем нам жилось тогда как-то особенно хорошо. Говорят, так всегда бывает перед большим несчастьем» [3, с. 285].
И оно не заставило себя долго ждать. «Великая война (имеется в виду Первая мировая. — О. Т.) катастрофически вторглась в жизнь страны и в жизнь каждого в отдельности. Наша семья была сплошь военная, потому из тревоги — общей и собственно за своих — мы не выходили». Вскоре В. И. Волков был назначен на Кавказский фронт, и Маша с матерью поехали в Тифлис попрощаться с отцом, а после отправились в Петроград к родителям Анны Сергеевны, где и прожили до 1917 г.
Анна Сергеевна, глубоко переживая разлуку с мужем и всеобщее горе, устроилась волонтеркой в лазарет для раненых. «Словно траур надела на себя до времени ставшая взрослою душа» Маруси, в это время учившейся в гимназии. В столь тревожное время девочке «как-то стыдно было чему-нибудь радоваться, думать о развлечениях, веселиться».
Отец героически сражался на Кавказском фронте, где «сразу же отличился: получил Георгиевский крест… затем Георгиевское оружие. Мы гордились им и дрожали за него…» [1, с. 111].
Отцу Марии полагался отпуск, «и тоска по родному краю пробудилась в нем безудержная». Родители уговорились встретиться в Кокчетаве3, а оттуда всем вместе наведаться в Омск, после чего совершить «чудную поездку на пароходе по Иртышу».
Итак, в июне 1916 г. мать и дочь из Петрограда отправились в Кокчетав на встречу с отцом. Однако желанное свидание все отодвигалось и повидаться на короткое время им удалось лишь в конце августа. В том же очерке «Старые места» в главе «Кокчетав» Волкова вспоминает поездки казаков и детворы на рыбалку за семь верст от города. На телегах, груженных старыми одеялами и съестными припасами, они отправлялись на небольшую речку Чиглинку «с живописными берегами, поросшими тальником и черемухой» [3, c. 289].
Политическая обстановка в России между тем накалялась. «Следующий отрезок моей жизни, — писала Мария в воспоминаниях, — не поддается ни упрощению, ни сокращению: его до конца заполняет образ моего отца в его героической обреченности. О нем говорит история тех лет. Мне же остается тихо отойти в сторону…» [1, с. 112].
В 1917 г. В. И. Волков получил назначение возглавить 7-й Сибирский казачий полк, расквартированный в Кокчетаве. К этому времени жена и дочь через Украину и Тамбовскую губернию, пробыв некоторое время там, «с большими трудностями перебрались в Сибирь к отцу».
Далее был Омск, Иркутск, снова Омск и Петропавловск. В. И. Волков был одним из руководителей антибольшевистского военного подполья и контрреволюционного восстания мая-июня 1918 г., главным исполнителем колчаковского переворота в Омске и руководителем операции по ликвидации отряда П. Ф. Сухова на Алтае. Он был командующим Иркутским военным округом и командиром Сводного казачьего корпуса, воевавшего на Восточном фронте. В октябре 1918 г. «за выдающиеся боевые отличия» он был произведен Колчаком в чин генерал-майора.
В это тревожное и страшное время Мария Волкова выходит замуж. Александр-Гвидон Эмилиевич-Александрович Эйхельбергер — человек, ставший ей опорой на всю жизнь, — был соратником отца. «Образцового офицера», сына лютеранского пастора из Сувалкской губернии (Литва), полководец Волков назначил своим личным адъютантом. К тому времени Александр был уже подъесаулом и кавалером орденов Св. Станислава III ст. с мечами и бантом и Св. Анны III ст. с мечами и бантом.
По данным метрической записи, подъесаул Александр Александрович Эйхельбергер, двадцати семи лет, и дочь командующего войсками Иркутского военного округа Мария Волкова, шестнадцати лет, «обвенчались 27 (14) января 1919 г. в Михайло-Архангельской церкви города Иркутска, в том самом храме, в котором венчался А. В. Колчак» [10, с. 318].
