С ранних детских лет 9/10 всей этой молодежи, составляющей большин­ство университетского населения, выходят из семейства, где один лозунг – «как-нибудь пробиться» и одна цель жизни всего чаще в виде звука долетает до ушей ребенка: «нажи­ва». Эту цель и этот лозунг привили к жизни наши газеты.

По роковой странности, вся их мораль за четверть века при­вела полуобразованную часть России все не уважать, ничего не принимать к сердцу, кроме заботы как-нибудь пролезть, как-нибудь поскорее нажить.

Вот для этих-то желающих посредством учения как-нибудь пролезть и что-нибудь нажить и существуют наши российские университеты. Да, я, не обинуясь, сие говорю. Для них, и главным образом для них правительство издер­живает миллионы не только непроизводительно, но прямо себе во вред, готовя самый ядовитый, самый враждебный русской исторической жизни пролетариат недоучек, верхо­глядов и тупиц.

Над всей совокупностью нравственных сил, составляющих жизненную сущность армии, господствуют две главные воинские добродетели — дисциплина и воинская честь, которые выше всего, ибо составляют основу нравственного существа армии. Профессиональная воинская честь основывается на чувстве чести вообще, свойственной не только воину, но и всякому человеку. Воинская честь, личная или корпоративная, есть высшее проявление нравственных качеств отдельного бойца или целого полка. Непоколебимая верность Царю и Отечеству, своему знамени, храбрость и дисциплина — вот главнейшие основы специальной воинской чести.

Безбожие разлагает в человеческой душе все священные основы жизни: веру, совесть, честь, верность, любовь к отечеству, правосознание, чувство ответственности, чувство ранга, справедливость и дисциплину. Начинается разнуздание человеческого инстинкта; бессознательная духовность человека перестает определять его образ жизни. Всюду торжествуют злые страсти. Правопорядок гибнет. Государство переживает крушение. Народ обрекается на унижение, муку и вымирание.

Война смела своим пожаром
Мильоны жизней, как тростник.
Скажите ж им: «вы гибли даром»,
Когда не дрогнет ваш язык.

Вы слышите ль? Укоров звуки
Встают с полей кровавых сеч,
То мертвецы к вам тянут руки,
Чтоб вам проклятие изречь.

Настанут времена другие.
Кто ныне слеп, тогда поймут,
Над вами скажет суд Россия,
Но страшен будет этот суд.

На берегах Тихого океана кипит кровавая борьба', и, вдумываясь в причины ее, нельзя не опасаться, что она окажется спором не на месяцы и годы, а на очень долгий период. Чувствуется, что на Дальнем Востоке поднялся вопрос всемирно-исторический, при решении которого нам понадобятся все наши способности бороться, устраивать и управлять.
А между тем в обширных слоях нашего общества стелятся полосы самого опасного тумана социально-политического "декаданса", развивающегося уже много десятков лет. Размягченное состояние умов, дряблость чувства, отвращение от всякого напряжения энергии вообще, какое-то "обабленное" настроение, создали почву для принципиального отрицания всякого действия "силой", и, в частности, отрицание войны, в резкой дисгармонии с запросом истории на мужскую доблесть.
Хуже всего то, что эта рыхлая псевдогуманность, отрицание силы и активности, стали уже достоянием многочисленных слоев среднеобразованной толпы. Пока антисоциальная идея остается личным парадоксом взбалмошного, или даже гениального, ума, - беда не велика, и из парадокса может даже сверкнуть какая-нибудь искорка действительной истины. Но когда антисоциальная идея становится верованием толпы, - она делается опасной. Толпа не знает многогранности истины. Если среднее общество упрется лбом в какую-нибудь фальшь, то уж потом разве какие-либо страшные бедствия способны снова вразумить его. Это внутреннее опустошение ума и чувства опаснее всяких внешних вражеских нашествий.

В этом краю постоянно шелестели леса, скрывшиеся в глубоких оврагах — длинных и широких, как долины; подымались вверх каменистые горы; плескалась в низких берегах река — неясная и задумчивая, как вечернее небо... Людей здесь было мало, и случайный путник, попадая в этот край, выносил отсюда в душе воспоминание только о безбрежно расстилавшейся степи, о постоянном шелесте леса, о неясной, покрытой серебристым покровом реке и приречных насупившихся горах. Певцы, побывав в этом краю, потом пели на своих бандурах долгие заунывные песни, в которых дрожал от ветра придорожный звонкий ковыль, мутилась в своих водоворотах желтым поддонным песком серебряная река, беспокойно, словно перед опасностью, шелестел низкий степной кустарник. И когда певец хотел поведать людям, какой народ живет в этом краю — краю степи, леса и тихой реки, он звенел на своих струнах — то тихо и кротко, словно в том краю были не люди, вечно волнующиеся и спешащие, а тихие полевые цветы, облитые росой, — то порывисто и страстно, как гром на горах, как глубокое томление и бесконечно далекий порыв...

