В порядке дискуссии. В.Е. Бородин РОССИЙСКАЯ ЛИБЕРАЛЬНАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И НАСЛЕДИЕ ГНОСТИКОВ (1)
Российская интеллигенция XIX- начала XX веков. «Болезнь юности»
До революции особенностями российской гуманитарной интеллигенции были чрезмерная ее численность, неприязнь к историческому русскому государству, особенно допетровскому, к традиции, психологическая и информационная зависимость от Запада. РЛИ сформировала своеобразное отношение к русской истории, традиции, к православию, к традиционной морали, то есть - неприятие русской истории. Российская интеллектуальная элита вызывает недоумение своей косностью. В XIX столетии самым абсурдным явлением на десятилетия становится увлеченность и высшим светом идеями западных карбонариев и декабристов, разрушительные для государственности и опасные для самих же верхов. Но им казалось, что необходимы преобразования по западному образцу, конституционная монархия, а то и республика, что лишь они принесут благоденствие народу, но главное - власть окажется в их руках – у российской элиты. Например, тот факт, что стяжатель Иосиф Волоцкий в XV веке одолел в церковном споре нестяжателей Нила Сорского, что позволило укрепить, в конечном счете, российскую государственность, полностью искажался и, пользующаяся высотой положения в этом укрепленном государстве, вместо нестяжательской общины с ее средневековым равенством и чахлой экономикой, элита позволяла себе вздыхать по идеалу общины, поносить царизм и его «грубые методы власти». Ей все чаще не терпелось свергнуть царя, заменить самодержца послушным себе, ограниченным во власти, а то и установить парламентскую республику.
Не все интеллигенты пошли по либеральному пути. были такие, как славянофил Хомяков. Когда семья его переехала в Санкт-Петербург, одиннадцатилетнему Хомякову столица России показалась языческим городом. Но он решил претерпеть все мучения, но не отказываться от веры отцов. Он стал один из немногих русских интеллигентов, не переживших кризиса в своем мировоззрении, оставшихся верным семейной традиции и корням. Западничество категорически отрицал и Константин Леонтьев. Он заявил о своей философской «ненависти к формам и духу новейшей европейской жизни. В критике современной Европы он выделяет с одной стороны - демократизацию, а с другой - проявление «вторичного упрощения», то есть - признаки увядания и разложения. Россия же, уверял Леонтьев, еще не достигла периода культурного рассвета и «влияние западных уравнительных идей может оказаться для России смертельным ядом, который погубит ее прежде, чем она сумеет найти самое себя». Как в воду глядел еще в середине XIX столетия!
О русском средневековье в рядах РЛИ было принято отзываться негативно, ведь оно официально заклеймено угодным новому дворянству Карамзиным и прочими. Тут застопорилась и хваленная склонность интеллигенции к новаторским поискам. Достаточно привести пример о том, что важнейшее в русской истории сражение при Молодях, когда в 1572 году было разбито войско ордынцев и они уже никогда более не смели вторгаться в центральную часть Руси, было намеренно «забыто». Эта битва значила в истории больше, чем Куликовская или Бородинская, но руководил ею опричиный князь, чье имя никак не было позволительным выпячивать... Для РЛИ смены XIX-ХХ веков признать в русском допетровском прошлом хоть что-то положительное подразумевало одобрить и ряд начинаний по воскрешению тех традиций государями Александром III и Его Сыном, что означало признать хорошие стороны своих первейших врагов. При Александре III людям стала бросаться в глаза особая гордость многих простых русских тем, что они придерживаются правой веры, что их Государь самый сильный, а их Родина – самое праведное и лучшее место на земле и, следовательно, быть русским лучше всего. Под влиянием левых агитаторов, начиная с народников, чувство это стало неуклонно ослабевать. Столичная интеллигенция совращала с пути истинного и представителей народа, начавшего писательство в угоду ей (те же Клюев и Есенин), и кончавших плохо. А когда народу навязали мысль, что их новый царь никуда не годится, что царица и вовсе за немцев, то всё и рухнуло. Примерно то же самое произошло с советскими людьми, начавшими гордиться силой страны, победой в ВОВ, а потом...