Лидия Александровна Титова4 вспоминает: «Жили Маруся с Аликом на частной квартире, но комната была обставлена очень уютно их мебелью» [8, с. 18].
В марте 1919 г., по воспоминаниям Л. А. Титовой, В. И. Волкова назначили командиром Сводного казачьего корпуса, и Волковы из Иркутска переехали в Петропавловск, и уже вскоре, в конце мая 1919 г., после отправки корпуса на фронт, семьи офицеров в штабном эшелоне следовали по направлению к Уфе. Но в связи с отступлением эшелон в июле передислоцировали и «в это время случилось крушение» состава на станции Гробово — между станциями Михайловский Завод и Нижне-Сергинская. К счастью, «семья тети Нюси и дяди Вячи (родителей Марии. — О. Т.) уцелела...» [8, с. 19]. По данным В. А. Шулдякова, в результате той диверсии погибло 16 человек, 44 было ранено.
В конце июня 1919 г. В. И. Волков командовал конной группой Второй армии, передвигаясь вместе с линией фронта. Анна Сергеевна и Маша, несмотря на опасности прифронтовой полосы, следовали за ним. В планах В. И. Волкова, судя по выписанным удостоверениям от 26 августа 1919 г., было «заранее эвакуировать жену и дочь вместе с другими семьями офицеров и чиновников Конной группы в один из городов Сибирской магистрали, …а еще лучше — в Харбин», — читаем в исследованиях В. А. Шулдякова [11, с. 6]. Однако по каким-то причинам этого не произошло. В результате с самого начала Великого сибирского ледяного похода5 семья Волковых следовала в обозе конной группы.
Л. А. Титова, также участница Ледяного похода, вспоминает, как казаки с семьями «на разных таратайках, плетеных шарабанах — не знаю даже, как их и назвать, — в одно дождливое холодное утро двинули в неизвестном для нас направлении. Как потом оказалось, на Восток, и на Запад мы уже ни разу не повернули, и так и ехали с конца августа 1919 года до 11 февраля 1920 года» [8, с. 19].
Бескрайние сибирские поля,
Бескрайние сибирские равнины…
Намокшая, продрогшая земля…
Березки чахлые да голые осины…
Колеса, жалобно скрипя, уходят в грязь,
Лошадки тащатся едва от утомленья.
За ними вслед, нестройно разбредясь,
Идут печальные, измученные тени… —
так поэтически обреченно рисует картину отступления белой армии Мария Волкова в стихотворении «Крестный путь» [2, с. 14].
Теснимые красными, остатки армии отступали на восток. Оторвавшийся от основных частей, небольшой отряд Волкова в 30—40 человек, включавший офицеров штаба, их вестовых казаков, около десяти человек женщин и детей, зимой 1920 г. продолжал свой неимоверно трудный поход через сибирскую тайгу.
В течение десяти дней они следовали по Транссибу в румынском эшелоне, бывшем в составе эвакуировавшегося Чехословацкого корпуса. Следуя на восток, им не единожды приходилось вступать в бой с преследовавшими отряд частями 5-й Красной армии. Готовясь к очередному бою, румыны порекомендовали отряду Волкова следовать дальше своим ходом, заверив, что впереди опасности нет. Тем самым они обрекли их на гибель. Небольшому обозу, значительно отстававшему от основных сил, угрозой были и иркутские большевики, и красные партизаны.
На пределе физических возможностей, четверо суток без единой ночевки, В. И. Волкову пришлось вести свой отряд по заснеженной тайге. «Говорить о постепенном умирании надежд, о горечи отступления в глубь Сибири и о роковом последнем дне даже и через 60 лет мне очень трудно», — писала Мария Волкова в изгнании [1, с. 113].
10 февраля 1920 г. в районе разъезда Китой, западнее Иркутска, обоз был окружен 15-м стрелковым полком Восточно-Сибирской советской армии.
