Режиссер: Игорь Смирнов
Сценарист: Андрей Можаев
Документальный фильм "И схлынут воды..." посвящён истории дворянской семьи Любощинских в постреволюционные годы, когда их дом в Москве сделался "ноевым ковчегом" для "бывших людей". Среди героев фильма - первый директор музея "Оружейная палата" Д.Д. Иванов, великий русский учёный В.И. Вернадский и др. В фильме принимает участие Н.А. Фокина-Кулиджанова.

Русский Север - Северная Страна Ригведы и Гиперборея Геродота - богатейшая историческая сокровищница России. Здесь на Приладожских землях русские основали несколько городов-крепостей, которые первыми встречали западных иноземцев. В истоке Невы на Ореховом острове в 1323 году внуком Святого князя Александра Невского князем Юрием Даниловичем была построена крепость, получившая название Орешек. Через несколько веков в устье Невы из островной крепости, поставленной царем Петром, поднялся новый столичный Град Святого Апостола Петра - Санкт-Петербург. Миру явился небывалый градостроительный ансамбль, состоящий из реки и двух городов в ее истоке и устье. Как река времени, текущая с Востока на Запад, Нева соединила в единую цепь Прошлое, Настоящее и Будущее России.

Беда была еще и в том, что революция 1905 года не научила ни российское общество, ни власть по-настоящему бояться «великих потрясений». Это было видно прежде всего по той необъяснимой радости, которая охватила так называемый образованный класс, когда жуткая стихия изначально бессмысленного русского бунта смела трехсотлетнюю империю, худо-бедно создавшую этому классу вполне приличные условия существования и даже обеспечившую весьма нешуточный экономический рост, который мог в ближайшие десятилетия превратить Россию в одну из богатейших стран мира. В преддверии революции было модно ругать царское правительство – найти, за что, было не так уж трудно. Но пришедшее ему на смену Временное правительство оказалось и вовсе беспомощным, не сумевшим защитить не только страну, но и само себя. Этот урок ниспровергателями всех сортов тоже оказался невыученным, как не выучили его и правители, заменяющие диалог с обществом нравоучительными монологами.

...

Богато иллюстрированная, популярно изложенная история Крымской войны (1853-1856) и обороны Севастополя (1854-1855).

Когда мы говорим о преступлении геноцида в отношении русских на протяжении всего двадцатого столетия, начиная с 1917 года и по наши дни, мы, естественно, не можем обойти вниманием события, происходящие в «национальных союзных и автономных республиках» бывшего Советского Союза. И в первую очередь это касается Чеченской республики, где наиболее ярко и выпукло проявилось «тесное и плодотворное сотрудничество» федеральной власти с местными сепаратистами в деле уничтожения русского населения в одном отдельно взятом регионе.

Социальные условия жизни россиян уничтожают биологический потенциал организма, заложенный еще при рождении. Каждое последующее поколение оказывается все более слабым. И вряд ли в ближайшее время удастся переломить эту крайне опасную тенденцию. К таким выводам пришли специалисты Института социально-экономических проблем народонаселения (ИСЭПН) РАН, на протяжении 35 лет внимательно следившие за всеми сторонами жизни нескольких тысяч семей в нескольких регионах.

Настоящая публикация — попытка показать трагическое величие Белого движения в лицах, причем в наиболее переломное время — последнее отчаянное сопротивление в Крыму и первое десятилетие рассеяния после исхода. Оно прошло под водительством одного из ярчайших деятелей отечественной истории — Петра Николаевича Врангеля — и обрело после его смерти явственные черты некоего символа: недаром одним из первых приказов Главнокомандующего бывшие вооруженные силы на юге России, остаток которых передал ему генерал Деникин, были названы Русской армией. И все же нельзя не сказать несколько слов о судьбе самой армии и ее вождя, а также о прошлом и настоящем семьи, из архива которой появились на свет Божий все нижеприведенные сведения.

Ясная заря над тихой площадью, где был чуть влажен песок, щебет птиц. Во всем утренний покой, а полковой батюшка читает напутственную в поход молитву. Институтский плац был полон молодых женщин и девушек с их матерями. Это были молодые жены и невесты, пришедшие прощаться. Никто из них не скрывал слез. У аналоя белой стайкой жались институтские сироты. Они рыдали над нами безутешно. Я помню бледное лицо молодого офицера моей роты Шубина, помню, как он склонился к юной девушке. Все эти дни Шубин носил куда-то букеты свежих роз, однажды мне даже пришлось посадить его под арест. Он прощался со своей невестой. Ему, как и ей, едва ли было девятнадцать. Его убили под Армавиром. Плавно запел егерский марш. Короткие команды. Мы пошли, твердо, с ожесточением отбивая ногу. Скрежетало оружие, звякали котелки. А мимо нас, как бы качаясь, уходила толпа, широкий песчаный проспект, низкие дома, длинные Утренние тени, тянувшиеся поперек улицы. Уходил наш последний мирный дом, земля обетованная, наша юность, утренняя заря...

История православной Церкви в Крыму в XX столетии насыщена трагическими событиями. После падения российской монархии на территории полуострова сменилось несколько политических режимов, каждый из которых по-разному выстраивал свои отношения с духовенством и верующими. При этом, несомненно, наибольшей враждебностью к православию характеризовалась политика советских правительств. За время Гражданской войны большевики занимали Крым трижды, и всякий раз установление "рабоче-крестьянской" власти сопровождалось жестокими репрессиями против священнослужителей, грабежами и осквернением храмов.

