Сатана строил рожи и хохотал. Хохотали с ним и русские, чрезвычайно довольные собой: революция приведет их в братство народов и даст справедливый труд всем. Хохотали враги за пределами России. Пускал смешок и Ульянов‑Ленин, уже скроивший великолепные одежды интернационализма для России, от которых она изойдет кровью и рухнет. А пока он на всякий случай сочиняет и строки о национальной гордости великороссов. Где эта гордость? И где Великороссия ныне?

«Итак, по сюжету, загадка о шраме продолжала и продолжала мучить Наташу — и вот, рассказывает она в своей книге, через многие годы, уже после развода, осмелилась спросить о том друга нашей общей юности Кирилла Симоняна. А Кирилл — возьми да и знай. А Кирилл — к тому же и врач, да не просто хирург, но универсальный профессор медицины, который знает всю её и вокруг неё и особенно психологию, патопсихологию, фрейдовский психоанализ и всё, что может пригодиться (тут, разумеется, сарказм Солженицына - Симонян был только хирургом – Ю.Т.). И он с лёгкостью даёт объяснение мучительной загадке: Солженицын в детстве был очень впечатлителен, не переносил, когда кто–нибудь получал оценку выше его (впрочем, таких и случаев не было), — становился белым как мел и мог упасть в обморок. Но как–то учитель Бершадский начал читать ему нотацию, и от этого Солженицын упал–таки в обморок и рассек лоб о парту. Вот и прекрасный старт для безмерного честолюбия насквозь всю жизнь. Вот что может дать один только детский шрам! Может, но при условии дружной согласованности всех служебных щупальцев КГБ. А это, увы, как раз и не случилось. Через три года появился (может быть, по другому пропагандистскому отделу, может быть, не ЧК, а ЦК) собственный опус доктора Кирилла Симоняна — и о том же самом шраме тот же самый доктор рассказал совсем другую историю: “Поссорившись с Шуркой Каганом, Саня обозвал его «жидом», тот ответил ударом. Падая, Саня рассек лоб о дверную ручку”. (Внимание! выдвигаем монархо–фашиста.)

Героическая деятельность идейной девушки в осином гнезде большевизма — в Москве, чтобы отыскать, одеть, снарядить и отправить офицеров в добровольческую армию, вырвав их из лап большевиков. И вся эта работа — под угрозой обыска, ареста, расстрела, которые могли произойти ежечасно. Все силы духа, всего существа ее, шли на эту работу. И откуда брались силы, энергия, упорство, хладнокровие, изворотливость и постоянное присутствие духа у девушки-подростка! Покинув Новочеркасск в январе 1918 года, я уже больше не встречался с Марьей Антоновной и не работал с ней; только слышал что она продолжала свою прекрасную деятельность и дальше, была арестована, чудом спаслась, вышла замуж.

Весной 1876 года Надежда Степановна Кохановская (1823 – 1884) вместе со своею спутницей отправились в Крым, чтобы самим осмотреть развалины Севастополя, следы ожесточённой битвы наших воинов с полчищами иноземных пришельцев, стремившихся унизить Россию, лишить её собственного флота. Замыслы врагов героически срывал Севастополь – русская твердыня на Чёрном море. Коалиция стран-захватчиков столкнулась с беспримерным сопротивлением защитников, вдохновлённых всенародным сочувствием и помощью. А когда город-герой всё же пал, вместо него остались опаленные огнём руины на перепаханной взрывами земле, где два десятилетия спустя потом ничто не росло. Такой в прямом смысле убитой и предстала перед глазами писательницы-патриотки поверженная Севастопольская земля, взывающая к возрождению.

Мои американские речи 1975 года, видимо, здорово вздрючили их: с такой прямотой, громкостью и, главное, откликом — наверно никто им с 1917 года не врезал. Спохватились: если не убили меня вовремя — так надо ж теперь измарать покрепче… Да от самого появления “Архипелага” ждал я, что будут штурмовать в ответ и опровергать прежде всего сам “Архипелаг”. Но поразительно: вот и за пять лет (это написано в 1978 году – Ю.Т.) они ничего не родили в опровержение, кроме довольно скудных АПНовских брошюр, бесплатно раздаваемых в западных столицах. Миллионный, сытый, надрессированный, натренированный сталинско–брежневский пропагандистский аппарат оказался перед “Архипелагом” в полном параличе: ни в чём не мог его ни поправить, ни оспорить. В его распоряжении тысячи перьев, все архивы, какие не сожжены, и времени протекло больше, чем я один работал над “Архипелагом”, — а ответа нет как нет!