Но сколь сильно было очарование неприкрытых врагов России для РЛИ! Взять того же Наполеона, как якобы либерала по сравнению с самодержцем - кровавого диктатора рядом с гуманными царями XIX века. Почему на письменных столах либералов многих стран десятилетиями стояли бюсты Бонапарта, но никогда не Вильгельма II и не Гитлера? Наполеон был в глазах либералов выразителем идей революции и этим все сказано. Тот факт, что он, отступая, приказал взорвать Московский кремль замалчивался, а что в церквах конюшни делал - левых либералов вполне устраивало. Некий ореол благородства оставался над фигурой выкормыша робеспьеровской гильотинированной культуры. И по сей день памятники узурпатору власти Бонапарту, увлекшему на заклание целое поколение крепкой молодежи страны, встречаются во Франции гораздо чаще, чем законным королям, которых там давно не жалуют. Впрочем, по сравнению с российскими царями, они себя дискредитировали гораздо больше. Но, если французы после десятилетий своей первой революции и узурпации надумали реставрировать монархию, пусть даже ненадолго, камбоджийцы, после кровавой бани красных кхмеров и вьетнамской оккупации - тоже, то русские, в целом, не пришли к этой мысли и после трех революций с болезненными экспериментами над народом в течении столетия... Продолжает манить, затуманенный временем, образ более сытого позднего социализма, процветающих западных демократий, но умело очерненый образ самодержавия, несмотря на позднейшую обширную литературу, реабилитирующую его, увы, не становится путеводной звездой. РЛИ приложила немало стараний к этому.
Прекрасным примером злорадного очернения лучших людей нашей истории может послужить, все чаще просачивающаяся в Интернет, информация о том, что Николай II, прогуливаясь по паркам и рощам Царского Села, стрелял десятками ворон, кошек и собак. Возможно, впервые проскользнуло об этом в серьезной обширной работе Игоря Зимина о Романовых. Большой и, казалось бы полезный труд, но увы, написанный без любви к России. Да и факт ли то, что Государь стрелял и десятками? Да, царь был заядлым охотником, как и Его Отец. Оба настреляли немало дичи в Беловеже, вплоть до зубров, что кощунственно звучит в наши дни. Но не следует забывать, что именно благодаря царским охотам, те самые зубры и выжили: их охраняли от произвольного отстрела. Вот, в годину Гражданской войны они были на грани исчезновения. Говоря о нравственной стороне охоты вообще, следует вспомнить, что в те времена на охоту смотрели совсем иначе. Исчезновение фауны еще не стояло так остро, как и загрязнение природы. Но современные авторы подобных статей, во всеоружии с полит корректным природоохранным подходом, этот фактор успешно игнорируют. В то же время, они почему-то не вспоминают знаменитые охоты британского короля, современника Николая, порешившего в 1911 году в Непале за 10 дней 39 тигров. Не упоминают ни майора Роджерса убившего за свою охотничью карьеру в Индии и на Цейлоне 1400 слонов, ни майора Форбеса, завалившего 106 слонов за 3 дня пребывания на Цейлоне. Да и как можно об этом: Великобритания – это святое для прозападного либерала... Невдомек авторам очерняющих статеек и то, что отношение к убийству хищника для православного тех времен было совсем иным. Известно, что глубоко православный Николай Гумилев весьма много охотился в Африке. Он писал, что не испытывал никаких угрызений совести, убивая хищных зверей так, для забавы, что хищники, на которых он охотился, несут наказание за грехи свои. Считал, что охота на животных не травоядных и невинных, но лишь на хищников, подразумевает лишение жизни зверей в полном смысле этого слова. Что такие звери несут печать некоего метафизического порока, от которого их может освободить пуля охотника. Желание глубоко православного тех времен «убить Зверя» подразумевало не дать Антихристу окопаться на земле русской. (Придется, на всякий случай, оговорить, что автор отдает себе отчет в том, что зубр – животное травоядное). Почему-то лучшие хронисты Николая Многострадального Искупителя - господа Александр Боханов и Петр Мультатули не позволяют себе публиковать непроверенные сведения и не заостряют внимание на подобных деталях. Казалось бы, к чему в наше время продолжать травлю последнего российского царя, поливать Его очередной грязью? Ответ простой: нельзя допустить, чтобы народы, создававшие успешные независимые империи, могли только гордиться своим прошлым, надо, чтобы они больше стыдились его. По той же причине до сих пор не стихают страсти вокруг Жанны Д’Арк во Франции. Полит корректно признание факта, что она непременно крестьянка, и ни в коем случае не из высших классов, что гораздо логичнее, если проанализировать ту ситуацию. Согласно Доктрине, охотно поддерживаемой РЛИ, только малые народы имеют право гордиться своим прошлым, своей историей.
