На следующее утро я решила оставить гостеприимный дом чудной семьи консула. Надо было дать покой ему и его жене, ожидавшей прибавления семейства. Мы с детьми вернулись в квартиру Е.И. Крассана. Там оставалась только его старуха-тетка с прислугой, а он сам скрывался у друзей в ожидании мести большевиков за укрывательство моей семьи. Они отлично понимали роль во всем этом Крассана, как моего родственника.

Прапорщик рассказал по дороге к воротам кладбища, что сразу опознал генерала и заявил об этом комиссии. Узнал он его по необыкновенно высокой и выпуклой грудной клетке. Такой богатырской груди, по словам прапорщика, он ни у кого другого не видел. На мой вопрос, не слышал ли он, как и где нашли тело генерала, прапорщик охотно рассказал, что знал. Потом я проверила его рассказ у следователя, и все подтвердилось.
 

Двое нас, мы как-то молча поделили между собою великое Стотысячное. Моя знакомая, с папкою и карандашами, взяла левее; а я пошла боковою дорожкою, вправо от главной, срединной дороги. И мой удел оказался превосходнее по большей тени места и населенности могил. Видимо было, что с этой стороны началось украшение кладбища памятниками и насаждение аллей, цветов и кустарников. К человеческому усилию искусства почтить место упокоения этих страшных ста тысяч, здесь уже и природа успела приложить свою руку великого искусника, и бока и подошвы памятников приняли грацию зеленого стебля и зеленой травки с цветком, запушившихся при них и вокруг них. Здесь уже искусство дышало природою.

Боже, как скучно. Боже, как память у них скудна. До чего ж непробиваемы и неусвояемы их бараньи лбы! Когда пустили первую сплетню о моём плене и гестапо, то в комитете по ленинским премиям знаток литературы, генеральный секретарь комсомола, высунулся с этой фигой — и поднялся Твардовский в свой внушительный рост и в полный свой голос прочёл из моего реабилитационного свидетельства (Верховный суд СССР, определение № 4н — 083/57 от 6 февраля 1957): “Из боевой характеристики видно, что Солженицын с 1942 года до дня ареста, то есть до февраля 1945 года, находился на фронтах Великой Отечественной войны, храбро сражался за Родину, неоднократно проявлял личный героизм и увлекал за собой личный состав подразделения, которым командовал. Подразделение Солженицына было лучшим в части по дисциплине и боевым действиям”.

Нищенская мразь могла сделать с Митькой всё что угодно: выколоть второй глаз, вырвать кусок носа, губы, отрубить руку, ногу, язык, чтоб не говорил, а только мычал, и, посадив в коробку это несчастное страшилище, таскать его по городам и весям, вынимая из людской жалости и доброты последние гроши. Мои ангелы-хранители спасли меня от такой падали. Но на пути своём я нагляделся на эту людскую развратную гниль, которая охотилась на детей, «како на зверей», воруя их, насилуя, а затем уродуя с лютостью и дьяволам не свойственной. Братия эта страшно труслива. На одной из станций по пути в Челябинск две нищие бабки, прикинутые под монашек, положили свой жадный глаз на Митьку и начали оттаскивать его от меня: — Поводырями тебе будем, кормить и холить станем, паном сделаем, жизнь облегчим. А ты, тощий, отзынь отсюда, не мешайся, не то прикончим! — И показали мне заточку. Я, рассвирепев, закричал: — Не трожь его, суки-тётки, не то взорву вас гранатой — разлетитесь, кусками рассыплетесь! — И выхватив из сидора тёмно-коричневую бутылку с водой, пошёл на них. Они бросились бежать.

Насколько мне известно, нигде еще не затрагивалась тема песен в среде кадет Донского корпуса, да и, вообще, в русских кадетских корпусах. Тем не менее, тема эта, мне кажется очень значительна и представляет большой интерес. Прежде всего, песня является огромным духовным наслаждением для человека, а для русского в особенности.

