Тут мы естественно переходим к новой теме — завершительной, поскольку процесс вести приходится как бы против папства. Иезуитство! Что это — нечто привходящее, внешнее, случайное, наносное по отношению к папству? Или, напротив того, в нем и заключается сущность самого папства? “Дух папства — иезуитство, и основание его — ложь”. Так писал уже известный нам Овербек, который, распознав ложь протестантизма, к которому принадлежал, естественно обратил свой взор к католицизму, но должен был признать и его ложь — и тогда устремился к первоисточнику, к православию. Нельзя не согласиться с этим утверждением Овербека. Мы внешне знакомились с духовным опытом католичества, с его душепопечением — что было предметом нашего рассмотрения, откуда мы черпали примеры, иллюстрации? Из иезуитской литературы, одновременно являющейся общим руководством. Но едва ли не важнее другое: тот особый тип повиновения, который свойствен католицизму, нашел самое последовательное выражение именно в иезуитизме. Иезуитизм не извращение латинства, а, напротив, его высшее достижение.

Искусство есть служение и радость. Служение художника, который его творит и создает для того, чтобы вовлечь и нас в сослужение с собою. Радость художника, создающего и, вот, создавшего в своем произведении новый способ жизни, и подарившего нам, созерцающим, эту незаслуженную радость...

Понимают ли это люди? Помнят ли ныне об этом народы, мятущиеся и соблазняемые в духовной смуте? Знают ли они вообще, что такое служение и радость?

Если бы офицерство русское сознало себя защитником Веры, Престола и Отечества не только через стальное оружие, но и посредством оружия духовного, то нам не страшно было бы никакое растлевающее влияние нигилистов. Через руки офицерства проходит весь русский народ, отдаваемый ему в безусловное послушание на четыре-пять лет самого цветущего возраста. Влияние это несравненно сильнее детского школьного воспитания, которое почти вовсе выметается с силой земли и патриархального деревенского быта, так что нередко забывается подростками и самая грамота. Напротив того, — 25-летний молодой человек, возвратясь в деревню грамотным и сознательным гражданином и нередко становясь сейчас же главою семьи, сам оказывает могучее влияние на деревенскую жизнь, даже теперь, когда он вносит в нее многое, несогласное с ее христианским строем, многое барское, немецкое; если же он будет наставлен офицерами в том же православно-народном направлении, которое он принес из деревни, но наставлен уже сознательно, то, конечно, он сейчас же станет в деревне передовым человеком бесспорным авторитетом для всех сельчан.

Прежде всего и больше всего мы должны искать правоты; в ней — сила; и сила соберется под ее знамя. Надо служить делу Божиему, не кривя, не торгуясь и не исчисляя Божиих сроков. И верить: проснется здоровая духовная глубина России, умолкшая от военного утомления, замутившаяся в революции и засыпанная мусором пропаганды. Проснется, и застонет, и замолится о том, о чем стонут и молятся наши души уже десять лет. И тогда наш народ поймет, что мы не враги его и не изгои, но и не льстецы и не растлители: что мы — его старшие братья, насмерть борющиеся за его душу и за его разум, непоколебимо верящие в его Православием взращенную совесть и в его исконный государственный смысл.

Под Черные горы на злого врага
Отец снаряжает в поход казака.
Убранный заботой седого бойца
Уж трам абазинский стоит у крыльца.
Жена молодая, с поникшей главой,
Приносит супругу доспех боевой,
И он принимает от белой руки
Кинжал Базалая, булат Атаги
И труд Царяграда — ружье и пистоль.*
На скатерти белой прощальная соль,
И хлеб, и вино, и Никола святой...
Родителю в ноги... жене молодой —
С таинственной бурей таинственный взор
И брови на шашку — вине приговор,
Последнего слова и ласки огонь!..
И скрылся из виду и всадник и конь!

Находясь по самой середине держав, наиболее волнуемых вожделениями колониальной политики, мы не можем теперь ни на минуту забывать, что опасности захватов угрожают нам со всех сторон. В существовании такого положения винить некого. Но когда мы приводим Россию в состояние, не сообразное с опасностями ее современного международного положения, мы оказываемся кругом виноватыми, ибо этим усугубляем опасности и ослабляем свои средства к их отражению. Первая обязанность страны, находящейся в нашем нынешнем положении, есть обязанность и быть, и казаться сильной, и быть, и казаться крепкой внутренним единением. Но наши современные деятели и все наше общество виноваты перед судьбами России тем, что в обоих отношениях делают, наоборот, все возможное для обострения и без того опасного положения.

В церкви было прохладно и сумеречно. В ее низких строениях — глубоких и каменных, как в роднике, хранилась прохлада. Иконы отпотели, и строгие старинные черты святых, казалось, плакали — в тиши и уединении.

