В сущности, попытки узаконить «малороссийский диалект» являли собой откровенное лакейство перед поляками некоторой части малорусской интеллигенции, наглядно демонстрируя моральную и нравственную ее зависимость от бывших панов. Об этом писал один из авторов того же журнала: «Малорусское просторечие как явление временное, случайное, как говор, сложившийся для выражения бедной жизни народа русского под влиянием польским, есть явление для нас понятное, почти безразличное в устах запорожца времен Мазепы; но отстаивать, тем более обособлять это наречие теперь, после вековой почти, нераздельной жизни разных членов семьи русской?»… Подобное намерение означает попытку «окаменять это наречие, увековечивать в нем ржавчину, въевшуюся в кости русские от цепей чуждого рабства».
Кроме того, малорусский диалект, функционируя исключительно на бытовом уровне, не в состоянии выполнять роль полноценного языка образования и науки. «Чтобы создать из подобного наречия язык, а особенно литературу, нужно сделать то же, что должен был бы сделать человек, у которого нет и гроша, а ему хочется иметь миллион, то есть украсть его или одолжить. Чтоб и просторечье малорусское сделать органом всех выводов, изобретений и наблюдений науки, создать то есть малорусскую литературу, для этого оно непременно должно или украсть, или взять на прокат у языка русского или польского очень многое», прежде всего в плане грамматики и терминологии. Заимствования из Русского литературного языка представляется наиболее логичным и вполне естественным. Но в этом случае «порченое наречие, малорусский жаргон преобразится в чисто русский язык», сделав саму затею сепаратистов совершенно бессмысленной. Поэтому они и идут путем заимствований из польского языка: «Кроме закрепления бесчисленных чуждых русской речи слов и оборотов, насильно вторгшихся в нее от причин, теперь несуществующих, они поминутно обращаются к лексикону своих и наших приятелей (т.е. поляков. – С.Р.) только лишь для того, чтобы не обращаться к словарю родному, русскому.
Сюда относятся: “погляд”, “оповідання”, “омана”, “наданий”, “одностайний”, “жаданьє” и многие другие, которых нет в малорусском говоре, происхождение которых очевидно. Когда все эти непрошенные протекторы обособления малорусского наречия начнут подвигаться по этому пути вперед, они незаметно попятятся назад, в объятия латино-польской пропаганды: их наречие из порченого русско-славянско-польского обратится, может быть, в язык, но, конечно, порченный – польский, и они, изменив языку предков, запишут в истории имена свои рядом с теми из них, которые изменили вере предков»22.
Особо следует подчеркнуть, что это возмущение, по сути, предательской деятельностью малорусских самостийников, разделялось большинством населения Малороссии. Достаточно полно передает отношение тогдашних малороссов к затеянной сепаратистами возне по выработке самостийного «украинского языка» письмо председателя Киевского цензурного комитета Новицкого, отправленное им министру внутренних дел П.А.Валуеву 27 июня 1863 года. В нем Новицкий указывал, что «само возбуждение вопроса о пользе и возможности употребления этого (малороссийского) наречия в школах принято большинством малороссиян с негодованием. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный на него влиянием Польши». «Общерусский язык», говорилось далее в письме, для народа «гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для него некоторыми малороссами и в особенности поляками так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказывать противное, большинство самих малороссиян упрекает в каких-то сепаративных замыслах, враждебных России и гибельных для Малороссии». Завершалось письмо указанием на то, что явление малороссийского сепаратизма «тем более прискорбно и заслуживает внимание правительства, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхождением»23…
Но малороссы не только возмущались, но и действовали. В 1862 г. Комитет для рассмотрения уставов под председательством профессора Киевского университета И.Я.Нейкирха единогласно постановил заменить в уставах низших и средних учебных заведений слова «отечественный язык» на «русский язык». А в следующем 1863 г. Гогоцкий и И.Г.Кулжинский (1803-1884) выпустили в Киеве специальные брошюры, направленные против применения «украинского языка» в школах Малороссии24. При этом Кулжинский в своей брошюре особенно подчеркивал, что «малороссийское наречие есть тот же общерусский язык, только испорченный в то время как Малороссия стенала под игом Польши. Со времени возвращения Малороссии и сплочения в одно целое с прочею Россией, малороссийское наречие начало очищаться от проказы полонизмов и с каждым днем более и более сближаться с родным своим русским языком». Даже безграмотные крестьяне понимали, что именно Русский язык является для них родным, почему, например, с возмущением встречали намерения отдельных батюшек произносить церковные проповеди на малороссийском наречии. Рассказав об одной из таких попыток, Кулжинский отмечал:
«Простолюдины обиделись таким оборотом проповеди, многие тотчас вышли из церкви, а другие начали шушукаться между собой и переглядываться. Потом хотели было жаловаться архиерею на священника за то, что он посмеялся над ними в церкви и заговорил до них такою мовою как они в шинке лаются меж собою»… Другой автор из Нежина А.Добротворский, обращаясь к украинофилам, писал о том же самом (февраль 1863): «Местные внимательные наблюдения… убедили бы вас, между прочим, что нашему малороссу простолюдину гораздо понятнее общерусский наш язык, нежели сочиняемый вами книжный украинский. Причина в том, что первый есть язык естественный, временем выработанный, а потому язык живой, до известной степени чистый, общеупотребительный и современный; а ваш книжный украинский – есть язык или совершенно искусственный, или слишком местный (полтавский, черниговский), значительною долею слов и оборотов своих давным-давно устаревший и следовательно свое время отживший … “Основа” очень кстати к каждой книжке своей прилагает объяснение неудобопонятных южнорусских слов. Без этого словаря, действительно, не понять бы малороссийских сочинений, помещаемых в “Основе”, не только великороссу, но и малороссу»25…
Начатую в Киеве борьбу с малороссийским сепаратизмом в Москве поддержал М.Н. Катков (1818-1887) в издаваемых им «Московских ведомостях» и «Русском Вестнике». Поначалу он тоже относился к деятельности «украинцев» вполне терпимо, но со временем сумел разгадать подлинные устремления инспирируемого ими движения: «Прежде с.-петербургские украйнофилы смиренно заводили журналец для того, чтобы помещать в нем, между прочим, малороссийские сказочки и стишки, и трепетали, чтобы какие-нибудь неосновательные подозрения не помешали им в этом невинном и добродушном занятии; а теперь эти господа берут под свою опеку десять миллионов Русского народа и хотят навязать им особую народность, переводят на вновь сочиняемый ими язык законы Российской Империи и Священное писание, открывают общественную подписку на издание малороссийских учебников, затевают издавать в Киеве народную газету на этом вновь сочиняемом языке и питают надежду, что правительство окажет им свое могущественное пособие на образование малороссийских школ, которых малороссийский народ не хочет, и которых могут хотеть только заклятые враги русской народности»26.