В дни тяжёлых испытаний, постигших Россию в 1905 году, в дни массовых восстаний и революционных выступлений, «Черниговские Епархиальные Известия» опубликовали в 11-ом номере за этот год небольшую статью «Уроки верующего сердца о перенесении горя» (Отрывки из писем известной писательницы). Так задушевное слово писательницы Надежды Степановны Соханской, глубоко верующей и горячо любящей свою родину русской женщины, спустя два десятилетия после её смерти вновь прозвучало, чтобы призвать православных сограждан к миру, терпению и согласию. Настоящие письма Надежды Степановны Соханской (1823 – 1884), писавшей под псевдонимом Кохановская, были обращены к её племяннице, Марии Онуфриевне Мозговой (по второму браку Красноскуловой), которая после смерти писательницы унаследовала её архив и предоставила его для изучения и опубликования Степану Ивановичу Пономарёву. С.П. Пономарёв и подготовил выдержки из писем Н.С. Кохановской к печати в «Черниговских Епархиальных Известиях».

Ленинизм как государственная доктрина опасен и трагичен для судеб государств, так сказать, вдвойне. Разрушаясь, государство социалистического типа неизбежно становится добычей чужеродных сил, ибо вместо него остается пустота, ничто. Ленинизм – это тот мост, через который происходит массированное вторжение инородных сил в национальное государство. Его земля, богатства, народ становятся добычей кого угодно, вплоть до авантюристов и мощных мафиозных структур. В этом еще одно каиново дело ленинизма.

Слово "офицер" происходит от латинского Оfficе, означающего, в смысловом переводе, управление. Немецкая энциклопедия определяет это слово, как "служебная степень с задачей обучения, воспитания команды, а также тактического и оперативного руководства на войне". Левая общественность, всегда изображала офицеров царской армии бездельниками, пропойцами, никчемными людьми. Впрочем офицеры не оставались в долгу, утверждая, что социалисты, кроме демагогии и слепого фанатизма, ничего дать не могли. На самом же деле, как мы видим из немецкого определения, на офицере, прежде всего, лежит воспитательная задача. Офицеру не надо "идти в народ", какую задачу ставили себе социалисты и "народники", офицер и день и ночь был с народом, одетым в военную форму. И кто, как не офицер, был истинным воспитателем и учителем, кто лапотника-новобранца превращал в грамотного солдата, разумного гражданина.

Причиной написания Архипелага ГУЛАГ и других антисоветских работ его ненавистники, как правило, считают наследственную классовую ненависть к социалистическому строю, поэтому с неё и начнём.

Часто приходится выслушивать мнение, что большевизм есть явление, еще совершенно неведомое истории человечества. Между тем оказывается, что у большевизма был свой предтеча, который, слив в своей собственной особе черты фанатика Ленина, хвастуна Троцкого и сладострастника Зиновьева, уже произвел сто лет тому назад опыт большевизма в государственном масштабе. Правда, это не был такой «планетарный» опыт, как тот, что произведен и еще производится над необъятной Россией, с разграблением целого колоссального государства, с миллионами замученных и с вымиранием целых областей.

2-й Кавказский корпус, в состав которого мы входили, закончил мобилизацию около середины августа (все даты по старому стилю). За несколько дней до посадки в вагоны к нам приехал корпусный командир, генерал- адъютант Мищенко, герой японской войны. Он умел говорить с солдатами, - его простые, но сильные слова достигали своей цели. По глазам наших пушкарей, по громовому «ура», которое раскатилось по рядам батарей, стоявших тесным каре, можно было видеть, что каждый не только решил исполнить свой долг защиты родины, но и исполнить его как можно лучше.

...

...

КПРФ, наконец, сообщила честно: культа личности не было, а генералиссимуса трогать нельзя – он ведь «принял с сохой, а оставил…». Ну что ж, давайте еще раз разбираться в природе советской индустриализации

Наравне с вождями заботу о нравственности имел Алексей Максимович. И потому не случайно с его отнюдь не легкой руки чудный инструмент – гитара – оказался под запретом на недобрые четыре десятка лет. А вся петрушка в том, что Алексей Максимович как то ненароком, походя обмолвился, что, мол, гитара – инструмент исключительно мещанский: провинциальные страстишки, карикатурность захолустья, короче, не инструмент, а убожество. Однако обмолвился достаточно громко и, как бы это сказать, веско, что ли… Партийцы, ответственные за культуру и, само собой, за воспитание граждан, его, «Буревестника», глас услышали. А и впрямь, где в переборах струн и романсах всепобеждающая поступь пролетариата? В изголовье держали эти убежденные партийцы ленинские «труды» о роли искусства. Не сомневались в необходимости, а главное, полезности подчинения искусства указаниям великого вождя.