...николаевщина, будучи олицетворением мысли, воли и власти, – твердых и ясных, с одной стороны держала в порядке и приневоливала к порядку, а с другой стороны рождала всегда твердые преграды и препятствия своеволию, своемыслию, и вызывала, следовательно, всякий ум к подчинению с одной стороны, и к борьбе с препятствиями – с другой стороны.
Вот что было отличительной чертой николаевской эпохи и главной причиной, почему в атмосфере, где чуялась власть и где проявления власти иногда бывали даже резкими или неприятными, могли рождаться и развиваться здоровые и гениальные личности... Почва была твердая, и путь хождения по ней был нелегок; приходилось считаться с властью и видеться с препятствиями, от нее исходившими; а кто же не знает, что только тогда личность человека может развиваться и совершенствоваться, когда ей приходится бороться и иметь дело с препятствиями в атмосфере, где все стихии, однако, в порядке.
И вот почему я так благоговею перед николаевской эпохой и так искренно желал бы ее воскрешения. Она бы дала нам людей, а эти люди дали бы нашей родине любовь к ней, заботу о ней и труд для нее, – три вещи, которые, безусловно, отсутствуют в настоящее время в новых поколениях после николаевской эпохи.

Почему люди в наше время так спешат?
Чтобы как можно скорее увидеть успешный результат своей работы. И успех приходит и проходит, и оставляет после себя след печали.
Почему сыны человеческие в наше время так спешат?
Чтобы как можно скорее пожать плоды своих трудов. И плоды приходят и проходят, и оставляют после себя след горечи.
И когда приходит смерть, люди наших дней видят себя полностью принадлежащими только прошлому, видят успехи, которых они добились, — забытыми, пожатые плоды — истлевшими. Со смертью их умирают и последние следы их трудов и их урожая. Те, что приходят за ними, в той же спешке сеют, в той же спешке жнут и поглощают плоды и с тою же пустотою уходят их этой жизни.

Мы боремся не за те или иные партийные идеалы, мы боремся за то, что выше всех партий и классовых программ – мы боремся за Россию.

На эту борьбу зовем мы всех русских людей, где бы они ни были: на родине или за рубежом. Мы зовем к ней и тех наших братьев, у которых под красноармейской шинелью не перестало биться русское сердце. У нас один враг – коммунизм, одна цель – благо и величие России.

Поскольку латинство представляет собою болезненно искаженное исповедание истинной веры и притом остается, по своей исходной природе, явлением церковной жизни, восходящей преемственно ко временам апостольским, пастырь латинский, пусть и носит на себе язвы латинства, остается, как служитель алтаря, носителем благодати, в меру,  милосердием Божьим отмеряемую. Но действие общей отравы естественно и необходимо отлагается на католическом пастыре, и притом с такой силой, что можно говорить об определенном типе латинского пастырства, в его разительном отличии от священства православного. Тут на первом месте надо поставить — в соответствии с тем, что природу “латинства” определяет “папство” — отношение к свободе.

Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светской образованностию или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные. 

Вера в Бога, сказал я только что, есть главный источник вдохновения. Почему это так? Потому что вдохновение есть состояние духовное, напряжение духа, подъем духа; и напрасно у нас по обывательски называют вдохновением всякое "воодушевление". Дух есть любовь к качеству, и воля к совершенству - во всех областях жизни: в науке, в искусстве, в политике. Не всякое воодушевление - вдохновенно: одушевиться может и шулер, и бандит, и палач, но вдохновение им недоступно. Не всякая одержимость - духовна: в одержимость может впасть и разбойник, и садист, и сумасшедший; но творческое вдохновение им недоступно. Творческое вдохновение родится из любви к совершенству и воли к качеству; оно есть воля к совершенному созданию; его нельзя предписать, оно приходит только в божественной свободе. Оно есть состояние свободной духовной любви, творчески напрягающей все силы человека. Вот почему вдохновение так близко к молитве и к подвигу. Оно есть веяние силы Божией в нас. И именно поэтому так плоски, так мертвы, так штампованно-механичны, так безвдохновенны и бесплодны проявления безбожников: пошлы и тривиальны их книги, механичны и мертвенны их картины, штампованны ,и плоски их речи, искусственно-фальшив их пафос, бесплодны, обманны, декоративно-рекламны их труды и создания. Безбожное человечество есть безвдохновенное человечество. И ныне мы переживаем его кризис.

Историческое время, выпавшее нам на долю, исполнено великого и глубокого значения: это эпоха чрезвычайной насыщенности, напряженности, эпоха крушения, подводящего итоги большому историческому периоду; это время испытания: совершается как бы некий исторический и духовный смотр, жизненная ревизия человеческих духовных сил, укладов и путей. Так, как если бы некий великий судия сказал современному человечеству: "Вот, я попущу силам зла и соблазна, силам испытующим и совращающим; и они развернут учение свое и строительство свое, а ты - им в ответ - откроешь душу свою и покажешь лицо свое; и будет великий суд над ними - по делам и плодам их; и над тобою - по исповеданию и противлению твоему". И вот, согласно этому, неслышно изрекшему, но столь остро внятному нам в событиях гласу, наше время развернуло перед нами сразу: величайший подъем воинствующего безбожия и строжайший суд над выношенной человечеством за последние века и тысячелетия религиозностью. А если охватить весь процесс сразу единым выражением, то перед нами развернется единственный в своем роде кризис безбожия.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
Спасите, братцы.— Тащат в торы.
Постойте — ранен генерал...
Не слышат... Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу.

