Уже в царствование Людовика XVI поглощенная внутренними смутами великая представительница латинской расы постепенно закрывала глаза на внешний мир. С началом же революции политический кругозор французского правительства окончательно вошел в пределы собственной страны, и все помыслы новых правителей сконцентрировались на упрочении республики и проведении социальных реформ. Шире и серьезнее этого домашнего дела для них не было ничего, а поэтому и замыслы Англии истолкованы были ими по-своему. На подступавшие к границам Франции коалиционные войска они смотрели как на своего рода резерв, двинутый эмигрантами и опасавшимися за свои троны королями для поддержки многочисленных врагов республики, находившихся внутри государства.

«Если ваш Бог существует, покажите нам его! Где он? Где обитает? Где место его? Нигде! Ни один микроскоп не обнаружил его. Ни из одной подзорной трубы его не увидеть. Поэтому не лучше ли прекратить подобные толки». На столь вызывающий вопрос следует непременно дать ответ — ответ простой, ясный, научный и точный. Мы достаточно долго медлили с ним.

Монархию иеромонах Серафим понимал подобно святителю Иоанн Златоусту и праведному Иоанну Кронштадтскому как власть, установленную самим Богом и играющую в мiре роль апокалиптического «удерживающего»: «То, что удерживает появление в мiре антихриста, этого человека беззакония и анархии, последнего и самого могущественного противника Господа Иисуса Христа и Его Церкви, — по учению святителя Иоанна Златоуста и других Отцов Церкви, — это законная власть, выраженная и символизированная римской империей. Эта идея нашла себе высшее воплощение в христианской империи: сначала в Византии, когда Константинополь был Вторым Римом, а затем в православной русской империи, когда Москва стала Третьим Римом. В 1917-ом году «век Константина» пришел к концу, православная империя была разрушена – и мiр, начиная с Москвы, был брошен в век беззакония и атеизма (а в церковной жизни – и апостасии), каковых еще не было видано.

Ради общей пользы считаем долгом обратить внимание тех, кому о сем ведать надлежит, что на московских улицах существует особого рода беспорядок, не только препятствующий удобному сообщению, но и подвергающий проезжих и проходящих по улицам положительной опасности. Можно подумать, смотря на многие московские улицы, что они предназначены вовсе не для проезда, а разве для удобства преимущественно лавочников, а частью домовладельцев. Подъезжающие к лавкам возы (например, на Смоленском рынке, по всему Арбату и других подобных местностях), равно легковые и ломовые извозчики, становятся так, как никто не становится ни в одном городе мира, а именно: не гуськом вдоль тротуара, но поперек улицы и часто с обеих сторон ее1. Последствия такого невероятного обычая очевидны. Узкое пространство, остающееся между стоящими поперек возами, недостаточно для свободного сообщения; едва и обыкновенные экипажи, встречаясь, могут разъехаться. Но совершенное бедствие, если навстречу попадутся тяжелые возы или, что еще хуже, порожняки, которые навеселе скачут сломя голову на разнузданных лошадях, не обращая ни малейшего внимания на то, что задевают и экипажи и пешеходов; если кого и свалят, кому колесо, кому ногу сломят, то они, порожняки, уверены, что всегда успеют ускакать, прежде нежели их поймают. Напрасно хожалые, хотя изредка, вскрикивают, чтоб возы и экипажи держались правой стороны: требование весьма разумное, но материально неисполнимое, когда улица загорожена поперек стоящими возами.
 

Такой повязанной пленницей была Церковь при большевиках, что освобождение могло нести, казалось, лишь одну радость. Первые шаги – так и виделись, неомрачённо светлыми. Но и для освобождённой Церкви – переход не мог оказаться прост, как и для всей России.
 

