Самая древняя и самая известная система отношений между церковью и государством есть система установленной или государственной церкви. Государство признает одно вероисповедание из числа всех истинным вероисповеданием и одну церковь исключительно поддерживает и покровительствует, к предосуждению всех остальных церквей и вероисповеданий. Это предосуждение означает вообще, что все остальные церкви не признаются истинными или вполне истинными; но практически выражается оно в неодинаковой форме, со множеством разнообразных оттенков, и от непризнания и отчуждения доходит иногда до преследования.

Знаменательное явление нашего времени — борьба церковных начал с государственными. Когда начинается борьба из-за начал духовно-религиозных, невозможно рассчитать, какими пределами она ограничится и какие элементы вовлечет в себя; до чего дойдет и где уляжется море страстей, взволнованное спором за убеждения и верования. В вопросах верования народного государственной власти необходимо заявлять свои требования и установлять свои правила с особливою осторожностью, чтобы не коснуться таких ощущений и духовных потребностей, к которым не допускает прикасаться самосознание массы народной. Как бы ни была громадная власть государственная, она утверждается не на ином чем, как на единстве духовного самосознания между народом и правительством, на вере народной: власть подкапывается с той минуты, как начинается раздвоение этого, на вере основанного, сознания.

Внешнее физическое воздействие как таковое не есть зло уже по одному тому, что ничто внешнее само по себе не может быть ни добром, ни злом: оно может быть только проявлением внутреннего добра или зла. Тот, кто нравственно осуждает внешнее, тот или совершает нелепость, прилагая нравственные понятия без всякого смысла, или же, сам того не замечая, он осуждает не внешнее, а внутреннее, которое, может, и не заслуживает осуждения. Так, имеет смысл сказать, что «свирепая мстительность есть зло», но не имеет смысла сказать, что «кровавый разрез есть зло». Точно так же имеет смысл сказать, что «ненависть, приведшая к отравлению, есть зло», но бессмысленно говорить, что «введение яда в чужой организм есть зло».

Мы идемъ по усадьбѣ; направо людскiя — бѣлѣютъ стѣны, ночникъ свѣтится въ окошкѣ — отдыхаютъ отъ дня работы рабочiе люди; молочная, гдѣ вечерами гудитъ сепараторъ, и скотный дворъ; все давно знакомое, давно привычное; и одинаково все стелетъ безбрежная ночь. Здѣсь когда то мы встрѣчали Костю. Онъ тогда былъ студентомъ, сидѣлъ въ тюрьмѣ за безпорядки и мы съ красными флагами бѣжали по этому полю отъ молочной. Какъ тогда чувствовалось! «Маша, помнишь, къ горлу подступали слезы, кажется — вотъ ѣдетъ герой, и мы тоже герои, бѣжимъ по этому клеверу какъ-то необычайно, сердце рвется къ великому. Хороша молодость!» Маша молчитъ. «Хороша, но была. Знаешь, братъ, все это было. А время себѣ идетъ… и ничего не остается отъ нашихъ съ тобой слезъ, и чувствъ… благородствъ».

Значит, если совесть наша будет чиста, то все существо наше будет светло. А чтобы совесть была чиста, для этого нужно усилие с нашей стороны: нужно зорко следить за мыслями нашими, и за каждым движением нашего сердца. Вот для этого нам и дано это внутреннее око.

Да поможет же нам Господь напрячь все свои силы, чтобы хранить его чистым. И тогда все заповеди Божий станут для нас радостными и возможными, ибо мы будем во свете.

Большой вклад в «неблаговоспитанность» дает и то, когда не останавливают детей и от всевозможных дурных привычек (кусание ногтей, копание в носу и множество других), возникающих и самостоятельно, и через переимчивость от взрослых неблаговоспитанных людей. Как надо быть осторожным во всех подобных случаях родителям и воспитателям! Сколько нужно внимания, умения, такта и тончайшего нравственного чутья, чтобы не дать чистым началам, которые начинаясь зерном в миллионы раз меньшим горчичного, вырастают в целые непроходимые дебри нравственной испорченности и неисправимости.

