Неотъемлемую принадлежность пасхального богослужения первого дня составляли пушки. Не сказать о них подробно - значило бы вычеркнуть целую страницу из воспоминаний детства. Теперь, конечно, я не боюсь ни пушек, ни грозы, ни пожаров, ни многого другого, чего я боялся в детстве, и чем меня тогда дразнили мои товарищи, но в то время пушки наводили на меня такой же панический страх, как и грозы, хотя, подобно последним, полны были для меня и своеобразного величия. Отношение к пушкам было различное. Папа пушки терпеть не мог. Потому ли, что он боялся за маму, которая, вследствие слабости сердца, пугалась их, потому ли, что сам испытывал некоторый страх, - только он равнодушно слышать не мог, когда ему напоминали о пушках, и всегда закладывал уши ватой, отправляясь в церковь на Пасху.

Мы входим в храм северною дверью. Храм уже полон. Едва пробираясь сквозь толпу, папа, я и Павлуша проходим в алтарь, где меня ждёт Ваня, мой друг, а сёстры в то же время протискиваются к «местечку», устроенному близ южной входной двери. Пасхальную службу я обычно провожу в алтаре, находясь недалеко с правой стороны от престола. Здесь же были: брат, Лебедевы и другие мальчики, дети священно-церковно-служителей. Лишь два раза в своём детстве я стоял не в алтаре. Один раз я пошёл с сёстрами на «местечко», спасаясь от пушек, паливших у южной стены алтаря и пугавших меня как самыми выстрелами, так и своею близостью. Другой раз я стал слева от престола, где находилась жаровня с углями и накладывалось кадило - опять с тою же целью подальше уйти от пушек. Однако, они и здесь меня пугали не меньше, заставляя не только с содроганием ожидать себя в положенные моменты, но и приседать, как только раздавался их ужасный грохот.

Ожидание праздника Пасхи начиналось у меня чуть не с Чистого понедельника, т.е. с первого дня Великого поста. Усиливаясь с каждым днём и неделей, оно становилось особенно напряжённым на Страстной неделе. Своего же апогея это ожидание достигало накануне праздника, в Великую субботу. Так ждут только особенно дорогого гостя. Сначала этот гость пришлёт письмо с сообщением о дне приезда. Получившие письмо считают, сколько дней осталось до приезда, потом, с каждым новым днем, уменьшают число дней на единицу, затем уже считают не только дни, но и часы; нетерпение постепенно возрастает, и ко дню приезда гостя становится невыносимым. Наконец, ожидаемый и ожидающие встречаются в радостном свидании, с объятиями и восклицаниями, которыми, как искрами электричества, разряжается накопившаяся в них энергия томительного ожидания.

Пою славу Рыцаря Лучезарного! Пою великую победу добра и правды!.. Пою руку бойца, направлявшую смертельные удары в извивающиеся кольца и огнедышащую пасть. Пою благодатную победу свободы над рабством чёрную кровь которого в этот вечер пили жадные трясины смрадной юдоли. Пою торжество свободы над покорною мукою податливых и жалких душ… Такая же, как и сейчас, синяя, звёздная ночь прозрачным сумраком обвила землю, а Витязь Лучезарный вёл спасённую девушку на эту вершину… И казалось ей, что рядом солнце, потому что перед ними всё горело живым и тёплым светом от горных высей до последнего кремня под её ногами… И здесь, где сейчас пылает сторожевой костёр, Витязь Лучезарный снял висевшую за его спиною лютню и под её отзывчивые струны спел в первый и последний раз, в укор прошлому и завет будущему, свою песню…

Ушли снега; истаяли льды; брызнула зелень по долинам, по горам; побежали в крутых и отлогих берегах вольные реки и речки; прилетели с юга весёлые птицы, - пришла весна: повеяло жизнью, светом, радостью, счастьем!.. Улыбнулись весело хмурые сёла и деревни. Вот и Пасха - радостный праздник. С утра до вечера красным звоном гудят колокола по сёлам «Христос воскрес!». Щебечут птицы, обновляя гнёзда для новой семьи, чивикают «Христос воскрес!». В шумном беге шумных волн речных - чу! - слышится «Христос воскрес!». Робкие полевые фиалки, скромные подснежники, чуть выглянув из яркой зелени, под лёгким, приятным ветерком шепчут тихо «Христос воскрес!». А с голубого неба, бросая на всё и на всех миллионы светлых лучей, яркое солнце им шлёт в ответ: «Воистину воскрес!».

Передача посвящена творчеству композитора, дирижера и пианиста Е.Светланова. Использованы фрагменты произведений Н.Римского-Корсакова, Р.Глиэра, А.Скрябина, Г.Малера, П.Чайковского, С.Рахманинова, Н.Мясковского в исполнении ГАСО п/у Е.Светланова, интервью с музыкантом.