Сопровождая туристов по бывшему храму, а ныне «Музею религии и атеизма», «показывая атеизм», гиды несут о религии невесть что. Встает вопрос: что чем тут «определяется»? «Бытие» ли этого гида определяется его «сознанием», или его «сознание» бытием? Вернее сказать, что его бытие и сознание одинаково определяются небытием. Да, небытие (призрачное бытие) тоже способно «определять сознание» человека, как и божественное Бытие. «Кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф. 12:30; Лк. 11:23). Кто не живет истинным Бытием, проваливается в ложное, растворяется в призрачном. Растворение в призраках, – путь людей, избравших абстрактное и фантасмагорическое понятие материи, как изначального бытия, откуда всё происходит, и откуда будто бы рождается человеческое сознание.

В том, что он таков, каков есть, не его вина: скорее, это бремя естественной предрасположенности. Но мы, иные, должны отвечать за то, что он остается таким, какой есть. Разумеется, нелегко расширить кругозор материалиста и облагородить его душу; тем не менее это надо сделать. «Существует только материя и ничего, кроме материи!» Это тупик, в который он попал и где ему так приятно, что он хотел бы затянуть в это тупиковое мировоззрение все человечество: так как оно кажется ему настолько простым, настолько само собой разумеющимся, настолько «все объясняющим», что он не может постичь, почему мы, иные, не хотим согласиться с ним; «не хотим» — категорически.

Кажется, изложение уже давно требует уточнить: кого мы понимаем под словом «русские». До революции слово это употреблялось как соединённое название трёх восточно-славянских народов (великороссов, малороссов и белорусов). После революции – взамен упразднённых великороссов. (Отупение в собственном языке уже давно увело нас от выразительных слов «руссы», «русичи», а именование «великороссы» нам теперь и не по шапке). По содержанию же мы понимаем под этим словом не непременно этнически русских, но тех, кто искренно и цельно привержен по духу, направлению своей привязанности, преданности – к русскому народу, его истории, культуре, традициям.

Отцы и братие! Развернувшаяся на необозримом пространстве нашего Отечества страшная война согнала миллионы мирного населения с их родных мест. Бегут из местностей, объятых военным пожаром, люди, побросавши все свое достояние, нередко кто в чем оказался в момент своего бегства от нагрянувшего врага. Натерпелись эти люди у себя на местах, давно пребывая в постоянном страхе за ближайшее будущее. Еще более натерпелись в пути своего бегства. Терпят и теперь, когда выходят, например, в пределах нашей Пермской епархии. Поставьте всякий себя на их место, и в ужас придете, да исполнитесь и жалости к сим несчастным и запуганным людям.

Мы знаем из истории культуры, что в далекой дохристианской древности в древней Греции были многие мудрые философы и ученые; был гениальный философ Платон, был его ученик, не менее гениальный – Аристотель. Так вот известно, что гениальный ученик гениального учителя в своей философии пошел своим собственным путем, и став уже самостоятельным мыслителем, сплошь и рядом возражал своему великому учителю. А когда его спросили: «Аристотель, почему же ты своему учителю возражаешь? Ты с ним не согласен?» Аристотель дал свой знаменитый ответ: «Платон мне дорог, но истина дороже».

Шапка-мурмолка, кепи и тому подобные вещи гораздо важнее, чем вы думаете; внешние формы быта, одежды, обряды, обычаи, моды -- все эти разности и оттенки общественной эстетики живой, не той, т. е. эстетики отражения или кладбища, которой вы привыкли поклоняться, часто ничего не смысля, в музеях и на выставках, -- все эти внешние формы, говорю я, вовсе не причуда, не вздор, не чисто "внешние вещи", как говорят глупцы; нет, они суть неизбежные последствия, органически вытекающие из перемен в нашем внутреннем мире; это неизбежные пластические символы идеалов, внутри нас созревших или готовых созреть... Конец петровской Руси близок... И слава Богу. Ей надо воздвигнуть рукотворный памятник и еще скорее отойти от него, отрясая романо-германский прах с наших азиатских подошв! Надо, чтобы памятник "нерукотворный" в сердцах наших, т. е. идеалы петербургского периода, поскорее в нас вымерли. Sapienti sat!

