Из журнала "Кадетская перекличка" № 75-76 2004-2005г.
Полк. Н. А. Андрушкевич Дальний Восток - это последняя Россия, которую мы пытались удержать от порабощения советской властью и в которой мечтали возобновить дело освобождения всей России. Мечтам нашим не удалось осуществиться, и наше дело не получило благословения Бога. В октябре 1922 г. и нам пришлось покинуть родные пределы.
События 1920-1922 годов вытекают из событий предыдущих и теснейшим образом связаны с освободительным движением, возглавлявшимся адмиралом Колчаком. Я принимал тогда некоторое участие в управлении Приморской областью и потому начинаю воспоминания с первых дней моей службы под властью Верховнаго правителя.
ПОСЛЕДНЯЯ РОССИЯ. Воспоминания о Дальнем Востоке. I. Уездная жизнь. Ч.1.
Я прибыл в Иман на святки. Немногочисленные социалисты - члены земской управы и ея служащие - отпраздновали новый год раньше Рождества, остальное же население продолжало жить по старине.
Меня радушно приглашали на праздничныя вечеринки, которыя проходили весело и оживленно: пели, танцевали, играли. Все было как будто так же, как и до войны. Но бросалось в глаза отсутствие мужской молодежи, и казалось, что во взглядах всех таилась глубокая, тщательно скрываемая душевная боль, чувствовалось, что чего-то не хватает, весьма существеннаго...
Летом того же года, за время большевицкой власти, значительная часть населения Имана скрывалась за рекой Уссури, в пределах Китая, и мне поэтому было необходимо посетить китайский город, расположенный в шести верстах от Имана на противоположном берегу Уссури, и поблагодарить амбаня за его любезное отношение к русским.
Управляющий таможней любезно вызвался сопровождать меня, л на его прекрасных лошадях мы сделали прелестную прогулку в ясный, солнечный, крепко-морозный^день. По дороге, на льду реки, встретили казаков, ловивших рыбу сквозь проруби. Таможенные посты несли службу исправно.
Дом амбаня деревянный, построенный скорее по-русски, был расположен в глубине обширнаго двора. По левой стороне двора располагались казармы, по правой - тюрьма. Амбань, высокий дородный мужчина, с осанкой мандарина, встретил меня весьма любезно, но далеко не так, как мы, русские, обычно встречаем иностранцев. Он угостил нас душистым чаем, французским коньяком и английскими бисквитами. Я попросил амбаня разрешить мне посмотреть его тюрьму. Амбань сделал вид, что не понял меня. Я все-таки в тюрьму заглянул.
Амбань ответил мне своим посещением на следующий день, и я при этом попросил его, от имени иманского общества, встретить с нами новый год в общественном собрании. Амбань охотно согласился и приехал не только сам, но привез своих двух жен, чем поставил устроителей ужина в затруднительное положение. Китайцы считают этикет вежливостью и, пожалуй, в этом правы. Китайцу нельзя сказать, что у него две жены. У него только одна жена, а остальныя лишь его подруги! Китайский полковник, командир батальона, расположеннаго в Имане по праву интервенции, добродушнейший толстяк, учил нас китайской мудрости.
Жена, - сказал он, - есть жена, и никто не может с нею сравняться, подруга же есть радость сердца, и обе оне друг другу не мешают.
Меня и амбаня, по указанию полковника, посадили за ужином рядом, старую жену посадили вправо от мужа, а круглолицую красавицу, его молодую жену, посадили влево от меня. Сзади стали переводчики. Толстяк полковник сел напротив. В голенищах своих сапог он всегда прятал ножницы, этими ножницами он обрезал косы попадавшихся ему по пути соотечественников.
Старушка была одета по-старому, в штанишках, молодая же Модничала и была в юбочке. Обе держались на крохотных ножках и Па ходу качались, как былинки в поле под ветром. С удовольствием оне сели на стулья, курили, все ели, все пили, держали себя в высшей степени просто и непринужденно, как будто бывать на подобнаго рода собраниях для них обычное дело.
После ужина китайския дамы, окруженныя нашими дамами наблюдали танцы. Было удивительно мило. Этот вечер, эта встреча 1919 года, стоит и сейчас в моих глазах во всей своей яркости.
Амбань, потягивая дым табака из длинной металлической трубки, сообщил мне, между прочим, что, вероятно, в эту ночь отряд хунхузов, численностью в 3-4 тысячи, перейдет границу и войдет в русские пределы. Амбань добавил, что он послал против хунхузов войска, но на успех не надеется.
