Сведения, идущие из России, рисуют нам тот своеобразный хозяйственно-душевный раскол, который переживает русский крестьянин при коммунистическом строе. Все, с чем он имеет дело, делится для него на две неравные половины: «колхозное» и «свое». Колхозное обозначает отнятое, социализированное, коммунистически-чиновничье, и вражеское; это источник вечной опасности, нажима и ограбления; это - "они"; чем хуже, чем не удачнее "у них" все идет, тем лучше. Свое это то, что "осталось", что не пошло в постылый котел, что удалось отстоять или спрятать: здесь стоит обдумывать и промышлять, изворачиваться, не жалеть "горба", работать даже ночью; это "мы", "наше"; здесь важен урожай и порядок; это прокормит.

«Свобода, равенство и братство» — лозунги «великой» французской революции, по существу своему, такие идеальные, красивые: Но при проведении их в жизнь они, в лучшем случае, обращаются в ничто, над ними же высится неотъемлемая принадлежность революции — кровавая гильотина, ножом которой действительно свободно, равно и по братски рубились головы всем не желавшим, а часто просто не умевшим во время поклониться кровожадному революционному Молоху.
Мрачна картина нашей революции, что в душе признают и разочаровавшиеся искренние и честные ее приверженцы, но не менее темна и безобразна предшествовавшая ей эпоха, когда шла подготовка к ней и производился планомерный натиск на самое дорогое достояние России — Царскую Семью.

Но тщетны ваши упованья
Взять верх на суше и морях:
Спросите древния сказанья
О Русском мужестве в боях...

Спроситесь и с полями битвы,
Как Русским святы честь и долг
И как доходны их молитвы
И как ВЕЛИКЪ РОССИЙСКИЙ БОГЪ!!!

Настоящее исследование представляет первую попытку связать славянофильское учение с данными экономической науки, осветить, с одной стороны, экономические явления с точки зрения свободы человеческого духа, с другой - найти реальную опору славянофильским нравственным и политическим воззрениям.

Я избрал предметом исследования вопрос о бумажных деньгах потому, что он является, так сказать, средоточием всей экономической науки. Мне хотелось показать, что оставаясь на почве механических законов необходимости, экономика ни к чему не придет и не может прийти, разве к удостоверению, что у человечества нет иной будущности, кроме рабства слабого у сильного или гибели всего современного строя путем бунта слабых.

На моей памяти постепенно расширялся и ныне дошел до феноменальных размеров обычай по увольнении чиновника с должности за непригодностью заботиться о помещении его на другую должность. Это один из обычаев нынешних нравов служебного мира. В силу другого обычая практикуется тоже странный прием: губернатор оказался негодным в Тамбовской, например, губернии, – его посылают в одну из так называемых завалящихся губерний, точно эта завалящаяся губерния должна быть за неведомые грехи наказана губернатором, оказавшимся в другой губернии непригодным, и сотни тысяч людей обрекаются быть жертвами этой губернаторской непригодности. Я понимаю, было время, когда эти приемы практиковались, но весьма редко, как относительно чиновников, так и относительно губернаторов.
Во всяком случае, я помню время, когда признавалось немыслимым губернатора, который оказался или явно негодным, или подозрительным относительно принципов нравственности, перемещать в какую бы то ни было губернию. Теперь вот, сколько лет, как это практикуется, так сказать, принципиально, причем, заметить надо, обычай этот перешел и в ведомство Святейшего Синода, где тоже практикуется, как нечто уже установленное, система перевода епископа, оказавшегося негодным в одной епархии, в другую, тоже завалящуюся. Еще реже в прежнее время признавалось возможным не только всякого непригодного товарища министра, но всякого непригодного директора департамента, а иногда даже по протекции губернатора, от которого удалось отделаться, определять в Сенат сенатором. В то прежнее время это считалось оскорблением Сената. Теперь мы дошли до того, что другого исхода, чтобы отделаться от непригодного директора департамента, не принято признавать, как назначение его в сенаторы.

− Идиоты… − обругал кого-то Пиньков в мыслях, − не понимают, что жизнь… повсюду, не только у нас дураков… слетела со всех винтов и теперь будет дрыгаться и крутиться, как свалившийся паровоз, пока еще есть пары. Бредят, ослы, что им по-могут. Европа им поможет! Да этой «Европе» требуется самой помощь… ведь она выкинула, и этот поганый «выкидыш» воспринят от ее утробы − российской слепой дурой-повитухой, принявшей его за долгожданного чадушку, а он давно уже разложился и заразил всё кругом. А родимая матушка его горит в гангрене…

Из всех людей на земле наибольшую ответственность пред Богом несет человек, называющийся христианином. Ибо христианину Бог больше всего дал, но с него больше всего и спросит. Народам, удалившимся от первоначального откровения Божия, Бог оставил природу и разум: природу в качестве книги и разум в качестве путеводителя по этой книге. Христианам же, наряду с природою и разумом, возвращено первоначальное откровение Божие и дано новое откровение истины чрез Господа нашего Иисуса Христа. К тому у христиан есть и Церковь, являющаяся хранительницею, толковательницею и путеводительницею обоих сих откровений; и, наконец, у христиан есть сила Духа Святого, с самого начала животворящего и наставляющего Церковь. И, таким образом, в то время как нехристиане обладают одним-единственным талантом — разумом, который ими руководит и учит по книге природы, христиане имеют пять талантов: разум, ветхозаветное откровение, новозаветное откровение, Церковь и силу Духа Святого.