Передовые люди, основатели религий, на высотах созерцания сознавая, в системе вероучения, идею Божества и Его отношения к человеку, создают в применении к ней и формы культа, одухотворенные той же идеей. Но масса народная пребывает в долине, и свет чистого созерцания, озаряющий верхи гор, не скоро до нее доходит. В массе религиозное представление, религиозное чувство выражается во множестве обрядностей и преданий, которые с высшей точки зрения могут казаться суеверием и идолослужением. Строгий ревнитель веры возмущается, негодует и стремится разбить насильственной рукой эту оболочку народной веры, подобно тому как Моисей разбил тельца, слитого Аароном по просьбе народа, в то время когда пророк пребывал в высоком созерцании на высотах Синайских. Отсюда — доходящая до фанатизма, пуританская ревность вероучителей. 

Обладая такой непревзойденной ценностью, как суворовская «Наука побеждать», мы тем самым обладаем и совершеннейшей русской в. доктриной в ее идейной части. Учение Суворова мудро тем, что в нем выдвинуто на первое место духовное начало. В то время, как недавняя Великая война катастрофически снизила «мировую мораль, дав свободу грубо эгоистическим инстинктам, суворовская доктрина культивировала возвышенный тип человека-воина. Заглушая в последнем все низменное, она формировала черты «воина Христова» и тем всемерно гуманизировала войну. Позитивному мышлению, конечно, не понять нравственной красоты и духовной мощи суворовской школы!

Задача общественно-организованного психического понуждения сводится к укреплению и исправлению духовного самозаставления человека. И это относится не к человеку, уже сильному во зле (ему это не поможет), а к человеку, слабому в добре, но еще не окрепшему во зле. Для него – психическое понуждение, идущее со стороны и обращающееся к его воле, может и должно быть могучим подспорьем в деле самовоспитания. Конечно, идея добра и справедливости доступна и его опыту: ибо этот предмет сам по себе открыт всегда и всем людям; но испытание этого предмета, осуществляющееся в акте совести и очень часто дающее людям категорические указания, мало приемлемые для их личного самосохранения, – слишком часто остается отвлеченной возможностью и неосуществляемой способностью.

Задворками разбитых дач
Коней вторые сутки мучим, —
За мной вихрастый штаб-трубач
Качается в седле скрипучем.

Впервые услышанное слово «проскомидия» почему–то представилось мне в образе безгромных ночных молний, освещающих ржаное поле. Оно прозвучало для меня так же таинственно, как слова: молния, всполох, зорники и слышанное от матери волжское определение зарниц — хлебозарь!

Божественная проскомидия открылась мне в летнее солнечное воскресенье в запахе лип, проникавшего в алтарь из причтового сада, и литургийном благовесте.

Умоляю всякого русского, кто еще хоть малость сохранил веру в Бога и любовь к многострадальной и погибающей уже Родине, — умоляю всякого встать на защиту Церкви и России.
Собирайтесь, православные, по приходам около храмов ваших под руководством ваших отцов духовных и прочих благомыслящих людей.
А вы, отцы духовные, — заклинаю вас вашею иерейскою клятвою перед Богом, — встаньте истинными, добрыми и ревностными руководителями своих духовных пасомых христиан.
Собирайте их, учите, воодушевляйте на правое дело стояния за веру и Отчизну родимую...

Времена теперь изменились, но Церковь неизменна и непреложна. И в наше время, и на чужбине, мы можем черпать в ней тот же уклад жизни православной. Да, наша жизнь напряженна, работа интенсивна, темпы бешеные. И, может быть, не все мы можем исполнять физически, как исполняли наши предки. Но зато психологически мы можем и должны участвовать в струе жизни церковной. Посмотрите внимательнее кругом: даже некоторые инославные идут и принимают веру нашу, и ее уклад. Не обличают ли они этим нашу теплохладность?

Всегда было и есть теперь не мало людей, которые, стремясь проникнуть в будущее, пытаются определять точные сроки грядущих событий. И как ни многочисленны были самообманы и разочарования искателей сроков, жажда этого искания продолжает жить во многих человеческих душах, которые ни опытом прошлого, ни собственными пережитыми ошибками в этой области не вразумляются и не отрезвляются. Мне совершенно чужда потребность знать времена и сроки. Чужда, так сказать, органически. Я не имею вкуса к этим изысканиям. Но относительно этого предмета мы имеем авторитетнейшие наставления и в Слове Божием: «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти», – сказал Господь Иисус апостолам пред Своим Вознесением, в ответ на их вопрос: «не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю» (Деян.1:6-7).