Умелость и отточенность пропаганды поздних гностических течений очаровывает интеллигенцию, склонную вздыхать по идеальному миру, заманивает ее в свои сети. Взять тот же неоспоримый успех поэзии Бодлера – с его идеей торжества мирового зла. Интеллигент-идеалист XIX века склонен выдвигать в ответ свою доморощенную теорию того, что добро все равно победит. Такой человек склонен к эксцессам, «хождению в народ», самопожертвованию итп. А соблазн быть не таким, как большинство вокруг, выделятся среди серой массы - по сути рецидив подросткового негативизма и свойственен преимущественно городским жителям. Сергей Булгаков называл свой социал-демократизм «болезнью юности». Бердяев ищет для «левости» объяснения в физиологии возраста, мол - «Молодо-зелено». А Троцкий в адрес Бердяева выдал: «Русский человек до тридцати лет - радикал, а затем – каналья». Но уже к ХХ веку идеализм постепенно уступает место либо отстраненности теософов и антропософов вплоть до цинизма, либо оголтело-атеистическому миропреобразованию по Карлу Марксу любыми методами, когда «чем хуже – тем лучше» и начинает царить вседозволенность и оправдание любого поступка во имя революции (со времен катехизиса Нечаева). Но как сторонники теософического учения Блаватской, а потом и антропософии Штейнера (Штайнера), основавшего целое общество и храм теософов, с их увлеченностью восточными культами, так и оголтелые атеисты-марксисты, имеют в основе гностические корни. Кстати, Анни Безант - последовательница Блаватской, влияла на мадам Дерезм - создательницу ложи «Права человека» (прямого отношения к «Декларации прав человека» не имеет). Теософские изощрения философов-практиков Гурджиева и Успенского охмуряли умы синтезированными компиляциями «восточных откровений». Российская интеллигенция смены XIX-XX столетий превзошла в «поисках новых источников истины и вдохновения» западную. Так, Андрей Белый и Максимилиан Волошин долго были учениками антропософа Штейнера, а Владимир Соловьев, Вячеслав Иванов, чета Мережковских, Бердяев, а позже - Лосев и Бахтин были в какие-то периоды своего развития особенно близки по духу к гностицизму раннего средневековья. Мандельштам уже пишет свой «Манифест акмеистов», в котором превозносит социальную структуру западного средневековья, а именно близкого к альбигойской Тулузе.