Отметил знаменитый публицист и полную абсурдность самой идеологии сепаратистов, выразившуюся, в частности, в экзотической теории Н.И.Костомарова о существовании «двух (?) русских народностей» и соответственно «двух (?) русских языков». М.Н.Катков по этому поводу писал: «Различия и противоположности между многими элементами германской и французской народности гораздо более резки, чем различие не только между особенностями великороссийскими и малороссийскими, но между разными славянскими народами, и однако же ни во Франции, ни в Германии, на основании этих особенностей, нет бессмысленной речи о двух французских народностях или языках, о двух немецких народностях или языках. Сколько нужно иметь отваги или сколько нужно иметь презрения к здравому смыслу общества, чтобы проповедовать о возможности двух русских народностей или о возможности двух русских языков!»27.
Указывал М.Н.Катков и на тех, кто поощрял и поддерживал развитие сепаратистского движения — петербургское «передовое общество». «Может быть, в скором времени к украйнофилам присоединятся еще какие-нибудь филы», — отмечал он новую опасность, ссылаясь на информацию о проекте издания в Вильно газеты на «белорусском наречии», и обвинял в этих планах «либеральный Петербург», который «во что бы то ни стало хочет оплодотворить все наши жаргоны и создать столько русских народностей и языков, сколько окажется у нас годных к отсечению частей»28…
И, тем не менее, все эти предупреждения о грозящей Русскому единству опасности никакой реакции в правительственных кругах не вызвали. До какой степени доходило попустительство власти деятельности сепаратистов можно судить по следующему эпизоду. В июне 1862 г. военный министр Д.А.Милютин передал начальнику III отделения кн. В.А.Долгорукову письмо графа Б.Ф.Сиверса, в котором тот указывал на существование в Киеве «общества под названием хлопоманов, действующего для возмущения крестьян против помещиков и распоряжений правительства с целью восстановления независимости Малороссии… Нисколько не скрывая принадлежности к обществу, молодые люди эти ходят в национальном малорусском платье и разъезжают по деревням». Среди активистов общества Сиверс упоминал В.Антоновича, Ф.Рыльского, П.Чубинского и др.
Речь шла о деятелях киевской «Громады» — полулегальной организации, координировавшей усилия «украинцев» по распространению самостийниче ской пропаганды. Ее ядро еще в 1860 г. составили бывшие члены польской нелегальной студенческой организации – «гмины»: поляки В.Антонович, Т.Рыльский, Б.Познанский, К.Михальчук и др. Сам Антонович говорил об основателях «Громады»: «мы, поляки-украинцы». Кстати, и само понятие «громада» было заимствовано сепаратистами у поляков…
Тем не менее, несмотря на всю серьезность полученной информации, к тому же исходившей от столь высокопоставленного сановника, каким был граф Сиверс, ни каких активных действий III отделение так и не предприняло…
* * *
Неизвестно, сколько бы еще продлилось благодушие Русской власти в отношении малороссийского сепаратизма, если бы не польское восстание 1863
года.
В какой-то степени оно оказалось полной неожиданностью для Русского правительства. Казалось, что особых причин для недовольства у поляков в тот момент не могло быть. Освободительные реформы Александра II затронули в немалой степени и Польшу. Сразу же после своего восшествия на престол Царь разрешил вернуться на родину польским эмигрантам, участникам восстания 1830-1831 гг., были освобождены и те из них, кого сослали в Сибирь. Из Польши отозвали Паскевича, а во главе администрации поставили поляка маркиза Велёпольского. Наместником Царства Польского стал либерально настроенный брат Царя Великий Князь Константин Николаевич. В 1861 г. было принято решение вновь дать Польше самоуправление (Конституцию), намечен ряд других преобразований, успешно проводимых маркизом Велёпольским. Чем же ответили поляки на уступки Русского правительства? Революционным террором и покушениями на Великого Князя и Велёпольского, а также созданием многочисленных «тайных обществ», развернувших подготовку всеобщего восстания.
Однако самым удивительным в этом революционном брожении было то, что на первый план выдвинулись призывы «возродить великую Польшу до Западной Двины и Днепра»! Собранные в Варшаве Велёпольским (сентябрь 1862) представители польской шляхты вместо того, чтобы разработать меры по пресечению революционного террора и проведению необходимых реформ, потребовали от Русского правительства восстановления Царства Польского в границах 1772 года! Иными словами, Россия должна была вернуть завоеванной ею Польше свои исконные земли с проживавшим на них Русским населением! «Безумием» назвал Велёпольский подобное требование, но именно таким был ответ поляков на сделанные им уступки. Такими понятиями бредило (и жило!) польское «освободительное» движение. Таков был главный нерв начатого восстания, причем обе участвовавшие в нем партии, «белые», представлявшие крупных магнатов и костел, и «красные», опирающиеся на социальную демагогию «всеобщего равенства и братства», были совершенно едины в своих территориальных претензиях к России.
