Бороться с национальным обезличиванием наших де­тей мы должны именно на этом пути: надо сделать так, чтобы все прекрасные предметы, впервые пробуждающие дух ребенка, вызывающие в нем умиление, восхищение, преклонение, чувство красоты, чувство чести, любознатель­ность, великодушие, жажду подвига, волю к качеству — были национальными, у нас в России — национально русскими; и далее: чтобы дети молились и думали рус­скими словами; чтобы они почуяли в себе кровь и дух своих русских предков и приняли бы любовью и волею — всю историю, судьбу, путь и призвание своего народа; что­бы их душа отзывалась трепетом и умилением на дела и слова русских святых, героев, гениев и вождей. Получив в дошкольном возрасте такой духовный заряд и имея в своей семье живой очаг таких настроений, русские дети, где бы они ни находились, развернутся в настоящих и верных русских людей.

Остатки грозной Византии,
Постройки древних христиан,
Где пали гордые витии,
Где мудрый жил Юстиниан -
Вы здесь, свидетели былого,
Стоите в грозной тишине
И точно хмуритесь сурово
На дряхлой греческой стене...
Воспряньте, греки и славяне!
Святыню вырвем у врагов,
И пусть царьградские христиане,
Разбив языческих богов,
Поднимут крест Святой Софии,
И слава древней Византии
Да устрашит еретиков.

Бедствия России и ее развращение начались с того, что некогда живой союз стал постепенно превращаться в пустую форму, и даже хуже – стал поддерживаться только из желания подчинить государству свободный «град Божий». Это предприятие – фантастическое, потому что нравственный элемент выше и сильнее юридического. Право юридическое само делается сильно только тогда, когда подчиняется праву нравственному, Божественному. Пытаясь подчинить себе Церковь, государство только отбрасывает от себя всю ее живую силу, которая единственно полезна для него. И вот с этого подчинения, собственно говоря лишь мечтательного, ибо оно состояло в подчинении лишь внешности, а вело к разрыву союза с самой сущностью «града Божия», – с этого и началось падение России. С возвращения ее к нравственному подчинению государственного закона праву Божественному только и может начаться снова возрождение русского разума, русской мощи, русской доблести, русской исторической миссии. И мы не должны терять надежды, что еще способна к этому Россия, а в ожидании – наша задача, как для своей собственной души, так и для блага родины и родного государства, – охранять в себе и вокруг себя святость жизни «града Божия», как бы ни мешали этому ложные шаги нынешней гражданственности, временно, нужно надеяться, у нас возобладавшей.

С 30 марта по 10 апреля этого года во Франкфурте-на-Майне проходил семинар, посвященный православной литургике.

Такой семинар, главным образом, для инославных проводится уже третий год под покровительством Германской епархии Русской православной церкви за границей, при деятельном участии православного прихода церкви Св. Николая во Франкфурте и под руководством его прихожанки У. Мельхерс. В рамках этого семинара Е. А. Вагин, один из руководителей ВСХСОН (Всероссийского Социал–Христианского Союза Освобождения Народа) 4 апреля прочел доклад о религиозной жизни в современной России.

Перед началом доклада Вагин кратко охарактеризовал ВСХСОН как организацию, идейно связанную с православным мировоззрением. Он обратил внимание присутствующих на судьбу основателя ВСХСОН Игоря Вячеславовича Огурцова, отбывающего 15-летнее заключение в лагере, человека верующего и достойного поддержки и защиты.

Пришла русская государственность в состояние расслабленности потому, что нарушились и расшатались ее движущие принципы: жертвенность и объективная законность. Жертвенности изменили и властвующие, и подвластные; властвующие — тем, что загубили в себе волю и силу к активному подвигу власти и утратили сознание и самый инстинкт ее великого исторического служения, а подвластные —тем, что принципиально отвергли жертву и поддались соблазну безответственного властолюбия и слепой похоти власти. Рушился и принцип объективной законности. Власть из служения превратилась в самодовлеющую прерогативу по принципу beati possidentes, а на место пользования благами объективной законности, направленной на обеспечение общих интересов государственных, выдвинута была погоня за правовым закреплением бредущих врозь национальных, классовых, партийных и кружковых интересов.