В начале XX века, когда Европа мнила себя уже на пороге торжества всеобщего разума, никто не ожидал, что вскоре национальные чувства всех народов мира неожиданно пробудятся и со страшной силой. Казалось бы, было недалеко полное отмирание национальных чувств, к которому взывали интернационал-социалисты. Но ведь многонациональность человечества и есть его богатство, разнообразие культур, а интернационализм - обеднением культурного наследия человечества. «Будет разнообразие, будет и мораль: всеобщее равноправие и равномерное благоденствие убило бы мораль... Для красоты цветущей сложности одинаково губительны и социализм, и капитализм, ибо один откровенно провозглашает социальное равенство, другой ведет к уравнительности потребностей, вкусов, около культурных стандартов. Коммунистическое равенство рабов и буржуазное сползание в массовую культуру - это смесительное упрощение, свидетельствующее о разложении, гниении, старении органического целого...» - предупреждал еще Константин Леонтьев. Он критиковал безусловные ценности цивилизованного мира: прогресс, равенство, свободу, всеобщую образованность. Потому и оказался одиноким, непонятым, забытым философом XIX века. После реформы Александра II Леонтьев думал, что мужики и мещане став более свободными, научат дворянство жить хорошо по-русски. Но, увы, пишет философ, «ничего подобного не случилось: освобождённый русский простолюдин начал превращаться в заурядную «европейскую сволочь». Так Леонтьев называл массового человека буржуазного общества – «римлянина Нового времени».
Между революциями 1905 и 1917-го
Гностическая жажда познания русской интеллигенции, направленная в гуманитарные области принесла России смены XIX и XX веков лишь беды и страдания. Интеллигенция оказалась самой падкой на то, что ново, заманчиво и сенсационно, что привело к её усердию в расшатывании устоев. После талантливо-изощрённой поэзии Серебряного века, с воспеванием непременно иной, новой религии (типичнейший пример - Гиппиус, Мережковский, Свенцицкий), как и художников, подобных Бёрдсли, восприятие действительности искажалось словно от долговременного принятия наркотиков, или частого просмотра современных нам не слишком здоровых фильмов. Пожалуй, и наш современник, «своевременно» посмотревший на «Горящую жирафу» Дали, читающий затем строки Гумилёва об «изысканном жирафе», бродящем на озере Чад, уже не смог бы воспринимать «изысканного» гумилёвского иначе, как в виде далийского «с ящичками».
Но болтовня левых о несостоятельности самодержавия была совершенно неубедительной. В западной печати начала прошлого века писали: «Если у больших европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 годами, как они шли между 1900 и 1912, то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении». Такое утверждение опровергает расхожие уверения либеральной интеллигенции о том, что дальше самодержавие продолжаться просто не могло. Зато, как только власть досталась представителям либеральной интеллигенции в феврале 1917-го, начался полный развал экономики, которую не смогла заметно пошатнуть даже тяжелейшая война с 1914 года. Фактически РЛИ уже столетие боролась за децентрализацию и феодализацию государства, за раскол и распад нации. Почти всегда политическая власть РЛИ, несмотря на прогрессивные лозунги, в том числе о политических свободах, означала социальный регресс, возвращение феодальных отношений. И в 1990-е годы под руководством «молодых реформаторов» был фактически сформирован новый «класс феодальных собственников», что свойственно странам первоначального капитализма, где ослабление государственных и общественных институтов служит основой для ускоренного накопления иностранного и транснационального капитала. Кто стоит за подобным сценарием объяснять излишне.
Веяния моды, дань ей и увлечения, имели большое значение в восприятии мира российской интеллигенции со времен декабристов и до нынешнего времени. Мода неуклонно диктует свое, хочет интеллигенция того, или нет, определяет поведенческие особенности и духовные стремления. Петербург неизменно реагировал на «передовую» западную журналистику, проглатывал все гадости, которые там писались в адрес российских царей и их генералов – «держиморд» и тому подобное. Западу верят, своей «правой» печати – нет. Читать ее становится дурным тоном. Уже к революции 1905 года антицаризм настолько вошел в кровь и плоть большинства интеллигенции, что она дошла до полного абсурда и стала говорить тосты за проигрыш царизма в Японской войне! Такое трудно себе представить в другой стране. Князь Трубецкой писал, что большую долю вины за всё происходившее в России он возлагает на интеллигенцию, которая, по его мнению, вместо просвещения народа стала льстить его зверским инстинктам: «Лесть и демагогия интеллигенции упразднили всякую грань между свободой и анархией, между социализмом и грабежом, между демократией и деспотизмом». Не было бы разрушительного 1917-го и его последствий, если бы русская интеллигенция повествовала миру о том, как Владимир Мономах смертную казнь запретил раньше всех в мире, он, а не просвещенный Запад, затем и Елизавета Петровна и Александр II продолжали ту же традицию. Говорила, писала о лучшем в своей истории, как нередко поступали британцы, а не вытягивала и смаковала все худшее.