Я взволновался и подозвал начальника уездной милиции, который подтвердил мне сообщение амбаня, добавив, что китайское население Имана волнуется уже дня три-четыре, но придавать какое- либо значение всему этому не следует, так как это чисто китайское дело. Хунхузы русских не тронут.
Я удивился.
- Но хунхузы могут напасть на Иман?
- Могут, но этого не сделают, так как китайское общество Имана заплатит все, что потребуют хунхузы. Хунхузы соберут назначенную ими подать, а потом вернутся обратно в Маньчжурию.
Согласиться с такими доводами я не мог. Китайское население живет в России под покровительством русских законов, и наша обязанность не допускать каких-либо незаконных\ поборов с китайцев, а тем более в пользу хунхузов.
Начальник милиции убедительно просил меня не принимать никаких мер, говоря, что это чисто китайское дело, освященное обычаем. Китайцы, живущие у нас, судятся между собою у своих судей, они имеют свои общества, своих старшин и даже свою полицию, помогающую нашей в случае надобности.
Тем не менее, я телеграфировал уполномоченному по охране государственного порядка в Никольском уезде, генералу Кордюкову, с просьбой прислать роту стрелков, а чинам милиции приказал следить за движением и действиями хунхузов.
Милиция следила за каждым шагом хунхузской шайки. Китайское общество Имана не пожелало, однако, укрываться за штыками и внесло хунхузам установленную дань. Хунхузы повернули на юг и пошли вдоль железной дороги, всюду собирая с китайцев подать и притом совершенно не трогая русских. От станции Зеньковка хунхузы направились на Свиягинския казенныя лесныя заготовки и стали обирать китайцев-рабочих в числе нескольких тысяч, работавших в тайге. Здесь хунхузов настигла рота стрелков и совершенно их уничтожила
Отдавая распоряжения по борьбе с хунхузами, я был прав с точки зрения закона, но были ли мои действия целесообразны - я теперь сомневаюсь. За время моего пребывания в Имане, хунхузы значительными отрядами никогда больше не появлялись в Уссурийском крае, но когда впоследствии появились, то из совершенно безразличных к русским, к русским делам и к русской законной власти, хунхузы превратились в сообщников и союзников красных шаек. Больше того, они впоследствии поступали на японскую службу и выполняли японския задания.
Хунхуза нельзя считать разбойником, в нашем понимании этого слова. Хунхуз скорее безработный. Когда китаец не имеет работы и бедствует, он охотно соединяется с себе подобными в отряд большей или меньшей силы и облагает имущих жителей той местности податью, соответствующей достаткам облагаемого. Когда тяжелое время пройдет, хунхуз возвращается к обычным мирным занятиям, ни на минуту не теряя к себе всеобщаго уважения. Хунхузничество - есть своеобразное взаимное страхование на случай какого-либо бедствия. Лишь весьма немногие хунхузы входят во вкус, увлекаются хунхузнической жизнью и к мирному труду уже не возвращаются. Такие становятся начальниками хунхузских шаек, а с течением времени... генералами и маршалами Китайской армии.
Хунхузские отряды рассыпались во время сбора опиума. Хунхузы превращались в простых честных и весьма трудолюбивых рабочих и, в свою очередь, платили подать в пользу товарищей, не нашедших работы на маковых полях.
Однажды, уже в бытность мою уполномоченным по охране государственнаго порядка, при моем проезде через Спасск, встречавший меня начальник милиции указал среди толпы на вокзале хунхуза. Кругом было много полиции: и железнодорожная, и уездная, и полицейские китайцы, с огромными маузерами у пояса. Но хУнхуза, явившагося в Спасск для сбора дани, никто не трогал. Он совершенно спокойно стоял в пяти шагах от меня и сосредоточенно разглядывал паровоз, вагоны поезда и проезжавших. Его никто Че трогал, хотя его короткая кофта была обшита по краям белой тесьмой - знак его хунхузскаго достоинства.
Город Иман покрылся воззваниями к городскому населению. Предстояли выборы в городскую думу, и поэтому различныя партии зазывали граждан голосовать за их списки. Часть воззваний 6ыда отпечатана на красной бумаге, таким путем я узнал, что в Имане имеются и социалисты-революционеры.
