Памяти Крестоносного Рыцаря, Государя Императора Николая Павловича
и всех страстотерпцев и священномучеников севастопольцев

И для героев есть невозможное.
Император Александр II

Там, где Свершившегося Чуда
Не в силах передать уста,
Там новоявленный Иуда
Неверным предает Христа.
В. А. Гиляровский "В Палестине".

Гулким эхом отозвалось горестные неудачи в Крымской войне [1] по всей России. Тысячи убитых и раненых, ослабление южных рубежей Империи, потеря флота, падение Севастополя... Война унесла 522 тысячи русских воинов. Она охватила север и юг, восток и запад нашего Отечества: Соловки, Кавказ, Свеаборг и Кронштадт, Камчатка и Крым. Россия в одиночку противостояла сильному союзу Турции, Франции, Англии, позднее (в январе 1855 года) к нему присоединилось и королевство Сардиния. Историки справедливо называют эту войну мировой, по сути, таковой она и была. Вновь сошлись в великом споре Восток и Запад, свет и тьма, Христос и антихрист. "...но избави нас от лукаваго" - эти слова молитвы Господней, подобно призыву праведников, осеняют все царствование императора Николая Павловича; это заветная мольба страждущего славянства (но не только, как показывает мировая политика), обращенная к матушке-России. Благородное сердце Государя вновь воздвигло православное воинство на защиту Истины. Николаевская эпоха - это крепкое стояние в вере; все 28 лет своего правления русский царь мужественно боролся с революцией, которая сама по себе есть покушение на Бога, но человечество без Бога существовать не может.

Конечно, усиление Российской Империи после победы над наполеоновской Францией насторожило Запад. Царствование императора Николая I началось с декабрьского бунта безродных офицеров, закончилось же русским стоянием в Севастополе, когда "Все богохульные умы,/ Все богомерзкие народы/ Со дна воздвиглись царства тьмы/ Во имя света и свободы!" [2] Поистине десница Господня направляла благочестивую волю русского царя, а мужественное служение Истине вызывало мрачное беснование "просветителей мира": на смену 1848 году пришел 1853... Кончина Государя Николая Павловича 18 февраля 1855 года [3] была делом коварного человекобога.

Попытки внутреннего сотрясения Русского царства в Николаевскую эпоху (заговор декабристов, холерный бунт в Москве, польские события) успеха не имели. Однако сокрушение России на пути мракобесов к мировому господству осознавалось как глобальная цель, для приближения которой пришлось найти новое решение. Обострение греко-армянских споров вокруг вифлеемских и иерусалимских святынь в начале 30-х годов Х I Х ст. было умело использовано в международной политике "мировой закулисы". Содержание многочисленных донесений российских посланников из Константинополя подробно излагал царю не кто иной как вице-канцлер Нессельроде, один из коварнейших (внутренних) врагов России, виновник ее дипломатической изоляции в Крымскую войну. Связанный невидимыми прочными узами с австрийским канцлером Меттернихом, Нессельроде настаивал на соблюдении принципов Священного союза, сковывавших свободу российской дипломатии. Меттерних же, в свою очередь, еще в 1815 году заключил секретный договор с Англией и Францией против России и Пруссии, стремясь, с одной стороны, ослабить позиции русских, с другой, - не допустить объединения Германии.

Здесь, однако, нужно сказать следующее. Акт 14 сентября 1815 года, подписанный в Париже, выражал не только глубокие религиозные верования императора Александра I, но и искренние его политические намерения. Установление в Европе "мира Божьего" он считал своей священной обязанностью. "Император Александр с правом может быть признан эпонимом своей эпохи. <...> Александр был воспитан в началах сентиментального гуманизма. <...> И от начала Александр привыкал жить в элементе грез и ожиданий, в некой умственной "мимике", в натяжении и в мечтах об "идеале". <...> Александр не любил и не искал власти. Но он сознавал себя носителем с в я щ е н н о й и д е и и с волнением радовался об этом. Здесь именно источник его мечтательно политического упрямства... [4] <...> В таком настроении был задуман и заключен Священный Союз. Этот замысел предполагал такую же веру во всемогущество благородного Законодателя, изобретающего или учреждающего вселенский мир и всеобщее блаженство, что и политические теории Просветительного века. <...> Священный Союз был задуман, как некое предварение Тысячелетнего царства" [5]. Самый акт вряд ли случайно был подписан 14 сентября, в праздник Крестовоздвижения; по распоряжению Синода он был вывешен на стенах во всех городских и сельских храмах и ежегодно в этот день его надлежало перечитывать с амвона.

Крест - хранитель Вселенной. Крест - красота Церкви. Крест - царей держава. Крест - верных утверждение. Крест - ангелов слава, а демонов язва. Некогда иудеи, стремясь уничтожить всякую память о Спасителе, повергли Крест Господень в смрадный овраг. Благочестивая же царица Елена волею Божией обрела сию великую святыню и воздвигла на Голгофе храм. С той поры праздник Крестовоздвижения напоминает нам о торжестве Православия в мире и над миром. Крепко в памяти христиан и предание о том, как императору Константину, перед одним из крупных сражений, явился озаренный сиянием Крест с надписью "Сим победиши", и Константин победил. Крест - это символ победы духовной. Ибо Крест - это символ любви, ибо - где Крест, там и любовь.