Тогда это показалось жутким, но великим. Не потому, что "шапками закидаем", а духом закипаем, в грудь примем смерть. Тогда это взволновало, как старое вино, мнилось таинственным, жданным, почти священным. Тогда хотелось благословить этот знойный июльский день.
Теперь я проклинаю его самым черным проклятием. Теперь я знаю, что в радости его был трупный яд. Что вино священное было отравой. Теперь я знаю, все мы знаем, что день этот сгубил Россию.
О прошлом говорить надо покойно. Тихо и мудро. Но даже немудрые -- разве не скажут они: не будь войны, была бы Россия. А России ведь нынче -- нет. Пусть горько, очень горько, но -- нет. СССР -- не Россия, это надо признать и понять. Война превратила нашу страну -- какая это была страна! -- в царство крови и блуда.

Нам нужно помнить в этот день о том, что происходит в наших душах и в нашей жизни. Сейчас очень многие отказываются от борьбы с миром, от того пути, каким шел преп.Серафим и на котором он имел величайшие достижения. Нам приходится слышать, что все наше делание — пример, который мы берем от Святых Отцов, от преп.Серафима, все это затемняет подлинный лик Христов и Его подлинное учение. А между тем мы, верующие, должны идти за Христом, и нам важно знать, как мы должны идти за Ним, как мы должны совершать путь своего спасения.

Не радоваться чужому благу есть одно из самых недостойных отличий огрубевшей от греха души человеческой.
Чему с утра до вечера учит людей солнце? Люди, радуйтесь благому, и радость сия сделает вас богами!
Голодный соловей поет на заре по два часа, прежде чем найдет два зерна на завтрак. Чему этот соловей учит людей, богачей на ложах, которые начинают свой день, открывая рот, но не для песни, а для еды? Люди, радуйтесь благому и пойте о благом! Не спрашивайте о благе: «Чье оно?» У блага нет хозяина на земле. Оно — гость издалека. Мы, сотворенные и смертные, не собственники блага, но певцы его.

На протестантизме лежит печать трагического противоречия. Желая бороться с извращением церковности, он отверг самою Церковь. Не в том главная беда, что, как показывает само наименование, протестантизм проникнут духом отталкивания, отрицания, противления, а не устремлением к положительным идеалам, к Истине. Беда в том, что выпадение из лона Церкви неисцелимо обрекает на тщетность такие устремления, поскольку они естественно являются. Если мы обретаем все же в протестантизме элементы истинного христианства, то лишь благодаря спасительной  нелогичности. Вопреки идейной установки своего сознания, протестантизм, милостью Божией, в какой-то мере сохранил в себе живучую плоть христианства и обновляет ее в своем житейском быту. Нельзя отрицать наличия в протестантизме трогательных проявлений христианского благочестия, достаточно прочно утвердившихся в его быту.

Увы! мало кто из современных родителей заботится по-настоящему о достодолжном, христианском воспитании своих детей. Или просто небрегут о нем, предпочитая, что гораздо легче, просто «плыть по течению», или сами настолько увлекаются современными модными веяниями и идеями, что предоставляют детям во всем следовать примерам современного развращенного века, дабы дети их ничем не выделялись среди всей остальной молодежи. И не думают даже о том, что их самих, быть может, в наказание за их легкомыслие, ожидает «плач и рыдание и вопль мног». 