Выборы проходили по закону Временнаго правительства, с соблюдением всех правил, предписанных демократизмом. Городская дума вновь заполнилась не пришлыми и случайными людьми, а старожилами, которым судьба их города была дорога. Но один социалист-революционер все-таки прошел в думу в качестве гласнаго. Это был инспектор местнаго высшаго начальнаго училища.
Отцы города иногда просили меня посетить их заседание. Когда я являлся в думу, меня усаживали за общий стол, справа от председателя думы. Докладчиком дел был обычно городской голова Г. И. Иванченко, местный купец, человек дельный и умный. Но что бы ни предложил городской голова, все неминуемо подвергалось оспариванию со стороны товарища инспектора. Между прочим, в его словаре слова: казак, разбойник и опричник - были равнозначущи, но когда весной 1919 года ему пришлось явиться в войска в качестве прапорщика, он... немедленно приписался к казакам. Калмыков, столь ненавистный социалистам, охотно брал в казаки всех без разбора, а казаки на фронт не шли. Еще через месяц атаман Калмыков посетил поселок Графский, к казакам котораго приписался инспектор училища, и казаки поручили ему, как человеку ученому, приветствовать атамана.
Я был вместе с Калмыковым, я видел, как тряслись ноги инспектора, и слышал его выкрики:
- Наш батька атаман, веди нас!
Через несколько месяцев атаман Дутов поднял Уссурийских казаков и послал их в деревни, выловить там большевиков, а кстати, отнять заодно у крестьян оружие. С казаками отправился и инспектор училищ в качестве писаря. Вернувшись из пятидневнаго похода, он счел долгом явиться ко мне.
- Ну, что же, - спросил я его, - много изловили коммунистов?
- Нет, ни одного!
- Что же вы делали?
- Да так - пороли!
Еще через несколько месяцев, новоиспеченный казак вышел навстречу красной шайке, входившей в Иман, под командой какого- то беглого каторжника, и поднес ему хлеб-соль, громко приветствуя советскую власть.
Начальник уездной милиции представил мне две бумажки. Одна из них являлась приказом атамана Калмыкова, а другая - воззванием Приморской областной земской управы.
Приказ был длинный, тяжеловесный, полный ненужных слов.
Приказ был полон противоречий. Тут была и свобода народа, и угроза расстрелом всякому социалисту, и отказ повиноваться Верховному правителю, и утверждение, что только земство, как избранное народом, является правительством законным.
Я посмеялся и отложил приказ в собрание редкостей. Воззвание земской управы было много хуже. Оно было выпущено по случаю провозглашения адмирала Колчака Верховным правителем. Земская управа в Владивостоке, в нудных и трескучих словах, пригвождала реакцию и кровавую контрреволюцию к позорному столбу и призывала население не повиноваться никому, кроме земских управ, никому не платить налогов, не сдавать казеннаго оружия, не давать солдат. Воззвание было так написано, что крестьянин вряд ли мог что-либо понять, кроме одного: грабь награбленное и не повинуйся никому, кроме товарищей - подписавших воззвание.
Этим воззванием в первый раз пускалось в обращение слово «колчаковец», а Колчак рисовался каким-то отъявленным злодеем, пришедшим грабить и насиловать народ.
Все это было тем более омерзительно, что незадолго до того председатель совета министров Вологодский был в Владивостоке, и земская управа просила и получила от него миллион рублей. Я препроводил воззвание в Владивосток. Оттуда мне ответили, что воззвание там известно, но что распоряжения из Омска совершенно ясны: ни в коем случае земцев не трогать. Земства до революции в Сибири не было. Но требование введения земства и в областях Сибири значилось в либеральных партийных программах. Поэтому Временное правительство поспешило распространить закон о земстве на области Сибири и Дальняго Востока.
Не знаю, как в Западной Сибири, но земство в областях ДальНяго Востока - нелепость. Земство имеет задачей ведение местнаго Хозяйства и распространение полезных знаний среди населения. Но Для этой цели нужны подходящие люди. На Дальнем Востоке было весьма много дельных людей, но все они были преимущественно промышленниками и купцами, связанными с городом, а не с дерев, ней. Сельское же население было пришлое и, в большинстве, еще не совсем осевшее. Самыя старыя русския сельский поселения в Приморской области относятся к 1884 году, но таких поселений было очень мало. Большинство же деревень возникло лишь с проведением Уссурийской железной дороги за пять-десять лет до войны. Откуда же было взяться людям для ведения земскаго хозяйства и насаждения цивилизации?..