Очевидно, именно такой возвышенный смысл любви, а, стало быть, и вечного мира отныне в Европе вкладывал император Александр в это великое событие, венчавшее собою победу над Наполеоном - "антихристом". В 1817 г. было учреждено "Министерство духовных дел и народного просвещения", по выражению о. Георгия Флоровского, "министерство религиозно-утопической пропаганды", к тому же возглавлявшееся известным масоном кн. А. Н. Голицыным. "Основное в замысле "сугубого министерства", как и во всей концепции Священного Союза, это - религиозное главенство или верховенство "князя", властвующего и управляющего не только "Божией милостью", но и Божией властью. <...> При Александре государство вновь сознает себя священным и сакральным, притязает именно на религиозное главенство, навязывает собственную религиозную идею" [6]. Главной целью Священного Союза было обеспечение торжества права над бесправием. Увы, но в политических взглядах Александра было много иллюзорного, что объясняется и его религиозно-мистическим умонастроением, и влиянием известного окружения, в котором было немало "заброшенных к нам по воле рока".

Итак, религиозно-возвышенный договор русского императора в уже "давно бунтарской" Европе восприняли весьма скептически. Меттерних оценил его как "звонкий и пустой", а Генц, правая рука австрийского министра, удивлявшийся договору "чисто религиозного содержания", заключенному тремя государями, из коих один был православный, другой католик, третий протестант, высказался еще более враждебно: "Этот мнимый Священный Союз - есть то, что называется политическим нулем. Он не имеет никакой существенной цели и никогда не приведет к серьезным результатам. Это театральная декорация, изобретенная, быть может, в духе дурно понятой набожности и в особенности крайне плохо выраженная, быть может, также задуманная в порыве простого тщеславия одним из главных действующих лиц на всемирной сцене и поддержанная услужливостью или добродушием его соучастников" [7].

К сожалению, именно так отнеслась лукавая и прагматичная дипломатия Запада к этому, хотя и романтическому, но, безусловно, благородному договору, который свято хранили оба русских императора, Александр I и Николай I, воспринявший его именно как завещание брата. И на протяжении почти сорока лет императорский кабинет считал его краеугольным камнем своей внешней политики и строго придерживался определенных им решений. Между тем как Меттерних стремился использовать этот союз с целью подавления, как он уверял Александра, революционных движений в Европе, на деле же он преследовал несколько иные цели...

"Все усилия его были направлены к тому, чтобы поколебать кредит "апокалипсического Иоанна", как он называл ненавистного ему Каподистрию, и поднять значение "маленького Нессельроде", послушного и преданного ученика его и последователя (выд. Н. М.) [8]. Австрийский канцлер добился своей цели - граф Каподистрия занимал пост министра иностранных дел с 1816 по 1822 гг. Он стремился укреплять союз России с Францией и старался удерживать Александра от увлечения идеями Священного Союза, то есть пытался вернуть его к суровой, отнюдь не идиллической реальности. После отставки Каподистрии [9] и занятия министерского поста Карлом Васильевичем Нессельроде, императора Александра легко было убедить в том, что греческое движение питается тем же революционным пафосом, что и польское, и Государь, как известно, отказался его поддерживать. "Государь искренно отказался от всякого вмешательства в греческий вопрос и долго с усердием искал разрешения его "на почве Союза". Меттерних уверял, что нужно прежде всего обеспечить торжество начала законности, что пользы России совпадают в этом случае с общими интересами Европы и что он готов служить им на Востоке, как и на Западе. Но, прикрываясь личиной ревности к общим целям Союза, он главным образом имел в виду исконную задачу австрийской политики: ослабление нашего влияния именно на Востоке. Между тем, доверие императора Александра к Меттерниху было безграничное (выд. Н. М.) [10]. И только на Петербургской конференции Александру станет понятным двуличие политики венского двора, завеса спадет с глаз Государя, а война с Турцией в уме его будет делом решенным. Поразительным образом восточный "узел" обнаружит в дальнейшем единство политики Англии, Австрии, Франции, Сардинии и даже Пруссии в отношении России, ведь главной целью ее, как очевидно, окажется Святой Град Иерусалим.

Император Николай I во многом продолжил внешнеполитические начинания своего брата. Он стремился упрочить Священный Союз. Примечательны слова, которые он говорил австрийскому посланнику в Петербурге: "Вы можете смело уверить его императорское величество, что как только он испытает нужду в моей помощи, силы мои будут постоянно в его распоряжении, как то было при покойном брате. Император Франц всегда найдет во мне усердного и верного союзника и искреннего друга" [11]. Русский царь сдержал свое державное слово! Совсем иначе вели себя западные монархи.

Вообще политические шаги императора Николая отличались последовательностью, возможно, даже чересчур прямолинейной. Во всяком случае, право и справедливость, честность, прямота, великодушие и благородство, бескорыстие, строгое исполнение обязанностей и сознание прав своих суть те черты личности Государя, которые и управляли его царственной десницей. "Глубоко убежденный в Божественном происхождении верховной своей власти, русский царь и в чужеземных монархах видел государей Божиею милостью, тесно связанных с ним общностью их высокого служения и узами братского священного союза. Отсюда доверие к представителям древних династий и снисходительность к их политическим грехам, ответственность за которые падала в глазах его на министров. Отсюда и отвращение к революции и ее исчадиям: правительствам конституционным. Ограниченная монархия представлялась государю ересью, полною внутренней лжи и внешнего обмана" [12].