По мысли публициста-эмигранта Михаила Назарова: «Русская идея – замысел Божий о России, ее предназначении, познается лишь на уровне религиозной интуиции, а не в виде программы. Суть ее в максимальной христианизации личной и общественно-государственной жизни... Духовные подвиги накапливаются... «нация есть соборная личность (Достоевский)»... В ханжестве – целомудрие и нравственный консерватизм, в коллективизме – соборность». На Западе право всё чаще определяет этику поведения населения уже с конца XIX века, а в России этика, как высшая ценность, определяет право - ценность нужную, но не главенствующую. До революции философия и культура России оставались православными, что поздняя зарубежная печать именовала отсталостью. Достоевский говорил: «православие – наш русский социализм». Запад этого понять не может, а если и подходит к такому пониманию, то боится скрытой силы православия.
Малые народы Российской империи и либеральная интеллигенция
Западные газеты непременно, все больше, просачивались в Россию, поскольку после Николая I цензуры практически не стало. Досужие интеллигенты рассуждали и о жестокости завоевания Туркестана, услышав с Запада, что Скобелев люто расправился с туркменами. О том, что делали британцы в своих колониях тоже говорили, осуждали войну с зулусами, но когда русские военные начали массово рваться в добровольцы помогать бурам в Южной Африке, хорошим тоном среди студенчества, либеральной интеллигенции и части великосветской элиты стало осуждать этих «царских сатрапов, готовых ехать на край света, лишь бы испачкать руки кровью, да еще чьей! Сынов самой передовой страны в мире – Британии!» О том, что англичане впервые применили систему концентрационных лагерей для буров в России не знали, а кое-кто и «не желал» знать. О «славной» экспедиции полковника Янгхасбэнда, которая перебила из скорострельного оружия порядка 1300 невооруженных тибетцев, преимущественно монахов, средний житель России так и не узнал, ее затмили события Русско-японской войны. То, что русские цари запретили продажу водки восточнее Иркутска, чтобы предотвратить спаивание коренных народов Сибири, тогда как англичане намеренно подсовывали индейцам «огненную воду», или тот факт, что русские врачи были посланы в Туркестан сразу после его покорения, чтобы лечить именно туземцев, и что, в отличие от британских колоний, что в Российской империи к эксплуатации недр были допущены представители покоренных народов, которые весьма обогатились (особенно на Кавказе от нефтяных промыслов), либеральная интеллигенция не учитывала, или намеренно игнорировала.
Русской интеллигенции стало давно свойственно возмущаться также отношением царизма к покоренным народам и национальным окраинам. Западная пресса вопила о нарушении прав поляков и финнов и в России все принималось за чистую монету, хотя факты часто свидетельствовали об обратном: уровень жизни в Польше и Финляндии продолжал опережать среднерусский и никто не пытался отнять у них избыточный продукт. Более того, Александр I, как известно, велел прокладывать новые дороги и улучшать условия быта в первую очередь в Польше... Этот царь был участником английского заговора против патриотичного, стоящего за национальные интересы, императора Павла, своего отца, и учеником швейцарского буржуазного демократа Лагарпа. Сев на трон, Александр сделал польского князя Адама Чарторыйского главой-попечителем огромного Виленского учебного округа. Польский магнат годами определял политику учебных заведений западной России, включая Киевскую и Харьковские губернии! Преподавание в Виленском университете велось на польском, а русский изучался лишь как иностранный язык. Иезуиты издавна были активны в сфере образования. Но к тому времени, когда они укоренились в России, они были изгнаны из всей Европы даже католической... Сотрудниками этого университета история переписывалась в угоду польскому доминированию и национализму. Россия, именуемая исключительно «Москвой», изображалась варварской или деспотической. Такой ярый обличитель Московской Руси, как российский интеллигент XIX века Костомаров или Грушевский, посвятил всю свою энергию украинизации западной России.