Поэт на поприще слова должен быть, так же безукоризнен, как и всякой другой на своем поприще. Если писатель станет оправдываться какими-нибудь обстоятельствами, бывшими причиной неискренности, или необдуманности, или поспешной торопливости его слова, тогда и всякой несправедливый судья может оправдаться в том, что брал взятки и торговал правосудием, складывая вину на свои тесные обстоятельства, на жену, на большое семейство, словом — мало ли на что можно сослаться. У человека вдруг явятся тесные обстоятельства.

У нас не оценивают глубоко просветительского значения ручного, черного труда, а между тем оно громадно. Работая физически, вы ежеминутно имеете дело с материалом, то есть с материей природы и со всеми силами, заложенными в материю, со всеми ее законами, не перестающими действовать ни на одно мгновение. Не сводя глаз с материала и со своих инструментов, ощупывая собственными руками и взвешивая все изменения собственным мозгом, крестьянин проходил серьезнейшую школу природоведения. О свойствах материи и природы вообще он имел более живое представление, чем иной профессор, знакомящийся с материей из книжных формул.

Здесь на земле, подлинно мы ходим верою, а не видением, и жестоко ошибается тот, кто думает, что погасил в себе веру, и хочет жить отныне одним видением. Как бы высоко ни поставил себя над миром ум человеческий, он не разделен с душою, а душа все стремится веровать, и веровать безусловно: без веры прожить нельзя человеку. И не жалкий ли это обман, что человек, отвергая веру в действительное, в существующее, в то, что сказывается душе его реальной истиной, делает предметом своей веры теорию и формулу, ее чествует, ей, как идолу, покланяется, ей готов принести в жертву себя самого и целый мир в душе своей, и свободу свою, и всех своих ближних.

Сущностью той грани русского национального монолита, что носит название русской национальной военной доктрины, является превосходство духа над материей. Это превосходство бессмертного над смертным и ощущали русские канониры Цорндорфа, целовавшие свои пушки, прощаясь с ними навсегда, «и не отходя от них ни на шаг» в момент, когда их самих рубили латники Зейдлица — и когда немец на их месте бежал бы или сдался. С этим чувством вышел Румянцов с семнадцатью тысячами на двести тысяч турок в Кагульскую битву. Оно вдохновляло перо Суворова, набрасывавшего бессмертные строки «Науки Побеждать», вдохновило и меч его, светя его чудо-богатырям и в серенькое утро Рымника, и в знойные дни Требий, и в черном мраке альпийских ночей. Мушкетеры Милорадовича, егеря Дохтурова, гренадеры Котляревского, стрелки Юденича, ударники Корнилова — все они были движимы этим превосходством, ярким пламенем горевшим в их душах и в душах их вождей.

Сознавая громадное общечеловеческое и политическое значение процесса об убийстве Советского Представителя Воровского русским офицером Конради, считаю долгом совести для выяснения истины представить Вам нижеследующие сведения, проливающие некоторый свет на историю террора, ужаса и мук человеческих, свидетелем и жертвой которых приходилось мне быть в Крыму, в городе Алуште, Феодосии и Симферополе, за время с ноября 1920 по февраль 1922 года. Все сообщенное мною, лишь ничтожная часть того страшного, что совершено Советской властью в России. Клятвой могу подтвердить, что все сообщенное мною — правда. Я — известный в России писатель-беллетрист, Иван Шмелев, проживаю в Париже, 12, рю Шевер, Париж 7.

Когда в Сараеве погиб наследник трона,
А во Владимире был просто летний день,
На тучных пастбищах медлительного Дона
Стада черкасские отбрасывали тень.

Из Средней Азии тянулись караваны,
На дальнем севере звонил сосновый скит,
Дымили фабрики, маячили курганы,
Колеса дряхлые ворчали у ракит.