Весна; заколыхалась, как море, безбрежная степь. В этой степи на десятки вёрст от сёл и деревень затерялся безыменный хутор. Степь и степь раскинулась кругом него, неоглядная степь. Зимой целыми днями здесь часто стонали снежные бураны, со свистом носились холодные ветры, выли волки: но Сила Михайлыч Прибылев, хозяин этого хутора, привык к стону буранов, к свисту ветра, к вою волков и жил тут спокойно, тихо.

Приближалась весна... По ночам морозило, но просыпался день, показывалось солнышко - и бежали шумные потоки. Каждая речонка играла, как и большая река; малый овраг, всегда тихий, теперь журчал и давал о себе знать: он встречал весну. Зима слабела, - с каждым днем на полях пропадал снег. Прошла неделя, другая - и только по вершинам и скатам гор белели его полосы. Долины ожили, зазеленели; разлилась над ними звонкая песня жаворонка. Давно уже распушилась верба. Пришла красная весна! Сёла и деревни улыбнулись весело, - близок Светлый праздник. Поселяне радостно налаживали бороны, сохи. «Снега были глубокие, урожаи будут хорошие», - толковали старики; бабы белили избы, чистили зимнюю копоть. Ребята ждали красных яиц. Кони нетерпеливо ржали, коровы порывались за ворота, видя зелень издали. Сонливые куры суетились, взбираясь повыше на плетни, повети, и оглашали отчаянным кудахтаньем дворы, хлевы и закуты.

Мы остались вдвоём. Поспешно, чтобы ещё какая ватага не помешала нам, мы бросились к колоколам. Попробовали раскачать язык большого колокола, ничего - идёт легко, лишь поскрипывают сыромятные ремни. Вот «бомкнула» одна сторона, затем другая. Брат бросился к малым колоколам и начал что-то тренькать, а я продолжал звонить в большой колокол, ничего не видя и не слыша, открыв рот и весь дрожа и вибрируя почти так же, как и сам колокол, который пронизывал меня своим гудом и звоном. Потом мы поменялись местами: я звонил в маленькие колокола и пытался изобразить какой-то мотив, на четвёртом такте пристукивая в средний колокол. Получалось не очень стройно, но хо-ро-шо! Мы были так счастливы, точно ближе стали к ангелам.

Двери отворились, и наружу вырвался яркий свет, застревая в снежных сугробах, кустах и деревьях. Из церкви стал выходить Крестный Ход. Впереди несли запрестольный крест и икону, потом несколько стенных икон и четыре хоругви. За ними в белом облачении шествовал худой, сгорбленный, среднего роста, с седыми волосами и длинной бородой, священник, с трёхсвещником и крестом в руке. За священнослужителем следовало человек сорок с горящими свечами, больше женщин-старушек. Михаила Боброва я узнал сразу, но он меня не заметил. Его голос, приятный сильный баритон, покрывал всех. Слева от Боброва, шёл старик на костыле. Он тряс правой рукой, на уровне плеча, небольшой медный колокол - трезвонил... Пропустив процессию, я присоединился к ней. Шли по очищенной между деревьями от снега дороге. Справа и слева высокие сугробы. Обошли вокруг часовни три раза и остановились перед закрытыми дверями притвора. Отец Никодим старческим чистым тенором начал торжественно произносить пасхальные стихи: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его: и да бежат от лица Его ненавидящш Его...». С радостью, которая чувствовалась в каждом голосе, отвечали пастырю молящееся пением «Христос Воскресе».

Вся квартира пахнет куличами. Тёмно-золотистые, важные, они лежат на подушках, и все ходят вокруг них на цыпочках, кончиками пальцев поворачивают их на другой бочок, чтобы не залежались, взволнованно поглядывают на часы - не пора ли вынимать другие? - Осторожно заглядывают в печку, совещаются... - Просто, куличное царство! - вздыхает Зина. Зине скучно. До заутрени далеко, делать нечего, да и надо вести себя хорошо, чтобы не нагрешить перед заутреней. Яйца она уже покрасила, осторожно обтёрла масляной тряпочкой и уложила в большую миску с светло-зелёной травкой. И лежат они разноцветной горкой, как камни самоцветы в сказке. На кровати разостлано Зинино праздничное платье - всё в белых оборках и голубых бантах. И для кос две голубых ленты она сама выгладила утюгом. Но надевать всю эту красоту тоже ещё рано. Будет заутреня, будет разговенье - первый раз в Зининой жизни! Ночью, как взрослая! Будут красивые яички и христосование, но это всё будет, будет... А что сейчас-то делать?

