Особенность тютчевского христианского мировоззрения состоит в том, что он о вере и о Христе написал прикровенно, не на показ, с большой любовью. Да и в то время наставлять в вере в поэзии было бы неуместно. Это сейчас, после стольких лет выкорчевывания Православия, есть большая потребность в чисто духовных и богословских стихах и в их объяснении. Тютчеву хватило гениальности, чтобы свои христианские видения, мысли, чувства облечь в очень своеобразную, и в то же время ясную форму. Именно это перенял у Тютчева поэт Николай Рубцов. Рубцову пришлось намного тяжелей, так как любое упоминание о Боге или критика советского строя привели бы к тому, что его не стали бы просто печатать, то есть стихи бы не дошли до тех, кто в них нуждался, как в воздухе. Пламенные, искренние стихи – это всегда кислород Любви. Тогда и пригодилась Рубцову мудрость Тютчева – изображать суть жизни Вселенной, человека и России всем строем стиха, незабываемым молитвенным языком. Конечно, это был великий труд сердца и души, который современники поэтов не видели, а многие и не понимали. «Вот, благодарение Богу, язык живой, имеющий корни в родной почве. И это сразу чувствуется по его яркости, по его благоуханию», - писал Тютчев Н.В.Сушкову. Но эту же тютчевскую похвалу можно с еще большим правом отнести к языку поэта Николая Рубцова! Возможно, что только Рубцову впервые в нашей литературе удалось отразить сам дух своего народа, его настроения, веру, печали, раздумья, боли, переживания и многое другое, что и составляет неиссякаемый источник его бытия во славу Божию. То, о чем мечтали все поэты вплоть до 60-х голов ХХ века – быть вместе с народом не по виду, а по сути, удалось только в полной мере одному Николаю Рубцову. Рубцов в радости, веселье, с гармошкой или с гитарой, с чашей вина или без нее, в больнице или в поле, в избе или во дворце – истинно свой, органичный всечеловек! Русское слово и русская речь обрели, благодаря Рубцову, небесные крылья. Веяние этих крыл разгоняет ложь, клевету, празднословие и всяческую тьму антихристианства, в какой бы оно обольстительный свет не наряжалось. В личности Рубцова и в его поэтическом языке воплотилась всеполнота русской жизни.
В письме к Е. К. Забелиной Тютчев пишет: «…Наступает весна, и скоро я увижу, как чудесные деревья, стоящие так близко друг к другу на границе вашего сада, покроются листьями, чтобы быть еще ближе. Да, весна – единственная революция на этом свете, достойная быть принятой всерьез, единственная, которая, по крайней мере, всегда имеет успех. И нужны такие натуры.., чтобы быть настоящими героями этой революции, …как говорит один английский поэт, вся земля в этот утренний час года и жизни улыбается так, как будто бы она не заключала могил. Какого еще счастья можно пожелать тому, кто обладает такой полнотой существования?» (Петербург, 28.04.1869г.) Без сомнения, все великие, пророческие поэты в полной мере обладают полнотой бытия, иначе бы они не смогли в высшей поэтической форме написать то, чем сегодня и завтра будут восхищаться многие миллионы людей. Поэт всегда в мыслях, он в постоянном раздумье «В душе у меня постоянное ощущение тревоги, и отсутствие вестей только усугубляет его. К тому же надо быть грубым животным, чтобы безнаказанно присутствовать при страшном зрелище сего Божьего суда, что совершается над миром” (Тютчев дочери Д. Ф. Тютчевой). Иначе говоря, гений воспринимает мир как огромную площадку с разворачивающимся на ней Божественным определением. Тютчев видит в мире осуществляющийся Суд Божий над миром, человеком и обществом. Многие ли из нас так понимают и видят? Такое видение дается только христианским пророкам. И Тютчев и Рубцов были христианами не по букве, не по слову, а по своему внутреннему состоянию. Такое смиренное и нежное христианство несут очень немногие люди. И. Аксаков свидетельствует о поэте Тютчеве: «Его внутреннее содержание было самого серьезного качества... в основе его духа жило искреннее смирение... Преклоняясь умом пред высшими истинами Веры, он возводил смирение на степень философско-нравственного исторического принципа... Самая способность смирения, этой силы очищающей, уже служит залогом высших свойств его природы». Глубокая и основательная вера в Христа выражена у Тютчева следующими словами: «Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. Единственная философия, совместимая с христианством, целиком содержится в Катехизисе. Необходимо верить в то, во что верил святой Павел, а после него Паскаль, склонять колена перед безумием Креста или же все отрицать. Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, этим жалким разумом, признающим лишь то, что ему понятно, то есть ничего!» Поэт прямо говорит, и не только своему оппоненту Шеллингу, но всем нам поверхностным христианам: либо Крест Христов, либо ничего.