Пламя давно подготавливаемого пожара вспыхнуло со всей силой. В ночь на 11 января 1863 г. Русские войска, расквартированные в Польше в деревнях и местечках по частным квартирам, были почти повсеместно неожиданно атакованы повстанцами. В некоторых местах мятежники убивали Русских солдат прямо в постели. А в деревне около Седльца, где Русские мужественно оборонялись в занимаемом ими доме, их сожгли заживо. Впрочем, все эти «успехи» были мимолетны и хрупки. Несмотря на первоначальный размах, восстание скоро приобрело вполне карикатурный характер, и сразу стало очевидным, что поднято оно было в уповании на «помощь Европы» (и по ее прямому подстрекательству). Однако попытка Англии, Франции и Австрии выдвинуть ультиматум России завершилась безрезультатно, и поляки остались один на один с Русской армией. Они явно на это не рассчитывали и никакого серьезного сопротивления не оказали. Прямые столкновения с Русскими войсками неизменно завершались полным разгромом повстанцев и их последующим бегством. Тогда поляки решили изменить тактику и перешли к методам партизанской войны, нападая только на мелкие отряды, да и то, как правило, исподтишка. Помимо этих мелких нападений, их «освободительная борьба» ничем больше не отметилась, разве что неслыханной жестокостью, когда жандармы польского революционного жонда (подпольного правительства) убивали и истязали православных священников и безоружных белорусских крестьян или изуверски издевались над взятыми в плен Русскими солдатами. К лету 1864 года последние шайки борцов «за нашу и вашу свободу!» были ликвидированы, а следы затеянного ими мятежа окончательно исчезли. Но именно благодаря этому мятежу Русское правительство обратило, наконец, внимание на весь комплекс проблем, связанных с польской подрывной деятельностью в России, в том числе и на малороссийский сепаратизм.
Малороссии в планах повстанцев отводилась особая роль. Военный руководитель восстания генерал Л.Мерославский (1814-1878) взывал к своим единомышленникам: «Раздуем ненависть и споры в русском народе. Русские будут рвать себя собственными когтями, а мы будем расти и крепнуть»30. А в программе, составленной им же еще в 1861 г., о возникшем в крае украинском движении говорилось следующее: «Неизлечимым демагогам нужно открыть клетку для полета на Днепр; там обширное пугачевское поле для нашей запоздавшей числом хмельнитчины. Вот в чем состоит вся наша панславистская и коммунистическая школа. Вот весь польский герценизм!.. Пусть себе заменяют анархией русский царизм, пусть обольщают себя девизом, что этот радикализм послужит для “вашей и нашей свободы”»31.
Цинично и откровенно поляки провозглашали программу использования «неизлечимых демагогов» от украинства в своих польских интересах. В этом ключе они действовали и в ходе восстания. Польскими пропагандистами были спровоцированы студенческие волнения в Киеве. А правобережье Днепра польские агитаторы завалили прокламациями, в которых говорилось о совместных судьбах «исторического трилистника» — Польши, Литвы и Западной Руси, давались обещания о создании самостийного малороссийского государства «от Кавказа до Карпат» и другие столь же фантастические, сколь и лживые «обязательства» польской стороны. Народ, естественно, не купился на всю эту лживую чушь, а количество неизлечимых украинских демагогов было еще слишком мизерным, чтобы существенно повлиять на ситуацию. Польский мятеж завершился крахом, а подрывная деятельность «украинцев», наконец-то, привлекла внимание правительства…
1863 год прервал бездействие власти в этом направлении. Обеспокоенность Русских патриотов начала находить, пусть и не сразу, отклик в среде Русских государственных деятелей.
В начале марта 1863 г. шеф жандармов кн. В.А.Долгоруков получил анонимное письмо из Киева, написанное, судя по его тексту, высокопоставленным духовным лицом (или лицами). Отмечая, что украинофилы «привлекли к своей партии в Киеве и Санкт-Петербурге несколько людей значительных, хоть и слепотствующих», авторы письма продолжали: «Все мы благонамеренные малороссы, вполне понимающие нужды и желания народа и затеи наших хлопоманов-сепаратистов, умоляем в.с. употребить все, чем только вы можете располагать, чтобы защитить нашу святыню от поругания, а отечество от распадения и опасного раскола». Потребовав далее запретить «малорусский» перевод Евангелия, авторы заканчивали письмо недвусмысленным предупреждением: «Впрочем, если моление наше, теперь одинокое, не принесет ожидаемых от вашей ревности к пользам церкви и отечества результатов, мы явимся с протестом нашим гласно, перед лицом всего русского мира».
Содержание этого письма свидетельствовало не только о том, что его авторы прекрасно понимали, какую конечную цель преследуют создатели «украинского языка» («поругание святыни и опасный раскол отечества»), но, одновременно, и о том, что писавшие его священнослужители не очень надеялись на активные действия власти по пресечению этих замыслов. Как мы уже могли убедиться, эти опасения были вполне оправданы, ведь сигналы в III отделение поступали и ранее, однако, никакой реакции не вызывали. Но теперь начавшееся в Польше восстание в корне изменило ситуацию. Смычка украинофилов с польскими мятежниками была слишком реальной угрозой, чтобы игнорировать ее. В этот раз Долгоруков действовал оперативно и немедленно переправил полученное письмо киевскому генерал-губернатору ген. Н.Н.Анненкову с просьбой охарактеризовать ситуацию. Последний в своем ответе отметил, что «польская и малорусская партии, расходящиеся в окончательной цели своих стремлений, сходятся в средствах, ибо и поляки стали в воззваниях своих к простому народу тоже напоминать им о прежней независимости Украины, о козачестве».