Кто сомневается в праве и долге нашем  думать об  устроении  будущей России! Все  меняется  на сем свете. Сроков  никто не знает,  время придет,  и будет Россия  новая.
Будем верить.  И, веря,  будем готовиться,  будем думать.  Не все мыслящие погибли,  не все утратили  чувство  жизни.  Духовно мертвы  лишь те,  кого не  научил  страшный урок  России, кто  все еще  призывает  идти  размытыми и мертвыми путями.
...
Путь  религиозного  обновления  жизни  − истинный  путь  духовного  демократизма. Иных  путей  возрождения не будет. Или − не будет  и возрождения.
Новому  поколению  России, быть может,  выпадет  подвиг  великого  созидания,  подвиг, как  бы  революционеров  христианских! Откроются  цели  высокой  ценности,  родные  по духу тем, каких  жаждали  многие  поколения  русской  интеллигенции. Только  − иными  путями,  иными средствами.  

Всякий, желающий посрамить Бога, сам бывает посрамлен, а Богу предоставляет случай еще больше прославиться.
И всякий, старающийся унизить праведника, в конце концов унижает себя, а праведника еще более возносит.
Кладущий камень на пути праведника сам о него претыкается, а праведника лишь принуждает вскарабкиваться на склон, откуда тот видит еще больше.
Тот, кто дует, чтобы погасить огонь праведника, разжигает его огонь еще больше, а свой гасит.

Эти устрашающие явления можно рассматривать как некую зловещую периферию, которая окружает официальный экуменизм, по своему прямому назначению не могущий выходить за пределы “христианства” — хотя бы только номинального. Показательны, впрочем, эти явления и, конечно, наличием их отягчается ответственность церковных деятелей, в частности и особенно православных, которые связывают себя с экуменизмом. Устремленность антихристианская особенно наглядно обозначается в таких демонстрациях. Для сколько-нибудь углубленного христианского сознания, однако, еще более страшными являются внутренние устремления официального экуменизма, получающие все более отчетливое оформление. Если можно еще, пусть и с насилием над совестью, утверждать, что общерелигиозные “фестивали” являются безответственными эксцессами, чрезмерностями или манифестациями чисто внешними и на внешний эффект рассчитанными, то этого никак нельзя сказать о том, что составляет содержание экуменических “ассамблей”, этого высшего достижения экуменизма.

Большевизм есть не что иное, как последовательно проведенная революция: ничем не сдержанный и все сметающий дух безбожия, дух поругания святынь, дух зависти и мести, дух восстания низшего на высшее, дух отрицания и разложения, дух грабежа и террора. Этот дух заложен в каждой революции, хотя не каждая осуществляет его последовательно и до конца. Русская же революция явила его именно до конца.

Очевидно, мы пришли к эпохе, когда сама жизнь вместо всяких мудрствований сказала ясно и просто, что нельзя на одних вещественных и экономических основах обеспечить порядок и благосостояние многомиллионного народа, а надо, прежде всего, установить и упрочить духовные основы народного быта. С крестьянином, изучающим букашки и обезьян у народного учителя, наглядно обучающего, дальше кабака или переселенческой конторы, оказалось, не уйдешь; и сам собой явился вопрос: не пойдет ли жизнь лучше, стройнее и действи­тельно вперед, если школу для крестьянина начать с учения о Боге, о почитании родителей, о повиновении власти, о че­сти и честности, о труде и трудолюбии, о помощи ближнему, о трезвости и воздержании, – если научится крестьянин читать, писать и считать, и в то же время молиться и участвовать в богослужении посредством пения?

Начальник должен усугублять нравственные силы подчиненных тем гордым сознанием своего достоинства, которое дается, когда начальник не упускает случая, особенно публично, оказать подчиненным знак своего внимания и уважения. Они имеют на это право, которое им дает носимое ими звание. Огромную ошибку делают те начальники, которые третируют младших, как мальчишек или как величину, не имеющую значения. Откуда у них возьмется любовь к службе, если начальство как бы говорит, что они ни на что не годны и вся их деятельность ничего не стоит?

Служебные отношения должны всегда основываться на той особой воинской вежливости, которая одновременно свидетельствует о достоинствах отдающего приказания и исполняющего их.

Русская интеллигенция воображала, будто в жизни есть только «отвратительная действительность» и «святой идеал». Она не видела Божьего присутствия в ходе истории и не понимала, что «идеал» требует от человека прежде всего строгости к самому себе, скромности и долгой борьбы со своими страстями; — что Бог близок, а идеал далек. Поэтому она страдала маниловской мечтательностью, доктринерством, политическим максимализмом и социальным утопизмом. Надо уметь трезво беречь унаследованное национальное достояние и с молитвою в сердце впрягаться волею и делами в несовершенное (творческий реализм!).