«Я указал бы - смело и отчетливо - на все враждебные силы, вне и внутри России, грозящие ее существованию, - на те стихии, которые историческою необходимостью сближаются и совокупляются в одну громадную коалицию, направленную против не только политических интересов России, но против самого принципа ее существования, - Польша, католичество, клерикально-наполеоновская Франция, австрийские немцы, мадьяры, турки и проч. - имя их же легион - и все эти вражеские силы, уже сознательно действующие» (Аксакову И. С., 26 ноября 1867 г. Петербург).
Видя ополчение на Святую Русь Христа, Тютчев, так дороживший всем русским, с горечью восклицает:
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
Вот откуда у Тютчева стремление использовать стихи для политических целей! До поэзии ли сейчас, когда «и плоть и дух растлились в наши дни и человек отчаянно тоскует»? Если и нужна поэзия, то только в качестве народно-политического инструмента отстаивания интересов и идеалов Святой Руси. Иначе говоря, сама поэзия в России должна стать не одним прекраснодушным выражением чувств, не сколько видом культуры и искусства, но Божественным органом, способным разбудить человека от греховной спячки и помочь ему встать в ряда ратоборцев духа. Ангельская поэзия нужна России и миру. Поэзия в России больше чем поэзия. Она есть откровение миру перед лицом Божиего Суда.
Ты – лучших, будущих времен
Глагол, и жизнь, и просвещенье!
Небожественное слово разрушает, лукавит, обманывает, ввергает в скорбь, ранит и в конечном итоге убивает. Русское, Церковно-славянское слово созидает, восстанавливает, доставляет радость, утешает, несет правду, воскресает и животворит без конца. Ополчение пустословия и лжи на все святое пред самым концом земного мира уже не сокрыто и от наших глаз. Так называемыми средствами массовой информации за день передвигаются горы лжи, басен и разного рода химер. Все это очень похоже на огромную пустыню, по которой бесцельно передвигаются барханы зыбучего песка… Подтверждением этому может служить «Открытое письмо» руководителям телевизионных каналов и владельцам СМИ России, опубликованное «Литературной газетой», №3-4 (2004 г.): «Господа! Обратиться с этим открытым письмом нас подвигло «Открытое письмо» российских писателей, опубликованное в «Литературной газете», 2003, № 47. Мы, читатели, члены Рубцовского центра Санкт-Петербурга, единодушно присоединяем свои голоса к авторам «Открытого письма», адресованного вам, господа. Ещё раз повторяем: «Сегодняшнее ТВ, по нашему мнению, не консолидирует людей, не помогает стране выйти из глубочайшего кризиса, а напротив, работает зачастую на углубление кризиса и обострение противоречий в обществе». К сожалению, мы должны повторить ещё раз, «что идёт целенаправленное, агрессивное засорение русского языка! Разного рода реклама, объявления и просто сообщения с помощью радио, телевидения и прессы просто издеваются над языком, невольно заставляя повторять и детей все эти «шоу», «синглы», «эксклюзивы», «саунды» и прочие «бомонды». Не от этого ли и появляются сегодня преподобные иваны, не помнящие родства» (см. «Литературную Россию» от 20 мая 1996 г.). Вам, господа, хорошо известно, что совокупные затраты государственных средств на обеспечение работы СМИ, по некоторым оценкам, превосходят расходы на армию, правоохранительные контролирующие органы, вместе взятые. Может, оно бы и ничего, будь от этого понятный и ощутимый обществом прок. На деле, как и повсеместно, пользу из этого извлекают лишь незначительные фрагменты социума. И вы, господа хорошие, это доподлинно знаете. С громадной выгодой для себя вы постоянно рекламируете товары и услуги, благодаря чему общество беспрерывно участвует в строительстве то одной, то другой мошеннической финансовой пирамиды. <…> Нам бы очень хотелось, чтобы в наших российских СМИ, на отечественном телевидении со всей обстоятельностью, внятно прозвучало искреннее слово о поэте Николае Рубцове, ярчайшем явлении русской литературы ХХ века. Стыдно, когда в своём Отечестве не находится ни времени, ни места своему пророку, творчество которого является одной из бесспорных общепризнанных вершин отечественной поэтической культуры. Вместе со всеми почитателями современной русской литературы мы сегодня с болью в сердце говорим: «Задумайтесь, господа руководители, пока есть время!» «Заговор невежества» не должен пройти! <…> Руководитель Рубцовского центра, главный редактор литературно-художественного альманаха «Остров» С. СОРОКИН, Г. АНТОНОВИЧ, композитор А. ГУСЕВ, Д. КИМ, Т. ДАНИЛОВА, Б. РОДИЧЕВ, преподаватель русского языка и литературы Л. ФЕДУНОВА, В. ШАЙТАНОВ»