Господь говорит: «доколе Я в мире, Я – свет миру», – этим Он говорит, что наш долг – светить другим. А между тем, мы сами ходим во тьме, не только уж не светим другим, поэтому мы должны обращаться к Господу, просить у Него помощи, потому что мы, как бы сильны ни были, какие бы преимущества не имели, мы все-таки без Бога – ничто; и потом у нас великое множество грехов и потому сами мы не можем достигнуть того, чтобы светить и согревать других. И Господь зовет нас в Свою Церковь и говорит: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы», – перестаньте надеяться на свое я, ищите помощи у Меня. В такое время тяжелое можно ли говорить, что смерть далека от нас, нет... ко многим из нас [она] очень и очень близка. Так спешите же исполнять свой долг, к которому призвал вас Господь, потому что, как Он Сам сказал, когда наступит ночь, тогда никто не может делать; всему, что мы ни делали доброго или злого, – всему конец. Поэтому спешите понять, в чем ваш долг, который мы должны исполнять со страхом и трепетом, какой вам дан талант от Господа.

С давних пор известное, но не стареющее наблюдение: стоит нам, мужчинам, остаться в своем кругу, особенно если мы приглашены на вечернюю пирушку или сидим за нашим «постоянным столом», развлекаясь, чтобы прогнать скуку, — как уровень нашего общения начинает колебаться и снижаться. Один рассказывает о курьезе; другой пытается превзойти его в курьезности, и посмотри — всем уже хочется анекдота; все рвутся взять слово, у всех есть «что-то на сердце», что, собственно, никакого отношения к сердцу не имеет; за умным анекдотом следует глупый, за соленым — пресный, анекдоты сменяются непристойностями и, наконец, скатываются на такой уровень, что, расходясь по домам, а особенно на следующее утро, все полагают, будто при этом незримо присутствовала некая злая Цирцея,[17] околдовавшая и лишившая «их всех» достоинства, подобно тому, как она поступила с легкомысленными спутниками мудрого Одиссея.
 

Среди грозных событий времени судил мне Господь ныне вступить на высокую кафедру святителя Пермского Стефана. Там, на западе, давно уже собирались на нас багровые тучи. Дальнозоркие и прозрительные люди давно предупреждали опасность для нас от них и советовали не верить заманчивой красоте причудливых очертаний внушительного вида этих западных туч. Им не верили, а правда оказалась на их стороне. Прикрывавшийся дружбою коварный и хищный враг сбросил маску и оказался подлинным злейшим врагом нашим и веры нашей православной, хищнически устремившись на наши вековые святыни. И началась эта если пока не мировая, то европейская война, которая братской кровью зальет землю по преступному желанию двух немецких властителей – одного выжившего из своего хитрого ума, а другого и вовсе безумного от своего гордого величия.
 

Разумеется, национальный характер не остаётся вечно постоянным. С течением веков, а когда и десятилетий, он меняется в зависимости от окружающей среды и питающего душу ландшафта, от происходящих с народом событий, от духа эпохи, особенно резкой в изломах. Менялся и русский характер.
Наша Смута XVII века хотя и рассвободила к разбойным и жестоким действиям какую-то динамичную прослойку народа, особенно казачество, но не раскачала народных нравственных основ, сохранившихся здоровыми.