На следующее утро я решила оставить гостеприимный дом чудной семьи консула. Надо было дать покой ему и его жене, ожидавшей прибавления семейства. Мы с детьми вернулись в квартиру Е.И. Крассана. Там оставалась только его старуха-тетка с прислугой, а он сам скрывался у друзей в ожидании мести большевиков за укрывательство моей семьи. Они отлично понимали роль во всем этом Крассана, как моего родственника.

Прапорщик рассказал по дороге к воротам кладбища, что сразу опознал генерала и заявил об этом комиссии. Узнал он его по необыкновенно высокой и выпуклой грудной клетке. Такой богатырской груди, по словам прапорщика, он ни у кого другого не видел. На мой вопрос, не слышал ли он, как и где нашли тело генерала, прапорщик охотно рассказал, что знал. Потом я проверила его рассказ у следователя, и все подтвердилось.
 

Двое нас, мы как-то молча поделили между собою великое Стотысячное. Моя знакомая, с папкою и карандашами, взяла левее; а я пошла боковою дорожкою, вправо от главной, срединной дороги. И мой удел оказался превосходнее по большей тени места и населенности могил. Видимо было, что с этой стороны началось украшение кладбища памятниками и насаждение аллей, цветов и кустарников. К человеческому усилию искусства почтить место упокоения этих страшных ста тысяч, здесь уже и природа успела приложить свою руку великого искусника, и бока и подошвы памятников приняли грацию зеленого стебля и зеленой травки с цветком, запушившихся при них и вокруг них. Здесь уже искусство дышало природою.

Боже, как скучно. Боже, как память у них скудна. До чего ж непробиваемы и неусвояемы их бараньи лбы! Когда пустили первую сплетню о моём плене и гестапо, то в комитете по ленинским премиям знаток литературы, генеральный секретарь комсомола, высунулся с этой фигой — и поднялся Твардовский в свой внушительный рост и в полный свой голос прочёл из моего реабилитационного свидетельства (Верховный суд СССР, определение № 4н — 083/57 от 6 февраля 1957): “Из боевой характеристики видно, что Солженицын с 1942 года до дня ареста, то есть до февраля 1945 года, находился на фронтах Великой Отечественной войны, храбро сражался за Родину, неоднократно проявлял личный героизм и увлекал за собой личный состав подразделения, которым командовал. Подразделение Солженицына было лучшим в части по дисциплине и боевым действиям”.

Нищенская мразь могла сделать с Митькой всё что угодно: выколоть второй глаз, вырвать кусок носа, губы, отрубить руку, ногу, язык, чтоб не говорил, а только мычал, и, посадив в коробку это несчастное страшилище, таскать его по городам и весям, вынимая из людской жалости и доброты последние гроши. Мои ангелы-хранители спасли меня от такой падали. Но на пути своём я нагляделся на эту людскую развратную гниль, которая охотилась на детей, «како на зверей», воруя их, насилуя, а затем уродуя с лютостью и дьяволам не свойственной. Братия эта страшно труслива. На одной из станций по пути в Челябинск две нищие бабки, прикинутые под монашек, положили свой жадный глаз на Митьку и начали оттаскивать его от меня: — Поводырями тебе будем, кормить и холить станем, паном сделаем, жизнь облегчим. А ты, тощий, отзынь отсюда, не мешайся, не то прикончим! — И показали мне заточку. Я, рассвирепев, закричал: — Не трожь его, суки-тётки, не то взорву вас гранатой — разлетитесь, кусками рассыплетесь! — И выхватив из сидора тёмно-коричневую бутылку с водой, пошёл на них. Они бросились бежать.