О, в этом испытании строгом,
В последней, роковой борьбе,
Не измени же ты себе
И оправдайся перед Богом
НЕ ИЗМЕНИ СЕБЕ, О, СЛОВО РУССКОЕ, РОДНОЕ! Насильственное изменение родного языка, как и пренебрежение им, подобно разрушению России. Дошло до того, что изменяется язык великих поэтов. Вот более чем красноречивый рассказ Ю. Влодова: «Пришли мы как-то с Колей в редакцию одного из журналов. Рубцов, увидев главного редактора, идущего по коридору, выходит ему навстречу и спрашивает: «Вы главный редактор?» «Я», – отвечает тот. «А знаете ли, кто я?» «Знаю. Коля Рубцов». «Так вот, главный редактор, ни точки, ни запятой, ни буквы в моих стихах не заменяйте». «Ну что вы, Коля, мы даже классиков поправляем». «Классиков – да, а Рубцова – ни-ни». Классиков не только поправляли, под им именем выдавались слабые и даже гнусные стихи (достаточно вспомнить злосчастную «Гаврилиаду», якобы написанную Пушкиным). Более тысячи «неточностей» насчитывается у Тютчева. Так, например, «Глухо пророкочет гром» было заменено на «Пророкочет глухо гром» (вроде бы более гладко звучит – да ведь здесь как раз и не нужно гладкости, и какая гладкость , когда речь идет о громе!?). Оторопь, недоумение и возмущение вызывает замена «Безмерной пошлости людской» на «Бессмертной пошлости людской» (как будто Тютчев собирался обессмертить пошлость…); «руина замка в дол глядит» превратилось в «руина замка вдаль глядит» (хотя замок обычно стоит на горе и смотрит в долину) и прочее. Таким образом, к тому, что издано за советское время, нужно относиться весьма осторожно, и нас ждет большая работа по очищению языка великих поэтов России от искусственно привнесенного в их шедевры.
Как видим, все средства хороши, чтобы исказить великих и представить их не теми, кто они есть на самом деле. К этому же разряду следует отнести постоянно вдалбливаемые в уши народа мнения о том, что русские поэты были просто «самородками» («их Бог поцеловал»). Отсюда потом делается вывод, что они де не смогли справиться со своим талантом, потому многие из них и погибли. Но это ложь. Как и ложь, приклеивание Есенину и Рубцову ярлыков поэтов «деревенщиков». Достаточно посмотреть рукописи поэтов, прочитать воспоминания о том, как они работали над каждым словом, и все встанет на свои места. Россия Христа и Русская Поэзия Ломоносова, Державина, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, Есенина, Рубцова – это одно единое целое и нарушить его никому не удастся. Задача у противников России одна – с одной стороны, умаление и замалчивание творений Святых Отцов Церкви, объявление их «труднопонимаемыми» для массового обывателя, и, с другой стороны, непрерывное клевета на выдающихся русских поэтов, принижение роли их личностей и слова. На обломках Православной России не должен возвыситься ни один голос во славу Божию – вот заветная мечта всех покорителей России. Но мечта мечтой, а на самом деле, как говорил Рубцов, поэзию «не остановишь». О чудотворном свойстве поэзии не молчит и Тютчев:
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
Она с небес слетает к нам,
Небесная к земным сынам –
С лазурной ясностью во взоре –
И на бунтующее море
Льет примирительный елей
Так что Православная Вселюбящая Поэзия – это Мать наша, имеющая Свой Божественный язык! Бунтующее море – это мир житейский, это море страстей внутри нас самих. Без Материнского попечения Свыше бунт греха и порока против Творца завершится гибелью. Только всепримирительный елей Доброй и Вечной Поэзии, Слова Божия способен утихомирить человека и привести его к Христу. Если кто-то думает, что задача поэзии – примирять непримиримое (например, волков и овец, свет и тьму и пр.) или петь то, что не имеет корней на земле, тот, мягко говоря, ошибается. Истинна та поэзия, которая спасает от греха. Все другое можно с уверенностью не относить к поэзии, каким бы необычным по содержанию и форме оно не было.