Затем Анненков обратился к языковому вопросу, сравнив малорусский язык с «особыми наречиями жителей некоторых великорусских губерний». В этой связи планировавшееся издание Священного Писания на малорусском наречии он характеризовал как «предприятие скорее политического характера». Вывод его был таков: «До сих пор в литературе идет спор о том, составляет ли малороссийское наречие только особенность русского языка или это язык самостоятельный. Добившись же перевода на малороссийское наречие Священного Писания, сторонники малороссийской партии достигнут, так сказать, признания самостоятельности малороссийского языка, и тогда, конечно, на этом не остановятся и, опираясь на отдельность языка, станут заявлять притязания на автономию Малороссии».
Притязания, впрочем, уже в тот момент шли гораздо дальше «автономии», ведь граф Б.Ф.Сиверс в своем письме сообщал об агитации в пользу «независимости Малороссии». Но как бы там ни было правительство решило, наконец, действовать. Было арестовано около двух десятков активистов украинского движения. Для рассмотрения их дел Царским указом была утверждена особая следственная комиссия под председательством кн. А.Ф.Голицына. Семеро арестованных в Полтаве и Чернигове обвинялись в «деятельном участии в образовании кружков для возбуждения, под видом общества грамотности, неудовольствия народа к правительству, с целью отделения Малороссии». Но хотя речь шла об «отделении Малороссии», т.е. государственном преступлении, вынесенные приговоры оказались неоправданно мягкими. Обвиняемых всего лишь сослали, при этом, как и членов «Кирилло-Мефодьевского братства», не в отдаленные части Империи, а в ее европейские губернии, и с определением на службу. Карьера некоторых впоследствии развивалась весьма успешно, так что первый обвиняемый по этому делу полтавский учитель А.И.Стронин кончил свои дни в Петербурге членом совета Министерства путей сообщения. Из четверых арестованных в Полтаве сослали только студента Киевского университета В.Синегуба, и опять же «с устройством на службу». Та же мера наказания была определена П.П.Чубинскому (1839-1884) и А.Я.Конисскому (1836-1900). Но последнего уже в 1865 г. выпустили за границу, а в 1866 разрешили снова вернуться в Малороссию. О положении П.Чубинского в ссылке можно судить уже по тому, что он оттуда оказывал материальную помощь своему отцу, регулярно присылая ему деньги. А в хлопотах о его скорейшем возвращении принимали участие не только столичные литераторы, но и несколько высокопоставленных чиновников, в том числе сменявшие друг друга за это время архангельские губернаторы. Все ссыльные в конце 60-х годов благополучно вернулись домой. Таков был характер «репрессий» Русского правительства в отношении малороссийских сепаратистов.
Для сравнения. В мае 1865 г. в Омске полиция раскрыла общество сибирских сепаратистов, выступавших за создание самостоятельного государства на пространстве от Урала до Тихого океана. Состав преступления был то же самый, что и у выше поименованных «украинцев». Тем не менее, по завершении следствия (1868), Сенат приговорил лидера общества Г.Н.Потанина к пятнадцати годам каторжных работ, а Н.М.Ядринцева – к десяти годам заключения в крепости. Позднее приговоры были несколько смягчены, но пять лет в Свеаборге Потанин отсидел. Такая вот была дифференциация сепаратистов. Наверное, поэтому Сибирь еще наша, а Малороссия уже нет… В том же 1863 г. был остановлен перевод на «малорусское наречие» Священного Писания. А 18 июля 1863 года издан знаменитый Валуевский циркуляр о приостановлении издания книг духовного и учебного характера на «малороссийском наречии».
* * *
24
Нынешние украинские самостийники все трудности в распространении «украинского языка» в Малороссии и переобучения на нем местного населения традиционно объясняют «репрессиями» Русского правительства, которое якобы на протяжении всего XIX века запрещало любую литературу на «мове», недопускало ее в сферу образования и сурово расправлялось с теми, кто эти запреты нарушал. Насколько «суровыми» были «репрессии» против малороссийских сепаратистов, мы уже показали. Оценим теперь «запреты» в отношении украинского новояза.
Наибольшую известность среди этих «запретов» получил циркуляр министра внутренних дел графа П.А.Валуева (1815-1890). Именно на него особенно часто ссылаются самостийники. Примечательно однако то, что при этом они никогда не приводят его текст полностью, ограничиваясь одной только фразой
из циркуляра: «никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может». Все. Всегда только эти несколько слов, а уже в качестве комментария к ним целые тома о «покараннях», «пэрэслидуванни» и «забороне» «риднои мовы». Между тем, Валуевский циркуляр в плане запретительных мер являл собой обычный паллиатив, полумеру, к тому же носящую временный характер, т.е. никакого существенного влияния на развитие украиномовной литературы не оказал.
В основу его текста было положено письмо председателя Киевского цензурного комитета Новицкого, отправленное П.А.Валуеву 27 июня 1863 года, а также донесение киевского генерал-губернатора ген. Н.Н.Анненкова. О том, что министр внутренних дел рассматривал свой циркуляр именно как временную меру, говорилось уже в начальных его предложениях, когда констатировалось, что «в последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого отношения к интересам собственно литературным». Эти «политические обстоятельства», как указывалось в циркуляре, выразились в том, что к изданию книг для народа оказались причастны члены тайных обществ, причем «в числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии».
Отметив далее, что в Киевский цензурный комитет поступает немалое количество «дешевых книг на южнорусском наречии», министр пишет: «Сей последний особенно затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства». Следует их перечисление: «обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и
возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати».
И сразу же за этим следует предложение, из которого самостийники выхватывают лишь несколько слов: «Они (т.е. «большинство малороссиян». – С.Р.) весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный на него влиянием Польши».
Как видим, утверждение о том, что «никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может» принадлежит не министру внутренних дел, и не Русскому правительству, а «большинству малороссиян», с негодованием выступающих и против самого обучения на нем малороссов. Именно этот убийственных для украинских самостийников факт и пытаются они завуалировать, выдергивая из Валуевского циркуляра несколько слов, теряющих свой истинный смысл вне общего контекста документа. Ведь и последующие слова циркуляра являются всего лишь выражением мнения этого большинства: «что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказывать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступавшим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков».
