Дни наши − черные. Народы на распутьи. Чувствуется тревога всюду − куда идем? Ждут перемен и потрясений. Падает сила права, бестыдство уже не прячется под маской. Узнали мы много-много; повидали, можно сказать, историю: цену международной нравственности знаем, «братство народов» знаем… − чего только не знаем! Глушат нас шумы. Слышим ли еще в ушах этот внешумный возглас − Христос Воскресе? Жив ли в нас тонкий духовный слух, различим ли внешумный возглас? Отзовемся ли на него − Воистину!?

"Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих". (Мф. 4,4).
Этим словом Господа нашего Иисуса Христа всегда руководились русские люди в старые времена. Этою Божественною мудростью была одухотворена и жизнь царя, помазанника Божия, и беднейшего пахаря. На этой великой основе воздвигалась, крепла и росла древняя Русь.
Напомнить об этом и составляет главную задачу настоящей книги. Издавая ее, автор более всего помышлял о русской молодежи, о тех, кто придет на смену нашему поколению.
Нашей молодежи приходится расти в те времена, когда т. н. "культурное" человечество все более забывает "глагол, исходящий из уст Божиих", и смысл жизни своей видит только в заботах о "хлебе".

Учение детей отечественному языку имеет три цели: во-первых, развить в детях ту врожденную душевную способность, которую называют даром слова; во-вторых, ввести детей в сознательное обладание сокровищами родного языка и, в-третьих, усвоить детям логику этого языка, т. е. грамматические его законы в их логической системе.

Приходили мы, "дорогие добровольцы", и господа обыватели переходили от слов к делу. Меньшинство закладывало дома и имения и... спешно уезжало "подальше от греха" -- в Крым, в Берлин, в Париж, в Ниццу -- смотря по тому, какая часть имущества была ему возвращена тысячами безымянных могил.
Большинство, во главе с многоуважаемым Степаном Степанычем, -- число же таких Степан Степанычей на Святой Руси Ты, Господи, веси! -- действительно представляло белым властям список лиц... негодных к военной службе, причем вызывалось это очень вескими соображениями.

Есть такие дни в году, когда на время воскресают мертвые. К таким дням принадлежит и Радуница. Она всегда во вторник на второй неделе по Пасхе. В Радуницу живые ходят на кладбище христосоваться с погребенными. В этот день грех думать о смерти, ибо все мы воскреснем. Накануне, или рано утром, в церквах служат заупокойную утреню. Она не огорчает, а радует. Все время поют «Христос Воскресе», и вместо «надгробного рыдания» раздается пасхальное: «Аще и во гроб снизшел еси Безсмертне».

На моей памяти постепенно расширялся и ныне дошел до феноменальных размеров обычай по увольнении чиновника с должности за непригодностью заботиться о помещении его на другую должность. Это один из обычаев нынешних нравов служебного мира. В силу другого обычая практикуется тоже странный прием: губернатор оказался негодным в Тамбовской, например, губернии, – его посылают в одну из так называемых завалящихся губерний, точно эта завалящаяся губерния должна быть за неведомые грехи наказана губернатором, оказавшимся в другой губернии непригодным, и сотни тысяч людей обрекаются быть жертвами этой губернаторской непригодности. Я понимаю, было время, когда эти приемы практиковались, но весьма редко, как относительно чиновников, так и относительно губернаторов. Во всяком случае, я помню время, когда признавалось немыслимым губернатора, который оказался или явно негодным, или подозрительным относительно принципов нравственности, перемещать в какую бы то ни было губернию. Теперь вот, сколько лет, как это практикуется, так сказать, принципиально, причем, заметить надо, обычай этот перешел и в ведомство Святейшего Синода, где тоже практикуется, как нечто уже установленное, система перевода епископа, оказавшегося негодным в одной епархии, в другую, тоже завалящуюся. Еще реже в прежнее время признавалось возможным не только всякого непригодного товарища министра, но всякого непригодного директора департамента, а иногда даже по протекции губернатора, от которого удалось отделаться, определять в Сенат сенатором. В то прежнее время это считалось оскорблением Сената. Теперь мы дошли до того, что другого исхода, чтобы отделаться от непригодного директора департамента, не принято признавать, как назначение его в сенаторы.

Я обещал вам в нынешнем (4-м) письме вернуться к вопросу о Церкви, но и на этот раз изменяю свое намерение и хочу говорить опять о таинстве, но не о таинстве исповеди, о котором шла речь в предыдущем письме, а о величайшем таинстве Евхаристии. Как и прошлый раз, я вынуждаюсь к отмене предположенной темы некоей рукописью, находящейся в моих руках и затрагивающей вопрос неизмеримой важности. Рукопись эта – «отношение» (так называет ее сам автор) одного иерея к своему архипастырю. Но «отношение» это совершенно особого рода: это скорее исповедь смущенной верующей души, мучительно ищущей разрешения своих тяжких недоумений, чем обычное, деловое «отношение».

Китай (Маньчжурия) провоцирует вооруженное наступление СССР. Провокация в этом случае должна быть весьма сильная, так как мы видели тому два года назад, даже обыск советских учреждений в Пекине и удаление полпреда из Китая не вызвали вооруженного выступления СССР, хотя его силы были тогда больше, чем в настоящее время. Если на этот раз СССР будет наступать на Китай (в Маньчжурии или Монголии), то перед русскими встанет вопрос, как им быть. Вопрос этот очень сложный, так как, с одной стороны, желательно сражаться с властью красного Интернационала, но, с другой стороны, — нельзя бить по национальным интересам России. Такими интересами я считаю Восточно-Китайскую железную дорогу.