Его обожали и представители императорского дома, и простая публика, но свои дни этот великий мастер, родоначальник критического реализма в русской живописи, закончил в психиатрической лечебнице... В одиннадцатилетнем возрасте Павел был определен в Первый Московский кадетский корпус. Он оказался одаренным учеником, ему легко давались математика и химия, покорились немецкий и французский языки. Наставники хвалили его голос и музыкальный слух (Федотов стал солистом-тенором в хоре корпусных певчих) и, конечно, отмечали способности юноши к рисованию. Когда окончил обучение, его имя занесли на мраморную доску в актовом зале. В звании прапорщика молодой человек был направлен в Петербург в лейб-гвардии Финляндский полк. Интерес к рисованию не угас. В автобиографии Павел Андреевич живописал: «Вот теперь пустой вид перед окнами был первым опытом передразнивать натуру; дальше карандаш задел прохожих; а потом, упросив одного из снисходительных товарищей посидеть смирно, срисовав его похоже, возбудил у других уже собственное желание посидеть смирно; опять похоже, потом опять — и вот начали уже говорить, что всегда делает похоже. Самолюбие подстрекнулось, а близкое соседство на Васильевском острове Академии и лейб-гвардии Финляндского полка, в котором служил, дало возможность походить иногда в свободные дни в вечерние рисовальные классы Академии поучиться».

Его обожали и представители императорского дома, и простая публика, но свои дни этот великий мастер, родоначальник критического реализма в русской живописи, закончил в психиатрической лечебнице... В одиннадцатилетнем возрасте Павел был определен в Первый Московский кадетский корпус. Он оказался одаренным учеником, ему легко давались математика и химия, покорились немецкий и французский языки. Наставники хвалили его голос и музыкальный слух (Федотов стал солистом-тенором в хоре корпусных певчих) и, конечно, отмечали способности юноши к рисованию. Когда окончил обучение, его имя занесли на мраморную доску в актовом зале. В звании прапорщика молодой человек был направлен в Петербург в лейб-гвардии Финляндский полк. Интерес к рисованию не угас. В автобиографии Павел Андреевич живописал: «Вот теперь пустой вид перед окнами был первым опытом передразнивать натуру; дальше карандаш задел прохожих; а потом, упросив одного из снисходительных товарищей посидеть смирно, срисовав его похоже, возбудил у других уже собственное желание посидеть смирно; опять похоже, потом опять — и вот начали уже говорить, что всегда делает похоже. Самолюбие подстрекнулось, а близкое соседство на Васильевском острове Академии и лейб-гвардии Финляндского полка, в котором служил, дало возможность походить иногда в свободные дни в вечерние рисовальные классы Академии поучиться».

Я написал заголовок и задумался. Да полно. Точно ли существует еще русская женщина. Точно ли есть прекрасное, нежное существо, мать, жена, невеста, сестра, любовница, которое незаметно, но верно направляет мужчину на путь красоты, благородства и чести… Точно ли есть и у нас свои Жанры д'Арк, пылающие страстной любовью к родине, могущие вести народные толпы к победе и славе…

— Гоголь — тоже ренегат, — угрюмо сказал Бутько. Дискуссия была и ненужной и безнадежной... Бутько — тоже один из «мучеников идеи», из тех, кто во имя идеи подставляет свою голову, а о чужих уж и говорить не стоит. Но Бутько ещё не дошел до чекалинского прозрения. Ему ещё не случалось быть победителем, и для него грядущая самостийность, — такой же рай земной, каким в свое время была для Чекалина «победа трудящихся классов».