С учетом выше изложенного и приняв во внимание «настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями», министр внутренних дел признал необходимым: «относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуск же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановить».
Сама формулировка «приостановить» свидетельствовала о временном характере меры, к тому же и распространялась она не на все виды украиномовной литературы, а только на учебную и духовную ее части. Сепаратисты по-прежнему могли стряпать свои произведения на «мове» в каком угодно количестве под видом «научной» или «изящной» продукции. Циркуляр создавал помехи лишь для той ее части, в которой под видом «книг для первоначального чтения, букварей, грамматик, географий и т.п.» самостийники распространяли агитки, пропагандировавшие «отделение Малороссии».
Тем не менее, уже несколько поколений украинских историков преподносят Валуевский циркуляр в качестве «запрета» не просто отдельных видов книжной продукции на «мове», а «украинского языка» как такового. Вот лишь несколько мнений наиболее известных из них.
И.П.Крипьякевич: «В 1863 г. министр внутренних дел Валуев дал приказ цензуре не допускать к печати учебников и изданий популярно-научных и религиозных, предназначенных для народа, потому что “никакого отдельного малороссийского языка не было, нет и быть не может”»…
Д.И.Дорошенко: «Наконец в 1863 г. министр внутренних дел Валуев издал циркуляр с запрещением издавать украинские книги для школы и народного чтения, мотивируя тем, что “не было, нет и быть не может никакого украинского (?) языка”»… Канадский историк О.Субтельный: «В июле 1863 г. министр внутренних дел Петр Валуев издал тайный циркуляр о запрещении украинских научных (?), религиозных и в особенности педагогических публикаций. Печатать “малороссийским наречием” позволялось только художественные произведения. Валуев заявил, что украинского языка “никогда не было, нет и быть не может”»…
Современный львовский историк В.Мороз: «…известный Валуевский указ 1863 года о запрещении украинского языка, которого, мол, “не было, нет и не может
быть”»… Если Крипьякевич, Дорошенко и Субтельный привирают наполовину (признавая отчасти, что циркуляр не запрещал всю литературу на «малороссий
ском наречии»), то В.Мороз врет уже во всю, говоря о запрете языка. И именно
это последнее утверждение на уровне газетно-журнальной публицистики пре-
подносится в качестве реального факта.
Между тем, мы могли убедиться, что Валуевский циркуляр не только не запрещал «языка», но в целом не предусматривал никаких кардинальных мер по запрету литературы на «мове». Конечно, циркуляр на некоторое время приостановил распространение в Малороссии «книг для народа» на вновь изобретенном для него сепаратистами «украинском языке», но принципиально проблемы не решал, что уже видно из самого его текста, а откладывал ее решение на будущее. Успешное подавление польского мятежа в очередной раз притупило бдительность правительства и с начала 70-х годов все, в сущности, вернулось на круги своя: циркуляр не был отменен, но и на практике не выполнялся.
Вернувшиеся из ссылок самостийники вновь принялись за то, над чем усердно трудились в 1863 г., практически не встречая препятствий в своей деятельности. К середине 70-х годов их активность достигла апогея и вновь привлекла внимание властей, породив так называемый «Эмский указ» (18 мая 1876), а точнее документ под названием «Выводы Особого Совещания для пресечения украинофильской пропаганды». И «Эмский указ», в сущности, являл собой «запрет» того же рода, что и Валуевский циркуляр, т.е. демонстрировал некие намерения, которые совершенно не применялись на практике…
Особое Совещание начало свою работу еще в 1875 г., «ввиду проявлений украинофильской пропаганды и в особенности переводов и печатания учебников и молитвенников на малорусском языке». Уже сам предмет обсуждений Совещания ясно указывает на то, что Валуевский циркуляр на практике не выполнялся, и находившееся под запретом издание учебников и духовной литературы на малорусском наречии продолжалось. То есть продолжалась, по сути, открытая агитация за отделение Малороссии. Почему и возникла необходимость в разработке очередного пакета решений по данному вопросу. Были привлечены эксперты. В записке, подготовленной для Особого Совещания Главным Управлением по делам печати (ГУП) говорилось:
«Цензурное ведомство давно уже обратило внимание на появление в печати значительного числа книг, издаваемых на малорусском наречии, не заключающих в себе, повидимому, ничего политического и вращающихся единственно в сфере интересов чисто научных и художественных. Но следя с особенным вниманием за направлением всех расплодившихся во множестве изданий для народа на малорусском наречии, нельзя было не прийти к положительному заключению в том, что вся литературная деятельность так называемых украинофилов должна быть отнесена к прикрытому только благовидными формами посягательству на государственное единство и целость России. Центр этой преступной деятельности находится в настоящее время в Киеве. Стремление киевских украинофилов породить литературную рознь и, так сказать, обособиться от великорусской литературы, представляется опасным и потому еще, что совпадает с однородными стремлениями и деятельностью украинофилов в Галиции, постоянно толкующих о 15-миллионном южнорусском народе, как о чем-то совершенно отдельном от великорусского племени. Такой взгляд рано или поздно бросит галицийских украинофилов, а затем и наших, в объятия поляков, не без основания усматривающих в стремлениях украинофилов движение в высшей степени полезное для их личных политических целей. Несомненным доказательством этому служит поддержка, оказываемая Галицкому украинофильскому обществу “Просвита” сеймом, в котором преобладает и господствует польское влияние.
…Очевидна и та конечная цель, к которой направлены усилия украинофилов, пытающихся ныне обособить малорусов медленным, но до известной степени верным путем обособления малорусской речи и литературы. Допустить создание особой простонародной литературы на украинском наречии значило бы положить прочное основание к развитию убеждения в возможности осуществить в будущем, хотя, может быть, и весьма отдаленном, отчуждение Украины от России. Относясь снисходительно к развивающемуся ныне поползновению обособить украинское наречие путем возведения его в степень языка литературного, правительство не имело бы никакого основания не допустить такого же обособления и для наречия Белорусов, составляющих столь же значительное племя, как и Малороссы».