Исключительное благородство императора Николая I, вероятно, мешало ему понять все хитросплетения "всемирной паутины", более или менее проступающие в исторической перспективе. И хотя события 1848-49 годов положили конец политической карьере австрийского министра, а император Николай I спас корону Габсбургов, позиция Австрии во время Крымской войны была предательской [13] : заявив о нейтралитете, она фактически поддерживала противников России [14] : в июне 1854 года русским войскам был дан приказ об отходе из Дунайских княжеств [15] - с согласия Турции австрийское правительство ввело в Молдавию и Валахию свои войска (переговоры императора Николая с австрийским монархом Францом-Иосифом, проходившие в Ольмюце 26-28 сентября 1853 года, когда до объявления войны оставались считанные дни, не дали положительных политических результатов).

Русско-турецкая война 1828-1829 гг. закончилась победой России и подписанием Адрианопольского мира (1829). Любопытно, что на основе тщательного анализа политической ситуации и хода дипломатических переговоров накануне этой войны русский историк Татищев делает краткий и одновременно красноречивый вывод: "Упорство турок мы не без причины приписываем проискам князя Меттерниха" [16] - то есть Австрия явно подстрекала Турцию и к той войне ( sic !). Вместе с тем одной из важнейших целей восточной политики Государя Николая Павловича было окончание русско-турецкой распри. Важное место в ряду наших договоров с Портой занимала Аккерманская конвенция (25 сентября 1826 г.), уточнявшая некоторые положения Букурешстского трактата (1812), она вновь подтверждала то исключительное положение России в Турции, каковое было обеспечено Кучук-Кайнарджийским миром (1774), признавала наше покровительство подвластным Порте христианским областям: Молдавии, Валахии и Сербии; Россия открывала Черное море торговле всех народов и принимала ее под свою охрану. Но годом раньше в Греции возникла влиятельная английская партия, судя по всему, определенные силы в Великобритании, используя российский промах в отношении греческого вопроса, поспешили упрочить свои позиции на Востоке: 1 августа 1825 г. была торжественно провозглашена независимость греческого народа, который вступал под неограниченный покров владычицы морей; а цели такого переподчинения Греции до поры будут оставаться в тени. Николай же, с одной стороны, решивший твердо взяться за греческий вопрос, с другой, - заключивший с турками выгодный договор, вновь оказался перед необходимостью объявления войны Турции, ибо в Порте начали открыто провоцироваться русофобские настроения, Россия объявлялась заклятым врагом Оттоманской империи, турки препятствовали морской торговле, вновь усилили свои происки в Персии. Даже при таком беглом взгляде на восточную проблему в канун войны 1828-1829 гг. очевидно, что Россия мешала, по меньшей мере, и Австрии, и Турции, и Англии. Однако на этот раз европейские интересанты решили добиться своих целей силами одной лишь Турции. Эта война окончилась ее поражениям. А по Адрианопольскому миру Молдавия, Валахия и Сербия были наконец выделены из состава Оттоманской империи, признавалась и автономия Греции [17], Россия получила Грузию, Имеретию, Мигрелию, устье Дуная и прочее. Это была яркая победа, да и в целом по отношению к Турции Государь Николай Павлович занимал более самостоятельную позицию, нежели его покойный брат, что, конечно, не переставало раздражать Меттерниха; но у него был верный клеврет Нессельроде, который не обманывал ожиданий не только австрийского канцлера, но, очевидно, и некоторых других западных покровителей. От природы лишенный всякого благородства, зато наделенный исключительно подлой натурой, сей российский граф сумел войти в доверие Государя и имел на него определенное влияние. "Значение графа Нессельроде родилось, возросло и утвердилось на совершенно противоположных началах. Он привык отождествлять государственные пользы России с благом всей Европы, с упрочением в ней мира, законного порядка и с торжеством монархического принципа. Спасти, что возможно из обломков "великого Союза" казалось ему главной задачей внешней политики императорского кабинета" [18]. Он умел играть на тонких струнах души Государя, умел вовремя быть учтивым и нужным...

"Может показаться несколько странным, - замечает Татищев, - что в Адрианопольском договоре, долженствовавшем, по словам самого графа Нессельроде, "упрочить преобладающее влияние России на Востоке", русский двор удовольствовался подтверждением постановлений прежних трактатов, а не выговорил особых условий в пользу Православной Церкви и ее последователей в Оттоманской империи. Такое упущение представляется весьма естественным со стороны графа Нессельроде, который не мог даже назвать единоверцев Государя своими единоверцами" [19] (выд. Н. М.). Однако император Николай отнюдь не был безучастен к положению христиан и, говорят, даже высказал турецкому посланнику в Петербурге мысль о том, что лучшее средство в упрочении власти монарха заключается в принятии веры большинства своих подданных. Однако этого было слишком мало, и серьезнейшее упущение сие, увы, все же позволяет говорить о недальновидности внешней политики Империи, которое будет иметь катастрофические последствия для всего мира. Слишком полагался Государь на лживые, по сути своей, уверения западных держав, слишком он полагался на министра своего иностранного ведомства графа Нессельроде...