Выборы в земския управы произошли летом 1917 года, в угаре революции. Правильных выборов устроить было невозможно. Всем выборным делом руководила партия социалистов-революционеров. К выборам были допущены, за неявкой основного населения, не понимавшего, в чем дело, советы солдатских депутатов, комитеты общественной безопасности и т. д. Итог был следующий. В Иманскую уездную земскую управу оказались избранными: председателем управы - сельский учитель, расстриженный по суду диакон, а членами управы: один мещанин Имана, тюремный надзиратель, станционный жандарм и один из волостных старшин.
Все эти люди были, в сущности, людьми неплохими. Но, обязанные своим положением партии социалистов-революционеров, они и держались за партию, считая своим долгом идти за ней, и подписывали, скрепя сердце, все, что им подсовывали земские чиновники, партийные ставленники.
Большевики земцев разогнали, и они укрывались, наравне со всеми беженцами, в течение нескольких месяцев в Китае, на маньчжурском берегу Уссури, но как только большевики сбежали в свою очередь, то вернувшиеся земцы стали притязать на власть, считая себя властью верховной. Областная земская управа в Владивостоке вошла в дружеския отношения с чехами, а при посредстве чехов и с командованием союзных войск, прибывавших в Владивосток и, вместе с тем, всячески противодействовала деятельности генерала Хорвата. Земцы перед иностранцами, невежественными в русских делах, выставляли себя, как подлинную власть, избранную народом, а генерала Хорвата обзывали печатно и устно узурпатором, авантюристом, контрреволюционером, слугой царизма и т. д. И Хорвату пришлось потратить много времени и много упорства и такта, чтобы сломить земство и самому возглавить области няго Востока.
Когда состоялось объединение всех областей Урала, Сибири и Дальняго Востока, наше земство повело работу против правительства, на деньги, от этого правительства получаемыя.
И в то же время, крестьянское население было настроено по отношению к земству крайне враждебно. Дело в том, что крестьяне до революции находились на попечении переселенческаго управления. Все, что только было сделано в деревне в деле просвещения и улучшения условий жизни, все было сделано переселенческим управлением. Церкви, школы, больницы, прекрасныя, дорого стоющия, шоссейныя дороги, сельскохозяйственные склады, показательныя поля и хозяйства - все это было устроено царским правительством. С мужиком носились, как с ребенком. У мужика, конечно, не заискивали, но самым чистосердечным образом заботились, чтобы переселенец устроился на новом месте возможно лучше, целесообразнее и с соблюдением всех требований экономической и агрономической науки.
Генерал-губернатор Н. Л. Гондатти считал своей первейшей обязанностью заботу о благе крестьянина. Его известная комиссия по исследованию областей Дальняго Востока оставила многотомный и ценный труд. Гондатти вникал в многия отрасли хозяйства, как, например, пчеловодство, чрезвычайно развившееся и дававшее свои продукты для вывоза заграницу.
И вдруг вся эта благодать рухнула с революцией и с одновременным введением земства. Правда, по закону Временнаго правительства все средства казны, отпускавшиеся раньше переселенческому управлению на удовлетворение нужд и развитие сельского хозяйства, стали выдаваться теперь земству. Но земския управы получаемыя от казны средства стали тратить, прежде всего, на свое содержание, на содержание многочисленнаго земскаго чиновничества, на взносы Земгору и Далькрайземгору, на политическия партии, на печатание воззваний и т. п., и при таких условиях, да еще при падении стоимости рубля, у земства ничего не оставалось на Удовлетворение крестьянских нужд. Мосты не починялись. Показательныя хозяйства захирели. Все переселенческия учреждения, Перешедшия в ведение земства - пропадали. Врачи и учителя не Получали жалованья и разбегались. Богатейшая, образцовая, показательная пасека в Имане - пропала, а имущество ея перешло в руки одного из членов земской управы.
Однажды ко мне явился один земский врач и, положив ключи от вверенной ему больницы на стол, заявил, что он больницу закрыл и уезжает, так как в течение нескольких месяцев он не получу жалованья. Все необходимейшия лекарства израсходованы, а новых невозможно добыть от земской управы. Такие порядки ему не по душе, и в городе он проживет лучше. Земство такое, как у нас, он презирает и не желает с ним разговаривать. Я препроводил ключи от больницы в земскую управу, а земская управа - сторожу больницы Сторож надел на себя докторский халат и сам занялся медицинской деятельностью, раздавая, кстати и некстати, оставшиеся лекарства. Когда же от лечения сторожа прока не оказалось - население отказалось давать больнице дрова. И сторож для отопления своей комнаты сжег всю деревянную обстановку больницы.
