Замечательное явление нашего времени представляет несущееся отовсюду отрицание Церкви со всеми ее догматами и установлениями, соединенное с проповедью христианства без Христа. Никем не призванные учителя разных толков, объединяясь лишь в отрицании, проповедуют с ревностью, доходящею до фанатизма и до глумления над всяким возражением, туманное, не приведенное в систему, но повелительное применение к жизни начал, произвольно извлеченных и произвольно истолкованных из Евангелия, но вместе с тем отрицают Евангелие во всей его целости и отрицают вместе с Церковью главу Церкви - Иисуса Христа - Богочеловека.

Как в природе изо дня в день солнце восходит, поднимается в зенит и заходит, так и в Церкви, в ее богослужебном круге, в течение года друг за другом следуют: предпразднество, затем зенит - самый праздник, затем заход - попразднество и, наконец, - отдание праздника. Этому порядку и должен бы следовать каждый православный христианин в своей духовной жизни. Он должен жить, переживать вместе с Церковью эти события, праздники.

Если бы русскому народу, в момент вступления его на поприще всемирной истории, был предложен тот же вопрос: «Мир ли приход твой?»; если бы русской идее в момент, когда она засияла во всем блеске, сознанная народом и возвещенная миру покойным Государем, был предложен тот же вопрос: «Мир ли приход твой?», – то с полным правом на эти вопросы русский народ, опираясь на все свое прошлое, мог бы отвечать: «Мир! Для жертвоприношения Господу пришел я; освятитесь, возвеселитесь ныне со мною, идите к жертвоприношению»... Да, русская идея воистину на челе своем имеет огненными словами начертанную надпись: «Слава в вышних Богу, мир на земле, благоволение в человеках». Вот почему, чуждая национальной гордыни, хищничества и насилия, не опасна, не гибельна она ни для каких племен, с которыми она велением исторических судеб, т.е. волею Божией, соприкасается. Это не значит, конечно, что русское в ней слилось с нерусским и, обезличившись, перестало быть самим собой. Напротив, в лице почившего Государя мы видим именно торжество русского самосознания. Смирение народа не есть отречение от своей личности, и широкое христианское отношение ко всем окружающим не есть потеря своей духовной физиономии. Безродные шатуны никогда не были и никогда не будут великими в истории; они везде – только обуза человечества. Поэтому русская идея, являясь широко-человечной, тем более остается русской, и в нравственно-религиозной основе находит свою характеристическую черту и существенный признак.

Не дар ли оно богов, которые порою сочувствуют нашей тоске? Или оно лишь случайный сквозняк в пашен чердачной каморке? Безобидный и радостный порыв в танце жизни или чреватая последствиями ветреность неполноценного человека? Цветение невинности или дорога в вину? Возможно — все вместе? Легкомыслие — род свободы, получаемой путем душевного стряхивания приобретенного бремени; свободы, достигнутой не силой, покорением и властью, а скорее — отсутствием проблем. Задачи не разрешаются, но делается вид, будто их вообще не существует. Легкомысленный убегает в свободу, он закрывает глаза и грезит, что он свободен. От чего?

Были ли вы когда-либо счастливы без улыбки, без с улыбкой сказанного друг другу «да»? Тем не менее счастливыми нас делает не всякая улыбка… Стоит лишь вымолвить слово «улыбка», и каждый тут же представляет себе милое, приветливое лицо с несказанным выражением здоровья и доброжелательности. Искра счастья — для себя и для других. Пусть хотя бы немного облегчения, утешения, а может быть, даже любви… Так бывает порою. Но так бывает далеко не всегда.