Дух рыцарственности и состоит прежде всего и больше всего в добровольном и волевом принятии на себя бремен и опас­ностей во имя Божьего Дела на земле. И надо признать, что если жизнь ожидает этого от нас всегда, и даже в самое бла­гополучное время предлагает нам такие бремена и связанную с ними ответственность и опасность на каждом шагу, — то после русского военного крушения и революционного раз­грома все возрождение и восстановление России будет цели­ком зависеть от того, найдется ли в нашей стране кадр людей, выдержанный в таком духе и способный к такому служению. Кадр неподкупный — и потому ничего не продающий ни иност­ранцам, ни внутренним врагам России; верный любовью и со­вестью — и потому способный собрать вокруг себя доверие и преданность во всех сердцах, верных родине, рыцарствен­ный — и потому призванный к служению и к организации пуб­личного спасения.

Что только у нас делается, ужас! Прямо погибает Россия. И не видно ни одной светлой головы, которая вывела бы нас из заколдованного круга фатальной глупости. (...) У нас на одно что-нибудь умное приходится сто идиотов.
...
Эх-ма! Никак не разучусь я рассуждать о наших планах. А что толку думать и рассуждать, когда нет у нас людей с крупной организующей мыслью. Чепуху делаем в государственном строении, чепуху в экономике, чепуху в стратегии. Ведь ум стратегии - это ум государственного человека. Там где иссяк государственный ум - не может быть и стратегов.
...
Злополучная страна... Загубила её эта никуда не годная "интеллигенция", ничего не знающая, кроме "прав человека и гражданина", да жалованья на партийной, общественной или казённой службе. Кто учил труду? Кто учил развитию сил, кто учил вырбатывать мозг страны!
***
А как мне жить, когда я не знаю, как будет жить Россия! Я не мог никогда жить иначе, как с ней, и теперь мне это столь же невозможно.

Самые подлинные паразиты – мошенники мысли и родинопродавцы – прикинулись друзьями трудового народа и, купленные немецкими деньгами, во время борьбы за отечество бросили в его темную усталую душу дьявольски-искушающую мысль, что борьба за родину есть выдумка владык, что германский народ не хочет войны, что оружие надо бросить, – и сам собой придет мир, благоденствие, обилие хлеба и всяких жизненных припасов. Усталая душа серых бойцов поверила и, отравленные лестью продажных иуд, они бросили защищать отечество, оставили на произвол судьбы Россию, огромные, созданные народным трудом средства. Заглушая стыд бессмысленным пустословием, разошлись серые шинели по домам, но вместо мира, спокойной работы и хлеба, получили новую войну – гражданскую, по бессмысленности, опустошительности и жестокости превосходящую всё доселе виденное. С первого же дня переворота крайние социалистические листки вопияли о необходимости этой войны во имя нового общественного порядка, дающего людям якобы свободу, равенство, братство, земной рай… И вот мы теперь – живые свидетели этого мира, братства, равенства, всеобщего благоденствия и земного рая.

Посылает ли домовладыка слугу за овцами, не накормив его?
Посылает ли отец сына на пахоту без плуга и волов?
Посылает ли воевода воина в бой без оружия?
Не посылает.
И Бог не посылает в мир сей слуг Своих, сынов Своих, воинов Своих, не напитав их, не обеспечив и не вооружив. Люди не мудрее и не милостивее Бога — далеко не так! А если и они умеют снабжать своих посланников необходимым, Бог тем более сумеет снабдить необходимым Своих.

Католицизм не просто раскол. Католицизм не просто ересь. Явление католицизма сложнее и глубже. Это — тяжкая духовная болезнь, тяжелое помутнение церковного сознания, не частичное, а целостное. Историческая судьба католицизма есть прогрессирование этой болезни, со все большим проникновением ее яда в глубины религиозного сознания.

Это проницательно уловил прозревший протестант И.И. Овербек. В своей замечательной книге “Свет с Востока” (1865 г.) он пишет: “Папство не вдруг и не мгновенно явилось на свет Божий: оно есть историческое явление, выросшее и созревшее на римской почве. Папство — это своего рода ржавчина, покрывшая на сыром воздухе благородную сталь, — это негодная трава, всюду незаметно проникающая; она, как первородный грех, глубоко пускает тысячи корней, которые широко расползаются по всей почве и так плотно держатся за нее, что эту траву бывает трудно вырвать. Одним словом, папство — это колоссальный образ падшего  человека. Папство в сравнении с простым сыном Адама — малым миром — есть великий мир. Адам пал потому, что он хотел быть как  Бог. Папство падает потому, что домогается того, что по праву принадлежит Богу, то есть непогрешимости. Оно хочет свою башню довести до небес”.