В качестве эксперта к работе Особого Совещания был привлечен и председатель Киевской Археографической комиссии М.В.Юзефович (1802-1889). В своей записке он, изложив историю украинофильского движения, характеризовал его исключительно как «измышление австрийско-польской интриги». А для иллюстрации этой мысли подробно рассказывал историю обращения в украинство Кулиша поляком М.Грабовским, впоследствии министром просвещения Царства Польского при А.Велёпольском. Целью исторических трудов Костомарова, по мнению Юзефовича, являлось намерение «подорвать у Малороссиян сочувствие к Русскому государству унижением и опозорением его истории».
Обращал Юзефович внимание Совещания и на содержание брошюр, распространяемых украинофилами среди крестьян. Наряду с произведениями Шевченко многие из них содержали украинский перевод гоголевского «Тараса Бульбы», в котором слова «русская земля, русский устранены и заменены словами Украйна, украинская земля, украинец, а в конце концов пророчески провозглашен даже свой будущий украинский Царь»…
Записка Юзефовича произвела сильное впечатление на участников Особого Совещания, и именно ему было поручено составить проект решения, который, с небольшими изменениями, внесенными другими участниками Совещания и лично Александром II, был утвержден в качестве окончательного, а в обществе стал известен как «Эмский указ». Он состоял из 11 пунктов. Первые три предусматривали запрет ввоза из-за границы любой литературы на «малорусском наречии», без особого на то разрешения ГУП. Запрещалась публикация на том же наречии любых произведений, за исключением исторических памятников и «изящной словесности», но с тем, чтобы эти последние «издаваемы были без отступления от общерусской орфографии», т.е. не печатались так называемой «кулишовкой». Воспрещались также сценические представления и публичные чтения на малорусском языке, «как имеющие в настоящее время характер украинофильских манифестаций». Пункты пятый и десятый предусматривали закрытие украинофильской газеты «Киевский Телеграф» и на неопределенный срок Киевского отдела Императорского Географического Общества.
Пункты 6, 7, 8 и 9 относились к министерству народного просвещения. В них предлагалось не допускать преподавания на малорусском наречии в школах, «очистить библиотеки всех низших и средних учебных заведений» от книг на малорусском, а также направлять неблагонадежных преподавателей из Киевского, Харьковского и Одесского учебных округов в великорусские губернии, а выпускников тамошних училищ в Малороссию. Одиннадцатый пункт предусматривал немедленную высылку из края Драгоманова и Чубинского.
* * *
Очевидно, что и решения, предложенные Особым Совещанием, представляли собой все тот же паллиатив, полумеру, лишь ограничивавшую поле деятельности сепаратистов, вместо того, чтобы подвергнуть ее полному и окончательному запрету, подкрепленному соответствующими мерами уголовного наказания. Реальность же представляла еще более унылую картину «борьбы» с «украинофильской пропагандой».
Весьма показательна в этом плане «расправа» над М.Драгомановым и П.Чубинским. Драгоманов, слухи о грядущей высылке которого ходили с 1875 г., благополучно убыл за границу еще в феврале 1876 г. Причем, непосредственное содействие оказал ему тогдашний киевский генерал-губернатор А.М.Дондуков-Корсаков. Не имея возможности своей властью выдать Драгоманову заграничный паспорт, как находившемуся под надзором полиции, Дондуков-Корсаков отправил депешу министру внутренних дел Потапову, и тот 10 января подписал разрешение, а уже на следующий день, канцелярия киевского генерал-губернатора с небывалой оперативностью выдала Драгоманову заграничный паспорт. Не оставили в беде и Чубинского, уже вторично привлекавшегося за подрывную деятельность. Не взирая на это, все тот же Дондуков-Корсаков 2 августа отправил исполнявшему тогда обязанности министра внутренних дел Лобанову-Ростовскому пространное письмо с просьбой разрешить Чубинскому остаться на полгода в Киеве в связи с тем, что тот «занят управляющим сахарного завода». Уже через неделю Лобанов-Ростовский сообщил о разрешении задержаться на три месяца. Хлопоты на этом не прекратились и 26 ноября Царь, оставив в силе решение о высылке, разрешил Чубинскому жить в столицах, что позволило ему из Киева сразу перебраться в Петербург. Здесь его устроили на службу в министерство путей сообщения, а в начале 1879 г. после настойчивых ходатайств министра путей сообщения адмирала К.Н.Посьетта и с согласия нового киевского генерал-губернатора М.И.Черткова он смог вернуться в Малороссию. Такою получилась «ссылка» лидеров украинского движения…
Столь же «сурово» поступила власть и с «неблагонадежными преподавателями» Харьковского, Киевского и Одесского учебных округов, замеченных в пропаганде украинства. В Киевском округе таковых было выявлено восемь человек, но куратор округа П.Антонович в своем докладе министру внутренних дел всех их взял под защиту, настойчиво доказывая, что в одних случаях обвинения неосновательны, в других — украинофильские симпатии носят поверхностный характер. Пятеро из упомянутых преподавателей, в том числе братья П. и И.Житецкие, были поставлены перед выбором: принять предложенные им аналогичные должности в великорусских губерниях, самим найти себе место за пределами Малороссии или уволиться из министерства народного просвещения, если они хотят в Малороссии остаться. Е.Дьяконенко принял предложенное ему место в Уфе, Т.Беленький сам нашел место в Баку, Н.Билинский уволился, П.Житецкий перешел на работу в военное ведомство! Последний после отъезда Чубинского стал ключевой фигурой в киевской «Громаде». И занимался все той же подрывной деятельностью. Весной 1877 г. киевский генералгубернатор Чертков доносил в III отделение, что «Громада» под руководством П.Житецкого активно собирает средства для женевских изданий Драгоманова…
В Одесском округе был выявлен один украинофил, который согласился на перевод в Тулу. Куратор Харьковского округа ответил, что неблагонадежных преподавателей не выявлено.