Основные идеи художественного творчества и художественного критерия, здесь выдвигаемые, свидетельствуют о том, что есть особая школа художественности и что всякий, творящий искусство, может и должен учиться своему делу.

В последней половине XVIII столетия в Германии появилось много педагогов — учителей воспитания, которые называли себя высоким именем филантропистов, то есть друзей человечества. Они хотели воспитывать детей, как они говорили, не христианами того или другого вероисповедания, но чистыми, натуральными людьми, и при этом они мечтали доставлять детям знания, воспитывать в них добрые качества самым приятным способом, без всякого принуждения и без слез, так сказать, играя. Само собою понятно, что при таком просвещенном искусстве телесные наказания и вообще наказания детей не могли быть признаны за воспитательные средства. К счастью, это направление в деле воспитания детей скоро было изменено и здравый разум снова вступил в свои права. Скоро заметили, что при воспитании детей, как всегда учила христианская педагогика, не всегда можно ограничиваться только ласкою и добротою, но вместе с любовью необходимо употреблять при этом как полезное средство и строгость, вместе с наградою — и наказание.

Годы идут, многих из нас уж нет. Наша замена − дети, «племя младое, незнакомое»… − русское племя, наше, идущее нам на смену. Им мы должны вручить данное нам судьбой. Им мы должны отдать хранимую Россию, нетленный ее в нас лик. Не суждено будет нам − они вернутся. Если не сохраним мы их, мы не выполним долга нашего. Миллионы жизней истреблены; пролито русской крови без счета-меры. Сохранить России тысячи детских жизней − священный наш долг перед памятью миллионов убиенных. Мы не смеем забыть об этом. Мы обязаны сохранить России ее детей.

Над крутым обрывом, у седой Кубани,

Далеко белея, Крест стоит простой.

Здесь, на этом месте, у последней грани,

Раненный смертельно, умирал герой.

...преступник и святотат, преступник стольких лет, святотат вчерашнего дня, виновник стольких бед для России – это он, Петербург, петербургское общество, петербургская интеллигенция. Настоящий и главный нигилист это он, сто тысяч раз преступнее и сто тысяч раз гнуснее всех казненных и судимых преступников, ибо те приняли и примут в ожидании Божьего суда казнь человеческого суда, а мы, настоящие и главные преступники, мы, носители имени образованного общества, учителей народа, руководителей общественного мнения, мы воспитали из младенцев преступников, мы их подло пустили на поприще преступления, мы втихомолку им сочувствовали, пока это было безопасно, а когда стало опасно сочувствовать, когда наши ученики и дети совершили преступления, из ряда выходившие, мы спрятались, мы громко отреклись от них и воскликнули: вот, вот эти темные заговорщики, эти гнусные преступники, берите, казните их, мы преданные, мы верные слуги государству, вы видите, в какой мы приходим ужас, когда Засулич стреляла в петербургского градоначальника из мести за такого-то и суд ее оправдывал, вы видели, мы аплодировали и ей, и суду, ибо это было торжеством прогресса, но теперь, когда иное преступление сделано, нет, мы негодуем, вы видите, у нас пена у рта, берите, казните мерзавцев. Вот что мы говорили месяц назад, и говорили, очень хорошо сознавая, что настоящие преступники это мы, петербургское общество, десятки лет под именем прогресса вводящее нигилизм в плоть и кровь всей духовной жизни мыслящей России и воспитавшее целые поколения умственных бродяг, алчущих и жаждущих хотя бы капли духовной пищи, хотя бы атом истины и нравственности.

В этот день, с самого зарания показалось мне, что старый сарай напротив нашего окна как бы обновился. Стал смотреть на дома, заборы, палисадник, складницу березовых дров под навесом, на метлу с сизыми прутиками в засолнеченных руках дворника Давыдки, и они показались обновленными. Даже камни на мостовой были другими. Но особенно возрадованно выглядели петухи с курами. В них было пасхальное.

Дорогие мои! Отнеситесь с возможной серьезностью к этому серьезнейшему вопросу и не позволяйте себе и в малой степени, даже мыслию, не то что делом, погрешать против святого таинства. Держитесь твердо следующего правила: если где практикуется «общая исповедь» как законченное в себе таинство, а не как только подготовка к серьезной частной исповеди (что надлежит весьма приветствовать), там поругана величайшая святыня, долженствующая соединять нас с телом Церкви********.

Мы знаем, что у Национальной России заграницей среди «сильных мира сего» друзей нет. Поэтому не удивительно, что процесс национального возрождения принимается «в штыки» не только советской властью, но и западной прессой, стремящейся заранее навязать ему компрометирующий ярлык антисемитизма. Если наши возможности в отношении непосредственной помощи национальному движению в Сов. Союзе сильно ограничены, то бороться с ошельмованием этого движения в Западном общественном мнении могут и наши печатные эмигрантские органы, и каждый из нас лично в своём непосредственном иностранном окружении.

Нам скажут: чужая победа,
Чужого похмелья угар.
Неправда! Нам близок в Толедо
Отбивший врага Альказар.

Если бы не было их, этих тысяч, народ проклял бы нас, и мы прокляли б народ за духовную выжженность, за рабье непротивление злу, за самоуничтожение. Если бы не было их, этих жертв вечерних, и современник, и историк имели бы полное право сказать: "Когда банда моральных и умственных психопатов подняла над Россией арапник, весь русский народ покорно склонил голову".
Они, тысячи, не склонили головы. Оплеванные и осмеянные, преданные и проданные, они исполнили до конца свой горький долг.