В отношении Тютчева к природе, например, к осени, раскрывается подлинное отношение человека и поэта к Тому, Кто альфа и омега всего – Богу. Сама по себе осень – это не более чем время года, но у Тютчева за осенью стоит ее Творец. Похвала осеннего дня в устах поэта преображается в гимн Вседержителю, Виновнику Жизни во всех ее видимых и невидимых формах:
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора -
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто всё - простор везде,-
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко ещё до первых зимних бурь -
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле...
Это гимн Любви Божией, не устающей изливаться на землю, даже вопреки тому, что на ней творится. Вдруг опомнятся и покаются, а покаявшись, и сами сподобятся творить Божие Вечное. Не случайно, что небесная лазурь, эта предивная Благость Божия, льется на русское поле, то есть в душу, приготовленную великими трудами к принятию Слова от Бога. Слово Божие постоянно производит на земле духовную жатву, отбирая одних для Царства Небесного, оставляя дома душ других пустыми. Если человек не потрудится для того, чтобы увлажнить поле своей души слезным покаянием, человек так и останется бездушной землей, прахом – взметет его ветер и не останется даже следа от грешника.
Это тютчевское стихотворение очень любил отец и читал его незадолго до смерти 4 октября… Смотрел в родное окошко, где в голубой осенней лазури пылали соседские клены, и читал… Теперь эти клены вырублены.
Тема осеннего распада и перехода к зимней поре остается вечной темой поэзии, особенно русской, где состояния природы так контрастны. В осени легко угадывается финал земной человеческой жизни. Постоянная смена осенью лета – это, кроме Божественного происхождения времени и времен года, еще подсказка человеку не только о бренности всего тленного, но и о бытие нетленного. В самом деле, Если Бог сказал быть так и бывает так, то точно также должны исполниться и Слово Христово о Воскресении из мертвых всего человеческого рода и Страшном Суде Божием. Как неминуемо одно Божие, так неминуемо и другое. Но в это самое реальное бессмертие и в вечную жизнь с Богом люди-то как раз верят меньше всего. Не странно ли это? Бог – Жизнь создал только Жизнь, а смерть вошла в мир через преслушание первых людей Бога. Если бы и тогда в раю остались верны Богу, а не слушали противника Божиего – дьявола, то не было бы смерти. То что смерть не от Бога, доказал сам Бог через Свое воплощение в Человека без греха, в образ нового Адама и в послушание Христа Богу-Отцу, чтобы ради спасения людей от власти смерти и греха Ему взойти на Крест. С тех пор только Крест, Спаситель и наша вера ограждают человека от погибели во временной и вечной жизни. Что толку поживет человек хоть сто лет «в лучах довольства и славы», а там будет осужден и примет вечную муку? Нет никакого смысла в таком существовании. Все наши гениальные поэты духовным строем стихов выражали богочеловеческую веру так: «Уведите, яко Господь, Той несть Бог наш: Той сотвори нас, а не мы, мы же людие Его и овцы пажити Его» (Пс. 99, 3). Поэтому русские гении Правды Евангелия и служили не грехам и порокам, но в пении славили святое и нетленное. И как бы не старались враги России и Христа оклеветать того же Тютчева и Рубцова, никакая грязь никогда не пристанет к чистому и Божиему.