В поисках денежных средств, земския управы обложили населе- ние земским сбором, доселе населению неизвестным. Переселенцы вообще были освобождены от всяких податей на целый ряд лет и часто сами получали от правительства денежную помощь, покуда не укрепляли свои хозяйства. Крестьяне денег земству не платили и рассматривали земство, как какую-то напасть.
Правительство решило переизбрать состав волостных земских управ. Из распоряжений по этому поводу явствовало, что правительство надеялось, что теперь к земскому волостному делу станут люди более благоразумные, государственно настроенные, и что новые люди будут более полезными в деле государственнаго строительства. Выборы были назначены на январь 1919 года. Как бывший земский начальник, знающий жизнь села и волости, я быстро ознакомился с ходом дел в волостях, а некоторыя волостныя земския управы посетил лично.
Временное правительство уничтожило волостныя правления и волостные суды и ввело волостныя земския управы. Но это введение волостного земства осталось на бумаге, а на деле остались старыя волостныя правления, но уже совершенно безнадзорныя. Земския управы помещались в зданиях старых волостных правлений Почти все бывшие волостные старшины и писаря остались на местах и лишь именовались по-новому: один - председателем управы другой - секретарем ея. Все было старое: и вывески на зданиях,и бланки, и даже печати были старыя, с императорским орлом.
Боже мой, как обрадовались в одном волостном правлении, по новому в земской управе, моему прибытию. Наконец-то появилось начальство!
В определенный срок я получил подлинныя выборныя делопроизводства .и был весьма смущен: все избирательныя записки по волостям^ж1зались написанными одной и той же рукой, на одинаковых лоскутках бумаги, и повсюду оказались избранными те же старшины - председателями, а писаря - секретарями. Было ясно _ крестьяне на выборы не пошли, и избирательныя записки повсюду написаны писарями, выполнявшими требование о производстве выборов. О том же донесла и полиция.
Я не мог не опротестовать подобных выборов и все выборныя производства направил административному судье. Административный судья и административное отделение окружнаго суда - были учреждения новыя, созданныя революцией и установленныя законом Временнаго правительства. Никакого дела они не имели, и потому судья страшно обрадовался полученной работе. Но работа была проста, так как и по его мнению все выборныя делопроизводства по всем волостям свидетельствовали, что выборов никаких и нигде не было. Выборы пришлось отменить и назначить новые, но и новые выборы не отличались от предыдущих. Только по некоторым волостям делопроизводства совсем не были высланы на утверждение.
Так и осталось все по-старому.
В сущности говоря, управление государством обрывалось на управляющем уездом. Железныя дороги, почта, телеграф работали полным ходом. Работали - таможня, казначейства, податные инспектора, судьи и полиция, но все это - учреждения преимущественно городския, а деревня, после упразднения волостного правления и крестьянских учреждений, возвращалась к временам первобытным. Раньше волость имела свой суд и полицию, подчиненные надзору земскаго начальника. Различнаго рода определения, в отношении сельскаго населения, общегосударственных установлений, приводились в исполнение волостными правлениями, волостныя правления служили основанием для государственной машины, а это основание законами Временнаго правительства было разрушено.
Столь важныя отправления государственной жизни, как призыв новобранцев, проведение мобилизации и т. д., лежало, главным образом, на плечах волостных правлений, за упразднением же Крестьянских учреждений в волостях распространялось безвласи безначалие. Правда, некоторыя обязанности волостных правлений были возложены на волостныя земския управы, но не было надзора за выполнением этих обязанностей, а уездная земская управа, домогавшаяся начальствовать над волостными управами слала предписания... не слушать и не подчиняться колчаковским установлениям.