Засада красных подпустила обоз на близкое расстояние и открыла огонь, а потом разоружила оставшихся в живых. Генерал Волков, «выдержанный, всегда владеющий собой человек», в котором всегда была «нравственная подтянутость и постоянная готовность к смотру Всевышнего», на глазах у дочери и жены предпочел пленению смерть. Анна Сергеевна просила разрешения проститься с мужем, но ей отказали.
«Когда я была моложе, — писала Волкова, — я утешалась мечтой увековечить то время, те события и людей, направлявших события, в живом и широком романе. Мне казалось, что данные для осуществления этого замысла тогда у меня были. Судьба не допустила этого… Те события давно заслонены другими — важными по-иному. Людей такого “калибра”… больше нет…» [1, с. 112].
Пленников, в их числе и семью Волковых, и младшую сестру Анны Сергеевны — Лидию Сергеевну Панкратову, ее мужа и детей, спустя два дня переправили в Иркутск и 14 февраля посадили в губернскую тюрьму. Л. А. Титова вспоминает: «Нас поместили в тюрьму, вещи все наши отобрали, сказав, что это военные трофеи, хотя была одежда, белье, нам ничего не дали, только одеяло стеганое… и 3 подушки, которые были в санях, где ехали дети. У мамы от всех переживаний сделалась нервная горячка...» [8, с. 19].
Седьмым заключенным в камере оказалась А. В. Тимирёва, возлюбленная Верховного правителя А. В. Колчака. «Она была в ужасном состоянии, — читаем в записях Л. А. Титовой, — и на каждый выстрел вскарабкивалась на железную печку, стараясь выглянуть в окно и увидеть, кого еще убили» [8, с. 19].
«В тюрьме мы пробыли недолго, — вспоминала Мария Вячеславовна. — Нас не ликвидировали, а выпустили по приказу председателя Сибревкома, ревизовавшего тюрьму, — товарища, видимо, принадлежавшего к вымирающему типу идеалистов» [1, с. 113].
В предместье Иркутска Анне Сергеевне удалось найти вросшую в землю крошечную избушку на Князе-Владимирской улице. «...Окна были над землей прямо, но все мы были счастливы, хотя из вещей нам, конечно, ничего не вернули...» [8, с. 20].
В этом убогом пристанище овдовевшие сестры6 и их дети вместе прожили недолго: в тюрьме Анна Сергеевна заразилась сыпным тифом. Она была слишком слаба и «измучена, чтобы перенести еще и это… Мамы не стало…», — пишет Мария Волкова. Скоро тифом переболели почти все. «Мы чувствовали себя как-то уже вне жизни — апатично ждали конца» [1, с. 113]. При этом Марии, полуголодной, еле державшейся на ногах, приходилось бороться за мужа — вызволять его из тюрьмы.
Участь главной опоры оставшихся в живых женщин и детей — Александра Эйхельбергера — была в руках, к счастью, хорошего следователя, «добродушного русского парня, которого впоследствии расстреляли за мягкое отношение к заключенным» [1, с. 113].
После освобождения мужа необходимо было срочно покинуть Иркутск, где еще недавно командующим военным округом был отец Марии. Александр окончил ускоренные курсы народных учителей, и осенью 1920 г. они укрылись в одном из бурятских улусов Забайкалья — в поселке Верхний Хамхар Нукутского района. А. Эйхельбергер «стал заведовать школой», за труды им «платили натурой», и Эйхельбергеры не голодали.
Изолированные от мира, «мы не знали о том, что на свете делается», — писала Волкова. Потом Эйхельбергеры завели хозяйство, купили лошадь и корову, что в скором будущем дало им возможность уехать «в Европейскую Россию». По воспоминаниям Л. А. Титовой, в феврале 1921 г. Мария родила первенца — дочь Асеньку. Время было тревожное, в лесах орудовали банды — «так называли отряды военных, оторвавшихся от основных частей. Кто они, кто ими командует и руководит — никто не знал, но буряты очень их боялись. Запирались накрепко и никого не пускали, особенно ночью. В сенях (и в школе тоже) были просверлены дырки, через которые было хорошо слышно разговор тех, кто стучится, и, если говорили по-русски, — никогда не открывали — так нас учили» [8, с. 23].