Ясным солнечным зимним днем, 11 февраля 1918 года, уже под вечер, я с женою и есаулом Кульгавовым, на двух извозчичьих санях, нанятых в Новочеркасске за пятьсот рублей, подъезжал к станице Константиновской. Красное солнце тихо склонялось за Дон, но мороз не усиливался, а все был такой же ровный, спокойный, дышащий дыханием степи, снегом покрытой, белой, чистой, точно умывшейся. В памяти стояло последнее свидание с Атаманом Назаровым. Это было вчера. Я только что вышел из маленькой своей квартиры в подвале, в Новочеркасске, когда меня нагнал казак с запиской. Атаман просил меня к 9-ти часам в помещение областного правления. Посмотрел на часы. Уже время идти — пешком только-только дойду. В областном правлении на Платовском проспекте было грязнее, чем все эти дни, по лестницам и коридорам валялись бумаги, солома, ящики, но людей толпилось меньше, и те, кого я встречал, смотрели не на меня, а как-то мимо, хмуро и косо. Атамана Назарова я застал в маленькой комнате подле зала заседаний. Там тоже было насорено, валялись зеленые и красные бандероли от кредитных билетов, стояли в углу деревянные ящики. В комнате, кроме Назарова, были Походный Атаман Попов и его начальник штаба, полковник Сидорин. Они сейчас же вышли, и мы остались вдвоем. Невысокого роста, стройный, красивый, в одних рыжеватых усах, с коротко остриженными волосами, в неизменном своем полушубке, крытом серым сукном с золотыми погонами, Назаров был чем-то взволнован, как будто куда-то спешил.

Ликовать ли нам сегодня или скорбеть душою, братия? Ускорить ли радостно биения сердца, или, наоборот, уйти во мглу грусти? Торжествовать ли торжеством Усопшей, или же кручиниться собственною кручиной? Уснула кроткая Заступница наша, ушла тихая Утешительница скорбей. Уплыло в синие дали Белоснежное Облачко. Кто умирит зной жизни? – Обольемся же слезами вместе с Учениками Господними. Оплачем свое горе. С Богом ныне Чистая Дева, прославлена Христом Царица Небесная. В горний мир, в лазурь светлую восхищена «Высшая Ангелов и Архангелов». – С трепетом сердца повторим за Апостолами иступленно-ликующее «аллилуиа!»

Эту притчу трудно не понять, поняли ее и те, к кому она прямо относилась – враги Христовы. Здесь прямое предсказание о том, что сделают они с Сыном Божиим, Единородным, Возлюбленным, Которого выведут из виноградника – Иерусалима и потом Его предадут злой смерти грешников, страшной казни. Эта притча, прежде всего, конечно, относилась к израильскому народу, к его духовным вождям – руководителям, которые не делали того, что должны были делать. Но когда мы эту притчу читаем, то она, конечно, и для нас имеет огромное назидательное и устрашающее значение. Прежде всего, для нас, грешных, служителей престола Божьего, ибо каждый из нас, читая эту притчу, где Господь говорит, что будут злой смерти преданы те делатели, которые не исполнили своего назначения, то каждый служитель престола Божьего тут со страхом оглядывается на себя, зная, что эта притча в этом месте и ему угрожает.

Бегство чувствительных дворян из деревни задолго до отмены крепостного строя обезглавило народ и разорило одинаково и барина, и мужика. Те же писательские вопли о "рабстве" народа русского приучили другую часть дворянства - с крутым характером - думать, что их крепостные действительно рабы, стало быть, к ним допустимы жестокие отношения, как к рабам. Преувеличенный либерализм, как все фальшивое, оказал плохую услугу народной жизни. Писатели не либеральные и, что замечательно, величайшие из наших писателей - Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Крылов, Достоевский, Лев Толстой, Гончаров - никогда не понимали крепостного состояния как рабства, хотя некоторые из них, например Грибоедов и Тургенев, и протестовали против жестоких его извращений.

В современном мире есть большая беда, а именно: оторванность человека от корней. Люди блуждают, носимые ветром судьбы, как блеклые листья, нигде не закрепляясь, ни с чем не срастаясь, нигде не оседая, нигде не становясь верными, как внешне, так и внутренне.
 