Итак, после Адрианопольского мира геополитическое влияние России на Востоке значительно расширилось и казалось незыблемым. А. Н. Муравьев, путешествовавший в 1830 году в Святую Землю, оставил в своей известной книге [20] описание той атмосферы, что ощущалсь тогда в Цариграде: лестна "... была для русского величественная простота посольства нашего, которое без праздников, без суетного блеска господствовало не только над всеми миссиями в Пере, но и в Константинополе над племенем Оттоманским. Никогда дотоле имя наше не было в такой силе на Востоке (выд. Н. М.), и не один страх действовал на турок: пораженные успехом оружия, они еще более изумлены были великодушием победителей и с покорностию смирялись пред роковыми завоевателями, которые, по их словам, одни достойны были карать мусульман. <...>...за мундиром русских всегда стремилась любопытная толпа. Странно было встречать на улицах Перы статных ординарцев различных наших полков, идущих представляться посланнику, как будто в северной столице нашей. Но и Царьград в 1830 году имел вид только южной столицы России (выд. Н. М.). Опытность и ласковое обращение бывшего там министра, мужественный вид и смелый дух чрезвычайного посланника давали сильный перевес делам нашим в Турции, и казалось не в уединенных казармах Рамис-чифлика, где таился грустный султан, но во дворце посольства Русского решались судьбы империи Оттоманской" [21].

Лондонская конференция (1830) провозгласила Грецию конституционной монархией, султан был лишен верховных прав над ней и почитал себя обманутым. Между тем, император Николай I, в утешение, уступил Порте 3 млн. голландских червонцев из контрибуционных сумм, вывел войска из Дунайских княжеств, хотя по Адрианопольскому договору они должны были пребывать там 10 лет. Удивительное великодушие русского Государя превзошло ожидания Порты и было неожиданностью для Европы.

И наконец, апогей русской политики на Востоке - Ункияр-Искелесский договор (26 июня 1833 г.), предусматривавший вечный мир между Россией и Турцией, взаимную защиту и т. д. В договоре была и тайная статья, по которой Порта обязывалась в пользу императорского Российского двора ограничить действия свои закрытием Дарданелл: то есть не допускать в пролив никаких иностранных кораблей под каким бы то ни было предлогом. Этот договор обеспечивал преобладающее положение России на Востоке. Турция фактически отдавалась под покровительство русского царя. Для Европы сие соглашение прозвучало подобно громовому удару, вновь оживились неизменная зависть и недоверие к нашему отечеству.

Итак, приоритетами русской политики на Востоке оставалось утверждение за Россией первенствующего положения, а также сохранение целостности Оттоманской империи. В этом отношении политика императора Николая Павловича существенно отличалась от таковой же его державной бабки, императрицы Екатерины II. Она считала более благоприятным и законным образование на развалинах Турецкой империи самостоятельных христианских государств, входивших в орбиту влияния русского двора. Кажется, время докажет все же бόльшую плодотворность именно екатериниского решения, но... история не знает сослагательного наклонения. Но и тут, как полагают историки, не обошлось без известного влияния "вечного канцлера". Нессельроде утверждал, что якобы государства, которые появились бы на Оттоманских руинах, угрожали бы России и соперничали с ней. "Недаром стремления христианских подданных султана он объяснял происками "апостолов французской и польской пропаганды, прикрывающихся личиной славянства" (из Всеподданейшего отчета вице-канцлера за 1845 г.)" [22]. Вообще, как видится, и Меттерних, и Нессельроде, и прочие умело использовали самое понятие "Священный Союз", отлично представляя, какое значение придавал Государь этому детищу своего покойного брата, неплохо знали психологию Николая и всегда ко времени извлекали жупел революции там, где не было ее следа, особенно же, когда речь шла о православных и, в частности южных славянах. Перспектива объединенного десницею русского царя христианского мира, перспектива Божественного созидания, наверно, сводила с ума "западных мудрецов". Та возможная геополитическая перспектива, о которой вполне определенно высказался Ф. И. Тютчев в своем несколько романтическом стихотворении "Русская география" (1848 или 1849): "Москва, и град Петров, и Константинов град - / Вот Царства Русского заветные столицы.../ <...> От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,/ От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная.../ Вот Царство Русское... и не прейдет вовек,/ Как то провидел Дух и Даниил предрек". Эта русская геополитическая максима, казавшаяся кому-то безумной мечтой, однако, весьма серьезно воспринималась на Западе, который кроил совсем иную модель, построенную в отношении России на принципе divide et impera.