Однажды ко мне явился председатель одной земской волостной управы, бывший старшина, с просьбой разрешить закрыть управу. Он объяснил следующее: раньше служить волостным старшиной было приятно: и смысл тому был, было и положение в волости, и в уезде, и шло жалованье. Все было ясно и просто. Всякая вещь лежала на своем месте. Теперь же какой-то тюремный надзиратель корчит из себя над ним начальство. Раньше волостное правление было учреждение государственное и дело справляло государственное, царское, а теперь - вся забота: взыщи с мужика земский сбор. Мужик смеется, почтения не оказывает, денег не дает. Уездная земская управа отпускает деньги (из миллиона, отпущеннаго правительством) на содержание волостных управ, но смотря кому и как. Вот он повздорил с уездной управой, и она ему в деньгах отказала. Он человек хозяйственный, то же - и писарь: кланяться им не к лицу.
«Разрешите закрыть земскую управу! Ни к чему она мужику!»
Я пытался подойти к крестьянину возможно ближе, желая постичь, каков он стал в действительности в эти проклятые годы. Церковь стояла на базарной площади, и, выйдя из церкви, я неминуемо должен был проходить среди многочисленных крестьянских повозок, приехавших в город покупать-продавать. Кругом было множество бывших солдат, еще носивших солдатския шинели, иногда еще с погонами. Увидя на мне погоны сибирскаго стрелковаго полка, какой-то солдат подскочил, приложил руку к козырьку и спросил:
- Ваше высокоблагородие, какого вы полка?
Я ответил.
- А я такого-то!
Оказались однодивизники. Начались воспоминания. Нас окружила толпа, преимущественно солдатская. И на душе у меня стало тепло.
Посыпались жалобы: сахар вздорожал и нет его, на мед перешли! Муки достать трудно, заработков нет, порядка нет. Крестьянин явно злобился и обвинял во всех своих бедах одних только господ. Слушал я все это, и было от чего растеряться. Невероятная лутаница в понятиях!
Оказывалось, между прочим, что воззвание Приморской земской управы, о котором я упоминал, было прочитано многими, но понято из него было только одно, что какой-то Колчак, бандит, завладел в Омске властью.
- Вот напасть какая, прости Господи, свалилась на Россию, и края не видать!
Впечатление от разговора с крестьянами было ошеломляющим.
Я пытался напомнить, что адмирал Колчак - царский адмирал, что он командовал флотом в Черном море, что он верный и честный слуга России. Но я никого не убедил. Лишь на меня самого стали смотреть недоверчиво.
Я вернулся домой, как в ознобе.
Участковые начальники милиции и другие чиновники говорили мне, что крестьяне охотно вступают с ними в разговоры о политическом положении, но что они избегали говорить крестьянам о своей службе правительству Колчака. Можно было говорить о Верховном правителе - этот титул действовал благотворно, но слово Колчак надо было избегать. Говорить же, что Колчак ведет нас к Учредительному собранию и волеизъявлению народа - совсем не поворачивался язык. Разговор о том, что Колчак спасает Россию от большевиков, был также для крестьян невразумителен.
«Большевик потому и большевик, - отвечал крестьянин, - что ихняго брата больше. Большевик за Царя, за порядок, большевик господ уничтожает, тех, что куражатся над простым народом».
Слух о том, что в Имане появилось как будто бы настоящее начальство, стал привлекать в мою приемную все больше и больше народу. В особенности - по воскресеньям. Одни приходили жаловаться, другие просить, а третьи, лукавые, просто посмотреть, поговорить, поразведать. И, принимая этот сермяжный народ, я видел, в какой бездне оказалась деревня в дни революции.
Законами Временнаго правительства были упразднены волостной суд и все сельския власти. Вместо сельских старост, ввели сельские комитеты, но в деревне на комитеты и смотрели как На комитеты. Председателями сих комитетов стали, по собствен- ной воле, говоруны, сбежавшие с фронта, и почтения им никто не оказывал. А если кто в деревне не пользуется почтением, тот и властью пользоваться не может. Кроме того, в деревне было много солдат, раненных в боях, честно выполнявших долг, они не мирились с «бегунцами», ссорились с ними и власти их не признавали». Так мало-помалу сельские комитеты, столь шумные в 1917 году, 1918 году сходили на нет. На комитеты стали смотреть, как на одно из проявлений разрухи, и их не жаловали.