Поэт более других чувствует неизбежною пору в жизни человека, когда он подобно хлебному колосу, наливается спелыми соками и готов к жатве, чтобы стать полноценным Божиим зерном, которое если не умрет, то и не воскреснет, а если умрет, то даст много плода. Далеко не все к старости сохраняют душевную чистоту и светлость. Тютчев чувствует неизбежность ухода, но не верит, что все кончится со смертью. Любовь – это вечная спутница проводит человека до гроба и там снова встретит его…
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье,-
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О, ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Так что «Последняя любовь» - это не стихотворение, как полагают иные, о чувствах поэта к земной женщине, но это гимн духовной любви и чистых чувств. Как нам дойти до смертного предела, сохранив святое отношение ко всему Божиему – вот о чем оно. Даже в описании чувств к женщине, поэт остается поэтом, видя в проявлении плотской страсти некий задаток Божией Любви. Ведь брак, будучи Таинством Церкви, должен из простых целомудренных чувств вырасти в служение Святой Троице:
Слава Богу, я с тобою,
А с тобой мне – как в раю
Тютчев, слава Богу, не сух в проявлении и изображении своих состояний духа, он полностью отдается добрым чувствам. Разве можно его упрекнуть в этом? Такова природа выдающего сына России. Он и в отношениях с женщинами был прямодушен и честен. Нисколько не уступают пушкинским следующие тютчевские строки:
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…
После смерти супруги Элеоноры близкие всерьез опасались за его рассудок Федора Ивановича. В Турин из Варшавы срочно приехал брат Николай. То, что он увидел, поразило его до глубины души. Молодой тридцатилетний брат – дипломат был седым, как лунь. Он целых три дня и три ночи, не двигаясь, просидел около гроба жены, гладя ее ледяные руки, волосы, лоб, что-то тихо говоря ей, постоянно мешая русские слова с французскими и немецкими, умоляя ее открыть глаза, встать, очнуться, не покидать его и детей и простить, простить, простить.. Что простить – никто не мог разобрать. Федор отказывался принимать еду и пищу, выходить на улицу, видеть солнечный свет… «Нынче, дочь моя, мы с тобою существуем в двух разных мирах. Тот, в котором живешь ты, уже не мой мир. Мы столь же отличны друг от друга, как лето отличается от зимы. А ведь и я был молод! Если бы ты видела меня за пятнадцать месяцев до твоего рождения. Мы совершали тогда путешествие в Тироль: твоя мать, Клотильда, мой брат и я… Как все было молодо тогда, и свежо и прекрасно. А теперь это всего лишь сон. И она также, она, которая была для меня жизнью, - больше чем сон: исчезнувшая тень. Она, которая была столь необходима для моего существования, что жить без нее казалось мне невозможно, как жить без головы на плечах. Ах, как это было давно; верно тому уже тысяча лет.. Он помолчал, потом заговорил снова: - Ах, как ужасна смерть, как ужасна! Существо, которое ты любил в течении двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоею жизнью и счастьем, женщина, которую ты видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой, и вдруг – мертва, обезображена тленьем. О! Ведь это ужасно, ужасно, нет слов, чтобы передать это! Я только раз в жизни видел смерть, видел, как умирают… Смерть ужасна! – Первые годы твоей жизни, дочь моя, которые ты едва припоминаешь, были для меня годами, исполненными самых пылких чувств. Я провел их с твоею матерью… Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы.. Нам казалось, что эти дни не кончатся никогда. Но теперь та пора моей жизни всего лишь далекая точка, которая отдаляется все более и более, и которую я настигнуть не могу… И она также… И все-таки, она все еще моя, она вся еще передо мною твоя бедная мать…» Никогда раньше я не слыхала, чтобы он так выражал свои сожаления, будучи натурой скрытной и ненавидящей все, что носит хотя бы малейший оттенок чувствительности, он очень редко говорит о том, что испытывает. Вероятно, потому его скорбь прорываясь наружу, бывает особенно выразительна..» (Из дневника А. Ф. Тютчевой. Петербург. 14/26 мая 1846 года).
Но как не сильно личное горе, оно со временем притупляется. Главным для Тютчева оставалась Святая Россия. А даже в стихах, посвященных женщине, угадывается любовь поэта к Матери - России! Ведь каждая мать, жертвующая собой ради мужа и детей, и есть частичка Живой России. Такая верующая мама вносит во все мир и, благодаря ей, Россия и мир еще стоят на страже святых чувств и слов. Каждый да не принадлежит только себе самому, но Богу и другим ради собственного спасения. Иначе разочарований и потерь не избежать. Все и ты сам с потрохами Божий, поэтому лучше следовать Божию, чем своей самости:
Давно ль гордясь своей победой,
Ты говорил: она – моя…
Год не прошел – спроси и ведай,
Что уцелело от нея?