Тут мы естественно переходим к новой теме — завершительной, поскольку процесс вести приходится как бы против папства. Иезуитство! Что это — нечто привходящее, внешнее, случайное, наносное по отношению к папству? Или, напротив того, в нем и заключается сущность самого папства? “Дух папства — иезуитство, и основание его — ложь”. Так писал уже известный нам Овербек, который, распознав ложь протестантизма, к которому принадлежал, естественно обратил свой взор к католицизму, но должен был признать и его ложь — и тогда устремился к первоисточнику, к православию. Нельзя не согласиться с этим утверждением Овербека. Мы внешне знакомились с духовным опытом католичества, с его душепопечением — что было предметом нашего рассмотрения, откуда мы черпали примеры, иллюстрации? Из иезуитской литературы, одновременно являющейся общим руководством. Но едва ли не важнее другое: тот особый тип повиновения, который свойствен католицизму, нашел самое последовательное выражение именно в иезуитизме. Иезуитизм не извращение латинства, а, напротив, его высшее достижение.

Искусство есть служение и радость. Служение художника, который его творит и создает для того, чтобы вовлечь и нас в сослужение с собою. Радость художника, создающего и, вот, создавшего в своем произведении новый способ жизни, и подарившего нам, созерцающим, эту незаслуженную радость...

Понимают ли это люди? Помнят ли ныне об этом народы, мятущиеся и соблазняемые в духовной смуте? Знают ли они вообще, что такое служение и радость?

Если бы офицерство русское сознало себя защитником Веры, Престола и Отечества не только через стальное оружие, но и посредством оружия духовного, то нам не страшно было бы никакое растлевающее влияние нигилистов. Через руки офицерства проходит весь русский народ, отдаваемый ему в безусловное послушание на четыре-пять лет самого цветущего возраста. Влияние это несравненно сильнее детского школьного воспитания, которое почти вовсе выметается с силой земли и патриархального деревенского быта, так что нередко забывается подростками и самая грамота. Напротив того, — 25-летний молодой человек, возвратясь в деревню грамотным и сознательным гражданином и нередко становясь сейчас же главою семьи, сам оказывает могучее влияние на деревенскую жизнь, даже теперь, когда он вносит в нее многое, несогласное с ее христианским строем, многое барское, немецкое; если же он будет наставлен офицерами в том же православно-народном направлении, которое он принес из деревни, но наставлен уже сознательно, то, конечно, он сейчас же станет в деревне передовым человеком бесспорным авторитетом для всех сельчан.

Прежде всего и больше всего мы должны искать правоты; в ней — сила; и сила соберется под ее знамя. Надо служить делу Божиему, не кривя, не торгуясь и не исчисляя Божиих сроков. И верить: проснется здоровая духовная глубина России, умолкшая от военного утомления, замутившаяся в революции и засыпанная мусором пропаганды. Проснется, и застонет, и замолится о том, о чем стонут и молятся наши души уже десять лет. И тогда наш народ поймет, что мы не враги его и не изгои, но и не льстецы и не растлители: что мы — его старшие братья, насмерть борющиеся за его душу и за его разум, непоколебимо верящие в его Православием взращенную совесть и в его исконный государственный смысл.

Под Черные горы на злого врага
Отец снаряжает в поход казака.
Убранный заботой седого бойца
Уж трам абазинский стоит у крыльца.
Жена молодая, с поникшей главой,
Приносит супругу доспех боевой,
И он принимает от белой руки
Кинжал Базалая, булат Атаги
И труд Царяграда — ружье и пистоль.*
На скатерти белой прощальная соль,
И хлеб, и вино, и Никола святой...
Родителю в ноги... жене молодой —
С таинственной бурей таинственный взор
И брови на шашку — вине приговор,
Последнего слова и ласки огонь!..
И скрылся из виду и всадник и конь!

Находясь по самой середине держав, наиболее волнуемых вожделениями колониальной политики, мы не можем теперь ни на минуту забывать, что опасности захватов угрожают нам со всех сторон. В существовании такого положения винить некого. Но когда мы приводим Россию в состояние, не сообразное с опасностями ее современного международного положения, мы оказываемся кругом виноватыми, ибо этим усугубляем опасности и ослабляем свои средства к их отражению. Первая обязанность страны, находящейся в нашем нынешнем положении, есть обязанность и быть, и казаться сильной, и быть, и казаться крепкой внутренним единением. Но наши современные деятели и все наше общество виноваты перед судьбами России тем, что в обоих отношениях делают, наоборот, все возможное для обострения и без того опасного положения.