А потому и сердце Нессельроде лежало гораздо более к той политической комбинации, при которой сохранялась бы Оттоманская империя, не говоря уже об Австрийской монархии, и совсем не чужды были ему английские аппетиты. " Он убедил императора Николая обратить это положение в основное правило своей восточной политики, обещая, что обязанная нам своим существованием Порта подчиниться нашему влиянию, которое таким образом станет преобладающим в Константинополе и на всем Востоке" [23]. Замечательно, что подобный оборот дела предвидели (?) в Западной Европе, во всяком случае, Меттерних утверждал, что отныне император Николай станет "покровителем турок". Такого рода "предвидения", а также множество подобных фактов, только еще раз убеждают нас в том, что "карлик" (по выражению Тютчева) был предан австрийскому министру гораздо больше, чем русскому царю. Тем бессмысленнее, а может, попросту за отсутствием профессионализма, выглядят сегодня утверждения неких историков, рассматривающих, например. возникновение Русской Духовной Миссии как замечательный "проект Нессельроде", приписывая последнему весьма странные достоинства [24]. Как раз Нессельроде всячески затягивал решение проблемы, "осторожничал", в вопросах охранения православия казался весьма нерешительным. Миссия была нужна уже давно, и духовная, и политическая. И, кстати, несмотря на неоднократные предложения К. М. Базили (с 1839 г. российский консул в Сирии и Палестине), Русское консульство так и не было открыто в Иерусалиме до Крымской войны. То есть и политические позиции России к началу 40-х гг. отнюдь не упрочились на Востоке, а достижения Ункияр-Искелесского мира, не без участия все того же Нессельроде, были весьма подорваны [25]. В последующее после этого договора десятилетие, российская дипломатия [26] фактически ничего не сделала для поддержания наших интересов в этом регионе, а политическая концепция поддержания Оттоманской империи с целью оказания на нее российского влияния (это детище графа Нессельроде) обнаружила свою пагубность уже после Кутахийского мира, унизившего и ослабившего Порту; влияние русской дипломатии на Востоке почти исчезло, зато здесь вольно хозяйничали англичане, а "либеральные" слуги султана были готовы на все ради щедрости своих покровителей, вдруг присвоивших себе право покровительства над Портой. Константинополь превратился в ристалище иностранных держав, имевших свои интересы на Востоке и стремившихся сделать Турцию послушным орудием своих целей, что как раз великолепно просматривается в перспективе "святогробского дела".

По сути, острый спор о Святых Местах вспыхнул в 1851 году. Однако эта запутанная интрига, ставившая задачу безусловного вовлечения России в еще одну войну с целью вытеснения ее с Востока и в том числе из Палестины, плелась на протяжении почти двадцатилетия.

Нессельроде, зная тонкие струны души Государя, искусно заострял проблему, и со второй половины 30-х годов Петербург стал проявлять повышенное внимание к положению Православной церкви в Османской империи [27]. Как ни странно, но параллельно возник живейший интерес и западных держав к Палестине: в 1839 году Англия открыла в Иерусалиме вице-консульство и развернула заметную попечительско-благотворительную деятельность, а барон Монтефиоре, подданный Британии, крупный сионист-филантроп, как раз в это время активно трудился, во исполнение завета царя Давида, на поприще собирания евреев на Сионе. В 1840 в Иерусалиме была построена первая протестантская церковь, а в 1841 году и Франция учредила здесь свое консульство.

В 1843 г. Святейший Синод, по согласованию с департаментом внешней политики, направил в 8-месячное паломничество в Палестину архимандрита Порфирия /Успенского/ (но почему не в 1830-ом?). А в 1847-ом с разрешения Порты в Иерусалим прибыл первый официальный состав Русской Духовной Миссии во главе с архимандритом Порфирием - как будто ко времени пришлось, именно к моменту обострения противоречий. Воистину - "проект Нессельроде"!

В 1846 году в спор между греками и армянами активно включились католики, которые поддерживали то одну, то другую сторону, умело распаляя конфессиональные страсти, соблазняя противников, возбуждая пороки человеческие. Казалось, вернулась эпоха Крестовых походов, и Запад опять использовал "религиозный рычаг" в борьбе за торжество "золотого тельца". В 1853 году "новые франки" и "новые сарацины" со старой злобой обрушатся на Русскую Святую землю. А пока шла подготовка к очередному походу - Крымскому.

Манипуляции вокруг исчезновения в 1847 году Вифлеемской звезды из Святого вертепа [28] послужили верным средством к достижению цели: при активном содействии Ватикана восточная тема стала ведущей на страницах европейских газет, разжигавших и направлявших общественное мнение против России. Напомним, что по Кучук-Кайнарджийскому миру (1774) Россия получила право покровительства православному населению Османской империи. А Иерусалимская Православная Церковь обладала преимущественным правом на палестинские святыни, ибо оно восходило еще ко времени Восточной Римской империи.

В 1850 году французский посланник в Порте Ж.Опик предъявил ноту великому визирю Мехмету Али-паше о привилегиях католического духовенства в Палестине. Однако император Николай Павлович в собственноручном послании (1851) султану Абдул-Меджиду выразил просьбу защитить права подданных Османской империи, сохранив status quo иерусалимских святынь. Попытки Порты лавировать между Францией и Россией вывели проблему на политический уровень - теперь решался вопрос о влиянии великих держав на Востоке; а тайная турецко-французская интрига приближала неотвратимость военного конфликта. Даже восстановление подробностей дипломатических переговоров между Россией, Портой и Францией [29] не оставляет сомнений в существовании каких-то скрытых пружин, которые намеренно и далеко не в первый раз подталкивали христианский мир к катастрофе. Искаженные сведения, тревожные слухи, явные и тайные угрозы и провокации, газетное эхо, разжигание взаимного недоверия - вот весьма неполный арсенал инструментария политико-психологического воздействия. Мир, кажется, замер в тревожном ожидании. Инициативы российской дипломатии мирным путем урегулировать Восточный вопрос не увенчались успехом.