Та же Русь без конца и без края,
И над нею дымок голубой -
Что ж и я не пою, а рыдаю
Над людьми, над собой, над судьбой?

И мне мнится: в предутрии пламя
Пред бедою затеплила даль
И сгустила туман над полями
Небывалая в мире печаль...

Россия создана и поддерживается русским по племени и православным по вере народом, сплоченным в Православную Церковь. Созданию этого государства помогали, далее, некоторые другие племена, нам союзные, сходящиеся с нами иногда до полного братства, особенно когда они православны. Далее, в состав государства вошли некоторые народности, или безразличные к России, или, наконец, прямо относящиеся к ней враждебно. Справедливость требует ли, чтобы всем этим народностям, коллективностям было дано в государстве одинаковое право на “свободное развитие”? Вспомним, каковы были бы результаты этого “свободного развития”. “Свободное развитие” одних создает силу, поддерживающую государство, других — рыхлую безразличную массу, третьих рыхлую безразличную массу, третьих — силу, разрушающую государство. И г-н Соловьев с прочими либералами находит, что справедливость требует для столь различных элементов одинаковых прав!

Через несколько дней произойдет событие, которое, по всей видимости, станет поводом для жарких споров. В октябре в северной столице должна появиться мемориальная доска Александру Колчаку. Итак, кто же он адмирал Колчак: патриот своей страны или предатель? Нужна ли Колчаку реабилитация и нужна ли нам реабилитация Колчака? Правда ли, что Колчак был слишком подвержен чужому влиянию? Можно ли бороться за свою страну, опираясь на помощь ее врагов? И нужна ли романтизация подобных исторических персонажей? Обо всем этом и многом другом пойдет разговор в студии «Хроник Царьграда». Гости программы: Владимир Хандорин - доктор исторических наук, профессор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и Василий Цветков - доктор исторических наук, профессор МГПУ.

Вот тогда то и вспомни совет деда: жизнь беспредельно хороша! Брось радиоволны, радиояды… Самая прелестная в мире женщина и самый большой на свете вексель — микроскопические песчинки в сравнении с огромной радостью жизни. Дышишь ли ты сейчас пылью сенатского решения за 1963 год или дешевой пудрой какой-нибудь остроглазой Зизи, — и в пыли архива и в пудре твоей случайной подруги, пахнет тем, что безгранично выше минутных горестей и разочарований — Жизнью. Не комкай же ее, не проклинай, не рви. Мы, то есть все те, кто отошел уже в вечность — сходи сегодня ко мне на могилу и принеси цветов (только не красных) мы всю свою жизнь ныли. Смешно сказать: пережарит ли кухарка жаркое, падут ли акции какого-либо банка случайно купленные и полузабытые, немного суше, чем обычно, поздоровается «она» — мы неизменно ворчали: — Ну и жизнь! Вот бы кто-нибудь перевернул ее вверх дном! Теперь ее перевернули. Кажется, надолго. Десятый год, мировые акробаты, стоим у края черной бездны, бывшей когда-то Россией. И только теперь, только блестя налитыми кровью глазами, мы поняли, наконец, что «ну и жизнь» была настоящей жизнью, что мы сами превратили ее в скачку с препятствиями на сомнительный приз, пробили голову нашему прошлому, выкололи глаза у будущего, оклеветали самих себя.

Вопрос о народе и о взгляде на него, о понимании его теперь у нас самый важный вопрос, в котором заключается всё наше будущее, даже, так сказать, самый практический вопрос наш теперь. И однако же, народ для нас всех - всё еще теория и продолжает стоять загадкой. Все мы, любители народа, смотрим на него как на теорию, и, кажется, ровно никто из нас не любит его таким, каким он есть в самом деле, а лишь таким, каким мы его каждый себе представили. И даже так, что если б народ русский оказался впоследствии не таким, каким мы каждый его представили, то, кажется, все мы, несмотря на всю любовь нашу к нему, тотчас бы отступились от него без всякого сожаления. Я говорю про всех, не исключая и славянофилов; те-то даже, может быть, пуще всех. Что до меня, то я не потаю моих убеждений, именно чтобы определить яснее дальнейшее направление, в котором пойдет мой "Дневник", во избежание недоумений, так что всякий уже будет знать заранее: стоит ли мне протягивать литературную руку или нет? Я думаю так: вряд ли мы столь хороши и прекрасны, чтоб могли поставить самих себя в идеал народу и потребовать от него, чтоб он стал непременно таким же, как мы.

Бог хочет, чтобы человек веровал в него больше, чем в кого бы то ни было и во что бы то ни было в мире. Бог хочет, чтобы человек надеялся на Него больше, чем на кого бы то ни было и на что бы то ни было в мире. Но более того: Бог хочет, чтобы человек всею своею любовью был привязан исключительно к Нему и в то же время лучами этой любви привязывался к творениям Божиим, находящимся вокруг.

...