Армию называют великой молчальницей — «La grande muette». Ибо армия есть только покорное орудие в руках правительства, слепо и безоговорочно исполняющее все его предписания. Но эта великая молчальница говорит самым громовым голосом — голосом пушек и пулеметов; самым страшным языком — языком смерти. Она убеждает самым жестоким способом — способом крови. Как же высоко должно быть воспитание Армии, из каких рыцарственных элементов она должна состоять — для того, чтобы иметь право переступать через кровь; для того, чтобы быть готовой отдать все — покой и уют, семейное счастье, силы, здоровье и самую жизнь во имя Родины, во имя ее спасения и блага. Армия должна защищать Родину от врагов, от всяких врагов — «внешних и внутренних». Она должна отстаивать неприкосновенность границ государства, обеспечивать в стране мирную жизнь, оборонять Родину от порабощения извне и от унижения и разорения внутри. Если минувшая война была сурова — если она поставила под удар миллионы людей, никогда не готовившихся к войне, то грядущая война (а она придет, рано или поздно!) будет еще более жестока…

При творении мира Бог рек: «Сотворим человека по образу... и подобию нашему». Образ Божий в человеке проявляется в его умственных способностях, в его власти над природой, в его мощи, в его способности творить. Подобие Божие в нем заключается в его нравственных совершенствах, в духовных стремлениях, в возможности достигнуть святости. Образ и подобие Божии, по которым были сотворены наши прародители, полностью отражались в них до грехопадения. Грех же нарушил одно и другое, хотя не совершенно лишив их человека. Остался в человеке ум и все прочее, что являлось образом Божиим, но для развития их надо употребить большие усилия, которыми лишь в малой степени достигается то, что вначале получили прародители полностью. Осталось в человеке в некоторой степени стремление быть подобием Божиим, хоть иногда до неузнаваемости он падает.

Многие из военных мыслителей полагают, что своим нынешним могуществом Англия обязана, прежде всего, своему стратегическому положению. Действительно, расположенная вблизи материка территория этого государства представляет собою природную крепость, чудовищные водяные рвы которой и подвижные стены флота всегда были надежной преградой для вторжения в нее континентальных народов. Об эту преграду разбились усилия Филиппа II, Шуазеля и Наполеона. И все же мне кажется, что как первенствующая роль в крепости принадлежит искусству коменданта и энергии гарнизона, так и первенствующую роль в Англии играют не оборонительные свойства Британских островов, а деятельный характер английского народа и изумительные военные способности правящих его классов.

О несправедливости говорят и пишут с древних времен — возможно, с тех пор, как человечество вообще научилось говорить и писать. Что же она такое, все еще не ясно. Очень непросто прийти к согласию в этом вопросе, поскольку в данном случае спор сводится к практическим результатам в перспективе и никогда не ведется с достаточной долей «незаинтересованности». Каждый хочет, чтобы с ним обошлись «справедливо», и жалуется на «несправедливость»; однако пытается так истолковать справедливость, чтобы сразу же стала очевидной явная несправедливость по отношению к нему. И каждый обладает достаточным самомнением, чтобы судить «справедливо» об отношении к другим людям, и совсем не замечает, что другие возмущаются его мнимой «справедливостью». Так проблема искажается страстями и окутывается предрассудками; целые поколения застревают в этих предрассудках, и замечаешь порой, как само слово «справедливость» вызывает язвительную улыбку.

…По площади, разгоняя толпу, проехали два конных жильца. И сейчас же вдали раздались мерный, рассыпчатый треск литавров и трубные звуки. Костя повернулся им навстречу. Народные толпы расступились широкою улицей и, сколько глаз хватал, до ворот Китай-города видна была сплошная волна входившей в город конницы. Яркими блесками сверкали обнажённые сабли и бердыши, вспыхивали пламенем копья и наконечники стрел, порой над ними взмётывались золотыми огнями поднятые трубы и тогда гремели призывом их медные голоса. Как-то сразу надвинулась на Костю и Павла Рябинина красно-белая стена трубачей.