Уже после объявления войны России Турцией (4 октября 1853 года) коварный Альбион и пре-красная Франция сбросили маску, фактически заявив о грядущем вожделении окончательно изгнать из Европы Христа [30].

В сущности, еще события рубежа XVIII - XIX вв [31]. подвели последнюю черту в длительном процессе секуляризации европейской культуры, на пути подмены религии Богочеловека религией человекобога, окончательно закрепленной 6 июля 1870 года на Ватиканском соборе принятием догмата о непогрешимости папы Римского [32]. "Все малые и великие тайны европейского духа соединились слились в одну колоссальную и мертвую догму: догму о непогрешимости человека. Тем самым были осуществлены главные стремления европейского гуманизма в целом: и светского и религиозного. Человек провозглашен человекобогом. По сути, догма о непогрешимости человека вскрыла главную тайну европейца. Благодаря ей он открыто и искренно исповедался миру земному и небесному и показал, кто он, чего хочет, к чему стремится. Этой догмой он решительно и бесповоротно изгнал из Европы Богочеловека и возвел на престол человекобога. Таким образом он навсегда предопределил будущность Европы: она неизбежно должна развиваться по принципам и направлениям непогрешимого человека - европейского человекобога", - писал о духовном смысле этого лжедогмата выдающийся сербский богослов преподобный Юстин/Попович/. Рассуждая о тайне России и опираясь на ряд известных мыслей Достоевского, авва Юстин одновременно показал, что главная и неоспоримая ценность России - Православие, религия Богочеловека, раз и навсегда запечатлевшая народный русский характер, идеалом которого является Христос. "Православие, хранитель пресветлого лика Христова и всех богочеловеческих сил, и есть "новое слово", которое Россия... должна сказать миру". "Христос есть русская сила и русское богатство, вечная сила и вечное богатство..." [33]

В Высочайшем манифесте от 11 апреля 1854 года [34] Государь определенно указал на стремление союзников "обессилить Россию, отнять у нее часть областей и низвести Отечество Наше с той степени могущества, на которую оно возведено Всевышней десницей".

Понятно. что Восточный вопрос не исчерпывался одним "святогробским делом": Турция и Австрия, в первую очередь, а также Англия и Франция опасались возвышения России в славянском мире; возбуждение славянского вопроса угрожало целостности Европы, во всяком случае, ее посленаполеоновской модели, творцом которой был все тот же Клеменс Венцель Меттерних. Одна только перспектива объединения православного славянства исполняла ненавистью и западных, и российских христопродавцев, а мысль о возможной ведущей роли православной Российской Империи в "новом славянском царстве" заставляла их предпринимать все более разрушительные шаги. Эта политическая константа Запада будет преодолена лишь после Второй мировой войны, но тогда уже будет совсем другая империя - СССР, политическая модель которой подвергнется достаточно скоро (1991) сокрушительному разгрому, тем более просто - ведь идеологическое ее наполнение станет совсем противным русскому умоначертанию.

Концепция славянского единства не нашла отражения во внешнеполитической деятельности императора Николая I, но она вызрела в недрах эпохи, ее востребовал сам русский дух. А после Крымской войны она займет более прочное место в русской общественно-политической мысли. Однако еще на рубеже XVIII - XIX вв. (1799) Русская армия под командованием А.В. Суворова совершила свой знаменитый Итальянский поход...

Тогда впервые после многовекового разделения восточные и западные славяне Промыслом Божиим так тесно сошлись, соприкоснулись. чтобы воскресить в существе своем никогда не умиравшую, таинственную, глубинную память некогда единого славянства. Русская стихия, вторгшаяся в Европу, оживотворила еще молодые ростки возрождения славянских народов, причем, в первую очередь, возрождения духовного, укрепила пробивавшую сквозь толщу столетий свой трудный путь идею славянской взаимности, под знаком которой пройдет весь XIX век в славянском мире [35]. Россия - величайшая православная славянская держава, свободная, сильная - волновала просвещенные славянские умы, исполняя одних почтением и преклонением, в других вселяя некий непонятный страх, но неизменно у тех и других вызывавшая неподдельный интерес и уважение. Не как иностранца встречали славяне русского воина, но как брата, которому должно оказать родственные почести. Открытость русского человека, близость душевная, сходство и понятность языка - все это радостно изумляло чистосердечного простолюдина, оставляло заметный след в сознании [36].

В 1810 году русские воины вновь проходили по землям южных славян, когда матросы эскадры адмирала Синявина возвращались на родину. Один из участников похода, офицер Броневский, оставил об этом интересные воспоминания ("Путешествие от Триеста до С.-Петербурга в 1810 году"). Рассказывая о впечатлениях, которые рождались, например, у словенцев от встреч с русскими, он, в частности, отмечал: "Они (словенцы - Н.М.) с сего времени как бы пробудились ото сна... язык и сходство нравов польстили их национальной гордости. Для них теперь нет ничего приятнее, как говорить о России..." или: "Ваши солдаты все люди добрые, нечванные и охотно помогали нам и дома и в поле. Таким гостям мы от души рады и... отпустим (их) с хлебом и солью, как друзей" [37].