Узнав о том, что в Прибалтике возникли три республики и Сувалкская губерния отошла к образовавшейся независимой Литве, Эйхельбергеры начали хлопоты о возвращении на родину мужа. Литовское представительство в Москве дало положительный ответ.
Зимой 1921 г. с десятимесячной дочерью на руках Эйхельбергеры тронулись в Москву, откуда должны были покинуть Россию. Сначала их путь лежал в город Михайлов, что в 180 верстах от Москвы, где в 1915—1917 гг. жили Панкратовы. Муж Лидии Сергеевны — Александр Петрович — был начальником гарнизона и комендантом города. Здесь у тети Марии осталось много вещей, мебели, ковров, которые они надеялись вернуть.
Во время пересадки из поезда Сибирской железной дороги на Рязано-Уральскую Асенька, надышавшись холодного воздуха, простудилась. «Моя родина потребовала от нас еще одну жертву: наша девочка не перенесла зимнего путешествия в холодных вагонах, заболела воспалением легких и умерла…» [1, с. 113].
Беженцев приютили давние знакомые Панкратовых — чета Лебедевых. Они жили около Свято-Покровского женского монастыря на окраине Михайлова, на так называемой Черной горе. «И похоронили мы ее (Асеньку. — О. Т.) на этой самой “Черной горе” у алтаря церковного...» [8, с. 24].
Придя немного в себя после потери дочери, Александр отправился в Москву, в литовское посольство. Оказалось, что и деньги от его родителей, и документы на отъезд в Литву готовы. Несмотря на потрясения, пережитые Марией за два страшных года, и на то, что выезд Эйхельбергеров в Литву был, по сути, для них спасением, все же «как тяжело было покидать Родину навсегда!»
Итак, в феврале 1922 г. Мария и Александр Эйхельбергеры эмигрировали и «началась жизнь за рубежом»: в Литве, а потом в Германии.
Первым пристанищем беженцев был небольшой литовский городок Волковыск. К сожалению, в «Воспоминаниях» М. В. Волковой отсутствует вторая глава, где Мария Вячеславовна пишет о первых годах вне России. Остается лишь догадываться, чего стоило ей прижиться на чужой земле. В Литве в 1924 г. Мария родила сына Александра.
Но как бы трудно ей ни жилось, именно в Литве, а потом в Германии Мария Волкова написала, пожалуй, лучшие свои стихотворения и прозу. В Литве ею создан цикл «Песен сибирских казаков», который составили: «Степная сибирская» (на мотив «Рано утром весной…»), «Туркестанская» (на мотив «Словно море в час прибоя…»), «Прощальная» (на мотив «Поехал казак на чужбину далеку…»), «Кавказская» (на мотив «Алаверды»), «Западная окопная» (на мотив «Умер бродяга в больнице военной…»).
Прожив в Литве приблизительно десять лет, Эйхельбергеры перебрались в Восточную Пруссию, в местечко Хейдебрух. «Не село, не деревня — просто три больших крестьянских хозяйства, каждое приблизительно в 60 гектаров и одно — всего лишь в двадцать. Все на один манер. Жилой дом с надворными постройками, садом, огородами…» — описывает Мария Вячеславовна свое новое место пребывания. Здесь им предстояло провести следующие десять лет.
Отец мужа, пастор Эйхельбергер, купил большой участок в 63 гектара с каменным домом, фруктовым садом и запущенным огородом, старыми коровами и лошадьми, — и во все это нужно было вложить немало труда. Обязанности распределили так: Александру досталось полевое хозяйство, его брату — молочное и денежное, Марии — домашнее и птица.
И потекли, полные забот, трудов и печалей, дни… Для дочери генерал-майора все было ново и тяжело. Притеснения свекрови, по сути, владелицы дома, иногда доводили ее до отчаяния, но Мария не сдавалась. Дело в доме она поставила «правильно и справедливо». Несмотря на нарекания свекрови, Мария заботилась о работниках, кормила их с хозяйского стола, чувствуя, что благополучие других зависело от нее.