Насколько мне известно, нигде еще не затрагивалась тема песен в среде кадет Донского корпуса, да и, вообще, в русских кадетских корпусах. Тем не менее, тема эта, мне кажется очень значительна и представляет большой интерес. Прежде всего, песня является огромным духовным наслаждением для человека, а для русского в особенности.

В дни тяжёлых испытаний, постигших Россию в 1905 году, в дни массовых восстаний и революционных выступлений, «Черниговские Епархиальные Известия» опубликовали в 11-ом номере за этот год небольшую статью «Уроки верующего сердца о перенесении горя» (Отрывки из писем известной писательницы). Так задушевное слово писательницы Надежды Степановны Соханской, глубоко верующей и горячо любящей свою родину русской женщины, спустя два десятилетия после её смерти вновь прозвучало, чтобы призвать православных сограждан к миру, терпению и согласию. Настоящие письма Надежды Степановны Соханской (1823 – 1884), писавшей под псевдонимом Кохановская, были обращены к её племяннице, Марии Онуфриевне Мозговой (по второму браку Красноскуловой), которая после смерти писательницы унаследовала её архив и предоставила его для изучения и опубликования Степану Ивановичу Пономарёву. С.П. Пономарёв и подготовил выдержки из писем Н.С. Кохановской к печати в «Черниговских Епархиальных Известиях».

Ленинизм как государственная доктрина опасен и трагичен для судеб государств, так сказать, вдвойне. Разрушаясь, государство социалистического типа неизбежно становится добычей чужеродных сил, ибо вместо него остается пустота, ничто. Ленинизм – это тот мост, через который происходит массированное вторжение инородных сил в национальное государство. Его земля, богатства, народ становятся добычей кого угодно, вплоть до авантюристов и мощных мафиозных структур. В этом еще одно каиново дело ленинизма.

Слово "офицер" происходит от латинского Оfficе, означающего, в смысловом переводе, управление. Немецкая энциклопедия определяет это слово, как "служебная степень с задачей обучения, воспитания команды, а также тактического и оперативного руководства на войне". Левая общественность, всегда изображала офицеров царской армии бездельниками, пропойцами, никчемными людьми. Впрочем офицеры не оставались в долгу, утверждая, что социалисты, кроме демагогии и слепого фанатизма, ничего дать не могли. На самом же деле, как мы видим из немецкого определения, на офицере, прежде всего, лежит воспитательная задача. Офицеру не надо "идти в народ", какую задачу ставили себе социалисты и "народники", офицер и день и ночь был с народом, одетым в военную форму. И кто, как не офицер, был истинным воспитателем и учителем, кто лапотника-новобранца превращал в грамотного солдата, разумного гражданина.

Причиной написания Архипелага ГУЛАГ и других антисоветских работ его ненавистники, как правило, считают наследственную классовую ненависть к социалистическому строю, поэтому с неё и начнём.

Часто приходится выслушивать мнение, что большевизм есть явление, еще совершенно неведомое истории человечества. Между тем оказывается, что у большевизма был свой предтеча, который, слив в своей собственной особе черты фанатика Ленина, хвастуна Троцкого и сладострастника Зиновьева, уже произвел сто лет тому назад опыт большевизма в государственном масштабе. Правда, это не был такой «планетарный» опыт, как тот, что произведен и еще производится над необъятной Россией, с разграблением целого колоссального государства, с миллионами замученных и с вымиранием целых областей.

2-й Кавказский корпус, в состав которого мы входили, закончил мобилизацию около середины августа (все даты по старому стилю). За несколько дней до посадки в вагоны к нам приехал корпусный командир, генерал- адъютант Мищенко, герой японской войны. Он умел говорить с солдатами, - его простые, но сильные слова достигали своей цели. По глазам наших пушкарей, по громовому «ура», которое раскатилось по рядам батарей, стоявших тесным каре, можно было видеть, что каждый не только решил исполнить свой долг защиты родины, но и исполнить его как можно лучше.

...

...

КПРФ, наконец, сообщила честно: культа личности не было, а генералиссимуса трогать нельзя – он ведь «принял с сохой, а оставил…». Ну что ж, давайте еще раз разбираться в природе советской индустриализации