Русский народ твердо верит, что каждый город держится молитвами семи праведников, живущих в нем. Если так, то к этим праведникам можно было причислить одну бедную вдову, из мещан, которая жила несколько лет тому назад за Москвой-рекой. Звали ее Ариной Алексеевной Лебедевой. У ней было два сына и дочь. И как бы не причислить к праведницам Арину Алексеевну? Слушайте: Ее старший сын, по вступлении в военную службу, отправился в Севастополь. Обливаясь слезами, провожала его мать, и как она постилась и молилась, Боже мой! Ночью, бывало, проснется дочь ее Даша, посмотрит: кровать Арины Алексеевны пуста, и Даша знает, где мать. Она встала до заутрени и молится на коленях у церковных дверей. Метель и вьюга ее не остановили. Что же сталось, между тем, с ее сыном? Он возвратился невредим из самого ужасного огня. Невидимая рука отводила от него пули, а он шел на них неустрашимо, и получил даже Георгиевский крест.

День начинался очень весело. Мы даже не пили чай в столовой, как обыкновенно, а у бабушки в комнате, на ломберном столе. Из остальных же комнат вся мебель была вынесена на крыльцо: её выколачивали, а в комнатах обметали стены, мыли окна и двери, натирали полы. У нас в Павловке эта общая чистка в те далёкие времена, когда я была 8-летней девочкой, производилась два раза в год: перед Рождеством и перед Пасхой. И это было всегда временем большой радости для нас, детей. Когда в комнату бабушки вошёл наш отец и стал здороваться, не притворив за собою дверей в гостиную, я увидела, что она совершенно без мебели и такая большая-большая; а посреди этой большой пустой комнаты с сосредоточенным и угрюмым видом прыгает, натирая пол, наш мрачный Григорий.

В рамках этой статьи хотелось бы преимущественно сосредоточиться на самых, пожалуй, известных персонажах Александра Исаевича, которых можно причислить к подобному типу: именно они и увековечены на московском памятнике А.И. Солженицыну: Иване Денисовиче и Матрёне. В том контексте, который обозначен в названии предлагаемой работы.

Мы стояли в огне, подымались на заговоры, на восстания. Мы никогда не пресмыкались. Уходили. Исход -- было одно наше спасение, единственная отдушина, какая осталась для живых в России. Иначе глухонемое рабство или смерть. И уходили мы, не думая о завтрашнем дне... Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Воистину -- только днесь... Вы только подумайте, сколько людей -- очень хороших, честных, добрых людей -- пропало из-за того, что не решалось -- "как же так?" -- бросать квартиры, комоды, картины, лампы. Люди гибли из-за старой мебели, которую жалели. Потом в тех же квартирах, в ледовитых пещерах, умирали от голода, мерзли над погасшими кирпичами. Из тех же квартир выводили на расстрел. А мы все бросали. От всего освобождались. Мы, белые, кажется, освободились от власти всех вещей на свете. Мы летели. Россия, не принявшая большевиков, не отдавшая им своего вольного дыхания, стала крылатой. И мы с ней стали крылатыми.

...

Мистическая комедия по мотивам произведений Н.В. Гоголя "Старосветские помещики", "Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" и "Иван Федорович Шпонька и его тетушка". Блестящая комедия впечатляет игрой целой плеяды великолепных актеров.

1 отделение концерта Государственного академического симфонического оркестра СССР и Государственной академической русской хоровой капеллы им. А.Юрлова. Запись по трансляции из Концертного зала им. П.И.Чайковского.

Вторая мировая война подходит к концу, в Италии начинается гражданская война… Но в это тяжелое и противоречивое время комиссар полиции Франческо Дольяни (Микеле Плачидо) продолжает выполнять свой долг и расследовать убийства. Он с одержимостью приступает к распутыванию таинственного убийства молодой женщины, в том числе для того, чтобы избежать необходимости выбирать – поддержать сторону фашистов (в ряды которых вступила его младшая сестра Лючия) или сторону партизан, как это сделал брат Этторе (Алессандро Прециози). Пронзительная драма, показывающая весь ужас войны через историю одной семьи.

Близ деревни Пачковки стоит на камнях старая, с покривившимся крестом часовня. Пожня вокруг нее в буграх и ямах. Из-под дерна сереют концы вросших в землю каменных крестов. Несколько старых пней стоят на том могилье. А поодаль, около речонки — часовня-столобок на вкопанном в землю бревне, ростом с семилетнего мальчика, ее легко взять в охапку. В часовенке — лампада, несколько поколовшихся иконок и седой от времени образ благословляющего Николы.