Много раз мы с вами слыхали, читая в Святом Евангелии, о том, как Господь наш Иисус Христос – Источник беспредельной и могучей силы, творивший чудеса проявлением и действием этой силы, связывал с верою тех, кто Его просил о помощи. Повторяю, не один раз, а много раз мы это видим в Евангелии. Просит сотник Спасителя об исцелении его отрока, просит с глубокой верой, с такой, что Спаситель, как сказано в Евангелии, удивился, и ему сказал, как всем: «иди, и, как ты веровал, так будет тебе» (Мф. 8:13). И отрок исцелел. Сказал Господь жене грешнице-хананеянке: «жено, велика вера твоя, пусть будет тебе, как ты просишь» (Мф.15:28). Также мы с вами вспоминали о том, как в одном городе Господь не вере удивился, а удивился неверию их, и добавлено там, что Он не мог совершить там никакого чуда. Так в Евангелии и сказано. Ведь не оскудела же сила Всемогущая у Того, Кто весь мир носит глаголом силы Своей! Тут дело в том, что Господь, как сказано, связывал действие Своей чудотворной силы с верою просивших.

Лев Тихомиров является, без сомнения, самым крупным из идеологов русской национальной идеи; никто другой не обрисовал и не обосновал её с такой полнотой, ясностью, логичностью, убедительностью и в то же время объективностью и беспристрастностью, как он. Предлагаемый вниманию читателей труд Льва Тихомирова - "Единоличная власть, как принцип государственного строения", дающий, по признанию самого автора, "очерк тех же идей" какие развивает "Монархическая Государственность", но в более кратком и простом изложении.
Настоящее издание принесет пользу национально или монархически настроенной части русской общества, всякому, кто пожелает себе уяснить по объективному источнику основные принципы государственного устройства, увеличит недостающую нам политическую сознательность, то есть понимание тех законов, которыми живет человеческое общество и государство.

Беседовали ли вы с латинским ксендзом о соединении церквей? Я имел неудовольствие беседовать с четырьмя в недавнее время. Все они принадлежали к разным народностям, были далеко неравного возраста и иерархического положения, но все, подобно кукушкам, повторяли одни и те же слова в удостоверение того, что преступная уния непременно осуществится. Они при этом устремляли стеклянный взор куда-то вдаль и, приподнимая указательный палец, твердили по латыни: «и будет едино стадо и един пастырь» (Иоан. 10,16); «да будут вси едино, якоже ты Отче во Мне и Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут» (Иоан. 17, 21). Эти же слова в подобном же извращении можете встретить и во всехъ почти статьях русских латинофилов; но совершенно в противоположном направлении извращают их протестантские теолого – пантеисты и их русские последователи.

Его не трудно узнать именно по чувству собственного превосходства, переполняющему его. Он же «единственный», «непревзойденный», он выше толпы. Он старается подняться над ней, создать дистанцию между собой и ней. Он — человек с положением. Он непрерывно старается дать нам почувствовать, что он снисходит до нас, серых людей толпы: он снисходителен, он терпит нас, он старается извинить нас за то, что мы так вульгарны, недостаточно прилично одеваемся (немодно! неряшливо! неуклюже!), что наш стиль жизни банален, что мы не в состоянии проявить понимание к «изысканности» «высшего света», избранных. Все это он нам и простил бы, но при условии, что мы станем им восхищаться; если же это произойдет, он попытается скрыть свое легкое отвращение.

Тогда, перед выносом к солдатским рядам из собора иконы, шел перезвон. Сперва звучали слабые колокола тонкими голосами, потом звуки, нарастая, делались крепче, сильней, слышен был каждый колокол, надтреснутый или серебристый. Ударили в средний - глуховатый, торжественный звук, и снова переход, а над собором, в голубом небе, безвольно идут белые русские облака. Но вот тяжелая дрожь, сливаясь, течет с широких колокольных краев на головы, площадь, из соборных дверей повалила толпа, выносят хоругви, вот медленное и сладостное дыхание соборного хора, бородатые священники в бархатных камилавках, дьякона, мальчики в ангельских золотых стихарях медленно сходят, приподнимая длинные полы, и все течет из собора на площадь, где жарко дышит толпа, где, не теряясь в толпе, стоит готовый к отправке запасной батальон, солдаты с обнаженными головами.