В 1821 году в Лайбахе (Любляне) проходил конгресс Священного союза, на нем присутствовал император Александр Павлович, о котором жители города сохранили самые приятные воспоминания: "Он пользовался любовью, из всех монархов был самым доступным, приветливым и человечным... Все русские офицеры, вся его свита уже через две недели совершенно понимали краинцев, а они - русских" [38].

Разумеется, все эти факты, как и великое множество других, которые, понятно, остаются за пределами настоящей статьи, свидетельствуют о том, что славяне не понаслышке знали русского человека, но в живом общении открыли для себя русскую душу, создали свое представление о русском народе как народе братском, свободном, дружелюбном, добром, а напоминания о России вызывали чувство гордости за славянское племя. Таким образом, идея славянского единства произрастала и "сверху" и "снизу" - славянские будители разрабатывали ее на интеллектуальном уровне, простой же народ, по преимуществу неграмотный, как будто "потрогал ее руками". Это встречное движение и обусловило довольно бурный рост общеславянского миросознания и национального самосознания славянских народов в эпоху Славянского возрождения, когда в Праге творил великий Павел Йозеф Шафарик, а в Москве и Петербурге уже делали уверенные шаги первые русские слависты; знаменитая поэма Яна Коллара "Дочь Славы" (1824) воспринималась как апофеоз славянства, а "Песни западных славян" (1835) Пушкина [39] указали новое направление русской общественной мысли.

Такое положение дел в славянском мире, усиление Российской империи, особенно на фоне обострявшегося национального вопроса и в Габсбургской монархии и в Османской империи, где большую часть населения составляли как раз славяне, беспокоили и Венский двор, и Римскую кафедру, и Сераль, волновали они и Лондон, и Париж. События в Черногории (1852), сочувствие русских освободительной борьбе сербов (русско-сербские связи уходят в глубину веков, они никогда не прерывались), волнения в Сирии, с одной стороны, подталкивали слабеющую Порту к союзу с Западом для решения внутриполитических проблем, с другой же, - отчасти проясняли лукавое поведение австрийского кайзера и деятельное участие Ватикана в "святогробском деле".

Под угрозой французского десанта в Сирию, Порта признала все захваты латинского духовенства в Святой земле. По высочайшему повелению султана (декабрь 1852 г.) ключ от дверей Вифлеемского храма вручался католикам [40]. "Высочайшее повеление было поддержано всей мощью идеологической машины Порты. Еще накануне издания ираде в османских газетах появилось множество материалов антирусской направленности. В чем только не обвиняли Россию: в препятствии укреплению добрососедских отношений с вновь провозглашенной Французской империей, во вмешательстве во внутренние межконфессиональные дела Османской империи, а также провоцировании и поддержке антитурецкого восстания в Черногории. В один голос с турецкой прессой заговорили французские, а затем и все западноевропейский газеты, сохранявшие в то же время гробовое молчание по поводу подавления антиосманских восстаний и выступлений христиан в провинциях Османской империи" [41]. Политика двойных стандартов, а также манипуляция массовым сознанием при помощи прессы давно стали нормой для "мировой закулисы". И хотя европейская и русская дипломатия выказывала как будто стремления к мирному урегулированию проблемы, невидимая рука вела события совсем к иной развязке. Как известно, посольство князя А.С. Меншикова [42] в Константинополь результатов не имело. Зато, очевидно, имели вес некие глубинные связи дипломатов из России с Европой. Последняя мирная попытка улаживания спора между Россией и Портой была предпринята в июле 1853 года в Вене, когда представители Англии, Франции, Пруссии и Австрии рассматривали предложения Петербурга и Константинополя, который и на этот раз оказался несговорчивым. "Мирный исход был еще более затруднен тем обстоятельством, что памятная записка графа Нессельроде по этому поводу, сообщенная иностранным правительствам, была понята на Западе как подтверждение притязаний и тайных замыслов России" [43]. Все говорит о том, что "вечный", вездесущий канцлер не дремал. Любопытна, как казалось, выжидательная позиция Англии в этом великом споре, которая как будто выступала даже в роли посредника между Портой и Петербургом, однако это морская держава не могла не быть заинтересованной в конфликте, который бы ослабил и Россию, и Францию, и Порту. Кроме того, эту позицию Англии поддерживали и силы мирового еврейства, до поры остававшиеся в тени [44]. И еще - трудно до конца понять, как и при каких влияниях император Николай мог рассчитывать на корректное поведение этих, по выражению епископа Игнатия, "всемирных карфагенян", к тому же повинных в трагической кончине его отца императора Павла [45].

В конце сентября 1853 года Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией, и наконец, началась война с "Великой Северной Империей". "По наущению императора французов Наполеона III и Англии, турецкий султан начал притеснять православное богослужение у Гроба Господня в Иерусалиме, отнимая этим право, завоеванное русской кровью. Наши недоброжелатели хорошо понимали, что император Николай никогда не отступится от завещанного предками охранения веры православной, и всеми силами подговаривали султана притеснять наше богослужение на Святой Земле... <...> Таким образом, не на нашей совести лежит начало почти трехлетней кровавой борьбы; мы защищали дело правое и, веруя в справедливость Божью, смело смотрели вперед, ожидая успеха в борьбе с нашими врагами" [46].