История православной Церкви в Крыму в XX столетии насыщена трагическими событиями. После падения российской монархии на территории полуострова сменилось несколько политических режимов, каждый из которых по-разному выстраивал свои отношения с духовенством и верующими. При этом, несомненно, наибольшей враждебностью к православию характеризовалась политика советских правительств. За время Гражданской войны большевики занимали Крым трижды, и всякий раз установление "рабоче-крестьянской" власти сопровождалось жестокими репрессиями против священнослужителей, грабежами и осквернением храмов.

Путевые люди — это прежде всего работящие люди, труженики! Мать любила это слово и часто повторяла его. Для них не скупилась ничем — отдавала, как говорится, последнее... Не ждала, когда к ней обратятся за помощью,— всегда первой предлагала себя, все свои возможности и силы. Все семьдесят восемь лет своей жизни мать не жила для себя, а всегда жила для людей, считая это чуть ли не единственным смыслом своей жизни.

Фигура этого предводителя революционного движения в России была настолько зловещей, что он удостоился прозвища - «демон революции». И даже сегодня мало кто решается дать положительную оценку деятельности Троцкого, который воплощал в себе все антинациональное, что было в российской революции.

В большевистском государстве даже мертвых не оставили в покое: и над ними надругательство учинили. Нет покоя живым... И нет покоя мертвым... Для живых — нет жизни. Жизнь на каждом шагу омрачается страданием, {295} попирается смертью. Жизнь превращена в грандиозное клад­бище... Для мертвых — нет покоя: нет могил, нет крестов, нет кладбища. Стираются с лица земли всякие знаки воспоминания о мертвых—род­ных и предках... Поэтому так трагически-парадоксально звучит тревожная пере­кличка между живыми и мертвыми. В колхозной частушке живые обращаются к своим мертвым пред­кам с мольбою: «Вставай, батя, Вставай, дедка: Нас тут гробит Пятилетка!... » Живые взывают к мертвым: «Вставайте, мертвые: живые по­гибают!... » А колхозное кладбище, всем своим опустошенным, оплеванным видом, от лица мертвых предков отвечает на это: — От ваших мук, от ваших стонов душа болит... Но не завидуйте мертвым и не помышляйте о смерти: на кладбище нет ни места, ни покоя... Смерть — даже смерть! — не дает теперь никакого успокое­ния...

Интеллигентный человек в современной России, как правило, с благоговением относится к русскому дворянству. Это – дань историческим заслугам сословия русского всеевропейского человечества, создавшего уникальную культуру. Дворянская культура представляется единственно возможной и потому считается культурой подлинно русской. Критика дворянской культуры кажется посягательством на русскую культуру как таковую, на саму Россию. Но тот непреложный факт, что цветущая и непревзойдённая русская дворянская культура XVIII и XIX веков повинна в катастрофе XX века, заставляет критически переосмыслить содержание и сущность этого феномена.

1937-1938 годы стали последними для крестьянских поэтов. Их нерасторжимая связь одновременно с землёй и Небом, от которого несмотря на временные помрачения, отступления, не отрёкся ни один из них, сама по себе стала для них расстрельным приговором. Ведь целью большевизма было уничтожение русского мира, сердцевины его, души – Церкви, деревни, как носительницы патриархальных традиций, первоосновы Руси, всего самого сильного, чистого, жизнеспособного, самостоятельного, всего, что могло сопротивляться сатанинской машине. Русская поэзия, таким образом, обречена была плахе.

После очередной затяжки, Борисыч выдаёт нам:

- Вот вы мне скажите, почему они воруют?

- Алексей Борисович, вы про кого, кто ворует? - спрашивает его Албанец.

- Да в том-то и дело, что все. Почему они все воруют? Чего им не хватает? - снова спрашивает нас комбриг.

- Борисыч, а сейчас никому нельзя верить, время такое, - говорит Мозговому Песня.

- А кому мне тогда верить? Почему, когда мне дали миллион, я его потратил на бригаду, а не себе в карман положил?

- Вот поэтому именно вы наш комбриг, а не кто-то другой, - вступаю я в разговор.

- Ну да, я комбриг. Вот, только для чего я тут жилы рву? Кому это всё надо? Может плюнуть на всё и уйти в монастырь? Как считаешь, Саш? - обращается он к Песне.

- В монастырь-то мы всегда успеем.

Люди борьбы, политики, войны, как Димитрий, Калита, Олег, нередко к концу жизни ощущают тягость и усталость. Утомляют жалкие дела земли. Страсти расшатывают. Грехи томят. В то время многие князья на старости и вблизи смерти принимали схиму — крепкий зов к святому, после бурно и греховно проведенной жизни.

Не совсем ясно, были ли, при жизни Сергия, у обители его жалованные села. Скорее — нет. Считается, что запрета принимать даренья он не делал. Запрещал просить. На крайней же, францисканской точке (ее не выдержали сами францисканцы), видимо, и не стоял. Непримиримые решения вообще не в его духе. Быть может, он смотрел, что «Бог дает», значит, надо брать, как принял он и повозки с хлебом, рыбою от неизвестного жертвователя. Во всяком случае, известно, что незадолго до смерти преподобного один галичский боярин подарил монастырю половину варницы и половину соляного колодезя у Соли Галицкой (нынешний Солигалич).