Нельзя любить родину и не верить в нее, ибо родина есть живая духовная сила, пребывание в которой дает твердое ощущение ее блага, ее правоты, ее энергии и ее грядущих одолении. Вот почему отчаяние в судьбах своего народа свидетельствует о начавшемся отрыве от него, об угасании духовной любви к нему. Но верить в родину может лишь тот, кто живет ею, вместе с нею и ради нее, кто соединил с нею истоки своей творческой воли и своего духовного самочувствия.
Любить свой народ и верить в него, верить в то, что он справится со всеми историческими испытаниями, восстанет из крушения очистившимся и умудрившимся, не значит закрывать себе глаза на его слабости, несовершенства, а может быть, и пороки. Принимать свой народ за воплоще­ние полного и высшего совершенства на земле* было бы сущим тщеславием, больным националистическим са­момнением.
Настоящий патриот видит не только духовные пути своего народа, но и его соблазны, слабости и несовер­шенства. Духовная любовь вообще не предается беспоч­венной идеализации, но созерцает трезво и видит с пред­метной остротой. Любить свой народ не значит льстить ему или утаивать от него его слабые стороны, но честно и мужественно выговаривать их и неустанно бороться с ними**.

Родина есть нечто от Духа Божия: национально воспринятый, взращенный и в земные дела вработанный дар Духа Святого. Нельзя погасить в себе эту святыню. Ею надо жить. Ее надо твор­чески и достойно блюсти в себе. Ее нельзя отдать в порабо­щение или в попрание другим народам. За нее стоит бо­роться и умереть. И всякий христианин, увидевший это, постигший это, призван не отзываться на соблазны пус­того и лицемерного интернационализма, а мужественно и честно поставить перед собою все проблемы, смущающие его христианскую совесть, и искать разрешения в духе истинного, духовного патриотизма.

Народ – не хаотическое множество людей, как утверждают одни, но и не соборная личность, как полагают другие. Личностью, или персоной, является только человек. Народ представляет собой соборный организм, имеющий соборную душу. Как и индивидуальная душа человека, соборная душа народа создается Творцом и с первого мгновения в творческом диалоге с Богом самоопределяется к бытию, формируя свою земную миссию. Творец разделяет племена и в масштабах миссии всемирного преображения наделяет каждый народ определённым предназначением, которое воспринимается душой народа свободно. Сочетание Божественного призыва и человеческого отклика и наделяет народ сущностью, выражающейся в его характере. Вечная душа народа, или его национальный дух, отражается в единстве миросозерцания различных людей, в их общих представлениях о добре и зле, в родственных переживаниях истории, в национальном идеале.

Восстановление потрясенной гегемонии Русского народа в Империи, его историческими усилиями созданной, составляет теперь жгучую потребность времени. Но для этого нужно прежде всего быть достойным высокой ответственной роли, нужно быть духовно сильным и хотеть своего права. Без этого бумажные права не помогут. Между тем кто не вспомнит с горечью, до какой позорной степени у нас способно было в это время падать даже простое самолюбие и элементарнейшее чувство любви к отечеству? Не восставши из такого праха, не воспрянув душой, – что может значить, что может сделать какой бы то ни было народ?

Въ новую земскую школу, обращенную въ лазаретъ, привезли солдатъ. Это легко раненые. Ихъ тридцать человѣкъ. Вписывая въ книгу данныя о нихъ, видишь, сколько въ Россіи губерній, выговоровъ, типовъ лицъ. Немалая наша страна. Изъ тридцати семнадцать хлѣбопашцы. Такъ и быть должно. Если взглянешь въ окошко, или туманнымъ утромъ выйдешь по большаку — столько полей, жнивья, озимыхъ, пахоты — на милліоны рукъ. Одного рыжеватаго мужика имя — Хрисанѳъ, а зовутъ его всѣ Крысаномъ. Онъ и есть Крысанъ. Высокій, нескладный. Ходитъ нѣсколько коряво. Раненъ въ руку, когда шли «на ура». Пьетъ много чаю. Другой пониже ростомъ, со спутанными волосами, рѣдкой бороденкой. Кажется, Курской губерніи. Крысанъ — самарецъ. У него развороченъ палецъ, и зловоненъ. На перевязкѣ, когда снимаютъ разложившіяся частицы, слегка охаетъ. Но крѣпится. Они оба пахари. Изъ тѣхъ, кѣмъ государства держались. И эти не выдадутъ. Все помаленьку, помалегоньку. А прикажутъ имъ — всѣ полягутъ. Не побѣгутъ.