Война началась успешно для России: на Кавказе русские войска стойко сдерживали наступление Абди-паши на Александрополь и Тифлис, при Баш-Кадыкларе (19 ноября) 10-тысячный русский корпус под командованием генерала В. О. Бебутова разбил главные турецкие силы численностью более 35 тысяч солдат, в Синопском сражении (18 ноября), где погиб почти весь турецкий флот, неприятель потерял 3000 человек, были истреблены все береговые батареи и форты; уцелел лишь адмирал Осман-паша и около 250 человек экипажа, которые были отведены в плен в Севастополь. В Синопском бою адмирал Нахимов привел в исполнение приказ императора Николая Павловича, отданный в 1828 году. В тот год была война с Турцией. Один из наших фрегатов "Рафаил" сдался туркам в плен без выстрела и поступил в состав турецкого флота. Считая позорным вновь поднимать русский военный флаг на сдавшемся в плен судне, Государь повелел, если оно вновь попадет в наши руки, предать его огню. В Синопе Нахимов завладел "Рафаилом" и, после боя, исполняя повеление Государя, сжег его на глазах у русской эскадры.

Славное Синопское дело накрепко осталось в памяти русской: народ сложил о нем бывальщину, каковые являлись лишь о героях-богатырях. Теперь она почти забыта, и потому сегодня, вспоминая "дела давно минувших дней", не худо и ее вспомнить. "Как в Азии было, не в Европе, при городе было при Синопе, что стоит на Черном море, отведали турки лютова горя: и досель не образумятся мусульмане, все ходят словно в тумане. Дело было этак далеко за ночь, как наш родной Павел Степаныч вздумал по морю поплавать, паруса у корабликов поправить, и посмотреть хозяину не мешает, все ли на море в порядке пребывает: не мутят ли его воды вражьи корабли и пароходы? Вот, видит он вдали в тумане, что по морю гуляют мусульмане, в облаках играют их ветрила, а их самих несметная сила! Иной бы от чужого флагу дал поскорее тягу, али навострил бы лыжи, а он кричит: подходи ближе! Добро пожаловать, непрошеные гости, - быть вам сегодня на погосте. Вперед вы у меня без спросу не покажете в море носу. Вас сила велика, а у нас вера крепка. У вас кораблей супротив нашего втрое, а мы сожжем вас вчетверо; мы силе вашей дивуемся, а все на вас вблизи полюбуемся: уж назад не отступим и вас на обе корки отлупим. Стой, ровняйся, на якоре укрепляйся! Турецкие канониры палят в пушки и мортиры. Только из-за дыма все палили мимо. Море волнуется, турки беснуются. Наши все крепились да молчали, да вдруг разом отвечали. Как грохнули с корабля "Константина", погибла турок половина. А как начали палить остальные, - стали турки словно шальные: со страху взмолились Аллаху, звали Магомета с того света, а Магомет их сам зовет на тот свет. Важно гостей угощали, много кораблей у них взорвали! Одни полетели на воздух за птицами, другие на дно морское за рыбами, а люди разбежались в дремучий лес зверье ловить. И от всего турецкого флота остались сита да решета. А сам их адмирал Осман-паша сидит едва дыша: наши же его приютили, да с собой захватили. Турок отщелкали, отхлопали и пошли домой к Севастополю. Кораблики потешились, начальники орденами обвешались, матросам милости - подарки, вина пенного по чарке, да еще денежное царское жалованье! Чарка нам не диво: пивали вино и пиво - любо царское угощенье. И рубль не дорог: добудем их целый ворох, - нам дорого царское пожалованье!.."

После Синопской победы, в декабре англо-французская эскадра вошла в Черное море, и уже 15-16 марта 1854 года союзники объявили войну России; начали они с того, что 10 апреля в Страстную Пятницу, во время выноса Плащаницы стали бомбардировать Одессу, нарушая неприкосновенность мирного торгового порта, к тому же вовсе неукрепленного. Это событие изначально открывало мрачный смысл всей войны - полная глубокой скорби погребальная служба, но за ней грядет Воскресение; и немощная злоба бессильного вопля: "да будет распят....кровь Его на нас и на детях наших" (Мф. 27, 22 25). "Чтобы открыть огонь по городу, они выбрали (курсив Н. М.) Страстную Пятницу и тот самый час, когда народ был в церкви. Бомбардировка продолжалась 12 часов; большинство наших батарей не могли действовать, так как английские суда, вооруженные гораздо более дальнобойными орудиями, держались настолько далеко от берега, что оставались вне сферы нашего огня. Единственная из наших батарей, огонь которой производил действие, под командой некоего Щеголева, повредила три английских судна, которые и были уведены на буксире. Английская граната разорвалась около собора в то самое время, когда шел Крестный ход с Плащаницей во главе с преосвященным Иннокентием [47]. Епископ без малейшего волнения обратился в сторону неприятельского флота и провозгласил анафему тем, которые не побоялись кощунственно нарушить священный обряд. Народ был наэлектризован, никто не бежал и не пытался лечь на землю, все с полным спокойствием и благоговением достояли до конца службы. Город вообще держался геройски..." [48].
 

Наталья Масленникова. Восточный "узел" и Крымская война (2)

Наталья Масленникова. Восточный "узел" и Крымская война (3)