В этом же русле шла «борьба» с украинофильскими манифестациями, маскировавшимися под «сценические представления и публичные чтения на малорусском языке». Украинские спектакли устраивались не только по всей Малороссии, но и в самом Петербурге, а на некоторых из них присутствовали даже члены Царской Семьи. А в октябре 1881 г. запрет на сценические представления на малорусском языке вообще был отменен. Причем отмены его добивались два южных генерал-губернатора: харьковский Дондуков-Корсаков и киевский М.И.Чертков, при этом оба вообще настаивали на снятии всех ограничений с литературы на украинском новоязе. Имея столь высоких покровителей, сепаратисты в том же 1881 г. добились разрешения на печатание малорусских словарей.
Да что там говорить, если откровенно русофобский «Кобзарь» Тараса Шевченко был едва ли не самой издаваемой книгой в России. Еще до 1863 г. он выдержал три издания: в 1840, 1844 и 1860 годах. В 1867 г., т.е. уже после появления Валуевского циркуляра, вышло 4-ое издание «Кобзаря» под названием «Чигиринский торбанист-певец». В том же году Кожанчиков издал сочинения Шевченко в двух томах, содержавших 184 произведения. Через два года, в 1869 г., вышло 6-ое издание Шевченко. 7-ое издание «Кобзаря» появилось в Петербурге в 1884 г. С того времени по 1903 г. «Кобзарь» выдержал еще не менее семи изданий, причем одно из них имело тираж 60 тыс. экземпляров! Значительными тиражами публиковались и отдельные произведения Шевченко, например, «Наймичка» в 1892 г. в Харькове – 50 тыс. экземпляров.
Для успешной «украинофильской пропаганды» одного шевченковского «Кобзаря» было уже вполне достаточно. Но ведь и это было не все. Продолжалось издание дешевых брошюр для народа. Более того, часть такой литературы печаталась за государственный счет! Скрупулезно исследовавший данный вопрос С.Н.Щеголев, современник и очевидец описываемых событий, отмечал: «Количество этих брошюр росло на книжном рынке из года в год; применяясь к цензурным условиям, издатели в 80-х годах прикрывали различные темы (медицинские, сельскохозяйственные и т.п.) беллетристической формой. В 90-х годах эта предосторожность во многих случаях уже казалась излишней. Смысл правил 1876 г. был призабыт; правила казались мертвым формализмом и агенты правительства все чаще и чаще допускали отступления от них». В 1890-х годах в России действовали уже четыре издательства, специализировавшиеся на выпуске украинской литературы. Особенно большой размах приняла издательская деятельность Б.Д.Гринченко в Чернигове. С 1894 по 1901 гг. он издал более 50 названий книг, по 5-10 тыс. экземпляров каждого названия. Помимо собственных сочинений Гринченко издавал произведения Т.Г.Шевченко, М.М.Коцюбинского, Е.П.Гребенки, П.А.Грабовского, Ю.Федьковича и др., а также «целый ряд научно-популярных работ – по медицине, технике, истории, естествознанию». «Украинских книжек выходит у нас много, — с гордостью сообщал в частном письме (13 января 1903) один из активнейших творцов «украинской литературы» И.С.Нечуй-Левицкий, — изданы сочинения Марка Вовчок, Кулишевой (вдовы П.А.Кулиша — Ганны Барвинок), поэтов Крымского, Чернявского, Свидзинского, Руданского, “Літературний збірник” в Киеве и множество популярных книжечек».
Такие вот «запреты»: «украинских книжек у нас выходит много»… Подытоживая результаты противодействия Русской власти усилиям сепаратистов по созданию украинского новояза, тот же С.Н.Щеголев отмечал (1912): «Указ 1876 года, подтвердивший и развивший правила 1863 года, явился планомерным государственным актом, стремившимся удержать малорусскую письменность в возможной близости к малорусской народной речи (где ее сфера обращения была природной) и воспрепятствовать искусственному введению в эту письменность неологизмов и употреблению правописания, отличающегося от изучаемого в государственной школе. Применение этого закона могло действительно обеспечить многочисленным малорусским диалектам успешный ход постепенной ассимиляции с родным русским государственным языком. Ассимиляция эта, конечно, не могла быть остановлена потугами украинофильства, но все же более или менее ими тормозилась. К сожалению, система, принятая правительством, не была им проводима с достаточной последовательностью… Вред от таких “некоординированных движений” русской государственной политики, забывающей сегодня то, что вчера еще казалось установленным принципиально, сам по себе велик, но он еще более усугублялся от различных снисхождений и поблажек, а также от различного толкования ограничительных правил (иногда приближавшегося к попустительству) со стороны отдельных органов правительственной власти».
Выводы С..Н.Щеголева лишены всякого налета субъективности и построены на основе анализа реального содержания правительственной политики в рассматриваемую эпоху. И, оценивая эту политику непредвзято, следует признать: утверждения нынешних самостийников о якобы имевших место «запретах» украинского новояза и «репрессиях» против его изобретателей являются намеренной ложью, цель которой — вылить очередной ушат грязи на столь ненавистную сепаратистам Россию.