Деревня разделилась. С одной стороны стала молодежь, гульдявая голытьба, озорники, сбежавшие с фронта, с неспокойной совестью, а на другой стороне - весь степенный люд: старики, инвалиды старыя должностныя лица. Между этими двумя концами деревни начиналась борьба. И государственная власть должна была придти на помощь одному из них. Советское правительство так именно и поступило: оно создало комитеты бедноты, наделив их даже властью, ради скорейшаго удушения здоровой части деревни. А у нас все: и те, кто приветствовал революцию, а потом разочаровался, и те, кто вовсе революции не приветствовал, - все огулом обвиняли мужика. Мужик всему причина! И поэтому случалось часто, когда в деревне оказывался какой-нибудь лихой, но невежественный усмиритель, он вызывал, прежде всего, старосту. Выходил бывший староста, польщенный вниманием. И порка начиналась именно со старосты. А потом председатель сельскаго комитета ехидничал над пострадавшим.
Волостные суды прервали свою деятельность внезапно, не закончив даже начатых слушанием дел. Дела волостных судов, в красных и синих обложках, были чьим-то распоряжением свезены к мировым судьям и сброшены на пол в углы камер. Они покрылись пылью, и их грызли мыши. А между тем, в этих делах было множество документов и состояния, и обязательственных, и крепостных. Люди, разыскивая свои документы, бегали к мировым судьям, а последние, не имея ни списков принятых дел, ни времени, ни возможности разобраться в тысячах дел, лишь запрашивали меня, как быть с делами волостных судов.
Волостной суд - суд близкий и понятный крестьянскому люду. Поручить крестьянския дела суду сведущих юристов, но не сведущих в крестьянской жизни и в сельском быту - было бы большой ошибкой. Но, в данном случае, волостной суд просто упразднили, а новаго ввести не успели.
Деревня жестоко страдала от отсутствия суда. Правосознание затемнялось. Две соседки поссорились и пригрозили пустить краснаго петуха. Раньше за такия угрозы сволокли бы в волость. Теперь волости не было, суда не было, старосты не было. Всякий был сам за себя. И красный петух пускался. Какой-то озорник отрубил жой/корове хвост. Раньше за такое озорство волостной суд посадил бы, во-первых, под арест, а во-вторых, присудил бы убытки. Теперь же хозяин обиженной коровы бросался на озорника с оглоблей. Один запахал у другого полосу, шириною в шаг. Раньше с этим делом разобрался бы волостной старшина по поручению суда или сам суд, а теперь спорщики хватались за дубины, а на помощь каждому бежала его родня.
Но особенно тяжело было выслушивать вдов, преимущественно солдаток. Опекунския дела всегда требовали особой чуткости земскаго начальника. И волостные старшины, и волостные суды всегда бывали начеку, лишь дело касалось крестьянской опеки. Теперь же дети погибших на полях сражений и дети мирно почивших крестьян были отданы всецело на произвол старших родственников, часто безжалостных. Навзрыд рыдали вдовы солдатки.
Так и шла уездная жизнь в первые месяцы власти Верховнаго правителя. В городах жизнь шла почти как раньше. Лишь люди стали беднее и озабоченнее. Но в городах царила бодрость и вера, что лихолетие скоро окончится. Только на вопрос, как это лихолетие поскорее изжить, было много мнений и колебаний. Государственная власть была слаба, а жизнь осложнилась. В общем же господствовало мнение, что все осложнения окончатся и все недоуменные вопросы отпадут, лишь только фронт достигнет Москвы. И к Москве спешили, отмахиваясь от всех вопросов. Деревня же возвращалась к временам первобытным.
В январе в Владивостоке состоялось совещание управляющих и обратило внимание правительства на нездоровое состояние деревни.
Мы советовали: прежде всего, раньше всех иных обещанных благодетельных законов, для сочинения которых требовалось все-таки много времени и предварительных споров, восстановить волостное правление и волостной суд, упразднить волостное земство, назначить перевыборы уездных и областных земских управ, впредь до пересмотра вопроса вообще о введении земства в областях Дальняго Востока.
Из Омска любезно ответили, что наше мнение очень ценно и Передано в какую-то комиссию. Затем мы узнали, что сменивший Гаттенбергера на посту министра внутренних дел адвокат Пепеляев занялся вопросом о волостном суде. Суд был восстановлен, но Исчерпывающих распоряжений по сему делу мы так и не получили. В то же время в Омске спешно разрабатывался закон о расширении прав земства по обложению населения.
Шло время. Город и деревня расходились в разныя стороны Лишь в июле был объявлен закон о восстановлении крестьянских начальников, под именованием помощников управляющего уездом Власть несколько приблизилась к деревне. Но было уже поздно.
|