Поляки и финны отличались стойкой ненавистью к русским, хотя обе страны никогда не были полностью колонизированы и всегда сохраняли больше прав, чем русский простой народ, жили, в среднем, богаче. Если в католической Ирландии от экономической политики британцев в середине XIX века население катастрофически сократилось от голодной смерти и миграции в колонии с тяжелым климатом, как Австралию, то в католической Польше, оказавшейся под властью царской России, прозванной «Жандармом Европы», а позже - «Империей зла» (в библейском смысле), население увеличилось - с 2,7 миллионов в 1815 году до 9,5 миллионов - в 1897.
На российской периферии заметна интересная эволюция отношения местной элиты к колонизаторам, то есть – русским. Например, в Туркестане после завоевания его в 1860-70-е, на непобедимых русских смотрели со страхом, но и с почтением, что свойственно феодальному восточному обществу. После военных действий русские начали относиться к местным жителям со свойственной им мягкостью, в отличие от британских коллег-завоевателей, но это воспринималось туземцами лишь как слабость и начинались восстания. Развитие торговли и начало выхода туземных предпринимателей на международный рынок, позволили им посетить центральную Россию, а потом и Западную Европу. После этого начались сплетни о том, что русский крестьянин живет беднее и Россия не такая уж могучая итп. Был сделан вывод, что колонизаторы не достойны былого уважения, смешанного со страхом. Впрочем, и гаагскую мирную инициативу Николая II, учреждение международного арбитражного суда Запад счел признаком слабости России. Дело не только в архаичном феодальном менталитете... Эту инициативу царя, как и многое другое доброе, что Он старался делать, российская печать в целом, умалчивала, поскольку к ХХ веку печать стала в целом левой, и следовало уже обладать гражданским мужеством, чтобы пытаться проталкивать в прессе правые убеждения... При этом левые вопили о гнете цензуры! О личных качествах представителя интеллигенции стали судить по радикальности его убеждения. Не проклинаешь существующий строй – не место тебе в рядах российской интеллигенции! «Полицейский монстр», каким левые выставляли Россию, имел в 3 с лишним раза меньше служащих полиции, чем передовая Французская республика (при в 4 раза меньших населении и в 40 - территории), но в 3 с лишним раза больше периодических и книжных изданий общественно-политической направленности... А крайне левые цитировали Энгельса: «Ни одна революция в Европе и во всем мире не может достигнуть окончательной победы, пока существует теперешнее русское государство».
Больше всех прочих малых народов державы РЛИ опекала евреев и возмущалась пресловутой Чертой оседлости. Это не удивительно, поскольку прочие народы проживали куда дальше, а главное не могли так постоять за себя в печати, как евреи. При этом умалчивался факт, что Черта оседлости представляла собой отнюдь не репрессивную санкцию, но способ ограждения коренных народов Империи от разрушительного внедрения евреев во все социальные структуры даже вне зависимости от их намерений. Эта же мера была направлена и на пресечение антисемитизма, неизбежно возникающего от такого внедрения. Черта, конечно же, не лучшее решение, поскольку унижает человеческое достоинство итп. Отношение евреев и русских тема сложная и долгая. Не напрасно о ней написана объемная обстоятельная работа Александра Солженицына «Двести лет вместе». |