Над Россией все гуще и гуще спускался сумрачный туман приближавшихся смутных дней. Он заволакивал мало-помалу школу, суд, земство, городское самоуправление, деревню, заводы и фабрики; его волны проникали в среду пастырей церкви и захлестывали столпы нашей бюрократии. Нужно было очень хорошее зрение, чтоб уловить в этой надвигающейся мгле очертания подползавших к русским святыням врагов. Но даже голос зоркого стража терялся в густом воздухе, пропитанном тяжелыми испарениями, и предостережения пропадали даром для широких кругов. Впрочем, многие, имея уши, просто не слушали досадных разоблачений, требовавших от них живого дела вместо канцелярских отписок: спокойнее было получать свои оклады и утешаться мыслью о всеобщем благополучии, чем доискиваться причин нестроений и работать над их искоренением. Другие были до такой степени самоуверенны, что питали искреннее убеждение, будто ничто не может укрыться от бдительного взора начальства, которое слышит даже, как «трава растет», а тем более знает все ходы подпольной крамолы.
Поэтому всякая попытка к общественной самодеятельности и пробуждению самосознания в народных глубинах встречала непримиримо враждебное отношение со стороны не только правящей бюрократии, слишком полагавшейся на свои силы, но и революционных кругов, которые не хотели допускать общественного отрезвления и дружной работы над улучшением условий народного труда и поднятием благосостояния русской деревни, ибо всякое изменение к лучшему портило задуманную игру и вырывало козыри у тех, кто, потирая руки, злорадно твердил: «чем хуже, тем лучше».

Совершили люди пред Богом неправду, а потом рассердились на Него. О, люди, Кто и на кого имеет право сердиться? Они затворили безбожные уста и подумали: «Не будем упоминать имя Божие, чтобы оно исчезло из этого мира!» О, несчастные люди, в этом огромном мире ваши уста в меньшинстве. Разве вы не видели и не слышали, как плотина заставляет реку звучать? Без плотины река бесшумна и нема, а плотина развязывает ей язык. Каждая капля начинает звучать.

Есть ли здесь малейший намек на то, что Россия должна быть — во имя спасения мира — обращена в латинство? Есть ли малейшее указание на то, что забота об этом возлагается, во имя спасения мира, на латинство? Ничуть! Россия испытывает свою, ей присущую судьбу — гибельную, однако, не только для себя, но, в этой новой стадии, и для всего мира. Если Россия “не обратится”, то есть не вернется к своему, ею сейчас отвергнутому, исходному христианскому бытию, она станет страшной для всего мира — в частности, и для мира латинского. В чем спасение? В покаянии, в восстановлении колеблемого благочестия, в возрождении истинной церковной жизни, в отказе от творимого нечестия... Нечто аналогичное мы видим тому, что говорил некогда Спаситель применительно к жертвам Силоамской башни: если не покаетесь — все так же погибнете!

Император Петр Великий, создавая регулярную армию, возложил на дворянство всеобщую воинскую повинность (для образования офицерского корпуса), а на прочие сословия (кроме освобожденного от военной службы духовенства) наложил меньшую тяготу — рекрутские наборы, т. е. поставку в войска известного процента молодых людей. В последовавшие царствования система оставалась в главном неизменной — только дворянство выставляло офицеров, и офицерство было исключительно дворянским. Но в XIX в. так называемые разночинцы хлынули в администрацию государства, достигая даже ее вершин, и вслед за этим обнаружился прилив недворянских детей в офицерский корпус. Перед Великой войной Российское кадровое офицерство было по своему происхождению всесословным.

Закон не создавал никаких ограничений по сословному признаку — в праве каждого, по суду непорочного гражданина, стать офицером.