На могильной плите Тютчевой-Ботмер были начертаны слова: «Она не придет более ко мне, но я иду к ней». «Как зыбок человек! Имел он очертанья -/Их не заметили. Ушел – забыли их./Его присутствие – едва заметный штрих./Его отсутствие – пространство мирозданья». Все в воле Божией, все на земле – слабая тень Нетленного и Вечного Царства Небесного. Гордое Я до поры до времени, пока гром не грянет… Кто спросит не только у Бога, но у молчаливого звездного неба, почему одно так, а другое эдак…
Таинственно, как в первый день создания,
В бездонном небе звездный сонм горит,
Музыки дальней слышны восклицанья,
Соседний ключ слышнее говорит.
На мир дневной спустилася завеса,
Изнемогло движенье, труд уснул…
Над спящим градом, как в вершинах леса,
Проснулся чудный, еженочный гул…
Откуда он, сей гул непостижимый?..
Иль смертных дум, освобожденных сном,
Мир бестелесный, слышный, но незримый,
Теперь роится в хаосе ночном?..
Да, простят меня читатели, если такие найдутся, но почему-то в Германии, не так уж далеко от Мюнхена, ваш покорный слуга размышлял о Тютчеве и о Германии. И, конечно, на ум приходили строки Федора Ивановича «Всюду хаос шевелится», «мир… роится в хаосе ночном». И созрел как бы ответ на тютчевские слова:
Бог, создавший Небо, землю,
Мир приведший в бытие,
Духом Жизни все объемлет.
Бог творит из ничего!
Всюду сущность шевелится!
Всюду хаос говорит.
Все к Любви в Христе стремится
И к Отцу Небес стремит.
В звездном огненном эфире,
В бездне, тверди Дух и Бог.
В бренном и нетленном мире
Все во всем – Иисус Христос
И чудо! Слышен как бы ответ самого поэта:
Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул, звук уснул –
Жизнь, движение разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул…
Мотылька полет незримый
Слышен в воздухе ночном…
Час тоски невыразимый!
Все во мне, и я во всем!
Поэт, словно бог, внимает каждому звуку, ничего не ускользает от его взора. Примечательно, что Тютчев о невыразимой тоске говорит с восклицательным знаком. И заключает видения всерадостным: «Все во мне и я во всем!» «О Тютчеве не спорят, – справедливо писал И. С. Тургенев, – кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Значит, клевещущие на Тютчева и Рубцова, сами выдают себя с головой, как будто они выше и лучше русских гениев. Тогда пусть докажут свою правоту созданием шедевров и станут общепризнанными в русском народе. Федор Хмелевский описывает одну из многочисленных атак на поэта Тютчева. В 2006 году вышел документальный фильм «Больше, чем любовь. Фёдор Тютчев». Впечатление двойственное. С одной стороны – великолепное чтение (за кадром) И.Смоктуновским тютчевских стихов. С другой стороны – возмутительная подача биографического материала. Жизнь поэта представлена как нескончаемая череда скандалов на любовной почве. Особенно мерзостно в фильме то, что граф Нессельроде (руководитель министерства иностранных дел и начальник Тютчева по службе) выставлен чуть ли не как главный заступник и спаситель Тютчева, вызволявший его из любовных историй. Сегодня любому, хоть сколько-нибудь знакомому с жизнью поэта, известно, что Нессельроде – этот ненавистник сильной и независимой России – являлся его злейшим, непримиримейшим врагом (как до этого – Пушкина), который всеми возможными способами препятствовал влиянию Тютчева на власть в вопросах внешней политики. Поэтому всё, что сказано об отношениях Нессельроде и Тютчева, – откровенная ложь. На основе этих пресловутых любовных историй в фильме делается вывод о двойственности личности Тютчева. Мол, с одной стороны, был поэт, создавший прекрасные стихи, а с другой – человек, погрязший в низменных страстях. Вызывает недоумение и то акцентированное внимание на упадок творческой силы в последний год жизни Тютчева. В качестве примера приводится факт, что поэт не мог совладать с рифмой, сочинить стихотворение. Этот пример по меньшей мере неуместен, ибо речь идёт о человеке, разбитом параличом… Впрочем, и здесь авторы фильма соврали: Тютчев в течение нескольких предсмертных месяцев создал четырнадцать стихотворений. Всё это вкупе с безобразной так называемой реконструкцией (при экранизации биографий великих людей эта реконструкция особенно нетерпима) ничего, кроме брезгливого отвращения у поклонников прекрасной поэзии Фёдора Тютчева вызвать не может».
ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ
Интернет-конференция "Стратегия Белой России" |