В сегодняшнем Святом Евангелии, братие, мы слышали назидательнейший урок для нашей жизни. Церковь предложила нам притчу Спасителя о милосердном царе и о безжалостном заимодавце (Мф.18:24–35). Господь в притче сказал: у одного царя был должник, который был должен ему 10.000 талантов. Талант это древняя, очень большая денежная единица. Талант был около тысячи рублей, но не на наши здешние, а на наши старые русские деньги, как тогда считалось. Поэтому сумма была огромная – два с лишним миллиона. От должника требуют, чтобы он заплатил долг, но ничего у него нет, чтобы заплатить такую громадную сумму, такой большой долг. Поэтому его господин повелевает продать его и его семью, чтобы хоть что-то выручить. В ужасе от такой участи несчастный должник падает ниц перед государем и говорит: «Господин, дай время мне, и я все тебе отдам». Ясно, что это был только голос отчаяния, потому что сколько бы он ни бился, все равно такого долга он отдать не мог. Это был вопль ужаса. Государь смилостивился над ним и не то, что дал ему отсрочку, а просто простил ему весь долг.

Подобно тому, как каждая нормально растущая семья не может все время существовать на одном и том же участке земли, так и каждый нормально растущий народ не может довольствоваться все той же, когда-то занятой его предками территорией, и, по мере размножения, вынужден стремиться за пределы своих первоначальных владений. Эта земельная нужда, давшая в свое время пастушеским народам Азии толчок массовому переселению в Европу, заставила их потом, уже в качестве хлебопашцев, продолжать свое движение и далее к западу. Едва открыт был Новый Свет, как наиболее предприимчивые и жаждавшие простора западноевропейцы поплыли за Атлантический океан и положили основание Новой Испании, Новой Португалии, Новой Голландии и Новой Франции.

Зияющая расщелина образовалась в современном мире. Ее начало простирается далеко в XIX век. Ее истинной глубины, кажется, еще долго не достигнуть. Нельзя не замечать ее по слепоте или близорукости; скорее подобает обозреть ее спокойно и решительно. По одну сторону расщелины стоят люди, отстаивающие свое достоинство, серьезно и свято относящиеся к своей чести; по другую — люди, презирающие честь как «буржуазный предрассудок», воспринимающие и трактующие бесчестие как основу жизни. Два непримиримых противоречия, два мировых лагеря, связанных друг с другом, как «да» и «нет», как жизнь и смерть, как созидание и разрушение. Ибо бесчестный скатывается в пропасть.
 

Его поймали с поличным. Окровавленный нож, кривой и острый, был у него в руке и он его бросил, когда его схватили цепкие руки солдат; толпа нависла над ним и выволокла на широкую площадь, освещённую электрическим фонарём. Убийца солдата, метким и ловким ударом большого кривого ножа распоровший ему живот, оказался невысоким, коренастым человеком, сильным, — трое рослых солдат едва могли его удержать, когда он вырывался, — мускулистым и ловким. Тёмное, загорелое и грязное лицо имело небольшие чёрные усы и чёрную бородку, волосы были коротко острижены и глаза, чуть косые, горели недобрым огнём. Он одет был в старую солдатскую шинель и папаху искусственного барашка. На шум драки, на крики толпы прибежал с вокзала наряд красной гвардии и матросов и плотною чёрною стеною окружил пойманного. Пойманный знал, что его сейчас разорвут на части или, в лучшем случае, расстреляют, но он был совершенно спокоен. Только дыхание после борьбы было неровное.

За сегодняшней Божественной литургией мы с вами слышали повествование о том, как Христу Спасителю один отец привел своего сына, который болел тяжким недугом беснования. Причем, отец сначала привел его к апостолам, но апостолы, которые многих таких больных исцеляли до этого, однако, этого исцелить не могли, изгнать злого духа не могли из него. Когда отец привел своего сына и обратился к Господу, чтобы Он исцелил и сказал, что ученики не могли этого сделать, то именно евангелист Матфей сохранил нам гневное и скорбное восклицание Спасителя, подобно которому в другом месте Евангелия мы не находим: «о, род неверный и развращенный! доколе Я буду с вами? доколе Я буду терпеть вас? » (Мф.17:17)!