В реальности все обстояло как раз наоборот: чем более возрастала опасность малороссийского сепаратизма, тем менее эффективными становились меры по его пресечению. Неспособность официальных инстанций адекватным образом реагировать на усиленное внедрение в Малороссии изобретенной сепаратистами «мовы» — наглядное тому подтверждение. Вот лишь один из множества эпизодов этой неадекватности. В октябре 1880 г. в Киев с инспекцией прибыл сенатор А.А.Половцев. Ознакомившись на месте с деятельностью украинофилов, он сразу увидел всю фальшивость их утверждений о том, что введение украинского новояза в школах Малороссии якобы является единственным средством распространения грамотности среди ее населения. В своем письме в Петербург А.А.Половцев об этом требовании писал следующее: «В настоящий момент украинофильский вопрос ставится поборниками его так, что преподавание в школах на Малороссийском наречии составляет единственное средство распространения грамоты. Такой тезис не более как софизм (т.е. уловка, выдумка. – С.Р.). Малороссийское наречие необходимо народному учителю для того, чтобы объяснять начинающему учиться деревенскому мальчику те первоначальные понятия, которые ему необходимы на первых порах, но из этого никак не следует, чтобы школа должна была создавать людей, игнорирующих наш великий Русский язык (а не великорусское наречие)»…
Все правильно. Но что же рекомендовал правительству сенатор, который все так правильно понимал? Свое длинное письмо Половцев заканчивал такого рода «предложениями»: «покамест никаких мер, особенно решительных и бесспорных, принимать не следует», и вообще «серьезная сторона требует тщательного и многостороннего обсуждения». Вот и все содержание государственной политики: никаких «решительных и бесповоротных мер не предпринимать».
И не предпринимали. Вся деятельность сводилась к «тщательным и многосторонним обсуждениям». Ими и заканчивалась. Не хватало энергии (и ума) выполнять даже ранее принятые положения. Тот же А.А.Половцев наглядно демонстрирует нам до какой степени доходила система «снисхождений и поблажек» украинству со стороны Русских государственных деятелей. Этот сенатор во время своего пребывания в Киеве не только поддержал избрание В.Б.Антоновича, признанного идеолога украинского движения, деканом историко-филологического факультета Киевского университета, но и позволил совершить в Софийском соборе панихиду по Шевченко, превратившуюся в очередной украинский шабаш. Он же, в нарушение Правил 1876 г., разрешил в Киеве представление «Наталки-Полтавки». Понятно, насколько деморализующее влияние оказывали подобные действия высших представителей власти на Русских патриотов в Малороссии, и сколь вдохновляли и распоясывали местных сепаратистов…
И на чем, собственно, базировалась установка «ничего решительного не предпринимать»? Даже «украинофил» Г.П.Галаган, крупный землевладелец, оказывавший в конце 50-х годов щедрую финансовую поддержку Кулишу и компании, благодаря которой те смогли наладить издание «Основы», — даже такой деятель прямо заявил А.А.Половцову во время их встречи в Киеве: что «самый народ не желает обучения на этом (украинском. — С.Р.) языке, что крестьяне всегда говорят, что дети их в школах должны учиться тому языку, на котором писан царский закон»46. И харьковская деятельница украинского движения Х.Д.Алчевская, много лет посвятившая украинизации народного образования, признавала, что «малорусским крестьянам более нравится (более понятен) Островский, чем Кропивницкий». Почему же, при таком отношении народа, следовало избегать «решительных и бесповоротных мер» в отношении украинского новояза? Ведь предотвращение украинизации народного образования в Малороссии любыми мерами, в том числе запретами и уголовными карами, в корне подрывало деятельность сепаратистов, все свои усилия сосредоточивших именно в этой сфере. Вот что писал С.Н.Щеголев по поводу титанических усилий, предпринимаемых самостийниками по украинизации сельской школы: «Можно сказать, что на этом вопросе сконцентрированы теперь все усилия украинской партии как единственном рычаге, способном сделаться точкой опоры для всех будущих построений, намеченных украинством. Успехи в этом направлении непосредственно увеличивают число сторонников партии на Юге; неудачи грозят самому ее существованию. Украинизация школы является, следовательно, не простым козырем партийной программы, а той питательной средой, откуда партия черпает свои соки; прекращение доступа к этим сокам – смертный приговор для партии и – превращение ее лидеров в безвреднейших маньяков-резонеров»48.
Совершенно точно подмечено: лишь насильственная украинизация придавала хоть какой-то смысл деятельности «украинцев», ибо перевод населения края на украинский волапюк давал в их руки «доказательство» отдельности малороссов от остальных Русских. Все иные «доказательства» — исторические, этнические, культурные, — просто не выдерживали критики. К самой же разговорной малорусской «мове» вновь изобретенный украинский новояз не имел абсолютно никакого отношения. Родным языком Малороссии испокон веку был Русский. Сами сепаратисты неоднократно вынуждены были это признавать. Вот лишь одно из таких свидетельств. В сентябре 1904 г. в Киев для обучения в местном университете приехал убежденный «украинец» В.В.Садовский (1886- 1947), впоследствии – министр в петлюровском правительстве. И вот какое самое первое и яркое его киевское впечатление: «Киев поразил меня полным отсутствием украинских внешних признаков. Вокруг звучал русский язык, на нем
говорили не только интеллигенты. Вспоминаю, как неприятно меня поразил, когда я подъезжал к Киеву, московский язык пригородных рабочих, которые начали садиться на поезд в Фастове, едучи на работу в Киев. Не было сомнения, что они происходили из окрестных сел. Так точно всеохватывающе господствовал русский язык и в университете среди студентов. Лишь кое-где в небольших кружках слышал я временами отдельные украинские выражения и украинский жаргон, но это не был тот литературный язык, которого я искал»…
Этот «украинский литературный язык» и невозможно было найти в реальной жизни, потому что наспех созданный за предыдущие пятьдесят лет он дальше границ кабинетов его творцов да страниц их бездарных «произведений» никогда не выходил. Понятно, что вытеснить из жизни и культуры малороссов Русский язык, этот искусственный волапюк был не способен. Впрочем, функцию политического орудия малороссийского сепаратизма выполнял исправно. Да и сам этот сепаратизм находился в преддверии своего просто эпохального взлета…

ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ!

Интернет-конференция "Стратегия Белой России"