В Хейдебрухе у Эйхельбергеров в 1935 г. родилась дочь Ольга. Вопреки большому неудовольствию свекрови, Мария не взяла няньку, а воспитывала девочку сама и, несмотря на немецкое окружение, говорила с ней по-русски. Жизнь Марии была тяжелой: вставать приходилось в 5 часов, потом уборка дома, приготовление еды; уход за детьми, птицей, работа в огороде и саду — все лежало на ее хрупких плечах. «Но я была молода и, хотя с надтреснутым здоровьем, все же справлялась с несвойственной мне нагрузкой…» [1, с. 115].
А по ночам она находила время и для души, для стихов, хранящих ее родную речь и ее мысль.
Несмотря на «десятилетия прозябания на отшибе» [9, с. 5], Мария Волкова не прерывала связей с соотечественниками-эмигрантами, рассеянными по всему миру. Часто на помощь приходил старший друг, Пётр Николаевич Краснов, ее покровитель, бывший непосредственным командиром ее отца джаркентских времен и помнивший ее восьмилетней девочкой. «Благодаря П. Н. у меня всегда был обильный материал для чтения: каждую неделю неукоснительно я получала пачку русских газет! Это были “Возрождение” и “Последние Новости”, аккуратно сложенные и надписанные всегда одним и тем же знакомым, милым почерком. П. Н. знал обо мне все и не переставал оберегать меня от опасности в конце концов превратиться всего лишь в рабочую машину» [1, с. 115].
Казачья поэтесса старалась быть в курсе всех событий, случавшихся в русском рассеянии. Так, в 1930 г. в парижском журнале «Родимый край»7 Мария Волкова откликается стихами на знаменательное событие, произошедшее в жизни казачества за рубежом. 6 сентября французский «Комитет пламени», с 1921 г. поддерживающий Неугасимый огонь на площади Звезды в Париже, предоставил внеочередное право зажечь пламя на Могиле Неизвестного солдата российским казакам.
Благодаря переписке с Красновым, с живущим в Париже известным русским писателем, журналистом, донским казаком Николаем Николаевичем Туроверовым, с харбинским поэтом Алексеем Ачаиром, поэтессой Таисией Баженовой из Сан-Франциско и многими другими, Мария
имела возможность быть в курсе того, что происходит в мире. «Я не чувствовала себя отсталой, могла в письмах свободно рассуждать о предметах, интересующих меня и моих заочных собеседников» [1, с. 115]. П. Н. Краснов же заочно ввел Волкову в парижский «Кружок казаков-литераторов»8.
Уже в конце 20-х — начале 30-х гг. в эмигрантской казачьей периодике, в Харбине и Париже, стали появляться ее первые публикации. А в 1936 г. в Харбине при поддержке эмигрантов вышел первый сборник ее стихов «Песни Родине». Всю свою тоску и боль по утраченной родной земле и прежней жизни Мария Волкова выразила в «Посвящении».
…Пусть — нищета, пусть все кругом — не наше,
Пусть коротка непрочной жизни нить, —
Я пью безропотно мне посланную чашу,
Благодаря за счастье РУССКОЙ быть!
И если не войду под сень Твою, Родная,
Не устояв в болезни и в борьбе, —
Умру, за то судьбу благословляя,
Что петь могла Тебе и о Тебе!
Первый сборник стихов М. Волковой в казачьем зарубежье не прошел незамеченным. «…Стихи звучны и образны, прелестны своей простотой, без всяких модных кривляний. Прекрасная книга, то грустью щемящая до боли сердце, то радующая вас образностью воспоминаний и мощью казачьего духа», — отмечал в № 21 (1937 г.) журнала «Станица» (Париж) донской казак, писатель В. С. Крюков [цит. по: 9, с. 7].
Тарлыкова Ольга
https://www.сибирскиеогни.рф/
Жизнь и творческий путь Марии Волковой (к 120-летию поэтессы). Ч.2. |