В церкви было прохладно и сумеречно. В ее низких строениях — глубоких и каменных, как в роднике, хранилась прохлада. Иконы отпотели, и строгие старинные черты святых, казалось, плакали — в тиши и уединении.

...николаевщина, будучи олицетворением мысли, воли и власти, – твердых и ясных, с одной стороны держала в порядке и приневоливала к порядку, а с другой стороны рождала всегда твердые преграды и препятствия своеволию, своемыслию, и вызывала, следовательно, всякий ум к подчинению с одной стороны, и к борьбе с препятствиями – с другой стороны.
Вот что было отличительной чертой николаевской эпохи и главной причиной, почему в атмосфере, где чуялась власть и где проявления власти иногда бывали даже резкими или неприятными, могли рождаться и развиваться здоровые и гениальные личности... Почва была твердая, и путь хождения по ней был нелегок; приходилось считаться с властью и видеться с препятствиями, от нее исходившими; а кто же не знает, что только тогда личность человека может развиваться и совершенствоваться, когда ей приходится бороться и иметь дело с препятствиями в атмосфере, где все стихии, однако, в порядке.
И вот почему я так благоговею перед николаевской эпохой и так искренно желал бы ее воскрешения. Она бы дала нам людей, а эти люди дали бы нашей родине любовь к ней, заботу о ней и труд для нее, – три вещи, которые, безусловно, отсутствуют в настоящее время в новых поколениях после николаевской эпохи.

Почему люди в наше время так спешат?
Чтобы как можно скорее увидеть успешный результат своей работы. И успех приходит и проходит, и оставляет после себя след печали.
Почему сыны человеческие в наше время так спешат?
Чтобы как можно скорее пожать плоды своих трудов. И плоды приходят и проходят, и оставляют после себя след горечи.
И когда приходит смерть, люди наших дней видят себя полностью принадлежащими только прошлому, видят успехи, которых они добились, — забытыми, пожатые плоды — истлевшими. Со смертью их умирают и последние следы их трудов и их урожая. Те, что приходят за ними, в той же спешке сеют, в той же спешке жнут и поглощают плоды и с тою же пустотою уходят их этой жизни.

Мы боремся не за те или иные партийные идеалы, мы боремся за то, что выше всех партий и классовых программ – мы боремся за Россию.

На эту борьбу зовем мы всех русских людей, где бы они ни были: на родине или за рубежом. Мы зовем к ней и тех наших братьев, у которых под красноармейской шинелью не перестало биться русское сердце. У нас один враг – коммунизм, одна цель – благо и величие России.

Поскольку латинство представляет собою болезненно искаженное исповедание истинной веры и притом остается, по своей исходной природе, явлением церковной жизни, восходящей преемственно ко временам апостольским, пастырь латинский, пусть и носит на себе язвы латинства, остается, как служитель алтаря, носителем благодати, в меру,  милосердием Божьим отмеряемую. Но действие общей отравы естественно и необходимо отлагается на католическом пастыре, и притом с такой силой, что можно говорить об определенном типе латинского пастырства, в его разительном отличии от священства православного. Тут на первом месте надо поставить — в соответствии с тем, что природу “латинства” определяет “папство” — отношение к свободе.

Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светской образованностию или шалостями; литература (в то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не отклонялось от первоначальных начертаний. 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные. 

Вера в Бога, сказал я только что, есть главный источник вдохновения. Почему это так? Потому что вдохновение есть состояние духовное, напряжение духа, подъем духа; и напрасно у нас по обывательски называют вдохновением всякое "воодушевление". Дух есть любовь к качеству, и воля к совершенству - во всех областях жизни: в науке, в искусстве, в политике. Не всякое воодушевление - вдохновенно: одушевиться может и шулер, и бандит, и палач, но вдохновение им недоступно. Не всякая одержимость - духовна: в одержимость может впасть и разбойник, и садист, и сумасшедший; но творческое вдохновение им недоступно. Творческое вдохновение родится из любви к совершенству и воли к качеству; оно есть воля к совершенному созданию; его нельзя предписать, оно приходит только в божественной свободе. Оно есть состояние свободной духовной любви, творчески напрягающей все силы человека. Вот почему вдохновение так близко к молитве и к подвигу. Оно есть веяние силы Божией в нас. И именно поэтому так плоски, так мертвы, так штампованно-механичны, так безвдохновенны и бесплодны проявления безбожников: пошлы и тривиальны их книги, механичны и мертвенны их картины, штампованны ,и плоски их речи, искусственно-фальшив их пафос, бесплодны, обманны, декоративно-рекламны их труды и создания. Безбожное человечество есть безвдохновенное человечество. И ныне мы переживаем его кризис.